Образование - из Учебной Биографии

Юрий Тарасов-Тим Пэ
      
      
      ОБРАЗОВАНИЕ
      
      Начало образовательного процесса не обещало ничего хорошего. В первый день в первом классе случилось страшное.  При испытании подаренного ножичка увлёкся и отрезал косичку впереди сидящей девочке. Не посадили, но репутацию подмочил …
      Время лечит. Для итоговой характеристики, которая начинается со злодейского поступка и вряд ли станет когда-то положительной, кое-что  удалось немножко подправить.
      За дальнейшее поведение – в целом оно было приемлемое – ставили «отлично». Ставить оценку «удовлетворительно» тогда было не принято: с тройкой по поведению переводили учиться в колонию для малолеток. А в ту пору, когда я учился, эра немилосердия уже закончилась:  сердобольные учителя, стиснув зубы, выводили завышенные оценки за поведение.
      Науки усваивались хорошо. В незаполненной ещё информацией полупустой голове всегда находилось место для не слишком заумных знаний. И даже ещё оставалось. Можно было дополнительно вместить в ту голову практические советы, как изготовить поджигалку, гранату из отрезанного куска трубки от списанного трактора или научиться играть в карточного «кинга». В «козла» я научился играть в процессе дошкольной подготовки.
      Одна наука сначала давалась плохо. Зато вследствие тяжёлых душевных травм, полученных от этой науки на первых порах, она легла в моей голове на самые быстрые извилины.
      Это была математика.
      Споткнулся я на первой задаче. «В одном ящике килограмм гвоздей-соток, в другом ящике два килограмма пятидесяток. Сколько будет гвоздей всего?»
      Вся семья вдалбливала в меня правильное решение. И мама, и бабушка, и брат, который по праву старшего руководителя контролировал моё неправильное поведение, – все были задействованы. И даже кот Васька внимательно следил за результатами с табуретки, стоящей у круглой печки, подёргивая ушами, когда на меня кричали.
      Ничего мне не помогало. Никак я не мог получить самостоятельно верный ответ, какими бы наводящими вопросами родные и близкие к решению ни подводили.
      – Три килограмма гвоздей! Баран! – не выдержал брат, сделав подсказку. Даже Васька вздрогнул и ушёл под кровать.
      А я, онемевший от нелепого решения, хлопая глазами, смотрел растерянно на сгрудившихся вокруг меня репетиторов, широко открывал рот от удивления.
      – Три? Это же и дураку было бы ясно! – ответил я неожиданно. – Но разве можно гвозди сотки сыпать в одно место с пятидесятками?
      – Можно, – сказал брат, махнул на меня рукой и тихонько, пока бабушка не видала, сплюнул. И может быть, тихонько сказал что-то матерное.
      С тех пор с задачами у меня пошло. Самые сложные задачи вплоть до десятого класса я решал легко и непринуждённо. Решал быстро, успевал решить варианты контрольных задач, доставшихся соседям, сидящим сзади, сбоку и спереди.
      За всё надо платить. От первой задачи, наверно, и попал в меня один неприятный элемент характера – вирус бардачности. Этот вирус, видимо, с рождения где-то таился во мне подспудно. А после того, как разрешили мне складывать гвозди разных сортов в одну кучу, я перестал сопротивляться уготованной путанице в моей судьбе, и врождённые задатки наряду со склонностью к математике расцвели во мне пышным цветом. И теперь шурупы разных калибров лежат у меня в одной коробке, найти шуруп нет никакой возможности. Если нужен шуруп «три с половиной на шестнадцать», я точно знаю, что он у меня есть, и живёт он в одной из многочисленных коробок, в какой-нибудь многодетной семье с большими и слишком маленькими собратьями. Знаю точно, что где-то лежит, и иду прямо в магазин.
      С математикой в институте было труднее. Ещё труднее было с историей.
      История, пожалуй, самый яркий предмет нашего образования. Историческая наука и сейчас завораживает неокрепшие умы и вводит плодотворные мозговые извилины в прямолинейное оцепенение.
      Иногда кажется, что у составителей в голове был непорядок и с исторической наукой, и с шурупами одновременно, и лежит это всё где-то вперемешку.
      А потому иногда кажется, что проще пойти к пивному ларьку и разузнать исторические факты от чёткого дяди Вани, регулярно пьющего пиво с вяленной рыбой на Измайловском.
      Однажды мне судьба подарила радость от сопровождения в медвытрезвитель подобранного с дороги подвыпившего сапожника. Везли его в милицейском «козелке» в Подольск. Сапожник постоянно съезжал с сиденья на пол, его поправляли, чтобы до освидетельствования не травмировался, усаживали ровно, а он снова сползал в неудобную позу под сиденье. И говорил о жизни, чётко расставляя исторические акценты: «Мишка Иванов – говно, – учил бесплатно он нас по истории. – А Сталин – голова», – говорил он и, закончив мысль, снова съезжал с сиденья. Его опять правильно усаживали, но он в который раз повторял: «Мишка Иванов – говно, а Сталин... Сталин – тот голова!» Ни разу он не сменил исторические предпочтения.
      С официальной общественной наукой, особенно с историей, дела обстоят хуже. Сперва «голова», потом с головой внезапно что-то случается. А по истечении короткого времени – опять «голова» в полном здравии. Хотя учёные с виду трезвые, с кресел не сползали и сидели все ровно.
      Получил я первую двойку по истории по той причине, что не уследил замену исторических вех и легкомысленный пошёл в первом семестре на зачёт, где спросили меня по культу личности. Преподаватель выслушал внимательно, что-то под нос себе побормотал, пальчиками по столу поиграл, как на рояле. «Не будем говорить о культе. А личность была! Вам «два»! – сказал он с удовольствием. Напрасно я апеллировал, принеся ему утверждённый министерством образования учебник и пальцем показывал в то место, где культ был, а личность была другая. Он мне посоветовал почитать материалы вчерашнего съезда. Я прочитал те материалы, но ничего не понял, ничего не нашёл – что-то было там написано между строк. Искать нужное место долго не стал, пошёл к пивному ларьку. Дядя Ваня подтвердил, что я неправильно выучил материал.
      А потом вообще я попал сам живьём в нехорошую историю, связанную с общественной наукой.
      Было очень весёлое занятие конспектировать работы Ленина. После вязания носков оно было бы для меня вторым по значению. Носки я не вязал, а потому конспектирование стало в моей жизни главным делом. Однажды из-за конспектов даже приходила мысль сразу удавиться, чтобы больше не мучиться. Прочитать работы Ленина согласно программе я бы никогда не смог. А потому брал красиво написанные конспекты у прилежных и в этом деле девушек, чтобы с них переписать корявым почерком. Девушки тоже уже с кого-то, не с Ленина, эти работы сдули с некоторыми сокращениями. Потому что объём рукописной, хотя урезанной уже до них, копии всё равно был слишком большим, чтобы переписать за одну ночь. И в длинной цепочке переписывания «Как реорганизовать рабкрин», в конце концов, оставалось только начало ленинской статьи, более-менее соответствующее подлиннику. В том самом неизменённом начале Ленин обычно описывал неверные взгляды своих политических врагов.
      С философскими материалами мне вначале сопутствовала удача. Я взял от девушки с хорошим почерком конспект. Купил чистую тетрадку в 96 листов. Набрав полную грудь воздуха, чтобы вслух по дороге не материться, отправился к преподавателю договариваться – когда он у меня конспект примет в читку. И планировал загубить чудную белую ночь, мучаясь с чистописанием, с которым были проблемы с детства.
      Преподаватель с известной ныне фамилией чеченского террориста был человек добродушный и доверчивый. Когда я сказал ему, что хочу представить конспекты, он посмотрел на зажатую в руке у меня тетрадку и спросил: «Написали?»
      Не сморгнув глазом – нечистая сила, вероятно, меня через пропасть повела – я ответил твёрдое «Да», и – в пропасть я не свалился. Тот Бараев попросил у меня зачётку и поставил «зачёт». Это мне сразу открывало путь на оперативный простор – давало возможность завтра пойти на экзамен.
      Времени до экзамена оставалось в обрез. Учебник за полдня и одну ночь я бы не прочитал. За всё время учёбы все общественные науки я сдавал, прочитав ровно одну треть учебника за пять полных дней. После чего голову отрубало, как топором.
      Я подумал, прикинул объёмы и время. Принял мудрое решение: изучу курс по сокращённым конспектам ленинских работ, взятым у девушки, у которой был красивый почерк – ничего лучшего в предстоящую ночь она предложить не могла.
      Прочитал на треть. Это была судьба. С одной трети прочитанного конспекта меня опять срубило.
      На экзамене повезло. Получил билет, вопросы которого были здорово освещены в прочитанных мною ленинских статьях.
      Я откашлялся и стал без подготовки отвечать.
      После первого вопроса преподаватель с русской фамилией немножко поморщился. Я обнюхал себя, когда он отвернулся – ничего особенного на себе не унюхал. Успокоился. Приступил ко второму вопросу. Про Каутского. И рассказал о том человеке всё самое хорошее, что прочитал в конспекте девушки и очень хорошо запомнил.
      Преподаватель ко мне вдруг повернулся и заговорил интересные вещи:
      – Братец, да ты вообще антисоветчик.
      Напрасно я апеллировал к справедливости, вынув из-за пазухи на всякий случай припрятанный конспект. Когда победно я ткнул пальцем в нужное место, он сказал, что это как раз то место, где Владимир Ильич описывает философию своих врагов. На философию самого Владимира Ильича у девушки с красивым почерком, вероятно, духу уже не хватило, и зафиксировала она историю в урезанном виде.
      Преподаватель поставил мне двойку. Справку, что я «антисоветчик», попросить у него тогда не догадался. Если бы знал, чем история КПСС закончится, попросил бы обязательно.



1