Фанфик по мотивам аниме Хаяо Миядзаки "Унесенные призраками". Заявка на аниме и условия сеттинга - на фикбуке: http://ficbook.net/readfic/3492144
Сам мультфильм можно увидеть здесь (если вдруг кто-то еще не видел эту замечательную вещь): http://kinogo.co/4463-unesennye-prizrakami-2001.html
Как положено отбояриваться в дисклеймере: ни на что этим произведением не претендую, все права только у родоначальника этого мира и создателя всех персонажей Хаяо Миядзаки, написано исключительно в развлекательных целях без всякой попытки обрести какую бы то ни было материальную выгоду.
Да, и еще (повторюсь): просьба к противникам возможности пейринга Безликий + Тихиро просто молча пройти мимо, не терзая свои нежные чувства чтением, а трепетную душу автора - комментариями.
Итак, приступим...
_______________________________________________
ГОД ДРАКОНА, ИЛИ ВОЗВРАЩЕННАЯ ПРИЗРАКАМИ
Глубокие реки неслышно текут.
Японская пословица
35. Молния в руках
Когда пушечное ядро проломило правый борт нашего корабля, я опять увидел перед собой их лица. Их мертвые лица. Его и ее.
Ты подходишь к зеркалу, а из отражения на тебя смотрит покойник. Ты наклоняешься напиться воды из ручья – и встречаешь там взгляд его жены. И знаешь, что она не хотела этого, но он не оставил ей выбора.
На самом деле выбора не оставил я. Я. Им обоим. «Страшнее всего – потерять лицо перед деловыми партнерами!» Будь оно всё трижды проклято вместе с этим ненавистным правилом моего отца! Будь проклят я сам за свое малодушие. Если бы еще год назад кто-то сказал мне, что Юкити, циничный и расчетливый сын Канэко Мондзиро, начнет подскакивать среди ночи от приснившегося кошмара и молить о прощении тех, кто уже никого не сможет простить, я расхохотался бы или просто плюнул ему в глаза. Да, да, мне это точно известно, потому что Юкити – это я. Последний из купеческого рода Канэко.
Все Канэко жили в Хэйан-кё* с незапамятных времен. Никогда и ни в чем с самого рождения и до предсмертной агонии не ведал я нужды. Даже начертание нашей фамилии** хранило в себе звон и блеск золота в той же мере, в какой сияла сама эпоха Момояма, пришедшаяся на мое детство и юность. Комнаты родителей украшали суми-э великого Кано Мотонобу, а ширмы и двери-фусума в моей собственной спальне были расписаны самим Тохаку Хасэгава. Матушка моя, Канэко О-Мицу, носила самые лучшие одежды из шелка и, хотя сама она не проявляла интереса к роскоши, отец желал видеть ее только в изысканном убранстве и никогда не позволил бы выйти на люди в одном и том же наряде дважды. Ведь супруга купца – это его лицо, это доказательство престижа, это как верительная грамота для посла. Стоит ли упоминать драгоценности, подчеркивавшие красоту ее лица и нереальную утонченность тела, серьги из халцедона и аметистовые кандзаси в рыжевато-каштановых волосах, лишь цветом способные сравниться с бесподобным очарованием фиалковых глаз?
Мы не были аристократами, но меня, как когда-то и моего отца, и деда, и прадеда, обучали лучшие преподаватели страны, охотно приезжавшие в наше имение, которое соседствовало с полуразрушенным в годы войны Мёсин-дзи. Наравне с отпрысками самурайских фамилий я умело владел оружием и рукопашными боевыми искусствами, о чем могли свидетельствовать те дворяне, дети которых, мои ровесники, водили со мной дружбу и не раз были побеждены в шутливых стычках. Золото творило чудеса и открывало те двери, которые навсегда были бы закрыты для малоимущих. И сначала мой дед, потом отец, а с возрастом и я только посмеивались над тем, как спадала спесь даже с самых чванливых, но небогатых вельмож, когда они начинали испытывать нехватку в средствах и обращались за помощью к нам, презренным ростовщикам.
Отец видел во мне продолжателя семейной традиции, но смирился я с его волей не сразу. Кто знает, может быть, не покажи мне случайно медовая О-Мицу свои умения и не обнаружь я у себя тяги и таланта к целительству, заниматься профессией торговца было бы не так досадно. У Канэко Мондзиро, сколько ни старался, так и не получилось переправить левшу, зато преемника в моем лице он себе обеспечил.
Мне было тогда пять или шесть лет. Тосиро, сын самурая одной из обедневших ветвей Ода-си, во время игры неловко поскользнулся на берегу реки, упал с высокого валуна и разбился на камнях. Все мы, дети, в растерянности не знали, что делать, но тут откуда ни возьмись выскочила моя мать. Она склонилась над изломанным телом Тосиро и стала водить над ним руками. Лицо нашего друга порозовело, грудь заколыхалась от биения сердца. Я собственными глазами увидел, как она вернула в него жизнь, готовую улететь вместе с красноголовыми журавлями к синигами.
Очень долго мама уклонялась от прямого ответа, когда я начал выспрашивать ее о содеянном чуде. А потом во время отъезда отца в нашем доме появился мужчина с удивительными глазами. Высокий. Хмурый. Поджарый. Напоминал он взведенную цуру*** и был недоволен вынужденным визитом к нам. Он старался не встречаться ни с кем из домочадцев, но я сумел разглядеть его из-за ширмы. Кажется, человек этот был старше моих родителей, и вел он себя как один из тех сановников, что нередко наведывались к отцу по деловым вопросам. Удивило меня и едва уловимое сходство незнакомца с медовой О-Мицу.
– Тебе придется всё рассказать, чтобы утолить его любопытство, – сказал наш гость на прощание. – Если у него нет того же, со временем он просто забудет об этом сам.
– А если попытаться просто…
– Не выйдет. С ним не выйдет, как не вышло бы и с твоим мужем. Мы лишь искалечим его. Только сам. И заклинаю, Бьякко: будь осторожна, береги себя!
Он поцеловал маму в лоб, с неожиданной светлой нежностью улыбнулся ей и стремительно удалился. За изгородью послышался топот копыт его лошади. Странен был он еще и тем, что, войдя в дом, не разулся на камне, как по традиции делали все и всегда, а ходил в обуви, да не в сандалиях, а в высоких сапогах с закрытыми загнутыми носами. Спустя какое-то время мама, будто невзначай, позвала меня на свою половину. У меня был готов сорваться с языка вопрос о том, кто такая Бьякко и кем был этот мужчина, но она перебила меня мягкой просьбой прикрыть ладонью правый глаз.
– Вот так, лисенок, – показала она.
Я подчинился…
…Как можно описать увиденное теперь, когда ты уже давно не тот наивный мальчишка и когда корабль, на котором ты плыл в далекую страну, берет на абордаж флотилия вако?
Ты стоишь и смотришь открытым глазом в фиолетовые глаза своей матери, а она, выжидая, смотрит на тебя. Проходит минута, две. И тут на столике ее, посаженная в большую клетку, задрав и распустив веером короткий хвост, серебристо свистит зарянка. Взгляд твой перескакивает на нее…
…Я хотел и не мог отвести руку от лица, очарованный, напуганный. Птаха потеряла свою окраску, да и все вокруг изменило цвет, подернулось сиреневой дымкой. На жердочке прыгал пучок сияющих нитей, по которым пульсировало желтоватое свечение, выходя из ярко-огненной сердцевины. Нюх обострился так, что я, наверное, смог бы почуять каплю крови за несколько ри отсюда, а заодно и распознать ее принадлежность.
– Мама?!
Трудно передать и то, что выразило в ответ ее лицо. Она и обрадовалась, и испугалась, и испугалась своей радости, и огорчилась. А потом несколько лет, втайне от отца, О-Мицу учила своего единственного сына распоряжаться знаниями, которые он получал при помощи «особого взора».
По тем временам я еще не знал об отцовских планах на меня и жадно схватывал мамины уроки. Собственной медицины в нашей стране не было, и почти всё, что мы знали о целительстве, исходило из Поднебесной или из земли раджей. Это были учения о меридианах жизненной силы и семи лепестках чакр, а здешние лекари применяли еще и сведения о духах, обитавших в растениях и стихиях. Многое, как понимаю я теперь, шло в крепкой связке с верованиями, а не с подкрепленными практикой научными теориями. Почти всё делалось наугад, на ощупь. Большинство людей не могли видеть то, что видели мы с матушкой, и для меня было даже своеобразным развлечением следить, как пользует тот или другой врач своих больных. Кто-то был столь чуток, что и вслепую угадывал корень зла, чем спасал пациента. А кто-то двигался в противоположном направлении и боролся совсем не с тем, что вызывало хворь, нанося человеку лечением еще больший вред. Были и такие, кто занимался этим ремеслом и подавно только ради денег. В себе я находил какой-то неутолимый азарт, мне хотелось знать всё больше и больше, и не раз маме приходилось намекать, чтобы я опомнился и не выдал нас с нею строгому отцу и родне по отцовой линии.
Маминых же родственников я ни разу не видел: на мои расспросы она всегда отвечала, будто выросла сиротой. Дескать, нужно благодарить Мондзиро-сама за то, что спас ее от нищеты, и поэтому она не имеет никакого права перечить ему даже в мелочах. Мне всегда казалось, что она лукавит. Я уже тогда знал, как выглядят и ведут себя нищие или выходцы из бедных семей, пусть даже дворяне, и ни в едином – полном неторопливого достоинства – движении О-Мицу, ни во взоре ее, ни в голосе не чуялось отпечатка былых лишений. А так не бывает. Нельзя играть роль бесконечно, тем более – когда считаешь, что никто на тебя не смотрит.
Когда мне исполнилось двенадцать и мы с моими лучшими друзьями, Ода Тосиру и Итиро из клана Миёси, были на обучении в тэракоя****, она пропала. На мои расспросы по приезде отец сурово отмалчивался. В день своего возвращения домой я увидел выходящего из его кабинета того самого господина в темно-синем сокутае, который навещал маму много лет назад и так же, как в прошлый раз, не снял обувь.
– Теперь вы знаете всё, чего так добивались, – проронил он оставшемуся в доме отцу на прощание. – Полегчало вам?
Уходя, он заметил меня, стоявшего в саду под ветвями суги. Замешкался. Взглянул хмуро и свысока зеленовато-янтарными глазами – всё такой же статный, поджарый, ничуть не изменившийся за эти годы. Положил руку мне на макушку, слегка качнув мою голову, как если бы пытался ободрить, но вслух ничего не сказал и отправился восвояси.
– Кто это? – спросил приехавший ко мне Тосиру, и мне ничего не оставалось, как пожать плечами.
Пока все друзья развлекали себя играми, я попытался разузнать у прислуги соседей, что произошло в нашем доме во время моего отсутствия и когда именно исчезла матушка. Но всё, что я встречал, это пустые стеклянные взгляды и недоумение, как будто Канэко О-Мицу никогда не существовало. Прикрывая правый глаз, попытался разгадать причину, из-за которой они стали такими странными, но ничего особенного все равно не увидел. Мне было не до игр, и я уселся в стороне от приятелей. Кто-то тронул меня за руку. Это была Ода Хикари, младшая сестренка Тосиру. Она осторожно встала рядом и, застенчиво теребя косичку, шепотом призналась, что на днях в город приезжала какая-то очень красивая госпожа с большой свитой, и никто о ней почему-то не помнит. Госпожа ехала верхом на сером в яблоках жеребце, была во всем белом, в длинных черных перчатках, голубоглазая, ее сопровождал господин в темно-синем сокутае. Они проследовали по улицам Хэйан-кё, наведываясь к некоторым жителям, но ни у кого так и не остановившись надолго, и удалились. А взрослые стали такими, как теперь. Когда Хикари расспрашивала их о «госпоже в черных перчатках», они считали, что это ее выдумки.
– Я спряталась, и госпожа меня не увидела. А еще тот господин, когда они были у моих родителей, вот так встряхнул ухом, – она показала рукой, широко распахивая милые темные глаза. – Я так не умею, и Тосиру тоже не умеет. А ты? Умеешь?
Признаться, я и сам решил поначалу, что это ее выдумки, но фигура господина в темно-синем сокутае не давала мне покоя. Ведь я тоже видел его. И отец. Но он наотрез отказался разговаривать со мной об этом, и я не посмел настаивать, о чем жалел потом всю отмеренную мне жизнь.
Матушка так и не вернулась. Канэко Мондзиро не взял себе другой жены, говоря, что все женщины в душе – презренные юдзё, что сердце их – сердце цутигумо***** и даже самым благородным из них от нас нужно, в сущности, только одно – золото, золото, золото. Он становился грубее от луны к луне, и только несколько дней – пара до полнолуния и пара после него – ненадолго смягчали его нрав. Я боялся перечить ему, а со временем стал понимать, что он не слишком ошибался, говоря о женщинах. Но к такому заключению я пришел спустя много лет, после своего путешествия в далекие западные страны, к «южным варварам», как называли их у нас…
____________________________________
*Хэйан-кё – старое название (до 1600 года) тысячелетней столицы Японии, Киото.
**Канэко в переводе с японского означает «золото», Юкити – «младший», в сочетании дает понятие «золотой ребенок».
***Цуру – тетива японского лука (юми).
****Тэракоя – японская храмовая школа эпохи Эдо при буддистских или синтоистских монастырях, где могли проходить обучение не только дворянские, но и дети зажиточных горожан и крестьян – ремесленников, торговцев.
*****Цутигумо – ёкай-паук, как правило, женского пола, встреча с ним всегда сулила смерть.
Продолжение следует http://www.proza.ru/2015/10/10/73