1. Фанера.
нас всех согнали в ангар и сказали раздевайтесь, а одежду мы должны были сложить в такие холщовые мешки, а еще нам раздали фанерные дощечки и проволоку. На дощечках нужно было написать домашний адрес. Чтобы, сказали нам, знать, куда посылать наши гражданские вещи. Ручка была одна человек на десять, перьевая, она пускала кляксы и не писала по фанере, Лёха мне обещал ручку, но тут между нами Толстый влез, а я уронил на пол банку с водой, но это давно еще, мне лет десять было. Банка несколько раз перевернулась в воздухе, упала на паркетный пол горлышком вниз и осталась так стоять. Вверх дном и с водой. С тех пор меня так часто убеждали в том, что это неправда и не со мной, что я и сам поверил, тем более что я тогда болел и кашлял еще дня три. Но запомнился тот странный хлопающий звук. И как от перевёрнутой банки вода растекается по щелям паркета. А Толстого той же ночью деды подняли и отп***или, потому что он им свою футболку не отдал. Футболка была из прошлой жизни, с какой-то пивной рекламой. Был звук удара кулаком о фанеру и автоматический "Х-хых!" выбиваемого из груди воздуха, а Лёха чертил какие-то каракули, синие чернила растекались, плыли по фанере вдоль волокон, и тут я представил, как родители идут (куда ? на почту ?) и получают из Иркутска холщовый мешок с проволокой и фанерной дощечкой. Тогда я взял свою одежду и выкинул наx**, то есть в угол куда-то, обернулся - а по всему ангару громоздились холмы, горы холщовых мешков, между которых бродили все голые и бритые, и тут я подумал, что всё это неправда и не со мной, "А ты че москва, шмотки не будеш слать ?", – спросил прапор, а я ответил, кажется, "Наx**", но не помню.
Толстому надавали "по фанере", то есть в грудную клетку, чтобы не видно было следов, но он потом кашлял дня три.
2. Вавилонская машина.
васильки выгорели, я нигде больше не видел таких бледно-лиловых васильков и ещё там стояла большая бочка с хлоркой - туда окунали головой Саула потому что он был тормоз.
И мухи были везде. Помойка представляла собой гудящее, как оргАн, скопище мух, под которым ничего было не разобрать; они ползали по лицу, по глазам, забирались в нос. Мумии на койках, все облепленные мухами - это спящий наряд; швабру я держал в руках гораздо чаще автомата, мы закутывались в простыни с головой, дышать нужно было сквозь простыню, чтобы мухи не забрались в рот. Зубная машина была в санчасти и кресло с ремнями, это была вавилонская машина, коленчатый кошмар с приводами и блоками - педальная зубная машина, она работала по принципу гончарного круга - поэтому, наверное, у меня никогда не болели зубы, а швабры были - железные прутья, сваренные Т-образно, там вообще было плохо с деревом и когда сбежал Саул, то его разглядели в бинокль с сопки, потому что в бинокль с сопки хорошо видно на следующий день когда плохо с деревом.
А перед столовой мы окунали руки в кашу из хлорки.
Нас повезли в город смотреть фильм, там было темно и можно было спать, фильм был чёрно-белый и я не помню про что потому что сразу заснул, а везде вокруг было стрекотание кинопроектора и голос за кадром, везде был огромный, монотонный, грохочущий голос диктора за кадром: КОВРЫ НА СТЕНЕ…. КОВРЫ НА СТЕНЕ – КОВРЫ ГЛУШАТ ШЕЛЕСТ ПЕСКОВ
3. Вижу.
"Вон он - видишь ?", - спросил меня Алладин, показывая на гору.
Я посмотрел. Гора как гора.
"Вооооон стоит, продолжал Алладин, - на горе. Это мой Дембель. Стоит на горе мой Дембель, шапкой машет... Да... А твой - он ещё с той стороны, его ещё и не видать".
Алладин был "черепом", ему оставался год.
Я подумал о том, что будет, когда Дембель спустится с горы. Алладинов Дембель представлялся мне полупрозрачным, в длинной шинели с начёсом, квадратной шапке цвета грозовой тучи - шапки красили гуталином - и кованых начищенных сапогах. Чёрные погоны с белой окантовкой и золотыми лычками были у Дембеля. Дембель проплывал сквозь железные ворота, приближался к Алладину и сливался с ним.
"Вижу", - сказал я.
4. Проволочный космос.
Стенд, который я должен был везти в Новокузнецк, назывался «Регламентным Работам – Партийную Заботу». На политический слет в свозили эти плакаты со всех дивизионов, «точек» и прочих забытых мест вроде нашего. Стенд представлял собою набитый на рейки лист фанеры, загрунтованной светло-серой краской. Поверх краски были наклеены фотографии: черно-белые, суровые коммунисты по-отечески наставляли ушастого новобранца, лезущего в какой-то котёл. Станция Абакан пахла мокрыми шпалами, гудроном и железнодорожной водой. Вагон был пуст, а полы в нем - выстелены мохнатыми шинелями. Там и тут поблескивали пуговицы, как обороненные на ковер монетки. В вагоне ехали дембеля в одну из теплых республик – они выбросили свои мохнатые шинели, шинели с начесом. В купе было пусто, только я и мой стенд. Мы проезжали совершенно пустые деревни, темнело, а дома там были с зелёными, замшелыми, провалившимися крышами. И еще помню название одной из таких станций-призраков - С А Р С
5. Цепь (Госпиталь)
потом я чувствовал собственные кости, скелет, но он был сделан из досок. Меня как будто выложили всего изнутри досками. Я лежал и не хотел шевелиться, чтобы не разрушилась выложенная из досок конструкция -
---
мыл в раковине собственный череп. Я не мог его видеть, потому приходилось мыть наощупь. Я тер щёткой знакомую, теплую лобную кость, надбровные дуги и глазницы, затылок. Ушей только не было, подумал я и тут же спохватился – все правильно, откуда же у черепа уши.
Череп был тяжелый – настолько отвратительно-тяжелый, что я его выбросил, не домыв
---
потом я услышал «ты че, москва, все спишь»….. «подъем москва бля»
Нужно было махнуть рукой, но я не хотел ни махать, ни рукой, так не хотелось возвращаться в тело. Вербальность не работала, связать слово «отъ*битесь» с движением челюстей, языком и открытием рта было тяжело, как -
---
стена подрагивала. Покачивалась. Так покачивалась и поскрипывала полка в вагоне - никелированная цепь была одета в сползающую бархатную манжету, цепь была холодная, но это был не поезд.
---
неа
---
санчасть стояла на отшибе, в степи, стены были кривые и пол кривой тоже. Там все было кривое. В стены ударял ветер, санчасть скрипела и дрожала, будто ее сейчас снесёт. Было хорошо как -
---
все наконец отъ*бались, а я как раз стал приходить в себя, в прямом смысле.
Приходить.
Соседом был чухан с дивизиона, не прослуживший и полугода. Его комиссовали. Чухан ходил в корсете - деды его неудачно отп*здили, и у него что-то случилось с позвоночником. Вот его и комиссовали. Чухан делал себе дембельскую форму. Чухана все звали «пшелты нах**», не не трогали. Один раз чухан что-то спросил у меня. Я стал думать, мучительно размышлять над ответом, долго, но потом мне пришло в голову (пришло) что хули бля чухан заставил меня думать, и я сказал: «На*уй».
+
а потом яблок захотелось, зелёных.