ПОЧЕМУ НЕ СТАЛ ПАРИКМАХЕРОМ
Серьёзно я сожалею, что не состоялся как парикмахер. Зарабатывал бы хорошие деньги, обслуживая богатых клиентов на дому, или занимался бы прибыльным делом на заготовке шерсти – на стрижке овец в Австралии.
Или назвался бы теперь стилистом, как переименовали недавно милицию в полицию, и профессионально обрабатывал бы чужие головы, превращая вышедшие из моды кудрявые причёски в поставленные на черенок дворницкие метёлки. А в Интернете на форумах решали бы вопрос о моих сексуальных ориентациях.
Нет, лучше бы я стал женским парикмахером, ездил бы к богатым клиенткам в их загородные коттеджи по вызову.
Мечты-мечты!
Не состоялся. Хотя наклонности стричь родились вместе со мной, и были все предпосылки, что избранная в раннем возрасте профессия уйдёт из моей жизни только вместе со мной.
В первый день в первом классе надежды рухнули.
До того случая за мной водился всего один грех – покуривал. Не знаю почему, за мной закрепилось прозвище «Юрса- курилка». Я не помню, значит, это было до четырёх лет. Всё важное, что было после, я помню очень хорошо. Но старшие ребята утверждали, что видали, как, спрятавшись за стогом сена от строгой бабушки, я солидно покуривал махорку, закрученную в газету. А потому дали прозвище «Юрса-курилка».
В пять лет – это я запомнил – я был пойман за этим плохим занятием и получил порцию воспитания верёвкой по попе. Ваня, был такой интересный парень, пригласил меня с моим дружком покурить. Нам было по пять, Ване – шесть. Ходил он, солидно засунув руки в карманы, а в нагрудном кармашке держал пачку сигарет «Звёздочка». Папа ему сигареты покупал, чтобы мальчик не травил лёгкие самокрутками, сделанными из газеты и ольховых сухих листьев.
Я сразу отказался: «Бабушка заругает». «Не боись! Я не скажу», – успокоил Ваня.
Бабушки дома не было. Она с братом ушла на болото за «ушами» – так назывались водоросли, которые росли на болоте и которые очень любил поросёнок Борька есть.
Покурили в кустах, укрывшись от глаз случайных свидетелей. Уже довольные жизнью вылезли из кустов на дорожку, и – тут как тут стояла на дорожке бабушка, сгорбленная под тяжёлой ношей, с мешком «ушей» за спиной и с верёвкой.
– А вы что тут делаете? – спросила бабушка.
Ваню с детства учили не врать. Он сказал честно:
– Покурили мы тут с мужиками.
Обещание своё, данное мне, Ваня не нарушал – не специально же он пришёл к бабушке, чтобы настучать. Он честно ответил на поставленный вопрос.
У бабушки была верёвка. У меня была опять попа. Это я хорошо помню. И помню точно, что бабушкино лекарство не помогало. Впоследствии были аналогичные случаи, когда я опять срывался. Получал новую порцию лекарства. И опять закуривал.
Припрятывал папины папиросы. Ждал, когда он про недокуренную пачку позабудет, выдерживал её в карантине...
Курил и самокрутки, сухие ольховые листья, вместо табака, предварительно закручивая в обрывок от газеты. Слюнями потом склеивал, одним глазом подсматривая за технологическими приёмами опытных пацанов. Вставлял в рот, брал уже спички и вдруг: «Бабушке скажу!» – слышал из-за спины. Это не куривший никогда брат ломал мне кайф. Не ведал он того несчастья, которое приносил своим обещанием.
На склонность мою к стрижке не обращали особого внимания. Однажды отобрали ножницы, когда я пытался сделать причёску соседскому пушистому коту, который меня оцарапал. Просто отобрали ножницы и положили на полку повыше, чтобы я не достал. Овец у нас не было, а ножницы для их стрижки имелись, они лежали в сарае, и дела до них никому не было. Кроме меня. Соседские овцы не давались – поймать было невозможно. Поэтому пришлось тренироваться на георгинах и на кустах смородины.
В первый класс меня снабдили учебниками, тетрадками. Пеналом снабдили с карандашами. И ещё был ножичек для заточки карандашей – железная такая раздвижная штучка, в подвижную часть которой вставлялась бритвочка. И штучка становилась острым ножичком, когда бритвочку выдвинешь в рабочее положение.
Можно было затачивать карандаши. Можно было разрезать бумагу, царапать книжки и парту, проверяя остроту и полезность ножичка. Можно было...
И вдруг я увидел две косички с белыми бантиками сидящей впереди девочки. Рука сама потянулась...
Не знаю, что превалировало в мотиве поведения: тяга к возлюбленной профессии или криминальные наклонности. Отрезать успел только одну косичку.
Общественное мнение бушевало. Говорили разное. Обещали поймать. Обещали отдать в исправительную колонию. Обещали мне бурную судьбу по примеру местного гражданина с прозвищем Полтора Ивана. Полтора Ивана был знаменит тем, что вырос аномально высоким и полжизни провёл в тюрьме, попадая изредка на волю, как солдат на побывку.
Каждой своей клеточкой болезненно я ощущал тяжесть совершённого преступления и готовился к худшему. Горько вздыхал, засыпая, видел хорошие сны – гуляю на свободе в красивом саду с георгинами. А когда просыпался, сад с георгинами пропадал, а фантазия пробовала нарисовать неизвестную мне природу, где живут заключённые.
Но как-то всё утряслось. На протесты мамы той девочки не особенно власти среагировали, потому что она была сама не очень хорошая мама: выпивала сверх меры, а в военные годы во время оккупации подпортила себе чем-то репутацию основательно. Так что бедная та девочка осталась неотмщённая. А потом как-то всё само собой улеглось и в моей душе тоже успокоилось, зажило, но рубец остался. Быть может, рубец тот душевный стал отправной чертой, после которой вопрос о судимостях положительного ответа пока не находит.
Но парикмахерское дело я навсегда забросил. Стал инженером, сильно скучая на работе и думая о несостоявшихся клиентках, живущих в приличных коттеджах, которым требуется сделать модную причёску на дому.
Дальше можно было бы о дошкольном воспитании и раннем школьном не писать, а сразу переходить к вопросу «какие были судимости». Но было ещё позднее начальное, среднее и высшее образование.