Семьдесят первый год. Весна. Заканчивается четвертый курс. Впереди преддипломная практика. Завкафедрой объявляет:"Все едут в Иркутск. В геодезическое Предприятие №1. Но есть два места в Ленинградском Предприятии №10. Туда отправятся те, у кого лучший средний бал". Посчитали. Попал в счастливую двойку. Так впервые улетел из Владивостока в Ленинград.
Родился и вырос на Дальнем Востоке. Когда в школе проходили Евгения Онегина, обратил внимание на рисунок Пушкина, где он на берегу Невы, облокотившись на гранитный парапет, беседует со своим героем. Тогда же почему-то решил, что это и есть Невский проспект. То есть подумал, что проспект идет вдоль берега Невы. И, конечно же, был не мало удивлен, да, пожалуй, и разочарован, когда увидел, что он лишь выходит к Неве.
Предприятие №10 располагалось во дворе Аничкова дворца. Вход с Невского проспекта. Как добираться рассказали еще во Владивостоке. Вышел из поезда на Московском вокзале. Прохожие указали дорогу на троллейбусную остановку у метро "Площадь Восстания". И вот еду маршрутом №5 по Невскому.
По тому самому Невскому, по которому бродили Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Ахматова. И другие великие. Который запечатлел Гоголь...
Гордость прямо распирает. И одолевает... робость. Смотрю на людей. Заглядываю в лица. Обыкновенные. И все же какие-то другие, особенные. Ленинградцы! В мозгу стучит - "...три миллиона людей замечательных,.. мне повезло, я живу среди вас..."
Я, увы, не среди "вас". Так. Гастролер. Ну хоть гастролер. И это ведь не каждому в стране выпадает.
Не слишком ли выделяюсь среди окружающих? Не прет ли провинция?
Модный болониевый плащ. Привезенный, как и многое другое, нашими моряками из Японии. Контрабандой. Куплен перед отъездом, на знаменитой владивостокской "балочке" (борохолке), что на Голубинке. За стольник. Стипендия за три с лишним месяца. Ботинки вроде бы тоже по моде. И все-таки как-то неуютно. Определенно - комплексую...
Аничков дворец увидел мельком, и в основном - со двора. Последняя резиденция Александра Третьего. Теперь - Дворец пионеров. Впечатлил. Но разглядывать времени не было. Предприятие №10 располагалось во дворе, в одной из его бывших служб. Остаток дня заняли оформление документов и поселение в общежитие, в пригороде. Поселок Пелла.
Перед отъездом в экспедицию, под Новгород, выдалось два свободных дня. Прямо на следующий снова отправился на Невский. Хотелось пройтись по нему пешком, от начала и до самой Невы. Иду. Опять преисполненный гордости. И ... все той же робости. Красота. Великолепие. Что ни дом, - хоть полдня разглядывай.
То и дело встречаются девушки. Через одну - красавица. С неприступными лицами. Наконец понял: именно это вызывает смятение. Принимаю на свой счет. Понаблюдал. Нет, для всех неприступны...
Так, очевидно, являют окружающим свой особый, питерский статус.
Практика длилась полгода. Исходили пешком, изъездили на попутках и поездах почти всю Новгородскую область.
Мой непосредственный начальник, Леонид Цимоха, из Львова, оказался всего лишь на год старше меня. Любитель художественной литературы. В его рюкзаке нашлось место для небольшого тома Исаака Бабеля. По вечерам у костра Леонид читал его и перечитывал. А иногда цитировал вслух смешные, "смачные" эпизоды бабелевских рассказов.
Однажды Леониду понадобилось поехать на несколько дней в Ленинград. Книгу оставил мне.
Вечер. Читаю. Дохожу до рассказа "Дорога".
Бабель повествует как в ноябре семнадцатого года "ушел с развалившегося фронта" и через Киев, далее - Жлобин, Оршу, Витебск, наконец, - Царское село добирался до Петербурга. К своему бывшему боевому товарищу Ване Калугину. Тот стал следователем Чека и звал в письмах к себе, в Петербург, для помощи в работе.
В самом начале пути Бабеля едва не убили. Ограбили. Ночь брел босиком по снегу. В больнице какого-то попутного местечка лечил обмороженные ноги. Но и отсюда пришлось уйти до срока...
Ехал поездом. Случайный спутник, дезертир Федюха, "сказочник, острослов, балагур", однажды исчез, прихватив сундучок Бабеля с сухарями. И деньгами.
Поздним мартовским вечером восемнадцатого года, после нескольких месяцев мытарств и смертельно опасных злоключений, вышел из питерского вокзала. На Загородный проспект. На улице 24 градуса мороза. Добрался, наконец, до цели - Гороховой 2. Здесь размещалась Чека.
Но комендант сказал:"Ступай в Аничков, он там теперь..." Бабель ответил:"Не дойти мне".
И пошел. Ничего не оставалось. Вышел на Невский проспект. "...Невский млечным путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели..."
Бабель дошел до Аничкова дворца. Вошел к Калугину. "Вот и ты, - сказал Калугин, поднимая голову, - здорово... Тебя здесь надо..." Бабель лег перед ним на письменный стол и ... потерял сознание...
Позже, приняв ванну, облачился в одежду, выданную Калугиным. "Рубаха и носки из витого двойного шелка". Огромный засаленный и много раз штопаный халат... Александра Третьего.
И они принялись за дело. Стали исследовать вещи Романовых. "Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Никлая Второго, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней..."
Мы вернулись в Ленинград десятого октября. Экспедиционный УАЗик довез нас прямо до Аничкова дворца. Вышли на Невский. В полевой робе. В болотных сапогах.
Теперь увидел Невский другими глазами...
Увидел и ... простился. Практика закончилась. Путь лежал назад, во Владивосток.
Однако судьбе было угодно вернуть меня на Невский проспект.
Летом следующего года, после защиты диплома, опять замаячил Иркутск. Даже получил на руки Распределение. В то самое Геодезическое предприятие №1...
Но сокурсник, встретившийся случайно на одной из улиц Владивостока, сказал:"Зайди на кафедру. Тебя срочно разыскивает заведующая. Там тебе что-то хотят предложить".
Отправился в университет. Действительно предложили: годичную стажировку в Ленинградском госуниверситете с последующим поступлением в аспирантуру. Заведующая еще не договорила последней фразы, громко выдохнул:"Да!"
Теперь у меня был, как минимум год, чтобы рассмотреть, изучить Невский, и центр города. Так думал. Началась стажировка. Лекции, зачеты, экзамены, практика... И на сон то времени не хватало. Лишь изредка по воскресеньям попадал в центр.
Но вот, благодаря богу, стажировка и поступление в аспирантуру позади. Теперь уже маячило пробыть в Ленинграде три года...
Если стоять на Невском лицом к Екатериненскому садику, то слева видишь Аничков дворец. А справа - другая достопримечательность - Публичная библиотека. Теперь - Российская национальная.
Когда пришел сюда впервые, слегка волновался.
И почему-то вспомнилось. Здесь в свое время служил библиотекарем баснописец Иван Крылов. Он жил на Первой линии Васильевского острова. И каждое утро пешком хаживал в Публичку на работу. Дорога лежала через наплавной мост, Конногвардейский бульвар, Большую Морскую улицу, Невский проспект. Мимо Гостиного двора.
Отсюда всякий раз выбегали приказчики и настойчиво, если не сказать неотвязно, зазывали в свои лавки. Надоели. И однажды Иван Андреевич последовал за ними. Битый час перебирал предлагаемые пальто, тулупы и шубы. Что-то мерил, что-то так смотрел. И все - браковал. Приказчики с ног сбились, взмокли. Но не могли угодить. В конце концов Крылов ушел.
А на обиженные возгласы приказчиков ответил:" Вы меня чуть ли силком в свои лавки по утрам тащили. Вот вам и наказание". С тех пор приказчики не приставали. Лишь молча провожали глазами идущего на работу полного господина.
И мне пришлось ходить в Публичку. Тоже с Васильевского. Ежедневно. Как на работу. Многое здесь было прочитано, законспектировано. А кое-что и написано... Например, реферат для кандидатского экзамена "Философские аспекты современной научной картины мира."
И, между прочим,.. несколько стихотворений.
Три года вылились в шесть. А там ... получил постоянную прописку в Ленинграде. Между делом женился. Родил сына. Построил двухкомнатный кооператив.
Через восемь лет таки защитился.
Во дворе главного здания университета, рядом с химфаком, есть специальная астрономическая обсерватория - "Служба времени". Летом она утопает в листве деревьев и кустах сирени, и почти не видна с улицы. Здесь течет своя размеренная жизнь. Работают ученые, лаборанты, инженеры.
И я все восемь лет именно здесь работал над диссертацией.
Сдружился с инженером Разживиным Юрием Александровичем. Старожил. Ему были ведомы многие тайны Петербурга. Как-то говорит.
- А ты знаешь как некоторые местные до сих пор называют Аничков мост?
- Нет еще.
- Мост шестнадцати яиц.
- ?!
- Все скульптурные кони барона Клодта - жеребцы. Укротители - юноши. Дальше - простая арифметика. Четыре на четыре - шестнадцать.
- Почему местных так тронули мужские достоинства скульптур?
- На это своя причина. Если идти к мосту со стороны Гостиного двора, по имперской стороне...
- Что значит: имперская сторона?
- Это не четная сторона Невского. Здесь разрешалось строить только государственные и культовые здания, царские дворцы и дома высоких вельмож, приближенных царя. Именно на этой стороне Дворец Строгановых, Казанский собор, Гостиный двор, Аничков дворец и так далее.
- Любопытно!
- Так вот. Если идти к Аничкову мосту по имперской стороне, то у коня, которого встретишь первым, самцовые достоинства имеют форму... портрета Наполеона, в его знаменитой треуголке.
- Барон Клодт хотел сказать, что император Франции Наполеон Бонапарт - мудак?
- Не иначе! Но это не все. Когда в 1841 году скульптуру установили, кто-то по ночам стал натирать портрет до блеска так, что он бросался прохожим в глаза.
- Народ, очевидно, хотел, чтобы памятник великому французскому полководцу был всем хорошо виден.
- Это так. Но в Петербург приезжали иностранцы... Скандал однако! И тогда у коня учредили круглосуточный пост городового. Чтобы "недопущать" натираний портрета.
- Иностранцы не задавались вопросом: почему пост городового только у одной скульптурной группы?
- Может и задавались. Об этом история умалчивает. А местные тут же мост переименовали. Он стал мостом восемнадцати яиц.
- Иногда наш народ бывает... строго последователен.
В этот же день отправился к Аничкову мосту. Нашел портрет Наполеона. Разглядываю. Действительно, неотразимое сходство. Ни с кем спутать невозможно. Вдруг слышу сзади.
- Да, да! Есть в нашем городе такой вот памятник французскому императору Наполеону.
Оглядываюсь. Старик. Интеллигентной наружности.
- Но, вы знаете, точно такой же памятник есть и в Берлине.
- Разве такое возможно?!
- Возможно. Как только в 1841 году скульптуру здесь установили, слава о ней разнеслась по всей Европе. И король Пруссии Фридрих Вильгельм IV попросил нашего царя Николая I подарить ему этот шедевр. Что наш царь без промедления и сделал.
А Клодту пришлось отлить новый экземпляр, который мы здесь и наблюдаем.
В другой раз Разживин спросил.
- Ты помнишь у Толстого в романе "Война и мир" есть эпизод: Пьер Безухов, Курагин и Долохов пьяные, достали где-то медведя, и повезли его в карете к актрисам?
- Разумеется, помню. Полиция прибежала их унимать. А они поймали квартального, связали с медведем спина к спине и пустили в Мойку.
- Перед тем, как ехать к актрисам Пьер, взял медведя на руки. - Тот был еще недоросль. - И кружил по комнате. Будто танцуя.
- По комнате? Танцуя? Такого не припоминаю.
- По замыслу Толстого, это происходило в Строгановском дворце. Как раз на углу набережной Мойки и Невского. Поэтому в Мойку медведя с квартальным и пустили.
- Пожалуй. Ведь дворец Строгановых уже существовал. Растрелли построил его еще в восемнадцатом веке.
- Строгановы, - бароны, графы - богатейшие люди России. Начинали еще при Петре. Славились щедростью. Во дворе этого дома, на Невском и Мойке, летом ежедневно в обед накрывались столы. Примерно на сто персон. Любой прилично одетый человек мог зайти и бесплатно отобедать.
- А ведь это их повар придумал особое мясное блюдо?
- Да, да! Беф-строганов. Мясо по-строгановски. Придумано, считай, на Невском.
- Теперь это мало кому известно.
- Между прочим, Толстой любил прогуливаться по Невскому зимой, по морозцу. В валенках и овчиной шубе. Может быть на одной из таких прогулок ему и пришла идея тот кутеж молодежи с участием Пьера поместить во дворце Строгановых.
- Не исключено.
- С другой стороны, в те времена в мороз гулять по Невскому - не самое большое удовольствие.
- Холодно?
- Смог.
- Какой в те времена смог? Лошадиные... выхлопные газы?
- Печные газы. На крышах - тысячи печных труб. В мороз все топят печи. Если штиль, то огромное дымное облако окутывало весь город. Самый настоящий смог, с угарным газом. Кстати, и запах конского навоза - тоже. Правда, эта проблема больше касалась летнего времени.
- Однако! Смог в Петербурге, в девятнадцатом веке!..
Прошло около сорока лет.
Можно было бы вспомнить много и других событий произошедших за это время и связанных с Невским. Но не суть...
Как-то в конце одиннадцатого года звонит давняя знакомая. Вера. Режиссер.
- Послушай. У меня тут концерт в Публичке. Перед Новым годом. Классический русский романс. Молодые выпускники консерватории. Хочу открыть и завершить концерт стихами. У тебя есть что-нибудь о Невском?
- О Невском нет. Есть о морозной русской зиме. И о дождливом декабре в Петербурге. Кстати, оба написаны именно в Публичке. Еще в годы аспирантуры.
- Замечательно! Ведущий это обыграет. Теперешняя зима, между прочим, тоже слякотная. Прочитаешь оба.
И вот - актовой зал Публички. Здесь слушал и слушал... Популярные лекции, доклады, концерты... А теперь - сам стою перед полным залом. Читаю.
Зимой, в ночи, когда открытый космос
Блестит на выпавшем снегу,
И Млечный мост светло и косо
Встает сквозь звездную пургу,
И холод! Внеземной! Вселенский!
Царит над замершей Землей,
Спят - степь, река и перелески,
И все, что сковано зимой.
Им снятся жаркие поляны,
Июльский полдень, духота,
Пчела ленивая и пряный
Степной цветок, и дух, и та
Предгрозовая затаенность
Над полем, плесом и рекой,
Когда вот-вот неуемность
Перуна огненной рукой
Размечет с грохотаньем тучи,
Певучим ливнем окатит
Стога и лес, село и кручи,
И, уталивши аппетит,
Древнейший Бог, сменив на милость
Гнев восвояси улетит.
И тут Ярило явит милость,
Всех обласкает сателлит.
Но ... холод! Внеземной! Вселенский!
Царит над замершей Землей.
Спят - степь, река и перелески,
Все, все, что сковано зимой.
И Млечный мост светло и косо
Встает сквозь звездную пургу,
Зимой, в ночи, когда открытый космос
Искрит на молодом снегу.
Приняли хорошо. Аплодисменты. Вера, сидевшая в первом ряду, подмигнула и улыбнулась.
Молодые певцы старались держать питерский уровень. Из зала часто слышалось "Браво!" Несли цветы. Родственники, конечно. Стремились поддержать своих питомцев.
Атмосфера концерта торжественная и праздничная. Предновогодняя.
Финал. Опять мой выход.
Течет декабрь, обманутый апрелем.
Зима капелью рядится в весну.
Дни коротки, и город не уверен,
Что все всерьез и не пора ко сну.
Наивность крыш дождям стяжает славу
Сплошным глиссандо водосточных труб.
Мороз поруган, мстит и мучит слабых,
Как вор, ночами, тороплив и груб.
А по утрам, когда идут поборы
Дождей и дворников на блеск былого дня,
Приговоренным смотрит старый город
На оптимизм вступающего дня.
И только память, мудрый собиратель,
Седой старатель правды и погод,
На дифирамбы слов и чувств не тратя,
Настырно шепчет:"Скоро Новый год!"
Концерт закончился. Мне тоже достался букет. На банкете подходит Эльвира, дочь Веры.
- Большое спасибо за стихи! У меня всегда один вопрос: где я могу вас почитать?
- Нигде.
- Да! И ответ всегда один. Ну, почему вы не печатаетесь?! Когда вы издадитесь, наконец? Из Москвы пришлось приехать сюда, чтобы вас послушать!
- Спасибо! Глубоко тронут.
- Так когда вы издадитесь?!
- Эльвира, милая, писать стихи и издаваться - два взаимоисключающих занятия. Предпочитаю первое. Возьмитесь за второе. Очень обяжете.
- А что? Мысль! Я подумаю. В Москве, кстати, все это гораздо проще, чем здесь.
Не придал серьезного значения ее словам. И правильно сделал. Через полгода Вера при случайной встрече, опять же на Невском, сообщила.
- Эльвира вышла удачно замуж. В Америку. Но мысли тебя издавать не оставляет.
- Не обольщаюсь.
- Что так?
- Раз стала женой, значит, первым делом займется изданием внуков для тебя.
- Пожалуй, ты прав. И, уж извини я на нее, как минимум, не обижусь. Но потом она обязательно вернется к тому, что задумала. Я знаю свою дочь.
- Ну, разве что потом ...
- присутствую и на стихи.ру