Поднимая кисть с пыльного асфальта, он скосил глаза назад — точно, стоит, смотрит. В той же серой юбке и как будто с теми же набитыми неизвестно чем пакетами. Он обтер ветошью и положил кисть на старую сумку возле подрамника, прищурился в сторону группы парковых елей и, выбрав кисть тонкую, беличью, поправил рисунок.
Щуплую темноволосую девушку он стал замечать неподалеку не так давно. Она появлялась около полудня и с полчаса стояла у него за спиной, видимо, наблюдая за его попытками написать хоть что-то стОящее. Она не приставала с глупыми вопросами и не комментировала его наброски. Что ж, пусть смотрит, отчего бы и нет?
Рисование минатюр приносило хотя и небольшую, но прибыль. Роберту иногда удавалось продать более-менее приличные работы с парковым пейзажем. В эти дни Робертова тощая спина, кажется, немного выпрямлялась против обычной сутулости. Он заходил в ближайший магазин, покупал на все вырученные деньги несколько бутылок водки или портвейна, и шел "на хату": дом, где он мог забыться на несколько дней, где его пьяную рожу, несмотря ни на что, привечала одна очень немолодая дама.
Когда тяжело заболела мать, Ева стала срочно искать работу. Поскольку ничего по ее специальности - преподаватель игры на пианино - не нашлось, она решилась попробовать свои силы в качестве социального работника. В центре "Участие" ее заботам поручили семь бабушек и одного деда-ветерана. Поначалу было трудно. Тяготили бесконечные старческие жалобы на здоровье, назойливое любопытство к жизни Евы и неприятное, острое ощущение быстротечности человеческой жизни. Но спустя некоторое время она замкнулась в себе, почти перестала слушать пенсионерское нытье и в разговоре с очередной клиенткой только кивала головой в зависимости от ожидаемого ответа - "да" или "нет". Только к ругани в поликлиниках при выписке рецептов для подопечных да к тяжеленным сумкам и пакетам с покупками привыкнуть за два года работы девушка так и не смогла.
Мать Евы, всю жизнь раздраженная неудачной, по ее мнению, судьбой, наконец, получила инвалидность и целыми днями валялась с книжкой на диване, поругивая дочь за нерасторопность. Ева старалась, но частенько не успевала делать все, что от нее требовалось. "Вот же ты блаженная!" - сердилась мать, "вернись с небес на землю!" - кричала она на Еву, еще малышку, дергая ее за рукав, когда та во время их совместных прогулок застревала около витрин с красивым оформлением или возле необычно скрюченного дерева или, затаив дыхание, следила за причудливым облаком, напоминающим, к примеру, слона с сидящей на его спине обезьяной, или, играя дома на стареньком фортепьяно, повторяла помногу раз понравившееся место в пьесе, раздражая тем самым и мать и соседей. Но и повзрослев Ева не обрела напор и ухватистость, которые хотела видеть в ней мать.
Из их маленькой, заставленной допотопным хламом, квартиры, казалось, никогда не выветривался затхлый дух нескольких поколений, прежде обитавших в этих стенах. Еве дома было душно, тоскливо, ей мечталось о некоем просторе, огромных окнах, зеленых горах и особенной, светлой любви где-то там, далеко-далеко, с кем-то, кто сможет прочесть внутреннее, увидеть и открыть все ее воздушные замки.
Подруги появлялись в жизни Евы ненадолго и исчезали. Или сама Ева исчезала из жизни подруг - кто знает. Так или иначе, но почти всегда предложение погулять в картинной галерее или по старинной, не разрушенной современной архитектурой улочке оставалось без ответа, очередная Евина подружка вдруг пропадала в связи со срочными делами, а потом и ее телефон становился недоступен.
Только раз удалось заманить одну новую сотрудницу погулять в парке, на другом конце города, поскольку той нужны были свежие фотографии для инстаграмма. Но эта прогулка стала первой и последней в их отношениях, потому что Ева в поисках лучшего для фона места обнаружила в парке нечто, что ввергло ее в состояние транса. Подружка, не получив должного внимания к своей персоне, надула губы и ушла, не прощаясь, а потом на работе распустила слух, что у Евы «не все дома», о чем и так многие догадывались.
Сначала Ева углядела то, как он держал кисть, вырисовывая что-то на холсте, натянутом на видавшем виды подрамнике. Так нежно, с такой любовью, будто это не древко заляпанной краской кисточки, а мизинчик некой возлюбленной принцессы, который поддерживает рыцарь, прежде чем поцеловать.
Девушка невесть сколько времени столбом простояла возле сутулого мужика с всклокоченными короткими волосами на голове, в затертой джинсовой куртке, скрюченного перед мольбертом на облупленном табурете в парке. Почти не дыша, Ева наслаждалась каждым движением его тонких, с крупными выпуклыми ногтями, увитых выступающими жилами, рук. Они так деликатно сжимали кисть, так точно и твердо касались кончиком кисти тела холста, так ритмично макали кисть в разноцветные кружочки с выдавленной краской и так красиво замирали в задумчивости перед тем, как придать смысл и жизнь рисунку на холсте, что Еве казалось, что она наблюдает за неким таинством или волшебством. Она очнулась только когда зазвонил мобильник - подопечная старушка разыскивала посланную в соседний магазин за молоком и хлебом соцработницу.
Звонок в дверь. Еще раз. И еще. Потом стук.
- Да иду я, иду, - крикнула Вера Афанасьевна, на ходу поправляя светлые локоны парика перед зеркалом в прихожей. Пришел, наконец-то.
- Верка, открывай! - прорычали за дверью.
Вера Афанасьевна, быстрым жестом приподняв в вырез пеньюара вялую грудь, открыла входную дверь.
- Роберт? - деланно удивилась женщина, - а я уж и не ждала. Думала, забыл. - она нервно хихикнула, пропуская едва не падающего с ног, воняющего свежевыпитой водкой тощего сутулого мужчину.
- Хорош брехать, дура. Сигареты есть? А то я забыл купить, - заплетающимся языком проговорил Роберт, медленно и осторожно вынимая из пакета на столик в прихожей шесть поллитровок. Одну, откупоренную, едва не расплескав, достал последней и сполз по стенке:
- Все, устал.
- Робертик, дорогой, кушать будешь? Яишенки, того-сего? - нагнувшись над почти спящим приятелем и стягивая с его ног кроссовки, спросила Вера Афанасьевна. Тот отмахнулся как от надоевшей мухи, встал кое-как, обхватив женщину за шею, увешанную несколькими нитками бус и на подкашивающихся ногах прошлепал в спальню, где замертво упал в пухлую Веркину постель.
Вера Афанасьевна снова была счастлива - жена-не жена, любовница-не любовница, а все ж смогла мужика заиметь. Неважно, что пьющего. В минуты похмелья он бывает нежен, и Вера Афанасьевна получает в свои объятия мужчину моложе себя почти на двадцать лет. На двадцать два, если быть честной. Вере Афанасьевне всего шестьдесят два. Или уже шестьдесят два - она еще не поняла. В прежние времена, когда она работала в химлаборатории, у нее всегда были любовники моложе. В те времена мужчины после окончания ВУЗов были готовы на все, чтобы вместо трех лет отработки в далеком райцентре получить хоть небольшую, но должность в городском НИИ, имеющем солидную репутацию. Вера Афанасьевна же умела находить ходы-выходы к начальникам. А кадровичка так вообще была ее заклятой подругой. Они напару и соревновались в отлове молодежи. И теперь, хоть и закончились те веселые денечки, все же еще хотелось чувствовать себя желанной.
Наутро, воспользовавшись беспомощностью Роберта, Вера Афанасьевна почти добилась результата и громко стонала под толчками костлявого мужского тела, когда в дверь кто-то позвонил.
- Верка, открой, - выдохнул Роберт, безо всякого энтузиазма исполняющий роль любовника. Он едва смог начать и теперь с радостью воспользовался возможностью закончить то, чего ему так не хотелось. Он почти столкнул с постели сожительницу и потянулся за сигаретами на прикроватной тумбочке.
Вера Афанасьевна, злая, с растрепанными буклями парика, съехавшего на ухо, открыла дверь. Там стояла темноволосая худенькая девушка в серой юбке ниже колен с тетрадкой в руке, прижатой к белому банту на блузке:
- Здравствуйте. Вы Вера Афанасьевна Копырева?
- Ну, я. И что?
- Катя, ваш соцработник, ушла в декретный отпуск, теперь я буду вас обслуживать. Вам разве не звонили из "Участия"?
- Ах, да, звонили, - вспомнила с досадой Вера Афанасьевна. Несмотря на собственные сомнения относительно возраста, она не преминула воспользоваться всеми возможными льготами, полагающимися пенсионерам, в том числе и услугами соцработников. В самом деле, зачем гнуть спину при уборке квартиры или таскать сумки из магазина, если есть послушные девчушки, которых можно нагрузить работой за небольшие деньги, списываемые с пенсии на счет социального центра, поэтому никаких претензий и никаких споров относительно кто сколько кому должен. Но как же не вовремя пришла эта девочка!
- Кто это? - из-за спины Веры Афанасьевны выглянул Роберт с сигаретой в зубах, - с кем ты переговоры переговариваешь?
- Да ко мне новую соцработни...цу... - запнулась женщина, оборачиваясь к любовнику и увидев его лицо, - прислали...
- Здравствуйте, - смущенно пискнула Ева и опустила глаза, потом посмотрела озадаченно на Веру Афанасьевну и спросила: - можно войти? Вы дадите мне поручение? Что вам на сегодня надо?
- Входи. - сухо ответила Вера Афанасьевна, пропуская девушку в квартиру. - Я напишу сейчас список продуктов и лекарств. Подожди здесь.
Через пару минут она вышла из комнаты с листком в руках и, наблюдая за реакцией девушки, протянула ей бумагу. Роберта рядом не было, он почему-то стушевался и лежал молча на кровати, пуская дым в потолок.
- Пять килограмм сахара, килограмм соли, два литра молока, буханка хлеба, килограмм колбасы... - девушка удивленно - отрела на женщину и продолжила читать вслух список:
- Килограмм сыра, пять литров воды, бутылка постного масла... - снова удивленный взгляд, - корвалол, валокордин, глицин, кардиомагнил... Послушайте, Вера Афанасьевна, я столько не смогу сразу принести. Мне тяжело нести будет. Может, разобьете покупку на два раза? Сахар можно купить в другой раз или...
- Никаких "или". - твердо сказала Вера Афанасьевна. - Катя мне все приносила за одну ходку. Вы молодые, ничего не случится, я в ваши годы вагоны разгружала. - соврала она. - Вот деньги. Сорта колбасы и сыра я написала. Смотри, купи только это. Молоко и хлеб только сегодняшние. А потом надо заплатить за свет. Квитанции дам после того, как ты придешь из магазина.
С этими словами Вера Афанасьевна отперла дверь, давая понять, что соцработнице пора на выход.
- Меня зовут Ева, если что, - тихо сказала девушка, обернувшись перед закрывающейся дверью, но ей не ответили.
- Ты ее знаешь? - накинулась на Роберта Вера Афанасьевна, как только выпроводила Еву, - Откуда? Кто она такая?
- Да ничего я ее не знаю, че пристала? Отвяжись... - вяло отвечал ей любовник и продолжал дымить в потолок. Он понял, что не хочет ничего говорить сожительнице про встречи на пленэрах. В то же время он впервые увидел девушку вот так близко и почему-то смутился, как пионер, и теперь пытался избавиться от вопросов, на которые у него не было ответа и от навязчивых мыслей о девушке.
Но Веру Афанасьевну не проведешь, мимо муха не пролетит. Она сразу почуяла неладное и ярилась в ожидании возвращения соцработницы. Та явилась через добрых два часа, едва волоча пакеты с покупками. За это время Роберт снова набрался по самое не балуйся и на тот момент уже храпел в смятых, засыпанных пеплом подушках на кровати. Вера Афанасьевна, изнервничавшись, накинулась на девушку с упреками и, с радостью глядя, как у той набираются слезами глаза, заявила:
- Ну, голубушка, это не работа. Мне такая помощница не нужна. Завтра же позвоню твоей начальнице, попрошу кого-нибудь порасторопней... Да и вообще, мне кажется, что таким как ты не место в этой вашей организации... Позвоню и директрисе... - добавила она, выпроваживая девушку за дверь.
С некоторых пор Роберт заметил, что работа у него не заладилась. Миниатюры не писались, прохожие не останавливались с вопросами о цене, деньги на бухло приходилось просить у Верки, расплачиваясь, по сути, за это сексом с ней. От всего этого у него началась дикая депрессия, и однажды, в очередной раз выронив кисть из дрожащих после запоя рук, он вдруг осознал, что давно не видит ту мышку с глазами испуганной лани позади себя - именно от этого ему и плохо.
Что-то смутно ему подсказывало, что не обошлось тут без участия Верки. И, в очередной раз наливая себе в стакан портвейн на кухне сожительницы. он позвал ее составить себе компанию. Хотя обычно он предпочитал тянуть пойло в одиночку. Верка обрадовалась и сразу прибежала, словно кошка на мяско. После второго стакана она явно захмелела и тогда Роберт решил, что пора ее колоть:
- Слышь, подруга дней моих суровых, а где та девчушка, что к тебе приходила - та, в серой юбке?
- В серой юбке? Не помню... - закраснелась уже пьяная Верка. Конечно, она помнила, как не помнить. Она выполнила свое обещание и позвонила во все инстанции с жалобой на Еву. И спустя две недели ей перезвонили и сообщили, что та соцработница уволена и Вере Афанасьевне пришлют другую, постарше. И, действительно, вскоре к Вере Афанасьевне стала ходить неказистая толстуха неопределенного возраста. И на этом, казалось, все закончилось. Но, как и предполагала интуиция Веры Афанасьевны, не все так просто.
- А чего ты про нее спрашиваешь? А, Робертик? - ласково спросила Верка и грудью навалилась на стол, заглядывая в глаза любовнику.
- Ты мне тут батон не кроши. Чего она перестала к тебе ходить? Говори, дура, чую ведь, что ты чего-то закрутила с ней.
- Да ничего я не закрутила. - отпиралась Верка, - просто позвонила и отказалась от нее, и все. Молодая, ничего не умеет, как следует. Ко мне другая сейчас ходит.
- Видел... - Роберт допил вино из стакана и закурил, - значит, так... ты завтра позвонишь и попросишь вернуть эту девочку к тебе.
- Не смогу уже, Робертик.
- Чего?
- Того. Уволили ее.
- Ах вон оно что...Ну ты дура, Верка. Блин, какого хрена? - Роберт разозлился так, что захотел ударить Верку. Ударить так, чтобы из ее раскрашенной морды потекла кровь, захотелось схватить ее за жиденькие волосенки и жахнуть об стол лицом. Он с силой вдавил окурок в пепельницу, налил себе в стакан еще портвейна, выпил залпом, пошел в прихожую и стал натягивать кроссовки. Верка выскочила за ним и принялась кудахтать:
- Ты куда, Робертик? Не ходи, выпил ведь, упадешь где-нибудь, где я тебя искать буду? Не ходи, у меня еще бутылка есть. Робертик, Робертик... - она начала цеплять его за рукав, пытаясь обнять. Желание избить сожительницу стало таким острым, что Роберт едва удержался, только оттолкнул ее, скривив в отвращении лицо и вышел за дверь, хлопнув ею так, что зазвенели рюмки в серванте.
От толчка Вера Афанасьевна отлетела к стене и упала, больно стукнувшись затылком. Она не питала иллюзий относительно своих отношениях с любовником. Понятно, что удерживало его и зачем он приходил к ней. Но желание быть с мужчиной было сильнее рассудка. Размазывая слезы по напудренным щекам, Вера Афанасьевна в отчаянии думала, как его вернуть. Она ненавидела молоденькую соперницу, но другого пути не было, кроме как попытаться сделать то, что потребовал Роберт.
- Как тебя зовут? - спросил Роберт, впуская смущенную девушку в квартиру.
Ева.
- А меня Роберт. Проходи, посиди вот в комнате. Вера... Афанасьевна скоро вернется.
- А где она?
- В больницу пошла.
- Что-то серьезное? - спросила Ева, оглядывая комнату и заодно, незаметно, самого Роберта.
- Нет, - отчего-то смутился Роберт, - бытовая травма. Я слышал, ты увольнялась?
- Да. А откуда вы знаете?
- Знаю. Ну, и как? Все нормально?
- Да, спасибо, - ответила девушка и вдруг без перехода, в лоб, спросила: - а вы почему перестали рисовать?
- Я? Я не перестал... Просто некогда было. То да се... - Роберт посмотрел ей в глаза и тихо быстро сказал:
- Пью я...алкоголик...
- Вы замечательный художник. - с жаром сказала Ева, - вам надо бороться с этой привычкой и рисовать, - и, опустив глаза, добавила: - я скучаю по вашим пейзажам.
- Моя муза перестала приходить, - грустно улыбнулся Роберт, - вот вернется на свой пост, и я начну рисовать.
Интересно наблюдать за тем, как работает мастер своего дела. Как точны и выверены движения, как проворно работают пальцы, как красиво и легко руки исполняют привычный для них танец, как в результате получается нечто, чего прежде не было — что-то новое и в то же время прежде деланное, знакомое. Немного другое, конечно — ведь не бывает никогда полностью идентичных вещей.
Вот, если взять набор безобидных и всем известных в обиходе веществ и смешать их в колбе над веселым огоньком спиртовки, добавить туда несколько капель малоизвестного вещества и подогреть до появления пены, дать остыть, снова добавить еще одно редкое вещество, используемое только в спецлабораториях, перегнать через охладитель и спустя пару часов посмотреть на результат операций, то в колбе можно увидеть прозрачную, бесцветную и не имеющую запаха жидкость над двухсантиметровым слоем осадка. Вода, обычная вода на первый взгляд. А вот если взять в шприц четверть кубика такой «воды» и впрыснуть, например, в яблоко, то такое яблоко для кого-то станет последним в его жизни. А городской патологанатом вряд ли сможет определить, что остановило работу еще молодого и крепкого сердца.
Еву несколько лет подряд преследовал один и тот же сон: старая-престарая скрюченная женщина, по глаза укутанная в обтрепанную темно-серую шаль, с клюкой в одной руке, другой, сморщенной и высохшей, густо покрытой коричневыми пятнами, протягивает ей красивое большое яблоко. Ева берет его, кусает и тут же падает в глубокую пропасть. На этом моменте она обычно просыпалась в поту и с сильно бьющимся сердцем - будто только что бежала за отъезжающей маршруткой. Мать после второго же рассказа про этот сон послала Еву к терапевту на обследование. Кардиограмма показала небольшую аритмию, но ничего военного больше не нашли. Ева пропила курс каких-то таблеток и на этом ее интерес ко сну с яблоком иссяк.
Может быть, поэтому, по воспоминанию о повторяющемся сне, Ева так тщательно выбирала яблоки, заказанные Верой Афанасьевной. Нужен всего лишь килограмм, на ее, Евино, усмотрение. Почему-то хотелось угодить этой капризной женщине. Ева наверное полчаса бродила около контейнеров в магазине. Наконец, она набрала в пакет шесть крупных краснощеких плодов и отправилась к кассе.
Стоял погожий августовский день. По дороге к Вере Афанасьевне Ева специально сделала крюк, чтобы пройти через парк, подойти к Роберту и поздороваться. Вот уже третий раз с тех пор, как ее восстановили на работе, она идет к Вере Афанасьевне и третий раз подряд трезвый и свежевыбритый Роберт энергичными взмахами руки с кистью приветствует Еву на его обычном месте — на обшарпанной табуретке подле мольберта напротив высоких темно-зеленых елей. Увидев друг друга издалека, они радостно заулыбались. Ева, едва не подбежав к мольберту Роберта, заглянула, ахнула красоте, что выходила под кистью художника, сказала, что в этот раз торопится отдать покупки Вере Афанасьевне, чтобы не было нареканий, и ушла.
Роберт долго смотрел ей вслед. Еще минут пятнадцать он просидел возле мольберта, пытаясь сосредоточиться, но понял, что очень хочет снова видеть Еву, быстро сложил все инструменты в сумку и отправился к Верке.
В прихожей Роберта встретили обе женщины.
- О, привет, какие люди у нас!
- А Евочка уже уходит, - сладким голосом пропела Верка, - спасибо тебе, деточка, ты умница, купила все, что надо, - сказала она, обращаясь к смущенной девушке.
- Да не за что, что вы, я ничего такого... - отвечала Ева, запинаясь, не понимая причину такой ласковости Веры Афанасьевны. Девушка крутила в руках самое большое из купленных ею яблок — его вынесла Вера Афанасьевна из кухни, куда прежде отнесла сделанные Евой покупки, - мне неудобно, Вера Афанасьевна, брать у вас подарки, я ничего такого особенного не сделала.
- А что за подарки? - весело спросил Роберт, стягивая кроссовки с ног.
- Вот, Вера Афанасьевна подарила, - показала Ева яблоко, - хотя я ничего такого...
Роберт почему-то насторожился. Верка ничего никогда просто так не дарит. Она была широкой только ради особой выгоды. К слову сказать, некоторые бабульки, сидящие обычно на лавочке у подъезда, не раз ехидничали в адрес Верки, мол, редкая скупердяйка, и как это она кормит дармоеда-алкоголика, за какие-такие таланты.
- Да? Да еще и ни за что ни про что? А ну, дай-ка мне его, щас я его располовиню, нечего добро разбазаривать, - подмигнул он Еве и, выхватив у нее из руки глянцевый краснобокий плод, надкусил.
- ...Нееет! - выпученные Веркины глаза и ее визгливый крик — вот что омрачало тускнеющее сознание Роберта. Меркнущим взглядом он пытался рассмотреть за мельтешащей перед его лицом Веркой Еву: ее светлое лицо, округлившиеся от испуга глаза (очи маленькой лани - нежно подумал Роберт) белый бант на груди, темные красиво распущенные сегодня по плечам волосы.
А потом он полетел в пропасть.