Витя

Станислав Ленсу
                "Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился               
                и возмужал под взглядами этих глаз"
                Венедикт Ерофеев. "Москва-Петушки"


Витя проснулся от кашляющего звука мотора. «Кашлял» старый буксир у промышленного причала. Ветер переменился, дул с берега и был по-осеннему стыл. Невысокие волны сталкивались с ним, морщили гребни белыми завитками и сбивались в невеселую рябь. Витя уселся возле транца и поглядел на причал. Никого.



Пора сказать, что Витя по своим годам, а перевалило ему уже за сорок, должен бы зваться не иначе, как Виктор Николаевич или Иванович, может быть даже Эрнестович, но никак не Витя. Да поди ж ты! Все в Роторном: и местные, и приезжие, и дачники, и богомольцы, которых он возил на монастырской лодке на остров, - звали его только по имени. Как-то не сложилась у него с отчеством.



Спроси, например, Фомина с рыбзавода, чего, мол, ты запанибрата с ним? Он ведь старше тебя? Унизить человека хочешь, что ли? Тот в ответ даже не удивится, пожмет плечами, улыбаясь, да скажет, а как иначе? Это ж Витя!



Игорь, который в белых штанах и капитанской фуражке катает праздный люд на модном катере на остров, тот понятно не скажет, тот высокомерно со всей окружающей средой обходится. Он даже водки не пьет, одно шампанское полусухое! Его и спрашивать не надо! Он точно отчества не знает, тем и отмажется! Паспорта, процедит через нижнюю губу, его не видел, да и есть ли у этой босоты паспорт-то?

Разве только Ефим Петрович вдумчиво отнесется к вопросу и начнет объяснять. Витя, как был пацаном, так им и остался. Ни армия его уму-разуму не научила, ни смерть родителя взрослости не прибавила. А родитель-то был человек порядочный, дельный и серьезный. А у сынка серьезности нет никакой! Живет, как только что родился! Все ему в радость, и всем он рад! Отчество ему никак не приделаешь – Витя, и все тут! А ведь работящий и денег мог бы заработать! Нет! То на озере пропадает сутками, то на остров уйдет, и нет его.  Хорошо - один, без семьи. Себя накормил, одежонку какую-никакую нашел и живи себе в удовольствие! Говорят, у монахов на острове в скиту зимует, а летом у Николаевны в мансарде. Дров ей напилит-наколет и живет.



Неодобрительно так скажет Ефим Петрович, но тут же улыбнется. Я, говорит, как его встречу, так прям радуюсь, не знаю отчего. Может, от того, что все у него слажено: вот он, а вот вся земля и небо. Здрасте, будем жить!

Даже протоирей отец Владимир, который в монастыре игуменом, тоже улыбнется при упоминании о нем. Он свое объяснение приводит. Дескать, он вроде юродивого, не такой как вы все. Вот, скажем, у вас в Роторном у каждого на пути к Господу столько всего наворочено! И барахла всякого с домами и машинами, и гордыни, и прелюбодейства, и суеты, да и прочего хватает! Вы до самой смерти через гору этого мусора Спасителя не видите, не слышите! Только к смерти спохватитесь и давай себе лоб крестить! Да креститесь, ироды, не умеючи! Ну да ладно, Господь всех примет, Он милосердный! А с Витей Он каждый день - то приветит, то слово ласковое скажет. От того Витя и светлый такой. Он как выродок, вроде и живет среди вас, да не с вами.

Послушаешь и задумаешься, уж не подлец ли он, не притворщик ли этот Витя? Ведь сказано, если кому радостно и утром, и вечером, тот непременный мерзавец! Но мы про утро, про вечер самого Витю ведь не спрашивали. Может, и его тоска посещает и противно ему бывает от себя? Кто знает? Вот чего он на причале торчит, когда буря, и все в дома попрятались, как в норы?

Витя постоял на причале, поглядывая то на горизонт и волны, то на дорогу и, решив, что автобуса с паломниками, слава Богу, сегодня не будет, увел лодку за причал в заводь и укрыл ее в оцинкованном боксе. Потом вернулся и полчаса оттаскивал две кем-то позабытые плоскодонки в безопасное место.

Горизонт за его спиной слился с озерной волной в одно свинцово-чернильное месиво и стремительно стал накатывать на берег.  Потоки берегового воздуха с чудовищной силой обрушились навстречу шквальному озерному ветру, и все вокруг - от низкого неба до медленно уходящего в глубины Озера горизонта, - закружилось, исчезая и возникая во множестве воронок и завихрений, закипело, не разбирая, где вода, где ветер! И вдруг надо всем этим мелькнуло солнце, белое и равнодушное.

 Витя стоял на причале, засунув руки в карманы и, стараясь разглядеть что-то в воде, вглядывался в недалекую, метрах в ста от него пляшущую поверхность озера.

Вот спрашивается, чего он там видел, зачем торчал на причале? Никто не знает, кроме него самого. На другой день, правда, встретил он Микитенко, известного на всю округу жадину и браконьера и выговорил тому, чтоб не ставил боле сетку возле отмели. Вчера нерпа едва не запуталась, а, если за ней плыть и срезать сеть, то ветер к вечеру, сам знаешь какой был, на причале еле стоишь, не то что лодку на воду спустить. Микитенко грубый и малоразговорчивый дядька, вобрал голову в плечи и побожился не допускать больше такого.

 Озером тут кормились все: монастырь, Роторное, множество дачников и отдельно от них живущие частники в коттеджах. Их дома, скроенные на вкус и по фантазиям владельцев, были разбросаны в лесной чаще, а некоторые из них высились прямо в административной черте поселка Роторное и заглядывали своими фасадами на озеро. Новые дома изменили не только очертания поселка, приводя в оцепенение и изумление неподготовленного путешественника, но изменили само течение здешней жизни. Теперь можно было работу найти не только на рыбзаводе, но и у новых поселян: кому баньку построить, кому крышу настелить, или водопровод уложить. Оттого жизнь тут кипела с часов семи утра и заканчивалась глубоким вечером под фонарями стройплощадок.

 Некоторые из новых поселян приезжали сюда и, проникнувшись величавостью Озера, красотой лесов и иллюзией уединенности, оставались на жительство. Так и Олег с Верой влюбились в эти места сразу и, им казалось, надолго. Прошлым летом оказались они на Озере и сплавали на остров к монастырю. Вез их Игорь на своем модном катере. Вез лихо, с ветерком и брызгами. Белый катер взлетал на гребнях, дух у Веры с Олегом захватывало, и скупое северное солнце слепило и пригревало.



 Уплывали они с острова напоенные солнцем и, как выразилась Вера, восторгом и блаженством.

Игорь, развязав швартовый, оттолкнулся от причальной сваи и крикнул в сторону подплывающей лодки с богомольцами. Крикнул, упреждая:

- Бери в лево, блаженный!

- Почему блаженный? – жмурясь и прикрывая глаза скроенной лодочкой ладонью спросила Вера и добавила строго, - если он блаженный, как ему людей разрешают возить?

Игорь ответил не сразу - выруливал лодку на открытую воду. Потом повернулся:

-Этот-то? Да, не, он нормальный, но только блаженный. Такой он здесь местный дурачок. Дурак дураком, но, если чего делает, то делает на совесть.

-Этот? – переспросил Олег, оглядываясь на рулевого пришвартовавшейся лодки. Мужичонка в старом мешковатом пиджаке и вылинявшей синей футболке уже хлопотал, высаживая пожилых и не очень молодых женщин в скучных платках и длинных юбках. Светлые его глаза на смуглом от северного загара лице смеялись – он с прибаутками и со смехом кого подсаживал, кого брал в охапку и выталкивал на доски невысокого причала. Женщины охали, били его по рукам, взвизгивали и смеялись, а, очутившись на устойчивом берегу, оправляли юбки, прятали улыбающиеся лица в платки и серьёзнели в виду куполов обители.

-Этот, этот, - повторил Игорь, - мастер на все руки, только бестолочь! Работает-то он почти бесплатно, типа, за еду.

Ухмыльнулся и двинул от себя рычаг газа. Лодка задрала нос и понеслась.

Пассажиры едва успели еще раз оглянуться на местного дурачка.

 Олег с Верой как в тот день прикипели к озерным местам, так сразу и осели тут. Быстро купили дом на участке недалеко от берега.



Дом, как Берендеевский терем: янтарные на солнце круглые бревна, высокая крыша с широкими краями, резные наличники на окнах, - в общем сказка и восторг единения с природой! На все лето привезли они двух своих мальчишек-погодков: белоголовые с васильковыми глазами, очаровательные и чистенькие малыши, словно прямиком с обложки журнала. Визг и веселье царило с утра до вечера в огороженной высоким забором усадьбе. Оставалось устроить только самую малость - бассейн для малышни. Витя, а практичный Олег после того раза отыскал его и за недорого уговорил смастерить гидросистему, уже подключил трубу к скважине, а вторую – слив, подвел к септику позади дома.

В то утро Витя, пока шел по прибрежному сосняку, набрал в пластиковое ведерце брусники. Сосны тонкие и высокие утопали внизу у земли в брусничнике. Белесыми пятнами то там, то здесь светлел меланхоличный мох. Весь лес был усыпан тугими и налитыми до густого красного цвета ягодами. Возьмешь их горстью в ладонь, дунешь слегка, чтобы очистить от сухих листьев, а они взлетают невесомые и теряются среди аккуратных блестящих, словно покрытых лаком кустов брусники. Встанешь, никуда не спеша, глаза закроешь. Вкус у брусники горьковатый. Шум прибоя, словно чье-то дыхание, несмолкаем. Откроешь глаза, улыбнешься и пойдешь дальше, а слева - песчаный берег серой лентой продернут между соснами.

Добравшись до усадьбы, где он мастерил бассейн, Витя первым делом проверил свою вчерашнюю работу. Стыки труб были сухие, и шланг, когда повернешь кран, завибрировал под напором воды. Он подошел к дому и поставил бруснику на ступеньку крыльца.

Дом уже просыпался: из открытых окон доносились приглушенные звуки, на кухне тихо звякнула кастрюля. На крыльцо выбежал младший из погодков Митя. Он постоял, щурясь на невысокое солнце, потом подсел к бруснике, разглядывая ягоды. Потрогал их, после чего потерял к ним интерес, опрокинул ведерце и отвернулся. Брусника раскатилась по свежеструганным доскам, ссыпалась вниз и пропала среди высокой травы. Пацан настороженно поглядел на Витю и скрылся внутри дома.

-Что ж ты наделал, Дмитрий Олегович? Вернись сейчас же! – крикнул ему вслед появившийся Олег.

-Ты б их в лес сводил, - посоветовал Витя, - пусть ягоду увидят, поглядят, как она живет, с куста пусть поедят.

- Эта, - он смахнул остатки ягод, - пусть в землю уходит. Глядишь, у тебя на следующий год тут брусничник полезет.

Вера, проснувшись, чувствовала себя совершенно разбитой, - критические дни, магнитные бури и все такое. Голова ужасно тяжелая и, главное, все бесит! Она ушла на балкон, спряталась в тень, где было прохладно и стала смотреть на гладь озера. Тут в голову ей пришла вполне простая и здравая мысль, что для мальчиков нужна не какая-то лохань под названием бассейн, а аквапарк.

Воду для аквапарка можно брать из озера. Вода чистая, с природной энергетикой. Глупо жить у Озера и купать детей в какой-то другой воде. В этом смысле она и прокричала Олегу, который возился с детьми на первом этаже.  Тот отозвался, что такой объем воды затопит септик в два дня. Веру опять все стало бесить, и она прокричала:

-Ты дурак? Трубу за забор – вот и весь слив!

Олег не обиделся на дурака, он понимал, что Вера не со зла, у нее сейчас непростые дни. Не обиделся и стал размышлять над указанием. Сперва ему стало жаль Витиных трудов, потраченных получается зря. Но, поразмыслив практически, он рассудил, что труды эти он все равно не оплачивал, как и не будет оплачивать Витину новую работу.

Он вернулся на крыльцо. Витя смотрел, как вода набирается в бассейн. Выслушал Олега и сказал, что воду все же лучше брать из скважины. Для озера это безопаснее, да и забирать озерную воду нельзя.

-Нельзя? – иронично переспросил Олег и добавил снисходительно, - у меня на то разрешение от управы есть. И вообще, не твоя это забота.

-Да? – переспросил Витя и незлобиво заключил, - в управе придурков-то полно!

Потом пояснил:

-Они ничего в озере не понимают. Как они там могут понимать? Ты сам посуди, где они, а где озеро?

Олег досадливо поморщился:

-Витя, Витя! Не рассуждай о вещах, в которых не смыслишь. Есть закон, есть правила, есть согласно правилу разрешение.

-Да? - снова переспросил тот и задумался. Потом обрадовался:

-Так нет такого правила, чтоб воду забирать! Ты любого спроси! Сколько лет тут народ живет, а ничего такого не делал и не делает. Даже Микитенко – он рыбу берет, а воду оставляет! Потому как рыба без воды не может. Ты рассуди, сам ты умный человек!

Олег рассердился, но не на Витю, нет. Рассердился он, можно сказать, на людей вообще, и особенно стало ему обидно за державу! За Отечество!

- Боже мой! – воскликнул Олег, - нет, каков народец? Слышала, Верочка? Он еще и рассуждает! Вот так везде! Как жили по понятиям, так и продолжаем жить! – сокрушенно воскликнул он и, как о давно обдуманном, продолжил, - нее-ет, точно нужно ценз на право голоса вводить!

-Таких, как вот этот, - Олег уже расхаживал по крыльцу и больше обращался к себе, чем даже к Вере, - таких, как вот этот - пол страны, и имя им легион! Какой им закон или правила? Вот заставь такого жить по законам, а не жить по понятиям. Не будет! Они, как урки! У них свои правила, свои смотрящие, свои паханы. Они и президента так выбирают! Вот уж народец достался!

Витя послушал его, потом поднял голову к балкону прокричал наверх:

-Вера, слышь-ка! Тебе озеро оттуда видать ли?

Вера осторожно выглянула из-за перил:

-Видно.

-Вот сколько, думаешь ему лет?

-Да я откуда знаю?! Можно прогуглить. А что?

-Ему лет многие тысячи. Нас никого не было, а оно уже красовалось. Понятно?

Вера беспомощно поглядела на Олега, ища защиты:

-Олежек, о чем это он? – пожаловалась она мужу.

Витя уже поворотился к накипавшему злостью Олегу и мягко сказал:

-И сливать воду за забор я не дам!

Олег даже растерялся от такого поворота в разговоре.

-Как это, не дашь? Ты кем тут себя возомнил, хам? Не даст он сливать! Я и спрашивать тебя не буду! Пошел вон! Найду таджиков, они вмиг все сделают! А ну, проваливай!

Он стал наступать и подталкивать Витю к калитке.

-Эта, - Витя нехотя отступал и похоже был готов на мировую, - ты ж головой подумай. Ты сливом весь берег заболотишь, а это беда! Навсегда! Не надо таджиков. Давай с тобой подумаем, чтоб все путем было.

Олег, к несчастью, был человеком, который любое миролюбие воспринимал, как слабость противника и считал нужным такого противника добивать до полной и безоговорочной его, противника капитуляции.

-Пошел отсюда! – и вспомнил, что говорил о Вите хозяин модного катера, - пошел отсюда, босота!

 Потом, много позже, уже в участке, когда, собственно уже было поздно что-то менять или сокрушаться, он утверждал, что не толкал, а тем более не ударял Витю. Мол, тот сам поскользнулся и упал.

Теперь, конечно, никто правды и не узнает. Потому как Витя упал, ударившись головой о лежавший на беду камень, затих и свидетельствовать никак не мог. Во всяком случае, пока он был без сознания.

Скорая приехала через час или около того - Вера никак не могла объяснить по телефону, как к ним доехать, а диспетчер и водитель только бесили ее своей бестолковостью и недружелюбием. Олег не вышел к приехавшим, а нервно курил и выглядывал из-за приспущенной на этот случай жалюзи.

Вывалившийся из санитарной «буханки» злой и оттого насупленный мужик в белом халате не дослушал бессвязного объяснения Веры. Он, оттянув веки и глянув в Витины потухшие глаза, выматерился длинно, обращаясь больше к небесам, и повез, бессознательное Витино тело в районную больницу. Там, слава Богу, был томограф. Рентгенолог быстро обнаружил, что в стукнутой о камень голове вот такое большущее кровоизлияние. Пока его брал на операционный стол, вызванный из области и прилетевший на «кукурузнике» нейрохирург, Олег давал объяснения в полицейском участке.

По причине отпускной компании в участке полицейский по фамилии Могучко дежурил уже вторые сутки, а потому был вял и сонлив. Ему позвонили из приемного покоя больницы и, как полагается, сообщили о закрытой черепно-мозговой травме. Потом уже неформально поохали в трубку о Вите, об этих «новых русских», креста на них нет, и спросили, пошли, наконец, у него огурцы в теплице или тоже одна завязь бестолковая?

Могучко лениво поглядывал из-под полуприкрытых век на нервничающего Олега и слушал его путанные объяснения. Тот почему-то временами сбивался и говорил о себе в третьем лице.

-Совместно алкогольные напитки распивали? - наконец прервал его Могучко, - нет? Вы не переживайте! Дать водички? Бывает. Возникла взаимная неприязнь. Пострадавший проявил агрессивное поведение с угрозой физического насилия. Вам показалось, что он на вас замахнулся лопатой. Вы в ответ нанесли ему удар тупым предметом. Превышение необходимой самообороны. Это лет семь, может девять. Но это ничего – года через четыре выйдете по УДО.

Олег оцепенел. Потом выдохнул, судорожно втянул в себя воздух и прошептал:

-Это неправда! Он сам! Впрочем, может быть, они с хозяином домовладения… мы не, - и осекся.   

То ли в кабинете не хватило ему воздуха, то ли повеяло на него ужасом всплывших из подсознания непонятных слов вроде пересыльная тюрьма, идти по этапу и право переписки. Или «без права переписки»? Еще страшнее! В общем Олег затих.

Тогда Могучко решительно взялся за дело:

-Вы объясните толком, не волнуясь, что произошло, а я помогу, как все это изложить, чтоб и вас не обременять сильно, да и мне чтоб быстрее протокол составить. Договорились? Вот и ладненько!

Он взял ручку и склонился над протоколом:

-Вы говорите, что во время ссоры вы толкнули потерпевшего, но не сильно. Потерпевший при этом оступился и упал головой на камень? Да?

 Олег сделал неопределенное движение: одновременно пожал плечами, мотнул головой, как лошадь, стряхивающая с себя слепней, и шумно выдохнул.

Могучко покивал головой и сокрушенно констатировал:

-Убийство по неосторожности. До 14 лет. Дети есть?

Олег вытер со лба выступивший холодный пот. Он обреченно смотрел за спину полицейского в угол, где висел пыльный красный вымпел «Ударник труда». Мысль о двух белоголовых погодках вернула ему силы и всегдашнюю практичность:

-Наверняка, - он остановился, чтобы прокашляться, - очевидно, что на этом этапе что-то можно сделать, как-то скорректировать взгляд на обстоятельства?

Могучко тонко улыбнулся и, принимая сосредоточенную позу писца, дружелюбно сказал:

- Я вас внимательно слушаю.

Олег лихорадочно перебирал в уме различные комбинации цифр, преимущественно пятизначных. От шестизначных он инстинктивно отшатывался. Могучко, заметив, что собеседник мешкает и мнется, взял небольшой лист бумаги и крупно написал некую цифру. Потом, не глядя в глаза Олегу, подтолкнул лист к нему. Тот взглянул, задумался на мгновение, мигнул одновременно обоими глазами, кивнул и севшим голосом произнес:

-Мне нужно время, чтобы собрать.

Могучко заботливо зачастил:

-Конечно-конечно. Идите домой, отдохните, поспите, а завтра приходите непременно.

-Только не медлите, - добавил он со значением



Весть о том, что Витю зверски избил заезжий олигарх, стремительно разнеслась по поселку и вызвала всеобщее возмущение.

Фомин, только вернувшийся со смены на рыбзаводе, заканчивал ужинать, когда жена, подливая ему чай, сокрушенно сказала:

-Что ж это такое делается, Фомин? Житья от городских не стало! Скоро и у нас педофилы с геями начнут парады устраивать!

-Ты чего, ты чего несешь? Слова какие выучила! Отключу НТВ, точно отключу! – незлобиво погрозил Фомин.

-Так, а я-то тут при чем? – всплеснула она руками и тут же подсела к мужу, - Витю городские забили чуть не до смерти! Это Витю-то! Все равно что малолетку забить! Вот Христом богом клянусь! Ксения Ильинична из приемного рассказала.

Она истово перекрестилась.

Фомин прямо замер с кружкой горячего чая в руке.

В доме повисло молчание. Только ходики на стене гулко отмахивали истекающее время этого дня.

Рука с чаем крупно задрожала, и Фомин осторожно поставил кружку на стол. Потом неожиданно и резко грохнул своим кулачищем по столу так, что кружка опрокинулась, и чай дымящимися струями выплеснулся ему на колени.

- Ах, суки! -  заорал он, вскакивая, - кто, говори, кто?

 Витя тем временем лежал в белой операционной, окруженный поблескивающими приборами, безучастный ко всему происходящему вокруг. В комнате густо пахло горелой костью от только что выполненной трепанации. Хирург уже освободил сдавленный кровяным студнем Витин мозг.

Аккуратно извлек сгустки, промыл поверхность мозговой оболочки и выжидательно стал посматривать на анестезиолога.

Что снилось в этот момент Вите? Конечно, хотелось бы думать, что ему видится бескрайняя озерная гладь, утреннее солнце в хвое рыжих сосен, нерпа, сидящая на камне, - в общем что-нибудь идиллическое. Но Вите не снилось ничего. Черной ватой было забито не только сознание, но и подсознание, память и другие глубинные структуры человеческого мозга, знать о которых может, наверное, только Господь. Травма-то тяжелая, да и трепанацию провели поздновато. Можно сказать, на грани. В этом смысле анестезиолог и покачал головой в ответ на взгляды нейрохирурга.

 Олег, вернувшись в свой Берендеевский терем, окончательно взял себя в руки и стал обзванивать знакомых юристов и полицейских чинов. Вследствие чего он быстро выяснил, что Могучко «брал его на понт» и грязно и цинично «разводил на деньги», поскольку презумпцию невиновности никто не отменял, и его, Олега причастность к этому несчастному случаю еще нужно доказывать.

Для верности он сделал еще один звонок, покивал головой, соглашаясь, и, положив мобильник, с облегчением «накатил» стакан 20 летнего одно-солодового виски марки “Maccalan” и закурил гаванскую сигару «Cohiba Madura 5». Вера, которая весь день бродила по дому потерянная с округлившимися от ужаса глазами, даже слова не сказала о сигарной вони в доме, где есть дети, а даже наоборот, сама втихаря хлопнула рюмку Хеннесси и заплакала, забившись в темный угол кухни.

День катился к ночи. В бледном неугасающем небе зажглись первые звезды. С улицы, от ворот кто-то прокричал:

-Эй, мужик! - и грохнул в ворота чем-то тяжелым.

Олег, слегка пошатываясь, спустился вниз и пошел к запертой на ночь калитке.

-Только не открывай! –прошептала из своего угла Вера, снова заливаясь слезами.

Олег не мог ее услышать, хотя бы потому, что в ворота долбили непрестанно и грохот разносился далеко за пределы его затихшего в испуге дома. Неуверенными шагами он подошел к забору и вспотевшей ладонью сжал рукоять травматического пистолета в кармане куртки.

Он распахнул калитку и, вспыхнувший над головой фонарь осветил группу из десятка мужиков, впереди которых стояли Фомин, Микитенко и Ефим Петрович. Даже капитанская фуражка Игоря белым парусом покачивалась среди голов угрюмо стоявших мужиков.

-Это ты, ****ь, Витю угробил? – разъяряясь прокричал ему могучий Фомин

 В тот же миг коллективная матерщина обрушилась на Олега словно вольный и бурный поток, сметающий все на своем пути, матерщина, которая естественным образом приходит на ум и на язык обозленным и горящих справедливым гневом русским мужикам. Этот гнев сжигает душу, ослепляет и очищает её! Так или, наверное, так могли они думать, задайся они целью объяснить себе это чувство свободы и счастья обретенной справедливости.

Олег зажмурился и в отчаянии вытянул перед собой руку с травматикой. Указательный палец его бесполезно дергал спусковой крючок не снятого с предохранителя пистолета.

В наступившей тишине Ефим Петрович выдернул оружие из его вялой руки и сказал:

-Вали отсюда, гадёныш! Ты, сука, еще не понимаешь, что натворил! Да и не поймешь никогда, урод! И это…семью увези, не доводи до греха. И чтоб никогда больше духу вашего здесь не было!

С этими словами он широким взмахом забросил пистолет в лесную чащу.



Сгорел Берендеевский терем, сгорел на следующий день. Прямо посреди бела дня!

Вера на коленях умолила мужа бежать той же ночью. Олег не упирался, а лишь вяло наблюдал, как жена хватает в охапку детей и заталкивает их орущих спросонья в машину.

Горел дом, горела усадьба. Пламя с глухим воем, переходившем иногда в рычание, сновало между перекрытиями, вырывалось из окон, выбивая стекла, и снова пропадало внутри. Высокий черный дым поднялся над лесом, отразился в озере и замечен был всеми в поселке. Вызвали пожарных из района.

В красных блестящих машинах с синими мигалками те домчались быстро, но проехать к месту пожара не смогли. На узкой асфальтовой дороге, проложенной Олегом к дому прошлой осенью, в то утро по какому-то нелепому стечению обстоятельств начались ремонтные работы. Новенькое асфальтовое покрытие было вскрыто в месте, где дорога проходила через самый непролазный участок леса. Вскрыто и завалено 30 кубами песка и гравия.

Как потом выяснил дознаватель, ответвление было проложено с технологическими нарушениями, и местная контора по эксплуатации дорог в соответствии с инструкцией начала ремонт покрытия, так сказать, во избежание. Кроме того, тот же дознаватель, бродя среди головёшек и изучая то, что осталось от дома и системы электроснабжения, пришел к выводу, что и подводка электричества к дому, и система предохранителей были сооружены в нарушение всех норм, да еще и с превышением разрешенной подачи напряжения. А в таких условиях, сами понимаете, любой перепад в сети грозил бедой и всякими неприятностями. Проще говоря, сгорел терем от короткого замыкания. Могучко, который помогал дознавателю на правах местного, кивал головой, соглашаясь с высказанной версией, и на вопрос о возможных недоброжелателях только пожимал плечами. Эти городские вечно сами себе создают проблемы!

Недели через две после пожара Ефим Петрович сидел у себя в конторе по эксплуатации дорог и беседовал с электриком рыбзавода Фоминым. Разговор был праздный: о тарифах, о норме прибыли и немного о бабах. В окно светило солнышко – осень была безветренная и необычно теплая. По улице под окном конторы сновали машины со столичными номерами – верный признак конца недели. Городские спешили ухватить последние теплые дни, походить по лесу, пособирать последние ягоды и грибы. По противоположной стороне шла странная пара.   

Бодренькая старушка вела за руку Витю. Его правая рука была согнута в локте и прижата к старенькому пиджаку, кисть безвольно топорщилась наружу. Он заметно приволакивал правую ногу, и оттого походка его была немного прыгающая. Голову он держал как-то наискосок и временами поводил ею, словно воротник рубашки давил ему на шею. Лицо инвалида было бледно и скошено в застывшей улыбке. Взгляд, если это вообще можно было назвать взглядом, был безучастен и пуст.

Ефим Петрович замолчал, потом покосился на Фомина.

-Видал?

Фомин не сразу ответил. Потом отвел взгляд от окна и вздохнул:

-Не, после пожара не видал его. Да, - он замялся, -да и не Витя это уже. Он даже на себя не похож.

Ефим Петрович покивал головой и стал рассказывать:

-Я отцу Владимиру говорю, у вас же всякие богадельни есть, примите его! А тот говорит, у нас монастырь, а не дом призрения. У меня и персонала такого нету! Кто, мол, за ним прибирать-кормить будет? Монахи что ли? Рассердился даже.

Фомин сокрушенно покивал головой и спросил:

-А собес чего?

-Откуда я знаю, чего? – отмахнулся Ефим Петрович, - да известно, чего! У Вити ни стажа, ни пенсионного поди нет! Я даже думаю и паспорта тоже нет! Что они могут? Тут, Фомин, бумага нужна!

-Да, - тот снова сокрушенно покачал головой, - против системы не попрешь!

Ефим Петрович длинно выругался, но без мата, - на казенной службе все-таки, - и полез в шкафчик за сейфом. Достал бутылку, два «стопарика» и бутерброд с рыбой. Фомин переломил бутерброд пополам и положил половинки рядом со стаканами. Ефим Петрович налил в каждый до краев, и они молча, не чокаясь, выпили за Витю.

 В конце дня Игорь привез последних в этот день туристов с острова, закрыл катер в гараже и отправился к Николаевне. Бодренькая старушка уже поджидала его у калитки. Игорь молча сунул ей в руку тысячную купюру и, оглянувшись, не видит ли кто, заспешил по темному проулку прочь. Дома он выпил стакан водки, изругался вдрызг с женой, хлопнул дверью и ушел спать в гараж. Он примостился на узком диванчике катера, укутался брезентом и, всхлипывая и матерясь в кожзаменитель подушки, заснул.

Ранним утром, небо только-только отделилось от озерной глади, Микитенко, доставая сеть из воды, вытащил запутавшуюся в ней дохлую нерпу. Огорченно помотав головой, он оттолкнул тушу от лодки и подумал:

-  Опять сеть чинить, ****ь!