Место действия – теплоход, маршрут «Москва – Астрахань – Москва», наши путёвки – с двухразовым питанием: обед и ужин. У Кармен питание трёхразовое, как она говорит, полноценное. У нас, значит, неполноценное… Но я молчу.
Потому что Кармен далеко за восемьдесят. Она сидит за нашим столиком в ресторане верхней палубы, вернее – восседает. Иначе и не скажешь. Иначе её не назовёшь: идеально прямая спина, аскетическая худоба, вздёрнутый подбородок, лебединая шея (шея, впрочем, всегда закрыта шелковым шарфиком – ведь я уже говорила вам, что Кармен была старой, о-оо, очень старой. Но назвать её старухой не поворачивался язык.
Каждый день в одно и то же время мы с мамой (я путешествовала с восьмидесятилетней мамой, опасаясь оставить её одну. На теплоходе ей было хорошо, и я могла отдыхать, не опасаясь за её самочувствие) поднимались в верхний ресторан и приветствовали Кармен: «Добрый день, приятного Вам аппетита».
Кармен улыбалась нам улыбкой Джоконды и милостиво кивала в ответ. Одета она была, знамо дело, не в ширпотреб, то бишь Молдова-Тайвань-Кыргызстан. Наряды Кармен (она меняла их довольно часто, каждый раз приводя нас с пожилой соседкой в изумление тщательно подобранными «аксессуарами») явно были сшиты на заказ или куплены в эксклюзивном бутике. Ив Сен Лоран, Карден, Дольче Габана. Юдашкин со Славиком Зайцевым отдыхают…
От неё исходил волшебный флёр, неуловимый шарм, словом, это было само очарование. Очарование было одето в чёрно-красную цветастую (но не кричащую) шерстяную юбку, кремовую шелковую блузу и велюровый серо-стальной жакет, с которым она не расставалась, так как палубы хорошо продувались волжским ветром, особенно когда мы проходили водохранилища.
Чёрные волосы были аккуратно уложены в классическое каре, из-под чёрной чёлки на меня смотрели живые глаза, в которых светилась тайна, ведомая ей одной… Аристократически худощавые руки с узкими кистями, пальцы в чернёном серебре колец. На левой руке – красивый перстень с красно мерцающим гранатом. И невыразимая, через край – грация.
- Валентина, - томно произнесла она, представляясь.
- А… отчество?
-Детка, какое отчество? При чём вообще отчество? – театрально возмутилась наша новая знакомая, и я пристыженно опустила глаза, признавая её правоту.
Действительно, какое может быть отчество у Карменситы, Кармен. Она была словно ожившая Кармен-сюита. Она дышала морским свежим бризом и источала аромат андалусских золотых апельсинов. В былые времена андалусские красавицы брызгали себе в глаза содержащимся в кожуре свежего апельсина ароматическим маслом – чтобы придать взгляду тот самый, знаменитый андалусский блеск.
Признаюсь, так и быть: прочитав про «секрет испанских глаз», я сделала то же самое – крепко сжала в кулаке апельсиновую шкурку и бесстрашно брызнула в широко раскрытый глаз. И тут же зажмурилась: глаз щипало и жгло неимоверно, по щекам полились слёзы, но я мужественно провела ту же операцию со вторым глазом. Когда резь и боль немного прошли, посмотрела в зеркало – и увидела тот самый блеск… Андалусийский.
Плечи распрямились сами собой (хотя куда уж прямее), подбородок приподнялся (хотя куда уж выше…), на губах заиграла торжествующая улыбка. Знай наших! Купим апельсинов и сотворим с собой это древнее чудо, и у нас получится, не сомневайтесь. Вот же – видите, я стою, вся такая… Ах!
- Алик, иди сюда!
- Ну, чего тебе?
-Ты что, не видишь ничего?! Посмотри!
- А что я должен видеть? Апельсином пахнет… вкусно. Ты апельсин, что ли, ела?
- Не угадал.
-А тогда – что?
-А ты посмотри мне в глаза. Нет, ты ближе подойди. Ближе, ближе… ещё ближе…
…
Всё-таки апельсиновое масло творит чудеса.
Так о чём я? Ах, да, теплоход… Ресторан... Словом, Валентина, была - Испанией. И я прозвала её – Кармен. Она об этом так никогда и не узнала.
Первые два дня Кармен окружала аура ледяного молчания (поющие льдинки в хрустальном бокале с шампанским «Ив Роша», розлив, полагаю, французский, иначе его не стоит пить – подделка с лёгким флёром высококачественных отечественных дрожжей).
Оставалось только догадываться – о её судьбе. О судьбе великолепной чёрной трости, на которую она опиралась при ходьбе и без которой, кажется, не могла передвигаться. Трость отлично вписалась в пейзаж (в картинку, в кадр, в ткань художественного полотна – как хотите, называйте это как хотите).
Оставалось только догадываться, и я придумала ей – судьбу. Вариантов было два: либо Большой Балет (непременно большой, кордебалет оставим для других), либо легендарный ГИТИС. Наша соседка по столу (столик был на четверых) склонялась к первому, я склонялась к последнему. И молила бога, чтобы он подсказал правильный ответ.
Подсказка пришла (опустилась с небес, прилетела на чайкином белоснежном крыле, вспорхнула яркой бабочкой, неведомо как залетевшей на наш теплоход). На следующий день я застала Кармен беседующей (любезно позволяющей развлекать себя беседой) – с кем бы вы думали? С Файзуллой Ахметовым, известным всему Волжскому речному пароходству бессменным диктором Файзуллой, который – увы! – ушёл на заслуженный отдых.
Всем нам когда-то придётся уйти, но – Файзулла, именно Файзулла! как же горько я жалела, что больше не услышу его левитановский бархатный баритон, его неподражаемый голос, который звучал из динамиков сладкозвучной музыкой, и его хотелось слушать, хотелось, чтобы он никогда не кончался, волшебный голос волшебника Файзуллы!
Мне посчастливилось путешествовать несколько раз на теплоходе «Волжские мечты», где этот скромный вежливый татарин, одетый всегда безукоризненно, бессменно исполнял обязанности диктора, неторопливо и завораживающе повествуя всему теплоходу – о Волге, о городах, сёлах, плёсах, водохранилищах и островах…
Казалось, сама Волга замирала (и переставала течь – к Каспию), слушая его шоколадно-мягкий баритон. Всем нам когда-то придётся уйти... Файзулла плыл на нашем теплоходе обыкновенным туристом, пассажиром, если хотите. Впрочем, разве можно назвать обыкновенным – Файзуллу Ахметова? Он был давно зачислен мною в разряд полубогов, почтивших нас своим присутствием, снизошедших, так сказать, до простых смертных и проливших на нас божественную благодать… (Повторюсь, это только моё мнение, оспаривать его не нужно, я на нём не настаиваю).
И с этим человеком-легендой Кармен говорила как с равным!
Дождавшись окончания беседы и её горделивого ухода (занавес, аплодисменты, овации, прелестная Кармен с красной розой в чёрных как ночь волосах выбегает на поклон и снова убегает, и вновь не смолкают аплодисменты и крики «Браво!»), я набралась смелости и задала мучивший меня вопрос… нет, не Кармен, что вы, это было святотатством, я никогда не посмела бы! Свой вопрос я задала получеловеку-полубогу: «Простите за любопытство, но… где Вам ставили голос?»
Оказалось, что Файзулла Ахметов окончил ГИТИС, там же училась Кармен, правда, намного раньше. Но они хорошо знали друг друга: Файзулла учился в ГИТИСе во времена, когда Кармен там преподавала, и он защищал у неё диплом по сценическому мастерству. Всё это Файзулла бесхитростно поведал мне своим бархатным баритоном, поглядывая на меня с улыбкой, означающей только одно: «Что тебя так разнимает, любопытство погубило кошку, разве ты об этом не знаешь?» - «Знаю, но мне… интересно» - ответила я Файзулле (тоже взглядом) и, поблагодарив за рассказ, поспешила уйти. Хорошего понемножку.
Тайна Кармен была раскрыта. Пусть - немного нечестным путём, но кто там сказал, что для достижения цели годятся любые пути? Впрочем, Кармен-Валентина всё равно оставалась загадкой, тайной за семью печатями. Почему она скрывает своё прошлое, которым могла бы гордиться, почему она молчит… Да пусть молчит, она так хороша в своём молчании, так изысканна и необыкновенна, что даже забываешь, сколько ей лет!
Кармен заговорила через три дня. Но лучше бы она молчала, оставаясь загадкой – безмолвной, шуршащей шелками андалусской красавицей. От неё мы узнали, что Файзулла Ахметов, который последние два года плавает на теплоходах пассажиром (почётным пассажиром!), был изгнан с должности с позором.
В чём заключался позор, я так и не узнала. Вероятно, Кармен просто не успела этого придумать, это было упущение, с таким образованием и – ах! - не дописать сценарий! В том, что это был сценарий, наспех сляпанный и предложенный соседям по ресторанному столику, я уже не сомневалась.
Когда я восторженно делилась впечатлениям от встречи с Файзуллой (умолчав о защите диплома), в глазах андалусийской красавицы загорелись искры гнева, и вскоре они уже полыхали гранатово-адским пламенем ненависти к… кем он ей был, не знаю, но ненавидеть своего бывшего дипломника – это, извините, смешно, да и воды утекло с тех пор немало.
Я замолчала, но было уже поздно: Кармен радостно рассказывала, как бедного Файзуллу выгоняли с теплохода в Казани (я знала, что это было неправдой: он сам рассказал мне, что живёт в Казани и всегда путешествует по маршруту «Казань – Астрахань – Казань», хотя был два раза в Москве).
- Да что вы такое говорите, у него же билет до Казани, он просто выходил, никто его не выгонял, да с ним сам капитан здоровался, я видела, и вся команда его знает! – завелась я с полуоборота, и моя мудрая мама наступила мне под столом на ногу. Опомнившись, я замолчала. Кармен смотрела на меня с плохо скрываемой ненавистью:
- Да тебе-то откуда знать, тебя ж там не было! – перешла на ты Кармен, впрочем, она была намного старше и имела на то право. – Выгоняли, я тебе говорю, а он умолял, чтобы оставили. До Москвы хотел плыть, а его высадили! Высадили! – с удовольствием повторила Кармен последнее слово, артикуляция у неё была великолепной, губы сложились в презрительную усмешку, подбородок гордо вздёрнулся (впрочем, куда уж выше…).
Я попыталась представить Файзуллу «умоляющим» – но у меня не получилось: в своих неподражаемых штиблетах и желтой гавайской рубашке стройный и высокий Файзулла смотрелся великолепно, и у меня никак не получалось вообразить его унижающимся… Не смогла. Да и капитан никогда бы так не поступил – с бывшим членом экипажа.
- Может, просто… кают свободных не было? – проблеяла я, ненавидя себя за этот вопрос и за этот тон.
-Может, и не было, - милостиво согласилась Кармен. – Но надо было видеть, как он унижался!
Кармен улыбнулась улыбкой гиены. Плотоядно. Она ведь с ним беседовала вчера – и казалось, эта беседа доставляла удовольствие обоим. Или это была игра, сценическое перевоплощение?
С того дня лёд молчания растаял, наша соседка по столику мило болтала, изящно подцепляя вилочкой третью порцию салата: мы с матерью отдавали ей свои, не могли столько есть. Суп тоже отдавали: наливали себе по полтора половника (Кармен наливала себе три).
Однажды соседка Валентины проголодалась и тоже налила себе три половника, так что на долю Кармен осталось два. По моим меркам, вполне достаточно, но она возмущённо потребовала у молоденькой официантки добавки: «Супа даже не хватило! Хотела добавки налить, а в кастрюле пустота. Неужели оставите меня без супа? Ах, как жаль!»
Официантка покраснела, словно была виновата, и умчалась на кухню. Она принесла ей полную тарелку супа, которую Кармен съела, посетовав на то, что к супу ей не подали сухарей (сухарницу она опустошила, высыпав в свою тарелку всё, что в ней оставалось). Что не помешало ей впоследствии назвать суп «куриным прахом» (суп-пюре из курицы, как значилось в меню), поскольку курицы она в своей тарелке не нашла.
У Кармен обнаружилась неприятная особенность: она ни о ком не сказала доброго слова, а говорила одно дурное. Молоденькая официантка с ласковым именем Настя, значившимся на её фартучке, была «нерасторопной и не слишком вежливой девчонкой», которая «ещё наест бока-окорока, вот помяните моё слово» («Ну зачем Вы так, она такая тоненькая, может и останется такой» - «Не останется. Все они при кухне, морда здоровенная и сами поперёк себя шире. Уж я-то знаю!»)
Мужчина из каюты напротив, который взял на себя роль добровольного помощника и приносил ей с рынка ягоды, а из магазина её любимый сыр (поскольку сама она ходить не могла, с трудом передвигалась по палубе), был объявлен Кармен не совсем здоровым: «Ну какой нормальный человек взвалит на себя обязанности няньки, я же не плачу ему за доставку, а он мне всё носит и носит, как заведённый, во всех городах!»
Бывшего диктора Файзуллу она называла не иначе как неудачником и раздолбаем, и с неодобрением отзывалась о его молодой жене, которая «за его деньги замуж вышла». Жену Файзуллы я видела, когда они с дочкой приехали встретить его в Казани, она действительно была намного моложе его, но – надо было видеть, как встретилась эта пара, как дочка не могла дождаться, когда папа перенесёт на берег вещи, и умудрилась пролезть через прутья решётки, чтобы обнять отца. Файзулла перенёс в машину вещи (а также помидоры, дыни и арбузы, и подарки родным), и они уехали. А Кармен осталась и злословила весь вечер, как он «набрал с три короба, сам таскал, и жену заставил таскать, и девчонку».
О соседке из каюты рядом с ней, с которой они были дружны и каждый день проводили немало времени на корме, в приятной беседе, Кармен сказала, что она по жизни неудачница и без царя в голове, потому и одна осталась, никому не нужна.
О милой восемнадцатилетней девочке-официантке, которая с виртуозностью эквилибриста лавировала между столиками, держа в руках по шесть тарелок одновременно), Кармен говорила, что она «неуклюжая маленькая дурочка, или дочка чья-то или любовница, иначе бы её сюда не взяли, нерасторопная она»
- Лет через несколько из неё вырастет этакая бабища в три обхвата, - высокомерно усмехнулась Кармен
- Да она же тоненькая, как веточка! – не выдержала я.
- Это сейчас. А лет через пять родит – и будет бабец! Ты на щёки её посмотри, аж морда опухла, - снизошла до грубого просторечия (а именно так называется эта речевая форма) Кармен.
Кармен не ездила на экскурсии и не выходила на остановках в города (где ей с ёё ногами) и проводила все дни на третьей, шлюпочной палубе, благо – погода стояла на удивление тёплая и погожая для нашего сентября. В носовой части шлюпочной палубы имелась отличная «смотровая площадка», здесь стояли удобные деревянные кресла, в которых можно было сидеть хоть весь день – и смотреть. Кармен и сидела.
На корме, где располагался солярий с шезлонгами для любителей позагорать, она появлялась редко: с низких шезлонгов было нелегко встать, а уж ей и подавно. В конференцзал, который также находился на третьей палубе (там проводились вечера, дискотеки и бесчисленные развлекательные мероприятия, коими туристов «кормили» до отвала и денег не брали) Кармен заглядывала редко.
Зато не жалея ног спускалась по крутому трапу на среднюю, так называемую прогулочную палубу, где в музыкальном салоне каждый вечер играл баянист (которого иногда сменял пианист) – чтобы потом желчно и ядовито высмеивать игравшего. Я с моим «незаконченным» музыкальным образованием иногда посещала эти концерты и вынуждена была признать, что Кармен в чём-то права. Но высказывать так открыто своё мнение (которое, к слову, было похлеще мнения Кармен) не собиралась, да и зачем?
Если людям ЭТО нравится, ради бога, пусть слушают. Что до меня – я куплю билет в Консерваторию или Зал им. Чайковского и послушаю настоящую музыку. Эту слушать у меня нет сил, хотя играют вполне так… Для первого курса музыкального училища вполне сойдёт.
У Кармен для всех нашлось доброе слово. Смешон. Глуп как дуб. Курица. Свиристелка. Помпадура. Свинья под дубом. Хомяк. Хорёк…
Наше путешествие длилось семнадцать с половиной дней, и каждый день мы обедали и ужинали в обществе Кармен. Она была с нами мила и вежлива, и мы уже подумали, что мы её устраиваем, соответствуем её понятиям о приличиях и… словом, укладываемся в рамки дозволенного «гордой андалусийкой».
Не боясь быть зачисленной в разряд «нянек», у которых к тому же «не все дома», я таскала для неё кипяток из титана на главной палубе, осторожно неся стеклянный кувшин (во всех каютах были такие кувшины) по крутым трапам. Покупала для неё во всех городах рассыпчатое сдобное печенье и творожки «Данон» - нехитрые добавки к ресторанному меню (хотя у неё было трёхразовое питание, куда в неё столько лезет, я этого не могла понять). И по моим понятиям, заслужила её доброе отношение и положительное обо мне мнение. Не тут-то было!
В последний день круиза я узнала о себе… всё!
Что я мало ем (свои салаты и булочки я всегда отдавала ей, а другие уносили в каюту и съедали перед сном или оставляли на утро). – «Но я не могу» - «Что значит, не могу? Раз заплатила за ресторан, значит, надо всё съедать» - «О боже! Кому надо?» - «Не спорь со мной».
Что я почти ни с кем не общаюсь. - «Я общаюсь» - «Но мало с кем» - «Мало, но общаюсь» - «С этой армянкой? Нашла с кем общаться» - «Да как вы можете… Да я…» - «Не спорь со мной, я старше, а ты всё время споришь».
Что я «красивая девочка», и на всех у меня хватает презрения. – «Вижу, как ты на всех смотришь… сверху вниз. На дискотеки не ходишь, в конкурсах не участвуешь» - «Но я никого не презираю, просто… не люблю такие развлечения» - «Это одно и то же» - «Но не могу же я…» - «Можешь».
Что я её обманываю – беззастенчиво вру, что на пенсии (ляпнула когда-то, теперь вот расплачиваюсь). «Неужели тебе пятьдесят пять?» - «Почему мне должно быть пятьдесят пять?» - «Но ты же мне сказала… Ты сама себе противоречишь, врёшь и не краснеешь!» -«Я не вру, у меня пенсия по выслуге лет, и мне не пятьдесят пять, мне сорок семь. И я вам не девочка, я замужем… была. И не обманщица, и…» (пинок под столом ногой, не надо ничего ей доказывать, завтра Москва, конец путешествия, я её никогда не увижу).
Я никогда больше её не увижу, почему же меня волнует, какой она увидела меня? Почему меня это так ранит? И почему… почему я назвала её Кармен?
Она уже не казалась мне гордой птицей. Скорее стервятником. Голошеим грифом, который, засунув в расклёванную рану голову по самые плечи, выклёвывает лакомые куски. Птица-падальщик.
Горящие огнём адской геенны глаза. Змеящиеся в улыбке губы. Чёрный коготь трости, распахнутые над добычей чёрные крылья. Фальшивая Кармен.
Прощаясь с ней в последний вечер и желая ей доброго пути, я испытала чувство гадливости и холодного презрения. Того самого, в котором она меня упрекала. Может, она не так уж и не права, фальшивая Кармен?
Я никогда её не увижу. Какое счастье!
=========
Иллюстрация из интернета: Дафна Селф (Daphne Selfe) - востребованная и поныне британская суперфотомодель.