Публикация: ПиФ (приключения и фантастика). – Библиотека «Уральского следопыта». – 1990г. – Выпуск 12. – С.19-22.
Николай Орехов
Сергей Орехов
ПРЕМЬЕРА
(фантастический рассказ)
В том, что стоящий перед ним парень в двери не входил, Сухачев Павел Леонидович готов был поклясться креслом директора Дворца культуры, в котором сейчас сидел. Дверь кабинета просто невозможно было бесшумно ни открыть, ни закрыть — уж очень громко щелкал фиксатор замка, предательски оповещая работников соседних кабинетов о том, когда директор вышел, когда зашел. Как давно посетитель находился в кабинете, Павел Леонидович тоже сказать не мог, поскольку лишь откинувшись на спинку кресла, увидел его, стоящего сбоку, между столом и книжным шкафом. Это был долговязый парень, лет около тридцати, небритый и стриженный под "ежик"; в неопределенного цвета старых, расклешенных брюках; из-под лоснящегося, висящего мешком пиджака, выглядывала линялая синяя олимпийка со сломанным замком "молния".
Павел Леонидович, не скрывая неудовольствия, поморщился. Посетитель был явно некстати.
Две недели назад Дворец культуры остался без киномехаников. Новых найти пока не удавалось. Срывались планы по показу кинофильмов. Дворец культуры нес убытки. Самое страшное — срывалась премьера фильма "Глыбь", еще месяц назад обещанная расклеенными по всему городу афишами. Фильм был фантастический, и билеты раскупались неплохо. С минуты на минуту должен появиться Попрелов — главный режиссер-постановщик фильма, и разговора с ним Сухачев боялся больше всего, а тут еще посетитель.
— Вы по какому вопросу? — спросил Павел Леонидович, собираясь при любом ответе выпроводить гостя, сославшись на занятость.
— У вас затруднения с премьерой фильма? У вас нет киномеханика? Я мог бы предложить свои услуги.
— Вы киномеханик? — почти воскликнул Сухачев.
— Правильнее будет сказать — инженер по кино. — Долговязый сделал неопределенный жест руками. — Вам нужна моя помощь?
— Да! Нам нужен инженер по кино, — с трудом сохраняя внешнее спокойствие, ответил Сухачев. Он готов был подпрыгнуть в кресле и даже расцеловать этого парня. Но должность обязывала сдерживать себя. — Документы принесли?
— Да, конечно.
В руках у парня возникли какие-то бумаги. Он хотел еще что-то сказать, но тут дверь шумно распахнулась, и в кабинет, хрустя черной кожей пиджака, ворвался режиссер Попрелов.
— Павел Леонидович! Дорогуша моя! — завопил он прямо с порога. — Я пять месяцев снимал этот фильм! Я пять месяцев ждал его премьеры! Я из самой Москвы на себе через всю страну притащил его в ваш город! — Он рухнул на стул и, как-то сразу обмякнув, простонал: — И что я узнаю? Все срывается из-за того, что в этом... — Попрелов воздел руки к потолку, — ... светлом храме культуры нет киномеханика. Ну неужели ничего...
— Успокойтесь, премьера состоится. — Сухачев старался говорить спокойно, словно для него такой проблемы и не существовало. — Киномеханик есть — вот он. — Павел Леонидович повернулся к посетителю, а сам продолжал наблюдать за режиссером, желая узнать, какова будет его реакция.
Лицо Попрелова превратилось в одну огромную улыбку.
— Здорово! Чудесно! Прекрасно! Киномеханик, да?
— Я — инженер по кино, — сухо ответил Долговязый.
Попрелов переметнулся к Сухачеву и начал трясти его руку. — Выручил! Спас! Молодец! Я в долгу не останусь! Приглашаю на премьеру! Я побежал! До завтра!
Оставшись с Долговязым наедине, Сухачев соображал, как себя вести. Безусловно, киномеханик нужен ему сейчас как воздух, но Павла Леонидовича раздражал внешний вид спасителя и невыясненный способ его появления в кабинете.
Долговязый опять сделал свой странный неопределенный жест руками и хотел что-то сказать.
— Значит, так, — остановил его Сухачев, — сейчас идите в аппаратную, готовьтесь к вечернему сеансу. Коробки с "Преступлением и наказанием" уже привезли. Завтра, на детский сеанс, опять покажете "Преступление", а в обед премьера фильма "Глыбь"! Я сначала хочу поглядеть, как вы работаете. Все. Можете идти.
Долговязый стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Я же сказал, можете идти, — повторил Сухачев строже. — Потом поговорим.
Долговязый вышел из кабинета. Вышел так же, как перед ним и Попрелов, через дверь, и дверь с громким щелчком открылась и закрылась.
"Пора в отпуск", — устало вздохнул Павел Леонидович и, позвонив в кассу, предупредил, чтобы сняли объявление об отмене вечернего сеанса.
В 19:05 Сухачев решил посмотреть, как обстоят дела с фильмом, и зашел в зрительный зал. В зале горел полный свет. Человек тридцать, пришедших на вечерний сеанс, громко возмущались, клятвенно обещая никогда не ходить в этот "дурдом".
Словно из-под земли появилась контролерша Дарья Степановна.
— Павел Леонидович! — закричала она. — Пять минут звонки даю! Давно пора начинать! Он что у нас?..
В этот момент на сцене перед экраном появился Долговязый, встал, уперев руки в бока, и заявил в зал:
— Ну и что вы возмущаетесь?
Зал притих. Павел Леонидович и Дарья Степановна растерянно переглянулись.
— Что вы крик подняли? — продолжал Долговязый. — Я не киномеханик, а инженер по кино... Аппаратура допотопная, пока наладишь... Не надо возмущаться. Сейчас пойду, скажу, чтобы кино включали. — И ушел за экран.
"Циркач!" — восхищенно подумал Сухачев.
— О ком он говорит? — спросила контролерша. — Он же один. Кому он пойдет и скажет?
— Циркач! — сказал вслух Павел Леонидович.
В эту минуту свет погас, и на экране пошли титры.
"Он что, по воздуху летает?" — успел подумать Сухачев и заткнул уши: со звуком творилось что-то невообразимое. Зрители разразились проклятиями и свистом. Павел Леонидович бросился бегом в аппаратную.
Дверь оказалась заперта, и пришлось стучать. Щелкнул замок, и на пороге вырос Долговязый.
— Что вы вытворяете? — раздраженно спросил Сухачев.
Долговязый молча пропустил его в аппаратную и закрыл дверь. Тут Сухачев увидел двоих. Один, ниже среднего роста, в строгой черной тройке, белоснежной рубашке и блестящем пестром галстуке, в черной широкополой шляпе, натянутой на уши, щелкал переключателем громкости звука и после каждого щелчка громко хмыкал. Второй, пожилого возраста, в видавшем виды зеленом костюме, тоже белой рубашке, но с бордовым галстуком на тонкой шее, перематывал бобины с кинопленкой.
— Кто это? — спросил оторопело Павел Леонидович.
— Это — лучшие киномеханики, мои помощники, — ответил Долговязый.
— А что вы, лучшие киномеханики, со звуком сотворили? В зале кошмар что творится!
— Да?! — удивленно произнес тип в шляпе, не глядя на Сухачева. — Одну минутку. — Он опять защелкал переключателем, словно играл с ним.
Сухачев подошел к окошку в зал. В зале был нормальный звук, зрители спокойно смотрели фильм.
— Значит, так, мужики... — начал Сухачев.
— Павел Леонидович, — перебил его Долговязый.
Сухачев нетерпеливо махнул рукой, строго посмотрел на Долговязого.
— На работу я вас еще не оформлял. Посмотрим, как пройдут два сеанса и премьера, а там решим. И, кстати, — обратился он к щелкавшему переключателем, — вы что, свою шляпу никогда не снимаете? Вообще-то, в помещении принято находиться без головного убора.
— Она не снимается, — сказал тот и посмотрел на Павла Леонидовича бесцветными глазами.
Сухачев непроизвольно икнул.
— Космонавт, — обратился в этот момент Долговязый к обладателю шляпы, — заряжай следующую часть.
— Пассажир, давно сделано, — откликнулся тот.
— Тогда переключай аппарат, — сказал Долговязый, которого почему-то назвали Пассажиром.
"Циркачи! А я ведь у этих гавриков даже документы не проверил! Ладно, главное — премьера. После разберемся", — подумал Сухачев и вышел из аппаратной.
На следующий день, придя на работу, Сухачев еле пробился сквозь возбужденную толпу в свой кабинет. Едва он опустился в кресло, как вошла контролерша Дарья Степановна.
— Павел Леонидович, кого мы на работу приняли? — сказала она возмущенно. — Это же космонавты!..
— В смысле?.. — уставился на нее Сухачев.
— Да в прямом! — сказала она и покрутила пальцем у виска.
— А-а-а, это мелочи. Для нас главное — не сорвать премьеру. Почему столько народа? Неужели на премьеру?
— Нет, на "Преступление и наказание". Хотя и на "Глыбь" билеты раскупили. А это народ все на "Преступление"... Я тоже сначала думала, что фильм неинтересный, а вчера посмотрела... Там Раскольников целую мафию в Петербурге обезвреживает, он там такой дворцовый переворот устраивает — закачаешься, и женится на внучке царя... Какая свадьба! Вы бы только видели, ой какая свадьба!..
— Подождите, — сказал Сухачев. — Какая мафия? Какой переворот и какая свадьба? У Достоевского ничего этого нет!
— Ну, я не знаю, что есть у вашего Достоевского, Павел Леонидович, но фильм очень интересный, особенно в том месте, где он на старуху выходит. Она же главная оказалась! Там такая перестрелка!.. — Дарья Степановна, спохватившись, посмотрела на часы. — Ой, заговорилась я, пора людей на сеанс впущать.
"Кто их поймет, режиссеров, со своими новыми трактовками классики", — подумал Павел Леонидович.
Попрелов пришел в 14:15.
— Отлично! — закричал он с порога. — Я только что из кассы, все билеты проданы! — Он плюхнулся на стул. — Фантастика — вещь коммерчески выгодная. Я по первости всякую ерунду на деревенскую тему снимал... И был без куска хлеба. А как перекинулся на фантастику... — он многозначительно подмигнул Сухачеву. — Так-то вот. Трудности, конечно, есть, недопонимание всяческое, но...
Сухачев согласно закивал головой.
— Я пять месяцев снимал этот фильм, — продолжал Попрелов, — и пять месяцев ждал премьеры. Это в какой-то мере продолжение моих предыдущих фильмов "Высь" и "Обширье"... У-ух! — Попрелов передернул плечами. — Извините, я, кажется, даже не поздоровался... Понимаете, волнуюсь... Трясет, как мальчишку... Порядок, думаю, менять не будем: сначала фильм, а затем встреча со зрителями?..
Сухачев утвердительно кивнул головой и посмотрел на часы.
— Пойдем в зал? Нам уже пора.
Зал был полон. Сухачев и Попрелов сели на отведенные для них места. Свет погас, и на экране вспыхнуло название фильма — "ГЛЫБЬ". Попрелов толкнул Сухачева в бок — сейчас начнется.
На экране зазеленел пологий склон холма. Пышногрудая русоволосая красавица лет тридцати пяти безмятежно рвала цветы. Камера дала панораму сверху. За холмом открылся роскошный заливной луг, по которому к красавице, не скрывая намерений, катил трактор, зачем-то оставлявший за собой черную полосу вспаханной земли.
Сухачев смотрел два предыдущих фильма этого режиссера, и, честно говоря, они ему не очень понравились. Конечно, сработано по всем законам кинематографии, выдержаны необходимые требования и соблюдены соответствующие правила, но все-таки это были сухие, набивающие оскомину прокатки. И то, что у Попрелова снимались некоторые звезды кино, скорее убавляло яркость этих звезд, чем прибавляло ее картинам. Но у многих известных критиков и деятелей искусств фильмы Попрелова были в почете, что, видимо, и пробивало им дорогу на экран.
...И вдруг на вершину холма, испуская невероятное радужное сияние, села летающая тарелка! Красавица бросила свой букет и, заливаясь счастливым смехом, побежала к инопланетному кораблю...
— Неплохо снято, — сказал Павел Леонидович, поворачиваясь к Попрелову, но того рядом не было.
Попрелов, низко пригибаясь, бежал по проходу через зал в аппаратную. Сухачев, ничего не понимая и тяжело пригибаясь, устремился за ним.
Вбежав в аппаратную, он увидел Попрелова, сматывающего киноленту с бобины и просматривающего кадры на свет.
— Ничего не понимаю, — бормотал режиссер, — вроде мое и вроде не мое, ч-черт, ничего не понимаю! — Попрелов повернулся к Сухачеву. — Павел Леонидович, я это не снимал. — Голос его был таким жалким, что, казалось, еще чуть-чуть и Попрелов расплачется.
— Что вы такое говорите? — Сухачев подошел к нему, взял ленту в руки и поднес к лампе.
— Вот посмотрите, — режиссер тыкал пальцами в кадры, — у меня Сашенька — скромная, тихая девушка — встречает возвращающегося с пашни Борю, который только что опробовал совершенно новый, изобретенный им метод вспашки, и никаких этих... летающих тарелок! Никаких! Видите?
— Мужики, вы какой фильм показываете? — Сухачев посмотрел на киномехаников. — Вы какую пленку крутите?
— Мы показываем "Глыбь". — Кто ответил — было непонятно.
Попрелов бросился к окошку в зал. Сухачев последовал его примеру. На экране, среди мерцающих звезд, падал в космической бездне букет ромашек.
— Не понял! — закричал Попрелов.
Сухачев оглянулся на киномехаников. Долговязый, стоя у аппарата, как командир артиллерийского расчета у орудия, подняв руку вверх, глядя через амбразуру в зал, командовал:
— Космонавт! Внимание! Запускай! — И следовал отмах рукой. — Паровоз! Следующую часть!
— Пассажир, не гони события, восприятие притупляется, — откликнулся Космонавт в шляпе. — Паровоз на такой темп не рассчитан.
— Пассажир, чрезмерно закручиваешь, — отозвался Паровоз, поправляя сбившийся бордовый галстук на тонкой шее.
Сухачев, ничего не понимая, посмотрел на экран. Знакомое летающее блюдце, рассыпая фонтаны искр, протаранило не то сеть, не то решетку гигантских размеров (похоже, происходило какое-то сражение), но и само, покрывшись трещинами, безвольно закувыркалось в стремительном падении. У Сухачева перехватило дух. Блюдце на огромной скорости врезалось в скалу на берегу потрясающе красивого розового моря. Страшный взрыв, клубы фиолетового дыма заволокли экран, и вдруг чьи-то глаза крупным планом, и зрачки, в которых картина падающего в бездонном космосе букета ромашек затягивается туманом, а через секунду — опять розовое море, и на берегу, среди оплавившихся обломков, статуэтка женщины с букетом цветов, отлитая из серебристого металла...
— А-а-а! — раздался за спиной сдавленный крик.
Сухачев вздрогнул от неожиданности, оглянулся. Знаменитый режиссер вцепился в бобину, пытаясь вырвать ее из рук насупившегося Паровоза.
— А-а-а! — опять выкрикнул Попрелов. — Отдай, злодей, ленту!
— Пассажир! — крикнул Космонавт Долговязому. — Работай один, я помогу Паровозу, попридержу эту бездарность...
— Кто бездарность? Я бездарность?! — Попрелов побледнел, лицо его перекосила нервная судорога, глаза выкатились из орбит. Он, не отцепляясь от бобины, дернулся в сторону Космонавта. — Ах ты, зюзя в шляпе! Да я не первый год в искусстве! Да я!.. Да ты!..
Сухачев бросился разнимать скандалистов. Известный режиссер сопротивлялся и лягался, как хороший рысак. Краем глаза Сухачев видел, что в аппаратах нет ленты, но зрители в зале продолжали что-то смотреть, а Долговязый просто присел на стульчик и смотрит через окошко в зал. И тут искры посыпались из глаз Сухачева — Попрелов угодил ему в пах. От неимоверной боли Павел Леонидович потерял ориентацию во времени и пространстве, ноги его подкосились. Чтобы не упасть, он схватился за брючину Космонавта, но вдруг все закружилось перед глазами. Словно издалека донеслись невнятные выкрики Попрелова типа "Кто вас звал!" или "Кто вас просил!" Павел Леонидович лежал на полу и совсем близко от себя видел черную лаковую туфлю, желтый махровый носок, брючину... Это были не туфля, носок и брючина, не предметы одежды, надетые на тело, это было одно целое — ступня в форме туфли, постепенно переходящая в носок, носок, переходящий в брючину...
Что-то подняло Сухачева с пола и поставило на ноги... Павел Леонидович возвращался откуда-то из небытия... Словно из тумана выплыл и сел на стул в углу аппаратной Попрелов. Он хватал воздух ртом и затравленно озирался, причитая:
— Это что же?.. Фантастика — живая ветвь искусства! Вы понимаете?! Нельзя так, по живому!..
Сухачев ничего не понимал. Рядом с ним стоял Космонавт, Паровоз отошел на шаг в сторону.
— Я полжизни снимал фантастические фильмы! — выкрикнул Попрелов.
— Подобный детский лепет? Полжизни? — спросил Долговязый, продолжая глядеть в зрительный зал, и мотнул головой на коробки с пленкой.
— Ну и что? — выкрикнул Попрелов. — Как снимал, так и снимал! Вам какое дело?! У меня хоть такой, но был кусок хлеба... А теперь что? Как теперь? — Он выкаченными глазами уставился на Сухачева.
Павлу Леонидовичу стало нехорошо от этого взгляда, от слов Попрелова. В мозгу у него заметалась дикая мысль.
— Что — как теперь? — спросил он.
— Все! Хана! Не будет больше фантастики, кончилась фантастика! — закричал режиссер.
— Но почему? — тоже закричал Сухачев, хотя не давал себе отчета, почему его так взволновала судьба фантастики.
— Да потому. — Попрелов поправил галстук. — Они убьют ее. Дело даже не в фильме. Они прилетели! Вот они!
"Пришельцы!" — в смятении подумал Сухачев.
— Что теперь выдумывать, — продолжал Попрелов. — Какие планеты? Какие невероятные ситуации? И зачем? Вы были в Большом Шаровом Скоплении? — неожиданно спросил он троицу.
— Конечно, — ответил Космонавт.
— Ну вот, видите, — тихо сказал Попрелов, обращаясь к Сухачеву. — Нам уже ничего не осталось. — Лицо его сморщилось, и он вдруг заплакал.
Сухачев растерянно смотрел на пришельцев, на Попрелова.
— Нет, ну так нельзя!.. Нет же, конечно!.. Нельзя так все одним махом!.. — Павел Леонидович окончательно пришел в себя. В глубине души он вдруг почувствовал безотчетное желание защитить Попрелова. — Этого никто не допустит!
— Кто не допустит? — спросил, всхлипывая, режиссер. — Кто? Завтра состоятся всемирные похороны фантастики. Нашей фантастики! Всех приглашаю на поминки.
— Нет, товарищ Попрелов, подождите. Как же так? — Павел Леонидович совершенно неожиданно для себя заявил: — Я требую прекратить фильм! Слышите? Немедленно.
— Почему? — Долговязый оглянулся. — Еще вторая серия.
— Кто здесь хозяин? — завопил Сухачев. — Кто из нас директор: я или вы? Сейчас же прекратите фильм!
Долговязый вздохнул и отключил киноаппарат. В зале зажегся свет, и, спустя секунду мертвой тишины, грянул шквал аплодисментов, раздались крики "Браво!", "Режиссера!".
— Товарищ Попрелов, успокойтесь, вас ждет встреча со зрителями, — сказал Сухачев. — А вы, товарищи... давайте выйдем.
Публика дружно-ликующе скандировала: "Режиссера!". Попрелов высморкался в платок и со словами "Ах ты, мать вашу!.." выбежал из аппаратной и устремился по центральному проходу к сцене, где его уже ждал микрофон.
Сухачев и пришельцы через другую дверь вышли в фойе.
— Как вы посмели так нахально?! — зловеще зашипел Сухачев, оглядываясь на Дарью Степановну, чтобы та, не дай бог, не услышала. — Да кто вы такие?
— Мы не нахально, наоборот, — сказал Долговязый. — Мы лишь хотели помочь вам. У вас же срывалась премьера! К тому же, фильм настолько наивен, что не выдерживает никакой критики... И потом, причем здесь фантастика? Подлинное творчество — причем здесь оно? А в отношении этой "Глыби"... Мы лишь позволили себе вставить несколько документальных воспоминаний, и все. Но... Слышите? — Долговязый указал на дверь зрительного зала, которая не могла заглушить восторженных оваций.
— Ну и что? — сказал Сухачев. — Наша публика — это наша публика. Я, как официальное лицо, со всей ответственностью заявляю... — Сухачев запнулся.
Из-за дверей доносился голос Попрелова: "И пусть некоторые ученые утверждают, что мы одиноки во Вселенной! Пусть контакт — навязчивая, бредовая идея человечества! Фантастика — живая ветвь искусства, пробуждает в человеке творческое начало..." Зал ответил взрывом оваций.
— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал Сухачев пришельцам.
В кабинете Сухачев испугался, оказавшись один на один с... С кем? Перед глазами все еще маячил черный лаковый туфель, переходящий в желтый махровый носок. Павел Леонидович прижался к стене. Только стол отделял его от...
— Кто вы такие? — спросил он.
У Долговязого в руках появился странный, играющий рубиновыми бликами бланк.
— Вот, — сказал он, — пожалуйста. Официальный документ. Сами же слова сказать не давали...
Сухачев посмотрел на бланк. Очень красивыми, четкими буквами было написано:
Система Андромеды.
Группа для контакта в составе:
1. Биоробот.
2. Пилот космического корабля.
3. Полномочный представитель...
— Ну и что? — сказал Сухачев, бросив читать, и вернув бланк. — Никаких контактов.
Павел Леонидович замолчал, подбирая оптимальную мотивировку отказа. Павлу Леонидовичу стало до слез жаль себя, Попрелова, еще каких-то вещей, пусть толком не осознаваемых и не всегда пальцами ощущаемых, но, все равно, таких привычных и близких. А здесь... Заморочили голову! Искусство — ромашки в космосе! Конечно, восторги и овации — это хорошо, но потом... Черт его знает... И вдруг он вспомнил слова известных фантастов о том, что пока земляне не достигнут Плутона, контакт не желателен. Почему именно Плутона, а, скажем, не Проксимы Центавра, никто объяснить не удосужился, но тем не менее...
— Пока мы... — Павел Леонидович перевел дух, осознавая всю важность момента и, чеканя слова, произнес: — Пока человечество не достигнет Плутона, ни о каком контакте не может быть и речи.
— Но почему? — воскликнул Долговязый.
— Так надо, — твердо сказал Сухачев.
Долговязый скривил в насмешке губы, переглянулся с Космонавтом и Паровозом, посмотрел Сухачеву в глаза.
— Вы хоть представляете, о чем говорите? — спросил он. — К тому времени, которое вы имеете в виду, мы, и остальные обитаемые миры, уйдем настолько далеко вперед, что уже ни о каком взаимопонимании не будет и речи; вы останетесь одни. Прощайте...
— Прощайте, — сказал Сухачев, но перед ним уже никого не было.
г. Барнаул 1988г.