Кусочек ластика выпал из моей руки и, ударившись о пол, бесследно исчез. Сколько бы я ни шарила по полу, под столом, под диваном – не было его нигде. Его не успел бы засосать пылесос; его уже не съест недавно почивший кот, а у карманной собаки не хватит пасти; но ведь еще пару минут назад я им стирала неудавшийся чей-то нос, значит, он точно-точно был...
Такое со мной бывало и раньше. Неудивительно, что случилось и сейчас. Осень меня странно как-то любит – играет, как кошка с мышкой, обостряя мои ощущения, концентрируя в своем потоке, то одаривая счастьем, то подставляя подлые подножки. Вот и сейчас, с этим придуманным или правда существовавшим куском ластика она надо мной издевается, глядя, как я путаюсь, как мой мозг продолжает меня дурачить...
Он занимается этим в последнее время с особой изощренностью. Скажем, мне снится что-то хорошее – и там, во сне, обязательно какой-то положительный персонаж на самом пике радости скажет: “Это не сон, родная, все наладилось, все теперь будет как надо, обними меня, вот он я, плотный, живой”. И я захлебываюсь от счастья там, во сне, и, чтобы не умереть случайно, спасительно просыпаюсь, оглядываю мутными глазами все ту же безнадежную обстановку без цели и плана и понимаю, что ты снова наврал мне.
А эти миражи, что во мне баламутит вид золотящихся деревьев – запахи университета, суета, ворчание, клевание носом под преподавательское бу-бу-бу! Саундтрек у университета – только Брайан Ино; наверное, потому что ты, мой милый университетский друг, так любишь Ино, хотя когда я запоминала неосознанно свою университетскую осень, я еще об этом не знала. И сама тогда его запоем не слушала. И ты не мог мне об этом сказать – тогда, в начале нашей дружбы, мы бесконечно спорили о всякой глупости типа либералов и патриотов, Каддафи, Америки с ее спрутовыми схемами и о революциях – от той, что 68-м году, до актуальной белоленточной. Я, кроме всего, еще и боялась, как бы твоя тогдашняя голубоглазая девушка не подумала чего, и Ино решительно не было места между всем этим.
А чужие воспоминания! Это отдельная страница в толстой книге моих диагнозов. Я так и называю их – ну никаким боком не могли они быть прикреплены ко мне. Было время, когда с сердечным другом бесконечно катались по области во всякие крошечные городки, и самые сочные поездки выпадали на осень. Возвращались мы засветло, прогуливались чаще по главным аллеям... Так откуда я, городской ребенок, не одаренный бабушкой в деревне, я, домашний книжный червь, помню, как горят оранжевым теплом окна в резных рамах по ночам? Откуда мне знакомы полуночные переговоры собак, петлянье по продуваемым улочкам к чаю, абсолютная тишина и звездное небо осени, которая пахнет горечью отошедшей листвы? Кто мне одолжил на полюбоваться, как колышется само по себе осеннее поле, серо-рыжее, как степной волк? Кто забыл забрать эти колышущиеся ветви перед окном, северный ветер, стучащийся ко мне, под того же немилосердного Брайана Ино отчего-то, ветви в свете, льющимся из моего окна, заставленного чужой какой-то геранью и странными книгами с развалов?
Лучше не вникать. Лучше не пытаться умом понять, как соединились в один танец университет, степь, друг, волк, Ино, небо, собаки, виноград, дрожь от холода и предвкушения и ощущение детства. Вдруг этот кто-то придет за своим – ведь это он вырос в деревне, видел те времена, растапливал печь, убирал траву, – протянет мне руку, на которой будет лежать кусок ластика. Скажет: “Это все сон, родная”, и исчезнувший кусок ластика обменяет на мои-немои чужие воспоминания...
Нет уж.