(Из цикла "Живут студенты весело!")
… Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать…?
А.С.Пушкин (100% !)
Летом 1952 года вернулись мы с трелёвки леса на линии Маннергейма в родное общежитие на Обводном. Наши универсальные парадно-учебно-рабочие байковые тренировочные костюмы были настолько заляпаны смолой, что напоминали глубоководные скафандры. В них было удобно спать стоя. Только запрыгивание в носки и штаны представляло некоторую проблему. Рассовали мы эти штаны, куртки и носки по шкафам и напрочь о них забыли, пока зимой у Толи Соловьёва не поднялась температура до +38 по Цельсию.
Методы лечения общеизвестны. А у борцов есть ещё и специфические. Чтобы пропотеть, он напялил два свитера и пальто, посадил меня (единственного интеллигентного легкоатлета в комнате, перенаселённой грубыми борцами) на загривок и начал бегать как конь в пальто по лестнице родного шестиэтажного вверх-вниз. Потом попил «длинного чая» с заваркой «белая роза». Через два часа градусник зашкалило. Вызвали скорую. И загребли нашего друга-товарища в Боткинскую с подозрением на тиф.
А нам выдали пару мешков и велели собрать на дезинфекцию одежду из комнат, куда Толя заходил, и составить опись в двух экземплярах. Пораскинули мы оставшимися на свободе, но, возможно, уже инфицированными мозгами и решили единственные приличные брюки и другие полуприличные вещи припрятать и ароматами дезинфекции не пропитывать. Извлекли со дна шкафов трелёвочные доспехи. К этому времени они слежались и фрагментации поддавались плохо. С трудом отделив штаны и непарную пару носков из верхнего слоя, мы это занятие оставили. Загрузили мешки композитом. Хорошо завязали. На глазок составили опись и сдали прибывшим санитарам. Оставленный нам экземпляр описи и квитки на получение прожаренных штанов тут же сожгли. И в скорбном молчании раздавили пару чекушек за укреп пошатнувшегося здоровья товарища. Это-то его и спасло!
Через день температура у Толи упала до критического значения +36,6. Не дождавшись внятного медицинского диагноза, тело больного стало выбегать в одних трусах босиком на зарядку и растираться снегом на виду у всего инфекционного корпуса. Это известие застало нас, его сокамерников по общаге, врасплох и ненашутку опечалило. Ввиду предстоящего трёхнедельного карантина (коль попал в инфекционное, будь ты хоть памятник, – сиди!), распространение правдивых сведений о состоянии его здоровья могло нанести непоправимый вред нашему.
Дело в том, что Толя Сорокин, Вова Саврей и я были из Е509-ой группы, а мнимый больной - из Е510-ой. Улавливаете колоссальную разницу? Не врубились??!! Ладно, так и быть, снизойду.
Поясняю: Е509-ая была в основном укомплектована иногородними. И одна девушка – Нина Машинская - тоже иногородняя. А Е510-ая в основном из питерских. Девиц – аж три: Маша Павлова, Тамара Антонова и Таня Касаткина. И у них царил жуткий матриархат. Староста группы – Маша. Да что там группы! Машу сам профессор внешней и внутренней баллистики Борис Николаевич Окунев «Старостой старост – Старостой потока» назначил!
У них – женская ласка, тепло домашнего уюта, пироги. Кудряшов и Ницберг на фортепьянах и гитарах хошь – дряхлую классику, хошь – мудерновый джаз.
А у нас - холодрыга Общаги (окна, из-за лени, никогда раньше 1-го января не заклеивали). Кефир-батон. Из всей музыки – полублатные песни* под старенькую гитару старшего матроса-фронтовика Юры Богданова. Взамен отца-матери суровый надсмотрщик от комитета комсомола над нами, малышами, Слава Веселов (он на курс старше). Слетишь со стёпы – бежишь ему плакаться в жилетку. А он своими боксёрскими рычагами дожимает деканат и возвращает тебя на социально защищённую орбиту. Вздумаешь вспомнить трудное военное детство и сопрёшь у однокашника часики – Слава одной левой поднимет шутника на метр от пола и тихо, но очень доходчиво, пообещает размазать по стенке, если повторишь свою шутку. Верилось охотно.
Так вот, в своей группе Толя Соловьёв был почти единственным иногородним, да ещё и детдомовцем.
Ну, теперь-то понятно? Это ж элементарно, Ватсон! Как только Толю загребла скорая, на него обрушилась Ниагара заботы. Почти ежедневно больному передавали баночки с вареньем и компотом, домашние булочки, блинчики и пирожки. И, хотя он и был гигантом насчёт поесть (им даже была разработана классификация еды на злаки, коренья и пряности Востока**), нехилая доля Ниагары отводилась по гуманитарному коридору через ограду клиники (карантин!) в сторону Обводного канала.
Поэтому, чтоб поток гуманитарной помощи не иссяк, мы и ввели жёсткую цензуру на бюллетени о состоянии его здоровья. И взяли подписку о неразглашении с лиц, располагавших информацией о том, что больной затребовал себе коньки. (Дабы успокоить слабонервных, особенно наводнивших Военмех девиц, уточняю: коньки не для отбрасывания, а для катания в одних трусах во дворе клиники по замерзшим лужам под восхищёнными взглядами младшего медперсонала).
___________
* «…Болит мой осколок жалезный / и давит пузырь мочевой. /
Полез под кровать за протезом, /а там – писаришка штабной!»
** К примеру, коренья – коренная пища коренного населения: водка-огурец-селёдка.
© Геннадий Столяров