Не бывает бывших

Это не мой день. Не мой. Даже бархатная занавесь июльского вечера за окном не радует.
А когда-то я ждал этого дня. Когда-то...
В моей проклятой жизни все «когда-то» происходило когда-то.
Да, и черт с ней, с жизнью. Ни лучше, ни хуже она уже никогда не станет. А поэтому... А поэтому, давай-ка выпьем с тобой один на один, Виктор Сергеевич Кирсанов.
Я уже направляюсь в кухню, чтобы достать из холодильника заледеневшую бутылку водки, как резкая трель телефонного звонка заставляет меня вздрогнуть и обернуться. Это вызывает удивление, потому что мне давно никто не звонит. Я постарался обрубить все контакты почти год назад. Ненавижу сочуствующие взгляды и неловкие улыбки, когда люди пытаются пожать мне руку. Или заглянуть в глаза. Или просто посмотреть на меня.
Поднимаю пластиковую трубку телефона и слышу приятный мужской баритон. Не успеваю даже удивиться незнакомому голосу, как невидимый собеседник начинает разговор:
- Виктор Сергеевич Кирсанов?
Отвечаю машинально:
- Да. С кем я...?
- Комитет воинов-интернационалистов,- бодро рапортует голос на другом конце провода,- поздравляет вас с днем рождения. Желаем вам счастья, здоровья и всяческих благ. Помните, Виктор Сергеевич, чтобы ни случилось, вы не одиноки. Мы всегда рядом с вами.
Признаться, я ошарашен. Это все-таки радует, черт побери. И хотя я понимаю, что тот, кто сейчас произнес это дежурное приветствие, вряд ли даже знает меня лично (он просто выполняет свою работу), мне все равно на душе становится чуточку светлее.
- Спасибо,- отвечаю негромко, потому что в горле неожиданно застрял комок.
- Будьте здоровы,- козыряет трубка, оставляя мне на прощание тоскливые протяжные гудки.

Я осторожно, слишком осторожно кладу ее на рычаг. И пытаюсь сглотнуть проклятый ком в горле. Это не слезы, потому что у меня нет слез. Мне выжгли слезные железы.
Это – комок воспоминаний. Они всегда накатывают неожиданно, словно пущенная из-за угла пуля. Иногда даже и не поймешь, что послужило курком, который выпустил ее на свободу. Однажды меня накрыло прямо в автобусе. И окружающие люди шарахнулись прочь, когда я, не помня себя, снял очки.
Вот и сейчас чувствую, как изнутри поднимается лавина памяти и приносит за собой...
Давлю эту сволочь усилием воли, душу эту гадину из последних сил, и она отпускает, оставляя за собой вонючий след, как от напалма. А это уже можно вытерпеть

Пять лет прошло. Много это или мало? Кому-то много, кому-то мало. А для меня все это было вчера. Две недели, проведенные в том темном подвале с такими же, как я. Как же звали охранников? Джафара помню хорошо, эту сволочь забыть нельзя. Хураза помню, что ткнул мне в лицо горящим факелом. А третьего? Нет, не помню. Какой-то он был незаметный. Только сверкал ненавидящими глазами, да постоянно что-то бормотал про себя.

Я все-таки приношу из кухни водку, наливаю в стакан и чокаюсь со своим отражением в зеркале. Черт побери, у меня день рождения. А потому стоит подумать о чем-то приятном, воин-интернационалист, рядовой 104-го мотострелкового взвода. Дислоцировавшегося в горах под Кабулом.
Выпиваю залпом ледяной огонь и вспоминаю глаза комбата, когда нас вытаскивали из подвала. Часть покидала Афган и кто дал им наводку на троих шурави в подвале, никто не смог вспомнить.
А мы... Мы были обколоты наркотой, как последние торчки. Колька бредил, а Валька мерзко хихикал и все прятался в самом дальнем углу, скрючившись там, как обезьяна.

Через некоторое время чувствую, как внутри поднимается тепло от выпитой водки, а в голове начинает приятно шуметь. И тогда я беру армейский бинокль, выключаю в комнате свет и занимаю у окна свое любимое место.
Это поначалу мне казалось, что я извращенец. А потом... Потом стало на все наплевать. Как однажды стало наплевать на Светку – мою жену, что ушла в никуда, аккуратно захлопнув за собой дверь больничной палаты.
- Прости, - сказала она напоследок, хлюпнув распухшим от слез носом,- я не смогу жить с тобой таким.
Знала бы она, как я сам не хотел жить собой таким. Как ломало меня неделями, выкручивая кости и выворачивая наружу суставы. Я же был натуральным наркоманом. Как я выл, когда хирурги пытались что-то сделать с лицом и глазом, которого не было. Бил по кровати рукой, где не хватало пальцев и просил об одном: убить меня к чертовой матери. Сразу и навсегда. Чтобы ушла боль, а долбаная память перестала меня мучить.
Но проклятый организм упрямо хватался за соломинки и тянул, тянул меня вверх, освобождая тело от накопившейся в нем дряни.
И я выжил. Да, конечно, это было немудрено. Если уж я выжил в том вонючем обоссанном подвале, то не выжить в больнице... Надо быть круглым идиотом.

Все, хватит! Сжимаю в кулак оставшиеся пальцы и чувствую, как ладонь пробивает острая игла боли. Это помогает отвлечься от воспоминаний. Надо же, вот и боль стала моей помощницей.
Подношу бинокль к глазам и навожу резкость. Там, напротив, живет ОНА. Та, которая стала мне не просто знакомой. Она заменила мне всех. Светку, что бросила меня. Мать, что умерла почти два года назад, оставив двухкомнатную квартиру. Которую я очень выгодно поменял на сегодняшнюю однокомнатную. Сам себе удивляюсь, как смог провернуть ту сделку. Получил тогда хорошую доплату и сейчас не бедствую.

А эту красотку обнаружил случайно. Помню, взял бинокль, решил посмотреть на ночное небо, да и бросил случайный взгляд на окна дома напротив. И с тех смотрю каждый вечер.
Я знаю, что она проститутка. Не дурак, чтобы этого не понять.
Да мы сами, вернувшиеся из одной страну в другую... Кто мы сами? Захлебнувшиеся кровью чужой войны... Задохнувшиеся дымом той проклятой земли... Половина из нас пошла к уголовникам, половина в охрану к «новым русским». Мы – не проститутки разве? Да такие же продажные, что и моя нимфа напротив. Только и научились, что воевать, да убивать всех вокруг, не мучаясь лишней совестью.

Смотрю в бинокль и жду, когда в комнату войдут ее сутенеры. Интересно, кого они приведут на этот раз? Вчера был какой-то старый козел. Мне стало даже жаль мою незнакомку. Уж как она старалась его раскочегарить, чуть не расплакалась. А потом подошла к окну и подмигнула мне. Это стало нашим паролем две недели назад. Она то ли по забывчивости, то ли специально не задернула шторы и обнаружила меня, смотрящего на нее. Ох, и испугался я тогда, словами не описать. А она улыбнулась и подмигнула мне.
После гнусного старикашки пришли ее бритые молодчики в кожаных куртках и устроили для меня настоящее шоу на троих. Мне понравилось.

Я даже сам захотел оказаться ее клиентом, но вдруг вспомнил ту, что вызывал три месяца назад. Вспомнил, как она шарахнулась от меня в темноту лестничной площадки и закричала визгливым бабским голосом:
- Гриша, твою мать, забирай меня отсюда. Я тебя предупреждала, что с уродами не трахаюсь.

Странно, почему-то нет ни парней, ни ее самой. Время-то для них самое сенокосное.
Начинаю слегка волноваться и обзываю себя идиотом. Нашел, из-за кого нервничать: из-за шлюхи. Но странное и непонятное чувство ползет по венам неожиданным холодком. Решаю налить себе водки, чтобы успокоить нервы и слышу, как в дверь звонят.
У меня сегодня вечер сюрпризов, не иначе. Надеюсь, там не Дед Мороз.
Открываю дверь и понимаю, что либо сплю, либо сошел с ума.
Она стоит на пороге – моя нимфа. Обворожительная в джинсовом сарафанчике, с копной белокурых волос, разбросанных по плечам.
Неземная гостья нетерпеливо постукивает по полу маленькой ножкой и недовольно хмурит брови.
- Я тебя видела,- заявляет она прямо с порога.- Всего видела, можешь не прятаться. У меня зрение, как у кошки.

Черт, этого я никак не ожидал. Еще меньше я ожидал того, что паховые мышцы сожмутся сладкой судорогой при ее появлении.
Она пришла из бессонных ночей, когда единственной подругой была моя рука. Она пришла из жизни, от которой я отказался.
Глядя в потолок единственным глазом я не знал – проклинать или благодарить Джафара за то, что тот оставил меня мужчиной. В отличие от тех двоих.

Первым моим желанием становится шарахнуться от нее в спасительную темноту комнаты. Пока она не увидела меня. Пока не рассмотрела полностью. А потом... потом выгнать ее и никогда больше не смотреть в окна напротив.
Но девушка решительно пересекает порог квартиры и захлопывает дверь носком туфельки.
- Да не бзди, парень,- спокойно продолжает она,- я знаю, что ты – урод, каких поискать. Но ты – нормальный урод, не то, что те, которые ко мне ходят. Вот там уроды, так уроды бывают.

Я все еще не могу поверить в реальность происходящего, а она уже проходит в комнату и выкладывает на стол какие-то свертки, пакеты, бутылки. И щебечет, щебечет, как чижик.
- А я отгул сегодня взяла,- сообщает она,- должна же быть и у меня личная жизнь. Подумала, что надо познакомиться с любопытным соседом.
Ловко открывает шампанское и я завороженно смотрю, как в бокал льется золотистая струя.
- Давай выпьем, что ли, сосед.
А голос оказывается так близко, и запах молодого женского тела сводит с ума. А ее невыносимые глаза цвета весенного неба насмешливо смотрят прямо мне в лицо.
Протягивает бокал, который я беру здоровой рукой и выпиваю терпкий сладкий напиток одним глотком.
- Меня зовут Катя,- она шепчет так, что закладывает уши.- А у тебя имя есть?
- Виктор.
На последних словах душит кашель, я прикрываю рот изуродованной рукой и вижу, как она смотрит на то, что осталось от моей ладони.
- Ты зачем за мной подглядываешь? У тебя там ничего не работает, или просто кайф ловишь?
От откровенности, с которой задан вопрос, к щекам приливает жаркая волна. Я внезапно теряю все слова и становлюсь похож на подростка.
- Просто... я все время один.
Легкая улыбка кривит ее губы, она чуть пожимает плечами и разворачивается, тряхнув головой. Взметнувшиеся волосы белокурыми волнами обнимают мое лицо.
- А ты очень красивая.
Пошлая фраза, но больше ничего не приходит на ум. Я уже так давно один, что разучился делать комплименты.
Гостья оглаживает себя по бокам и шаловливо смотрит на меня через плечо:
- Знаю. Мама с папой поработали на славу. Ты попал в аварию?
От последнего вопроса вздрагиваю. Больше жалости ненавижу любопытство. Оно так и светится в сочувствующих, милосердных глазах. Люди прячут его под маской понимания и доброты, но вопрос: «Что с ним случилось?» так и стоит и у них во взгляде. И я отвечаю коротко. Наверное, даже зло:
- Нет.
- Ну, нет, так нет.
Катя соглашается легко и весело. Она непосредственна, как ребенок. Только что смотрела жадными глазами на урода напротив и вот уже задумалась о чем-то другом.
- А давай музыку послушаем,- неожиданно предлагает она.- Неси магнитофон. Мне мои мальчики такую кассету принесли... закачаешься.

Старенький магнитофон «Весна», что мама подарила мне на восемнадцать лет, послушно глотает кассету, пару раз жалобно всхлипывает и начинает крутить пленку. Комнату, отвыкшую от чужих голосов, наполняет голос солиста.
Я держусь из последних сил. Я успеваю прослушать целый куплет прежде чем закрыть глаза и уйти в подвал.
А голос все поет, чуть пришепетывая на согласных:
- Я закрою свой голос хрустальным ключом
Не спрашивай больше меня ни о чем
Не спрашивай больше меня ни о чем.
И пусть продолжается бал
Продолжается бал.

Джафар сидит на ступеньке и чистит карабин. Из-за широкой спины льется свет заходящего солнца. Проклятого, никогда не остывающего солнца.
- Слушай, русский,- говорит он мне,- ты же не дурак. Понимаешь, что скоро сдохнешь.
Он умный, Джафар. Он учился в советском университете на врача и отлично знает язык. Умная и сильная сволочь.
- Ты сдохнешь, как последняя собака,- весело продолжает афганец.- У тебя на Родине такие дела творятся... Ваш новый имам Горбачев объявил о выводе войск из Афганистана.
Джафар собирает оружие, смотрит в ствол и говорит дальше, не глядя на меня.
- У вас перестройка, хозрасчет. До тебя ли тут? Тебя точно никто искать не будет.
Сухо щелкает затвор, афганец прислоняет карабин к стене и усмехается, глядя на меня. На обожженном солнцем лице яркими злыми звездами горят глаза.
- Но я добрый,- вдруг произносит он.
И мне становится страшно от его доброты. От злости я уже знаю, чего ожидать. А вот от доброты... Здесь может быть все, что угодно. От выколотых глаз до выжженых гениталий.
- Я очень добрый. Аллах учит прощать неверных, потому что они не знают, что творят. Но я такой один, остальные все злые. Скажи, русский, какую ты музыку любишь? Я тебе принесу. Последнее желание, оно у вас, христиан, очень в ходу.
Пересохшая глотка с трудом выталкивает слова. Нам не давали воды целый день.
- Добрый ты, Джафар, очень добрый. Я «Пикник» люблю. Принеси запись и умирать не так страшно будет.
Афганец поднимает глаза к потолку, шевелит губами, пытаясь выговорить непонятное слово:
- «Пик-ник»...Странное название. Я принесу, русский. Твои любят торговать с нами. За деньги маму родную продадут.
На следующий день подвал заполняет голос с Родины.
- Мое имя- стершийся иероглиф,
Мои одежды залатаны ветром.
Что несу я в зажатых ладонях
Меня не спросят, и я не отвечу
Голос бьется в стены так, будто ему тесно. Он отражается от пола и возвращается ко мне. Я ловлю его в уши и закрытые глаза. Потому что...
- Смотри, русский, я достал тебе Пик-ник. Я же говорил, что добрый. Смотри внимательно, что сейчас будет.
На завораживающий вокал, вплетаясь в слова, ложится истошний крик. Это кричит Коля. Хураз отрезает ему уши. Джафар сам никогда не пачкает руки. Его работа – остановить кровотечение, чтобы мы не сдохли раньше времени от болевого шока.
Я не знаю, что со мной произошло, но смотрю на кровавое зрелище почти спокойно. Если я не смогу держать себя в руках, то сойду с ума, как Валька.
- Ты сильный,- уважительно говорит Джафар.- Мне нравятся такие сильные, как ты.
Задирает рукав Колиной гимнастерки, короткими хлесткими ударами бьет по локтевому сгибу и отточенным движением вгоняет в вену иглу.
- Цени,- подмигивает мне,- какое лекарство на вас трачу. Других чарсом накачивают, а он не такой действенный.
Они уходят, а Хураз напоследок обжигает меня злобным взглядом тупого зверя.
Ко мне подползает Валя и просяще смотрит в глаза. Он совсем разучился говорить. Только мычит и хихикает по-обезьяньи. Я постукиваю ладонью по соломе рядом с собой, он садится и прижимается ко мне горячим плечом. И мы слушаем вместе:
- Зачем ты закрыла вуалью лицо
Мне тебя и так не узнать.
Все изменилось, все изменилось опять.
А еще через день я понял, что значит «доброта» по-Джафаровски. Он вкатил мне дозу ДО того, как отрезал три пальца на левой руке, и поэтому я почти не чувствовал боли. Она пришла позже. Ночью. Я душил ее в перегнившей соломе, чтобы не слышал идиот- Валька и не вздрагивал Коля, от которого почти ничего не осталось.

- Выключи!
Я не выдерживаю и кричу, зажимая уши. Сижу на стуле и раскачиваюсь из стороны в сторону, а Катя смотрит на меня, не понимающе хлопая ресницами. И мне хочется ее убить за это.
- Почему?- наконец спрашивает она.- Классная музыка. Что ты имеешь против?
В окна уже робко просится рассвет, когда я заканчиваю говорить. Слова прорывают плотину и несутся рекой, сметая на пути преграды. Надоело молчать и глотать воспоминания в одиночку. Надоело давиться вонью прошлого и безликостью настоящего.
Это американцам после войны к каждому приставили по психологу, а нас бросили один на один с кошмаром и болью. Всем оказалось не до нас.
- А потом Хураз обжег мне лицо. Просто ткнул горящим факелом и рассмеялся. Нас накачали наркотой, чтобы мы не орали. На подходе были наши части.
Я не жду ответа на свою отчаянную исповедь. Прошу только одного – не жалеть меня. Мне давно не нужна жалость. Но от тихого голоса с материнскими нотками вдруг захотелось расплакаться. Встать на колени, уткнуться головой в ее ноги и всхлипнуть по-детски.
- Господи, - шепчет Катя,- бедный мальчик. Так вот откуда твои увечья. А я думала, что просто в аварию попал.
Поднимаю взгляд. Она сидит, вцепившись в щеки напряженными пальцами, а в лазоревых глазах плещутся слезы.
- Я еще не бедный,- объясняю ей.- Я счастливый. Джафар хотел меня обменять, поэтому оставил почти целого. Видела бы ты, что натворили с другими.
- А те... другие,- спрашивает Катя,- с которыми ты сидел. Где они?
Они... Это те, кто давал мне силы выжить. Каждый день лишаясь по части себя, они заставляли меня жить. Мне надо было накормить, напоить их и сводить каждого в угол, где мы устроили туалет.
- Коля скончался прямо в машине, когда нас вытащили. Где Валя, не знаю. Либо тоже помер, либо в психушке сидит. Он мозгами совсем двинулся.
Мы молчим, пока комнату заливает рассвет. Я рассказал все и сейчас чувствую облегчение, а она плачет. Тихо-тихо, словно боясь спугнуть меня. Я мог бы молчать так до самого вечера. Сидеть, уткнувшись взглядом единственного глаза в середину стола и не думать ни о чем. Я все передумал давным-давно, еще в больнице. Тогда я еще надеялся на то, что Светка останется и поможет мне. Как там... «в болезни и в здравии. В печали и горести». Н-да...
- Мне пора.
Я, кажется, забыл про свою нечаянную гостью. Она уже вытерла слезы и сейчас смотрит на меня влажными глазами.
- Надо идти,- объясняет Катя,- иначе мне прогул поставят. А это штрафы. Я зайду еще, если позволишь.
Странная просьба от той, что так решительно ворвалась в мою жизнь. Мне не хочется отпускать ее вовсе, но я понимаю, что должен.
- Заходи,- отвечаю ей,- когда захочешь. Я почти всегда дома.
Она уходит, оставляя за собой едва уловимый запах цветочных духов. Щелкает дверной замок, а я остаюсь сидеть за столом с недопитой бутылкой шампанского и какими-то заграничными упаковками. Прямо перед моими глазами стоит магнитофон с нажатой клавишей «Пауза».
Наверное, я мазохист. Потому что я прекрасно помню, что творили Джафар и его сподручные под эту музыку. Но я помню и другое...Я помню, что именно под этот голос я научился забывать.
Тот единсвенный концерт «Пикника» в 87-м, где мне довелось побывать почти перед самым призывом вместе с невестой... Светка, чье тело мерцало волшебными бликами под яркой деревенской луной... Обжигающий дыхание запах свежего сена, мое торопливое признание, ее желанный ответ:
- Да.
Сжимаю в кулак оставшиеся пальцы, ожидая знакомой вспышки боли. Не помогает. Впервые с Афгана не помогает. И тогда я, матерясь про себя, нажимаю на клавишу «Пуск».
- Ночь шуршит над головой,
Как вампира черный плащ.
Мы проходим стороной
Эти игры не для нас.



***

Джафар заходит в подвал с факелом в руках. Бросает на меня веселый взгляд. У гада игривое настроение, и обычно это не предвещает ничего хорошего.
Слева от меня монотонно стонет Коля, справа хихикает Валька. Я искренне завидую идиоту. Говорят, что сумасшедшие не чувствуют боли. Но Джафар постарался, чтобы я держался дольше всех.
- Русский,- спрашивает он меня,- ну, как тебе музыка? Не говори, что я злой. Видишь, я принес тебе все, что ты просил.
- Ты добрый, Джафар,- послушно отвечаю я,- очень добрый. Дай воды, пожалуйста.
В кишлаке с водой проблемы, поэтому нас могли не поить несколько дней. От этого в горле как будто поселился ежик и царапает гортань встопорщенными иглами. Горят обрубки пальцев, что прижгли кипящим маслом. А еще до умопомрачения хочется дозы.
Но нас приучили не просить. Даже если боль выворачивает кишки, лучше было молчать и терпеть.
- Я принес тебе лекарство,- говорит афганец,- знаю, что хочешь.
Все остальные слова доносятся через вату облегчения, забившую голову.
- И мертвякам этим тоже дам. Хотя, не понимаю, зачем. Они уже трупы. Но я же добрый, ты знаешь.
О своей «доброте» он талдычит постоянно. Ему почему-то очень важно знать, что он не злой. Я давно это понял и сейчас все время соглашаюсь.
Джафар закатывает рукав моей гимнастерки, перетягивает вены, бьет по локтю и игла прокалывает кожу. Наверное, нам повезло, что он врач. В части рассказывали, как обращаются с пленными. Хуже, чем со скотом.
 Мне остается только ждать, когда белая смерть унесет за собой боль. Откидываюсь затылком к стене и прикрываю глаза. Ни о чем не хочу говорить, ни о чем не хочу думать.
- Русский,- тормошит меня тюремщик, и я неохотно открываю глаза,- я все хотел тебя спросить. Зачем вы сюда пришли? Кто вас звал? Я учился в Москве – хороший город, большой. Наш Кабул – как деревня по сравнению с Москвой. Ну, и жили бы себе сами. Зачем к нам пришли? Мы тоже хотим жить по-своему.
- Я солдат,- отвечаю, едва ворочая языком,- мне приказали, я пошел.
- Как овца на убой?- Джафар, говорящий о политике, мне нравится еще меньше того, кто говорит о своей доброте.
- Получается, что так.
- Ты плохой солдат, русский. Тебе надо было зарезаться, чтобы не попадать к нам. Я знаю, мне рассказывали, что твои носят в кармане гранату, чтобы не попасть в плен. А вы все трое испугались, как глупые курицы.
Я не отвечаю ему. Все было не так, но спорить с Джафаром – себе дороже. Пусть думает, как хочет. Афганец хмурит брови и продолжает:
- Но ты… ты – очень сильный. Мне будет интересно посмотреть, когда ты сойдешь с ума, как этот,- Джафар ткнул ногой подползшего Вальку и тот завыл, убегая на четвереньках в свой угол.
Горько усмехаюсь в уходящую спину афганца и думаю, что уже давно сбрендил бы, если бы он сам не постарался этого не допустить.
Он оборачивается от ступенек, загадочно улыбается, сверкнув белоснежной улыбкой:
- Увидимся завтра, русский, мне надо выспаться. У меня много работы.
А завтра Валька лишился руки…
Я был неправ, думая, что безумцы не чувствуют боли. Несчастный идиот орал, как свинья в забое, и смотрел на меня жалкими глазами. Он ждал, что я его спасу, ведь я всегда им помогал.
Ты извини, Валя, но я ничем не могу тебе помочь. Сцепив зубы, смотрю на льющуюся кровь и изо всех сил вспоминаю Светку. Вот она улыбается, глядя на меня, а тонкие пальцы медленно расстегивают пуговицы халата... Вот она сбрасывает одежду до локтей… Вот она подходит ближе, и темные глаза блестят на остроскулом, немного татарском, лице… Вот она кладет мне руки на плечи…
Пронзительный крик разрывает видения в клочья. Ага, это обрубок руки опускают в казан с кипящим маслом. Сейчас вкатят дозу и Валька, наконец, уснет.
Бросаю взгляд на Колю. Он сидит, глядя перед собой немигающими сухими глазами. От всей души желаю ему тоже сойти с ума и уйти в сибирскую зиму, о которой он рассказывал. Только именно в зиму, потому что лета мы уже нахлебались вдоволь.
 
***
 
Катя приходит через неделю и приносит с собой неизменное сладкое шампанское и торт.
- Почему ты перестал за мной подглядывать? – спрашивает, разливая напиток по бокалам.- Не случилось ли чего? А то мало ли. Ты же того… не здоров.
Почему людям надо обязательно вспомнить о моем «нездоровье»? Почему бы просто не узнать, как у меня дела?
Но бинокль, и вправду, лежит на полке уже целую неделю. А вот, почему… я и сам не понимаю. Не хочу больше смотреть на нее, и все тут. Раньше она была мне чужая. Просто незнакомая девушка из соседнего дома. А сейчас… черт его знает, как будто после моего рассказа она стала близкой подругой. Почти сестрой. Стыдно подглядывать, одним словом.
- Ну, не хочешь, как хочешь,- у Кати все вопросы решаются быстро.- Я тебе музыку принесла. Не ту, другую. Давай послушаем под шампанское.
- С причала рыбачил Апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде.
И Андрей доставал из воды пескарей,
А Спаситель погибших людей.
Я заслушиваюсь голосом и музыкой так, что забываю про бокал, который она всунула мне в руки. Слова незнакомого певца зачаровывают, в каждой строчке вижу намек на себя.
Видишь, там, на горе,
Возвышается крест,
Под ним десяток солдат.
Повиси-ка на нем.
А когда надоест,
Возвращайся назад
Гулять по воде,
Гулять по воде,
Гулять по воде со мной.
- Оставь кассету,- чувствую, как в моем голосе прорезаются жалобные нотки,- я никогда раньше ничего подобного не слышал.
Катя тут же машет рукой и разрешает:
- Да забирай, ради Бога. Мне мальчики еще принесут. Ты пей лучше, я сегодня две бутылки принесла. У меня день рождения. Имею я право на отгул в честь дня рождения?
Что? День рождения? Какая-то фантастическая череда из праздников.
В голове моментально созревает спонтанное решение.
- У меня есть для тебя подарок.
Вскакиваю со стула и бегу к серванту, где лежат безделушки, оставшиеся от мамы.
- Да не надо мне никакого подарка,- слышу в спину,- давай лучше выпьем. Торт очень вкусный.
- Погоди, погоди,- бормочу я, роясь в черной шкатулке.
Точно помню, что они должны лежать здесь. Это были мамины любимые, я даже хотел похоронить ее в них. Но потом решил оставить себе на память.
Нашел. Возвращаюсь к столу и протягиваю девушке пару серебрянных серег с изумрудами.
- Это мамины,- объясняю удивленной Кате,- ей дед из Германии в 45-м привез. Поздравляю с днем рождения.
Она медленно ставит стакан на стол, берет из протянутой руки украшение и рассматривает серьги.
- Спасибо, Витя,- отвечает тихо, почти шепотом,- ты такой милый.
Подходит к зеркалу, вдевает серьги в уши, приподнимает волну волос и любуется сама собой. А я смотрю на белую шею, переходящую в плечи, оглаживаю взглядом изгибы фигуры. Катя сегодня в мини-юбке и моему жадному любопытству открывается великолепное зрелище. В штанах полыхает жар, у меня так давно не было женщины. Забыв обо всем, делаю шаг и вижу твое отражение в неизменных черных очках. Левая половина лица покрыта уродливыми ожогами от афганского факела.
«Отставить!- приказываю сам себе.- Не сметь, рядовой мотострелкового взвода».
Ох и трудно дается мне самоконтроль. Приходится скрутить себя в узел. Как всегда в минуты нервного напряжения пустая глазница горит кровавым огнем. Яркие всполохи пламени бьют по мозгам.
А Катя, как назло, все не может насмотреться на себя. Придерживая волосы руками, поворачивает голову то влево, то вправо.
Сгребаю в кулак последние остатки воли и отхожу к столу. Наливаю шампанского, выпиваю залпом, стараясь залить горящее нутро.
- И мне налей,- слышу из-за спины.
О, нет... только не это. Тонкие руки обнимают меня за пояс и она прижимается к спине щекой.
- Спасибо тебе еще раз. Ты очень добрый.

Мне хочется отбросить ее от себя, потому что боюсь, что уже не выдержу. Но вместо этого мягко высвобождаюсь из плена женских рук и наливаю ей шампанского.
Она выхватывает бокал и щелкает по клавише магнитофона. Музыка разрывает воздух и Катя тянет меня на середину комнаты.
- Давай потанцуем, солдат.
Белые птицы ее рук вспархивают вверх и почти невесомо ложатся мне на плечи. Не остается ничего другого, как только обнять партнершу и повести ее в такт.
Какая длинная песня.
- Я хочу быть с тобой.
Я так хочу быть с тобой.

Катя что-то говорит, но я не прислушиваюсь. Я слушаю только слова песни.
- Я ломал стекло как шоколад в руке,
я резал эти пальцы за то, что они
не могут прикоснуться к тебе.

Из забытья, куда я затолкал сам себя, меня неожиданно выводят ее слова:
- Сейчас смотрю на тебя и мне кажется, что ты не такой уж урод. Давай очки снимем.
Растерянность не позволяет мне остановить ее. Она снимает с меня очки, я закрываю глаза.
- Посмотри на меня,- шепчет Катя,- не бойся.
Мотаю головой – не хочу. Не проси, девочка, иначе потом не заснешь.
- Не бойся,- повторяет она.- Ну, открой же глаза.
Я уже стою на первой ступеньке, ведущей в подвал, откуда Джафар протягивает мне руку. И сейчас я либо спущусь, либо открою глаза и впервые посмотрю на девушку без черного пластика очков.

Мы давно остановились, забыв про танец. Она перебирает волосы у меня на затылке и мягко наклоняет голову к своему лицу.
- Поцелуй меня,- шепчет почти в губы, медленно и верно сводя с ума.
Это происходит не со мной, и это делаю не я. Такого не бывает, только в сказках красавицы целуют чудовищ. Но глотаю ее пахнущее шампанским дыхание и сдаюсь. Все! Я больше не хочу в подвал.

Сжимаю хрупкое девичье тело до почти ощутимого хруста и впиваюсь в нее поцелуем. Он смывает воспоминания и уносит с собой боль.
А потом мне становится все равно. Я подхватываю Катю на руки и несу на диван. Даже не даю ей времени раздеться, потому что то, что сейчас внутри, рвется наружу.

Впервые с Афгана я мысленно говорю Джафару «Спасибо». Это моя первая женщина за пять лет, за которую я не платил.

Сквозь шторы бьется рассвет, когда мы, наконец, успокаиваемся. Катя протягивает мне сигареты и щелкает зажигалкой. Красный всполох освещает мое лицо, но девушка смотрит в него без страха. Удивительно. Не просто удивительно, а фантастически волшебно.
Спрыгивает с постели и бежит в ванную, а я остаюсь лежать, пуская дым в потолок.
Ночь заканчивается, сейчас моя гостья уйдет. Но я уверен, что уже не буду бояться ночей, которые приносят сны.

Катя вернулась и сейчас стоит в дверях – свежая, словно росинка на листке. Не могу удержаться и ласкаю взглядом влажное тело.
- Мне пора собираться,- грустно говорит девушка.- А то пацаны взбесятся.
Присаживается на край дивана, прикасается губами к губам, дарит легкий прощальный поцелуй.
- А ты классный мужик. Давно у меня таких не было.
Сомнительная похвала от проститутки, но становится приятно. Чувствую себя глупцом, но мне нравится это состояние влюбленного идиота.

Она собирается быстро, хватает сумочку и уже у выхода машет рукой.
- Отдыхай, я сама дверь захлопну.
Замок щелкает, оставляя меня в одиночестве. Я падаю головой на подушки и погружаюсь в сон.

***

- Эй, русский,- раздается с лестницы,- я еду принес. Можешь поделиться с трупами, а можешь сам все съесть.
Ползу к выходу, матерясь от боли в руке. Забираю оловянную чашку с дурно пахнущей бурдой и кусок черствой лепешки.
- Иди ешь,- говорит афганец.- Видишь, какой я добрый.
- Добрый, Джафар, добрый,- привычно бормочу в ответ и ползу к Коле.
- Если выживешь,- слышу в спину,- расскажи всем, как я о тебе заботился.
Что он имеет в виду, говоря «Если выживешь»? Неужели собирается отпустить? Но это невозможно, из плена еще никто не возвращался. Или хочет обменять? Говорили, что в последнее время духи соглашаются на обмены все чаще.
Мне некогда думать об этом, надо накормить остальных. Приподнимаю окровавленную Колину голову, где на месте ушей запеклись отвратительные струпья. Прижигали каленым железом, останавливая кровь. Если бы не это, то сейчас в ранах уже копошились бы вездесущие мухи, откладывая личинки.
- Поешь, Коля,- уговариваю его.
Он не слышит меня, а только непрерывно бормочет:
- ****ь, *****, *****,- когда уже убьют, суки? Сил никаких нет.
- Скоро, Коля, скоро,- успокаиваю его,- ты поешь. Тебе силы нужны.
Он делает глоток из ложки, а я взвываю от неожиданной боли в колене. Валька выполз из своего угла и молотит кулаком по ноге, требуя еды.
- Уйди, дурак!- в сердцах кричу ему.- Сейчас покормлю.
Идиот отползает и смотрит на меня немигающим злобным взглядом. Он совсем ошалел, вчера я едва оттащил его от Коли, которого этот сумасшедший пытался задушить. Нас держат впроголодь, и видно придурок решил так избавиться от лишнего рта.
- Герыча бы дали, сволочи,- говорит Коля.- Вик, попроси их.
- Дадут, не переживай,- отвечаю я и отправляюсь к Вальке.
Тот уже схватил свою миску и протягивает мне дрожащей от нетерпения рукой. Я уже опасаюсь подходить к нему слишком близко, поэтому просто наливаю супа и подталкиваю к нему.
- На, ешь.
Несчастный идиот выпивает все одним глотком, тщательно вылизывает дно и закидывает в жадный рот кусок лепешки. Сейчас немного успокоится и опять начнет что-то пересчитывать в своем углу. Я заметил эту забаву несколько дней назад. Он сидел непривычно тихо и перекладывал из кучки в кучку то ли соломинки, то ли камушки.
Да пусть. Лишь бы не выл, как раньше, на одной протяжной ноте. От этого хотелось вздернуться. Не помогали ни окрики, ни просьбы, ни затрещины. Он сидел, раскачиваясь и завывал могильным голосом.
Валька смотрит на то, как ем я. Провожает взглядом каждую ложку и облизывается.

Дверь подвала распахивает и к нам спускается Джафар.
- Вкусно было?- весело спрашивает меня.- Жена готовила. Она у меня хорошая.
- Передай ей спасибо,- отвечаю я.- Очень вкусно. Джафар, можно тебя спросить?
- Говори,- разрешает афганец,- я сегодня особенно добрый.
- Почему ты нас не убьешь? Валька совсем сумасшедший, от Коли почти ничего не осталось. Зачем мы тебе?
Он улыбается довольной улыбкой. Какие планы он еще строит в отношении нас?
- Мне скучно, русский,- объясняет Джафар.- Ваши попадают в плен все реже и реже. Предпочитают мозги себе разнести. За дурака не волнуйся, я его на днях женщинам отдам. Пусть потешатся.
От спокойного голоса меня обдает ледяным ужасом. Врагу такого не пожелаешь. Женщины срезают кожу маленькими кусками, снимая ее до самых костей.
Я знаю, нам рассказывали в части советники.
Афганец продолжает:
- А второго я еще немного укорочу. Ваши руки и ноги на базарах очень дорого стоят.
- А я?- спрашиваю его.- Что ты хочешь сделать со мной?
И тут он замолкает. Смотрит на меня несколько секунд. Обмениваемся быстрыми взглядами и я стараюсь взять себя в руки, чтобы услышать свой приговор.
- Тебя я обменяю,- наконец, отвечает.- У вас находится мой брат.
Уходит, оставив меня в непонятных чувствах. Бросаю взгляд на Колю и вижу, что он спит, прислонившись затылком к стене. Как хорошо, что он не слышал того, что говорил афганец.
Забиваюсь в свой угол и нажимаю клавишу плеера. Батарейки уже садятся, поэтому пользуюсь редко.
- Нет и нет, мне не до смеха,
Нет окна и дверь размыта.
Ведь пытать меня приехал
Сам великий инквизитор.

***
Кончается праздник, сыграй мне еще.

Просыпаюсь, как от удара и пытаюсь унять колотящееся сердце. Черт возьми! Я так надеялся, что Катя заберет мои сны с собой. Что не будет подвала и криков. И я больше никогда не увижу зловещую улыбку Джафара. Но видно не дано.
Наказание это мое за то, что убивал. И наслаждался этим.
На столе стоят остатки вчерашнего праздника. Беру бокал со следами перламутровой помады на краю и чуть ухмыляюсь. Наливаю в него выдохшееся шампанское и пью, прикасаясь губами к ее следам. Даже если она не придет больше никогда, я все равно ей благодарен. За подаренную мне ночь и осколок наслаждения.

Но она приходит снова. Через три дня. Настойчиво звонит в дверь и проходит в комнату уже не спрашивая разрешения. И опять я чувствую себя счастливым глупцом, когда молча закрываю за ней дверь.
- На сутки отпросилась,- сообщает она.- Квартирку заняли, придется у тебя остаться. Не выгонишь?
Можно подумать, я отвечу ей отказом. Маленькая птица счастья, посетившая мою квартиру.
Катя проходит в кухню и деловито распахивает холодильник.
- Так,- морщит она нос,- что тут у нас? Рыба протухла, мясо тоже. Давай деньги, боец, в магазин пойду. Кормить тебя буду.

Приходится лезть в шкатулку, где лежат мои запасы: пенсия по инвалидности и остатки от продажи маминой квартиры. Мне самому никогда не надо было много. Я никуда не ходил, кроме ближайшего магазина. Никого не водил и не справлял праздников.
Она выхватывает из протянутой руки купюры, делает ими «чао» и убегает по лестнице.
Банкет продолжается, а значит мне подарят еще один радостный день. И ночь.

Через час она уже отдувается у меня в приходей, груженая разноцветными пакетами. Скидывает туфли и начинает командовать:
- Это в холодильник, это в мойку, это на стол в кухне. Ты когда-нибудь ел настоящий украинский борщ со шкварками? Я тебе не говорила, что я хохлушка? Ну, значит, будешь знать.
А у меня даже тапочек для нее нет, но гостья не смущается и шлепает босыми пятками по линолеуму.
Достает из шкафа кастрюли и ставит их на плиту. Ведет себя так, будто живет здесь давно. Или пришла надолго. Я смотрю на нее, повязавшую полотенце вместо фартука, и не могу перестать улыбаться идиотской улыбкой.
- Чего встал?- вдруг прикрикивает она.- Мясорубку доставай. Котлеты буду делать. Мясо будешь молоть. Здесь мужская сила нужна.
Мне никогда не говорили таких слов. В том аду, где я был, сила не делилась на мужскую и женскую. Она либо была, либо ее не было. А мать так и не смогла заставить себя не относиться ко мне, как к больному.
Поэтому, услышав оклик, бросаюсь к шкафу и достаю покрытую пылью мясорубку. Я из старой квартиры и забирать-то ее не хотел поначалу, но забрал. И вот... пригодилась.
А потом я перемалываю мясо, а Катя сидит рядом и чистит картошку. Я даже вспомнил несколько анекдотов, на что она смеется, откинув голову и вытирая выступившие слезы.
Так... по-семейному. Так... невероятно хорошо, что мелькает крамольная мысль о женитьбе, которую я со страхом отгоняю прочь.

На кухне я становлюсь уже не нужен и девушка мягко выталкивает меня в комнату, приговаривая:
- Иди-ди, телевизор посмотри. Я тебя позову.
Делать нечего, и я разваливаюсь на диване перед включенным экраном. Не хватает только газеты, бутылки пива и детского топота.
«Эх, Кирсанов,- думаю про себя,- разбалуют так тебя вконец. Как дальше жить будешь?»
Но думать об этом не хочется. Хочется жить, как мотылек, одним днем без будущего.
Слышу, как она что-то напевает по-украински. Приятный голос убаюкивает и я сам не замечаю, как уплываю в сон.
Просыпаюсь от того, что Катя гладит меня по лицу, а пальцы вздрагивают, прикасаясь к ожогам.
Просыпаюсь окончательно и понимаю, что чуть ли не впервые с Афгана в моем сне не было Джафара.
Обнимаю эту фантастическую девушку и с удовольствием чувствую, что она отвечает на мой поцелуй. Это слаще каменного меда и вкуснее всяких тортов.
- Пойдем ужинать,- тянет она меня за собой,- все готово.

Она даже сервировала стол маминым сервизом, который той подарили на работе.
Мы молчим. Я наслаждаюсь вкусом давно забытой еды, потому что себе готовил в основном из полуфабрикатов. Еще в начале одинокой жизни пытался что-то варить, а потом плюнул. Все равно не доедаю один, так зачем мучиться?
- Как ты сюда попала,- спрашиваю, когда Катя уже убирает со стола.
- Я же нелегалка,- отвечает она,- дома вообще полный бардак. В России хоть как-то устроиться можно. Меня пацаны на вокзале подобрали. В квартиру привезли, все необходимое купили. Да ничего так, жить можно. Только работать много заставляют. Иногда даже во время месячных всяких козлов подсовывают.
Ловко моет посуду и расставляет ее по местам. У нее все выходит удивительно споро и быстро. Вытирает со стола и с легкой печалью смотрит на меня:
- За последнее время я уже третий раз в отгуле. Боюсь, что больше не пустят.
Все верно. Чего же я ожидал? Счастье не может длиться вечно. Привлекаю ее к себе и усаживаю на колени. Поглаживаю тело под летним платьем.
- Значит, больше не придешь?- спрашиваю, хотя и не хочу услышать ответ.
- Пока нет,- отвечает Катя.
Снимает с меня очки и я уже не боюсь ее страха. Прикасается губами ко лбу, проводит языком по ресницам. Отчаянная девушка.
- Глаз можно вставить,- слышу сквозь мармеладный туман удовольствия.- У моего дяди был стеклянный, никто не догадывался даже.
Она такая легкая, как пушинка. Или я просто очень давно не носил женщин на руках. Так доверчиво приникает головой к груди, пока я несу ее на диван.

Ночь спускается в окна, как вор. Она крадет у меня мое одиночество.
В свете уличных фонарей Катины глаза блестят колдовским блеском. Она чарует меня, околдовывает собой и заставляет забыть все.
Время обладает поразительной способностью замедлять и ускоряться. Когда я сидел в подвале, то мне казалось, что минуты ползут очень медленно. И как будто каждая следующая ползла медленнее предыдущей. Иногда просто сидел, упершись затылком в стену и тупо считал до шестидесяти, отсчитывая секунды, минуты и часы.
Но когда ты счастлив, то время летит со сверхсветовой скоростью, неумолимо приближая короткое счастье к финалу. Несправедливо, черт побери.
Вот и сейчас я даже толком не успел распробовать Катю, как сквозь неплотно закрытые шторы забрезжил проклятый рассвет. Сейчас она встанет, пойдет в душ и начнет собираться.
Стараюсь не думать о том, что могу ее больше не увидеть. Она ведь не сказала окончательного «Нет», она сказала «Пока нет».
Но эта девушка не перестает меня удивлять. Потому что вместо привычного «Мне пора» она вдруг совершенно серьезно говорит:
- Витя, а возьми меня замуж.
Сказать, что я ошарашен – не сказать ничего. Я словно получил прикладом по голове и сейчас пытаюсь собрать в кучу разлетевшиеся мысли.
- Ты что?- говорю ей.- Я же урод.
- Глупости,- отрезает Катя.- Глаз можно вставить, на лицо пластику сделать. Подумаешь, пальцев не хватает.
- Я же никто,- привожу любые аргументы для отказа.- У меня только пенсия по инвалидности.
- Выучишься на компьютерщика. Сейчас это сама модная специальность. Руки у тебя в порядке, сама проверяла.
В голове проносятся вихри из обрывочных мыслей. От «Совсем с ума сошла» до «А что, если вдруг...?»
И я даже не успеваю определиться полностью, как вдруг почти выкрикиваю:
- Я согласен.
Катя хлопает в ладоши, как маленький ребенок.
- Ура-а-а.
Забирается на меня полностью, прижимаясь горячей влажной грудью:
- Я хоть эту мерзкую работу брошу и гражданство получу.

Перебираю пальцами золотистые волосы и все смотрю, смотрю и не могу насмотреться.
- Все.
Она скатывается с меня на край дивана и спрыгивает на пол. Быстро собирается, даже не заходя в ванную.
- Я побежала. С мальчиками договорюсь, вещи соберу и приду насовсем.
Чмокает на прощание, щелкает замком и убегает. То, что сейчас поселилось внутри меня, я могу назвать только одним словом – растерянность. Не ожидал такого крутого поворота в своей судьбе, но если бы мне дали время подумать, я бы все равно ответил «Да» на ее неожиданное предложение. Уж слишком хочется того, что когда-то казалось совершенно невозможным.

Подхожу к зеркалу и смотрю на себя уже без прежнего отвращения. Пытаюсь вспомнить, как я выглядел с двумя глазами, но не получается. А все фотографии я уничтожил сразу после возвращения. Даже паспортную поменял совсем недавно, осталась только в военном билете. Не буду смотреть. Потом посмотрю. Потом... когда изменюсь. И если изменюсь.

Улыбаясь сумасшедшим мечтам, падаю головой на подушки и закрываю глаза, надеясь успеть выспаться до того, как ко мне придет... невеста.

***

- Русский, ты где?- Джафар спускается в подвал, освещая путь факелом.
Я поворачиваю голову на свет и щурюсь единственным оставшимся глазом. Глазница горит огнем, выталкивая в мозг все новые и новые порции адской боли.
Это вчера Хураз забежал в подвал, подбежал ко мне и просто ткнул кинжалом, не говоря ни слова.
Мне показалось, что в голове грохнула граната, когда глаз взорвался кровавым взрывом. Не помню, кричал ли я тогда, или просто скулил, зажимая лицо руками. А потом Джафар промыл рану, чем-то смазал и вкатил мне в вену очередную дозу облегчения.
- Я побил Хураза за то, что он с тобой сделал.
Афганец присел на ступеньку и сейчас говорит со мной непривычно тихим голосм. Как будто извиняясь за своего зверя.
- Я хочу тебя обменять,- продолжает он,- ты мне нужен целый. А сейчас у тебя глаза нет. Боюсь, что твои начнут торговаться.
- Отпусти Колю со мной,- прошу тюремщика.
- Не могу,- и опять мне кажется, что он извиняется,- если американцы узнают, что я сделал с ним, они могут больше не дать мне денег. А я же добрый и справедливый. Поэтому он умрет сегодня вечером. И второй тоже.
Афганец уходит, оставляя нас в темноте. Смотрю единственным глазом и думаю о том, смогу ли я протянуть до того, как произойдет обмен.
О судьбе своих товарищей не задумываюсь. Пусть жестоко, но им лучше умереть, чем жить такими: без рук и гениталий, в свихнувшемся состоянии.

Неожиданно дверь распахивается и в подвал залетает Хураз. Сверкает черными глазами и бежит ко мне. Закрываю лицо руками, боясь, что лишусь второго глаза, но...
Кричу, когда пламя обжигает кожу. Оно опаливает лицо до костей и мне кажется, что плавятся даже зубы. Пытаюсь сбить огонь с волос, падая лицом в земляной пол, и слышу злорадный смех Хураза. Зверь смеется раскатисто и с уханьем. Пока я катаюсь по полу, теряя разум от боли, он продолжает смеяться. В тон ему хихикает Валька и бьет единственной рукой по соломе.
Слышу голос Джафара. Они с Хуразом говорят на дари. Судя по тону, Джафар взбешен.
Я почти ослеп от ужаса и боюсь открыть глаза. Мне задирают рукав гимнастерки и без лишних сантиментов вгоняют иглу.
Голоса удаляются и я погружаюсь в наркотический сон, мечтая об одном: не просыпаться.

Но меня тормошат, заставляя очнуться. Кто, зачем и почему? Не хочу выволакиваться из забытья, где смеется Светка и умопомрачительно пахнет мятой.
Трясу головой, подавляя рвоту от запаха собственного сгоревшего мяса, и слышу... Наши, родные, русские, трехэтажные маты.
- Григорьев, бля, кому сказано: бегом сюда. Здесь трое наших. Носилки захвати.
А тот, кто тормошил меня, продолжает материться сквозь зубы:
- Вот суки же, вот суки. Григорьев, чего телишься там? Только за смертью посылать.
Неведомый мужик подхватывает меня, поднимая с пола:
- Ничего, ничего, браток. Держись. Сейчас вытащим.
Меня выводят наружу, кто-то хватает за руки и плечи. Укладывают на носилки и несут в машину.
- Там еще двое,- слышу голос того же командира,- один совсем плох. Второй, кажется, сбрендил. Уходить не хочет. Кусается, зараза.
Он наклоняется прямо к моему лицу, обдавая ароматом табака и пороха.
- Держись, брат. Домой возвращаемся.

Меня трясет на ухабах и от каждого движения в голове взрываются фонтаны боли. Вальку все-таки вытащили и связали, посадив рядом со мной. Сейчас он опять ноет на той самой могильной ноте, но пусть ноет. Пусть...

Мы возвращались домой, унося свою боль навсегда. Оставляя за спиной километры проклятой земли, обильно политой нашей кровью. Мы уходили, проиграв войну, и чувствуя в спины кинжалы ненавидящих глаз.

***

Просыпаюсь к вечеру голодный и веселый. Надо навести порядок, потому что ко мне вот-вот придет невеста. Моя невеста.
Ужинаю вчерашним борщом, хвалю Катю за хозяйственность и начинаю убирать разбросанные вещи.
Бросаю случайный взгляд на окна соседнего дома и теряю дар речи.
Там, напротив, происходит страшное. Ее бритые молодчики стоят посреди комнаты. Сама Катя заплакана и прижимает к разбитому носу окровавленное полотенце.
Один из мерзавцев говорит, яростно жестикулируя. Второй держит девушку за шею, не давая вырваться. Она что-то выкрикивает в лицо говорящему. Он задыхается от злости и бьет ее в живот.
Я распахиваю окно, чтобы выпрыгнуть наружу. Идти через дверь кажется дольше, чем спрыгнуть с первого этажа. Хочу подбежать к ее окнам и треснуть кулаком по стеклу, но не успеваю этого сделать. Потому что тот, кто держал мою Катю неожиданно швыряет ее через всю комнату. Черт, я же сам знаю, какая она легкая.
Девушка отлетает в угол и ударяется виском о край стола.

Я видел слишком много смертей, чтобы понять – это конец. Она мертва. Из груди рвется крик. Я вцепляюсь руками в волосы и реву медведем.
Видимо, они меня слышат, потому что почти одновременно поворачивают головы к окну. И тот, который все время говорил, тычет в меня пальцем. Второй срывается с места и выбегает, пропадая из поля моего зрения.

На раздумья нет времени, у меня всего лишь несколько минут на принятие решения. И оно приходит сразу, потому что на войне, как на войне.
Метнуться к серванту, достать армейский нож и спрятаться за дверью. Через пару минут слышу, как в замке чем-то ковыряются. Прижимаюсь к стене полностью, стараясь даже не дышать. Лишь бы не распахнул дверь максимально, тогда она ударит меня и выдаст. Но где их набирают таких идиотов?
Браток открывает дверь медленно, как в кино, и заходит в квартиру, поводя стволом пистолета. Надо вышибать дверь ногой, придурок. Чтобы тот, кто стоял за ней, согнулся от боли.
Не давая ему осмотреться, беру в боевой захват, фиксируя шею. Бычьи мышцы напрягаются, пытаясь сбросить мою руку, но не тут было. Он даже подпрыгивает, стараясь уронить меня на спину. Кишка тонка против мотострелка.
Ножом провожу под подбородком и отпускаю обмякающее тело. Кровь брызжет на стены алыми фонтанчиками, к моим ногам медленно ползет мерцающее красное зеркало.
Бросаю нож рядом с трупом и отправляюсь на кухню мыть руки.

В голове смертельно холодно и стерильно чисто. Подхожу к окну, прячась за шторой. Второй вытаскивает из подъезда завернутое в простыню тело. Оглядываясь вокруг, садится в машину. Вишневая семерка срывается с места, увозя внутри мое мертвое счастье.
Он обязательно должен вернуться, чтобы проверить, что со мной. Я их видел, поэтому меня нельзя оставлять в живых. И он вернется. А я встречу его.
Да, но с трупом надо что-то делать. Обыскиваю карманы, забираю деньги, документы, пистолет и дополнительную обойму.
«Запасливые мышата,- хмыкаю про себя,- с запасниками разгуливают».
Набираю номер телефона и слышу в трубку веселый голос Палыча. Я не звонил ему почти год, последний наш разговор закончился не очень хорошо. Но я его знаю – он не обидчивый.
- Палыч,- торопливо говорю собеседнику,- мне нужна ваша с Серым помощь. Приезжайте прямо сейчас.
Палыч пытается отнекаться. Говорит, что поздно и лучше завтра на свежую голову, но я прерываю его:
- Нет, до завтра не потерпит. Приезжайте немедленно. По телефону не могу, только лично.
Я никогда и никого не просил о помощи, поэтому Палыч удивленно протягивает:
- Ну-у-у, раз так, то мы выезжаем. Серый как раз со мной.

Пока парни едут ко мне, присаживаюсь рядом с телом. Забираю нож, вытираю лезвие о джинсы этого придурка.
- Ну, что,- говорю с ним так, будто он может меня слышать,- навоевался, гаденыш. Лихо вы с девочкой обошлись. Только ошиблись, малость. Девочка-то была моя. Уж не знаю, чем я ей приглянулся. Может, от вас, мудаков, вырваться хотела, а может и влюбилась. Так что, зря вы с ней так. Ох, зря. Бывших афганцев не бывает. Мы всегда на войне, только у каждого она сейчас своя.
Вскидываю голову, когда в дверь стучат. Кричу:
- Открыто.
И Палыч с Серегой заходят внутрь.
- Елки-моталки,- ошарашенно говорит Палыч.- Ты чего, Вик, в мокрушники подался?
Серега поводит головой и проходит в комнату, стараясь не наступить на кровь.
- Мужики,- объясняю я,- тут такое дело...
В общих чертах объясняю однополчанам что, как, почему и из-за чего. К концу моего рассказа у Сереги округляются глаза, а Палыч недоверчиво мотает головой.
- Ну, ты и вляпался, братан,- говорит Серый,- по самые яйца. На хрена нас-то позвал? Сейчас и мы дерьмом замажемся вместе с тобой.
- Не кипиши,- останавливает его Палыч.- Если что, нас босс отмажет. Главное, чтобы эти двое не от его крышака были.
- А если от его?- продолжает бесноваться Серега.- Что тогда говорить будем?
- Ни хрена, отмажемся,- успокаивает Палыч.- Мы ни в чем не виноваты. А помочь боевому товарищу обязаны.
- Спасибо, мужики,- искренне благодарю я.
Серега еще бросает на меня недовольные взгляды, но авторитет Палыча непоколебим. Он вообще за ним хвостом с войны ходил. Вот и сейчас оба устроились в охрану к какой-то крутой шишке.
- Что собираешься делать?- спрашивает меня Палыч.
- Дождусь второго, замочу, а там посмотрим.
- Как вариант – подойдет,- соглашается однополчанин,- но что потом? Жить, скрываясь всегда?
Не знаю, не думал об этом. И не хочу сейчас думать. Сейчас хочу одного: мести. За каждую минуту, что мне уже не прожить вместе с Катей. За звук ее голоса и блеск ее глаз. Пытаясь угомонить внутри глухую ярость, прислушиваюсь к тому, что говорит Палыч.
- Тебе надо узнать, из какой они группировки. Если крыша ментовская, то дело тухлое. Они отморозки те еще, никаких оправданий слушать не станут. А если крыша бандитская, значит, шанс есть. Иди к «папочке», падай на колени и рассказывай все, как на духу. Вряд ли хозяин давал им разрешение на убийство шлюхи.
- Палыч...
- Невесты, невесты, ладно. Может и прокатить, таких шестерок обычно особо не жалеют.
Значит, так... Труп в ванную, хату на замок. Сам линяй отсюда. Мы уходим первые. Если что, подтвердим алиби друг друга. Скажем, что водку пили всю ночь.

Втроем переносим тело братка. Серега помогает мне засыпать его льдом из морозилки. Палыч вдобавок бросает пакеты с замороженным мясом.
- Несерьезно, но разложение на пару дней остановит.
Хлопаем друг друга по рукам и они уходят. Уже в дверях Палыч останавливается, глядя на меня.
- Удачи, Кирсанов. Нам больше не звони. Пока не вылезешь из дерьма.

Это выстрел в висок, изменяющий век.

Я забираю из дома все деньги и документы. В спортивную сумку кидаю пару сменного белья, фонарик и спички. Не знаю, сколько времени мне придется прожить травленным зверем, но брать с собой лишнее не хочу.
Помедлив немного, забираю бутылку с остатками шампанского. Окидываю последним взглядом квартиру, вспоминаю, как Катя впервые появилась на ее пороге и бессильно матерюсь от злости. Не судьба мне вставить глаз и сделать пересадку кожи. Даже если выживу в заварухе, то делать этого не буду. Не для кого. И незачем.

Второго жду на лавочке у подъезда. Натянув шляпу до самых глаз и подняв воротник плаща. Я уверен, что он меня не узнает. Да я особо и не собираюсь прятаться. Рядом с собой выставляю бутылку и пластиковый стаканчик, который подобрал рядом со скамейкой. Пусть браток подумает, что я просто забулдыга.

Минут через десять у подъезда плавно останавливается семерка. Мерзавец выходит из машины и быстро двигается к двери. Не долго думая, протягиваю ногу, ставлю ему подножку, и он растягивается на асфальте, ударившись подбородком.
- Ты чего?- удивленно спрашивает меня.
Идиот на идиоте. Не давая ему времени очухаться, одним движением оседлываю лежащее тело и заламываю руку за спину. До него начинает что-то доходить, потому что он пытается объяснить мне, что сделает со мной в ближайшем будущем.
- Заткнись, козел,- советую ему от всей души.- Иначе глотку перережу. Вы ошиблись с добычей, твари.
Но бритый не слушается и все хорохорится, описывая мне самые страшные кары:
- Да я, бл...тебя...на раз. Да ты знаешь, бл... с кем связался? Да тебя... с потрохами... намотают. Ох, больно, сука.
Это я заламываю руку еще больше, отчего ее хозяин стонет почти в голос.
- Кончил?- участливо спрашиваю молодчика и тот лихорадочно кивает.
Видать, дошло, что шутки плохи.
- А сейчас внятно и доступно расскажешь мне, на кого ты со своим дружком – мудаком конченным – работаете.
Похоже, он до конца не понимает, насколько я серьезен. Поэтому для большей убедительности провожу ножом по коже за ухом. Для здоровья не опасно, но больно и крови много.
Браток негромко и виртуозно матерится, но сдавать хозяина отказывается.
- Давай, я расскажу тебе, что такое «красный тюльпан»,- наклоняюсь ниже и доверительно шепчу ему почти на ухо.- Это очень интересное зрелище. Жаль только, что не все его выдерживают. Человека подвешивают за руки на крюк, потом аккуратно надрезают кожу на животе и медленно снимают ее чулком. Завязывают над головой и... «красный тюльпан» готов. Хочешь попробовать? Рот обещаю заклеить, а то охрипнешь.
Пленник мотает головой, показывая, что не согласен с таким раскладом.
- Так и знал,- удовлетворенно подвожу итог,- тогда встаем и идем к твоей тачке. Пикнешь хоть слово, проколю печенку не думая.
Рывком поднимаю его с земли и мы двигаемся к семерке, как два закадычных дружка. Перед тем, как запихнуть незадачливого бандита за руль, забираю пистолет и обойму. Сам устраиваюсь на заднем сидении и направляю ствол в бритый затылок.
- Где Катя?- спрашиваю придурка.
Тот заметно нервничает и изредка поглаживает рукой затылок, куда внимательно смотрит черное дуло.
- За городом зарыл,- отвечает браток.- Где-то по трассе.
- Поехали, покажешь,- приказываю ему.
- Сдурел что ли?- взрывается пленник.- Где я тебе ее в темноте найду?

Значит, хамить вздумали. Приближаю ствол к затылку и упираюсь вороненой сталью в кожу. Парень боится даже вздрогнуть. Только вижу, как покраснели уши и слышу, как участилось дыхание.
- А я тебя не спрашиваю, помнишь ли ты место,- почти нежно шепчу на ухо,- я тебе просто говорю: вези. И не тряси на ухабах, а то выстрелю ненароком.
Браток коротко кивает и выжимает сцепление. Едем молча. Водитель заметно нервничает и постоянно бросает взгляд в салонное зеркало, где отражаюсь я. В испуганных глазах читаю ужас. Сам знаю, что выгляжу пугающе. Но сейчас это мне на руку. Пусть боится, гад. Как боялась Катя, когда он бил ее.
Накручиваю себя злостью, вызываю из глубин мозга самые гнусные воспоминания о войне. Сжимаю изуродованный кулак и тихий невольный стон прорывается сквозь зубы. Лихорадочно вспоминаю, захватил ли я лекарства. Иногда не могу уснуть без болеутоляющих. Дико ноют несуществующие пальцы. Врачи говорят, что это – фантомные боли и бывают у всех, у кого чего-то не хватает.
Матерюсь, понимая, что лекарства я как раз и забыл. Черт, я даже бритву взял, а самое необходимое забыл. От злости на себя не могу даже дышать. Самое обидное ругательство вырывается слишком громко и водитель вскидывает испуганный взгляд.
- Долго еще ехать? – спрашиваю его.
Боюсь, что потеряю сознание раньше, чем закончу дело.
- Почти приехали,- отвечает браток и останавливает машину у обочины.

Идем через подлесок, я все также держу его на мушке и свечу фонариком ему под ноги.. Отдаю сам себе приказы собраться и закончить то, что начал. Боль начинает понемногу отпускать и в голове проясняется. Пленник постоянно обрачивается. Понимает ли он в каком я состоянии? Наверное, понимает, потому что старается задержать шаг. Вот-вот и попытается напасть, но я качаю стволом, приказывая идти дальше.
Бритый разочарованно вздыхает и останавливается среди трех берез.
- Вот,- показывает он на кучу рыхлой земли.- Здесь закопал.
Я подхожу к холмику и подавляю желание встать на колени. Надо запомнить место. Если судьба сложится, приду сюда помянуть свою неудавшуюся жизнь.
У меня мало времени, Катюша. Я даже всплакнуть не могу над твоей могилой. Слез у меня нет. Как глупо все получилось. Влетела ко мне яркой бабочкой и сгорела, даже не успев расправить крылья.
Ну, ничего, не долго тебе быть в одиночестве. Чую я, что скоро и сам попаду туда, где сейчас ты.
Браток начинает частить, проглатывая окончания.
- Слушай, отпусти меня.
Отвлекаюсь от мыслей. Черт, совсем забыл о нем. Теряешь солдатскую сноровку, мотострелок?
- Отпусти,- парень с мольбой смотри на меня,- я никому ничего не скажу. Мы же не знали, что у вас все серьезно. Хвост просто силы не рассчитал. Он вообще балбесом был знатным. Его в Чечне контузило, вот крыша и поехала.
- Заткнись,- от души советую ему.
Бритый послушно затыкается и не отводит взгляда от черной точки ствола.
- Платок есть?- спрашиваю я.
- А? Чего? –очухивается это идиот.
- Платок, говорю, есть?- я начинаю раздражаться.
Его непонятливостью, его глупой суетой. Всем его дурацким существованием.
- Чем сопли себе подтираешь?
Он хлопает себя по карманам.
- Есть-есть,- отвечает быстро,- сейчас найду.
Наконец, из заднего кармана вытаскивает платок и протягивает мне. Меня передергивает от отвращения.
- На дерево вяжи, придурок. Рядом с могилой. Где вас только таких идиотов берут?
Еще немного и я спущу курок, но мне надо узнать у него одну вещь.
Пленник бросается к дереву, суетливо повязывает на самую нижнюю ветку платок.
Поворачивается ко мне и говорит с обидой:
- Я ПТУ закончил, между прочим. На фрезеровщика учился. А потом мое ПТУ закрыли, и завод закрыли, куда я должен был пойти работать. Что мне еще оставалось делать? У нас во всем городе только этот завод и был. Вот Хвост меня к Гробу и пристроил.

От непривычно длинной фразы в его исполнении мне становится весело.
- Куда-куда тебя пристроили?- спрашиваю с интересом.
- Гроб. Кликуха такая по фамилии Гробин. Он под Петраком ходит, Петрак самый главный, а Гроб – его заместитель.
Качаю головой. Как собаки, ей-Богу. Ни имен, ни фамилий – одни клички.
- Ты в армии хоть служил?
Продолжаем разговаривать уже двигаясь обратно. Видимо, мой пленник успокаивается и охотно отвечает на мои вопросы. А может, просто убаюкивает внимание, надеясь напасть в самый неподходящий момент. Дурак, что с него взять.
- Служил,- гордо отвечает бритый,- в стройбате.
- Тьфу,- слевываю я себе под ноги.- Тоже мне армия.
Он неожиданно останавливается и поворачивается ко мне. От такой наглости я едва не опустил пистолет. Качаю стволом, показывая: иди. Но браток так и стоит, уперев руки в бока. Свечу фонариком ему в лицо и вижу, как оно наливается кровью. Ноздри раздуваются, глаза мечут молнии. Прям, молодой бычок. Ни дать, ни взять.
- А чего ты смеешься?- с истерическими нотками в голосе выкрикивает он.- Чего смеешься? Не всем в Афгане, да Чечне повезло кровь хлебать, чтобы потом на пособие по инвалидности жить.
Ах, вот мы о чем! Завидуешь, тварь. Вижу, стройбатовец. Вы все нам завидуете, хоть и скрываете. Потому что мы знаем, что такое честь. В отличие от вас, стервятников.
- Заткнись, падаль. Пока по-хорошему прошу: заткнись и иди. А то ведь пальну. Мы ж дураки, сам знаешь.
Метнув в меня злобный взгляд, браток поворачивается и идет дальше.

В машине падаю на заднее сидение. Черт, как невовремя разбушевался пустой глаз и разболелись пальцы.
- Хреново тебе, смотрю?- с затаенной надеждой спрашивает пленник.
Я все еще держу его на мушке и он не рискует бросаться на ствол.
- Не дождешься,- отвечаю ему.- Подвези до въезда в город и можешь быть свободен.
Я не умею водить машину, а выбираться в темноте из глухомани не хочется.
- Меня Саня зовут,- парнишка, похоже, решил подружиться.
Но мне все равно, как зовут этого ублюдка. Я не собираюсь оставлять его в живых.
«Свидетелей не оставлять»,- как любил повторять нам лейтенант Петраков. Поэтому отвечаю ему искренне, и от всей души:
- Плевать.
По- моему, он обиделся. Потому что засопел индюком и выругался сквозь зубы. Я услышал что-то про свихнувшихся идиотов и то, что нас всех надо в расход. Но на это тоже плевать. Я думаю о том, что если останусь жив, надо будет снять платок и попытаться как-то пометить могилку.
Водитель выжимает сцепление, семерка трогается с места.
- Слышь, ты,- опять обращается ко мне браток,- все спросить хотел, а что у тебя с лицом.
- Прикурил неудачно,- бурчу в ответ и надеюсь, что он заткнется.
Сам думаю о том, где бы мне разжиться лекарством. Мои таблетки хоть и продаются без рецепта, но не в каждой аптеке купишь. Мелькает мысль попросить об этом придурка на переднем сидении, но тут же отбрасываю ее. Слишком много проблем. А сам я уже не хочу светиться на улицах.
Браток усмехается, оценивая шутку:
- От керосинки, что ли, прикуривал?
- От нее. Заткнись, а?
Тот обиженно замолчал и надулся. Однако, ехать просто так ему, видимо, не интересно. Потому что он полуоборачивается ко мне и опять говорит.
- Странные вы, афганцы. Чистые зверюги. У Гроба пара в охране работает, так с чеченцами не сравнить. Те совсем сопляки по сравнению с вами. Замес у вас какой-то особый? На крови.
- Да уж,- подтверждаю я,- не на жиру. Сколько реальных бойцов у Гроба?
Сашка охотно отвечает на вопросы. Его не трогаю, а он, дурачок, и рад.
- Человек десять, не больше.
- Где тусуетесь?
- В ресторане «Джонка» на Ивановской.
- Хорошо.
Молчим опять, до колонны въезда несколько километров. Начинает светать и на меня наваливается усталость. Глазница болит так, что кажется в нее воткнули раскаленный кинжал. И какой-то садист медленно проворачивает клинок в открытой ране.
Наконец, водитель тормозит, поворачивается и вопросительно смотрит на меня.
- Где серьги?- задаю ему последний вопрос.
Он поднимает брови и делает удивленные глаза. Только не ври, подонок, что не понимаешь о чем я говорю. Я отлично видел, как ты сорвал их с ушей мертвой девушки.
- Какие серьги?- он совершенно искреннен и даже, кажется, обижен моим недоверием.
- Серебряные, с изумрудом. Я видел, что ты их забрал.
Я очень спокоен. Потому что волноваться нельзя. Когда собираешься сеять смерть, голова должна быть холодной и ясной. Взвожу курок, давая понять, что выстрелю, не задумываясь. И он начинает суетиться, опять хлопая себя по карманам.
- Ах эти...,- он пытается уверить меня, что просто забыл о такой мелочи,- вот, забирай.
Протягивает мне пару маминых серег и продолжает говорить:
- Твой подарок? Я не знал, прости. Да забудь ты эту проститутку. Хочешь, я тебя Машку подгоню. Ей вообще на все наплевать. Она себе всегда самых уродов брала.
Наверное, он что-то прочитал на моем лице, хотя мимика у меня ограничена. Или в глазах, прикрытых очками, или в движении пистолета в моей руке. Только я увидел, как стремительно кровь отливает у него от щек. Несчастный ПТУ-шник даже не понял, что последней фразой поставил окончательную точку в своей дурацкой жизни.
- Отвернись,- говорю ему негромко.
В ответ он мотает головой. Можно подумать, не остановит выстрелить ему в лицо. Вот только я не хочу слишком пачкаться кровью, ведь мне еще до города добираться.
- Отвернись, дурак,- приказываю, не повышая голоса.- Ну.
- Не надо,- шепчет он, отворачиваясь.
Это были его последние слова. Приближаю ствол вплотную к голове и читаю ему «отходную»:
- Падалью жили вы оба, падалью и сдохли.
Он дергается в последний раз и падает на руль. Оглушительно орет клаксон, и я сталкиваю мертвое тело головой на переднее сидение. Приборная панель и лобовое стекло покрыты брызгами крови из выходного отверстия, а вместо лица – кровавая каша. Выдергиваю ключ зажигания, хватаю сумку, прячу туда оружие и ухожу прочь. По моим подсчетам труп должны обнаружить где-то к обеду, а к этому времени я уже залягу на дно. У меня есть по крайней мере несколько дней, пока менты выйдут на мой след. Но те, на кого работали эти придурки, должны выйти на меня раньше.

Я иду по обочине, даже не скрываясь. Машин в это время суток очень мало. И мне совершенно все равно, запомнит ли меня кто-то из проезжающих водителей.
- Подвезти? – слышу вопрос и вздрагиваю от неожиданности.
Старенькая иномарка притормаживает рядом, а с водительского сидения на меня смотрит пожилой мужчина.
- Ой, шайтан,- пугается он, увидев мое лицо,- это кто ж тебя так? Бандиты.
- Бандиты,- соглашаюсь я.
Старик качает головой и кивком приглашает меня в машину. Ехать всегда лучше, чем идти. Тем паче, когда от боли путаются мысли.
Словоохотливый водитель все причитает, глядя на меня в зеркало.
- Время сейчас сумасшедшее. Никто учиться не хочет. Все хотят в бандиты. Племянник мой техникум бросил, сказал, что пойдет торговцев на рынке грабить. Деньги будут, девочки будут, машины будут.
Я с наслаждением разваливаюсь на заднем сидении и понимаю, что устал просто зверски. Сумасшедшая ночь подошла к концу, вымотав меня полностью. Мне бы сейчас напиться таблеток и поспать хотя бы часа три, но у меня нет на это времени.
Старик явно решил высказать мне все обиды на своих бесконечных родственников. Я услышал и про внучку, которая красится, как девка на панели. И про брата, который сейчас работает в Америке таксистом. И про жену, которая разбаловала всех детей.
- Что творится, что творится,- сетует водитель.- Был врачом – уважаемым человеком. Вчера на рынке встретил, он зубной пастой там торгует. Был преступником, стал уважаемым человеком. Девушки все проститутками хотят быть. Никто законов не чтит.
Чувствуя, что вот-вот все-таки усну, я не слишком вежливо прерываю его монолог.
- Отец, а знаешь недостроенный дом на Павловской?
Водитель замолкает и как будто о чем-то раздумывает.
- Плохое место,- наконец, отвечает он.- Тебе туда?
- Подбрось, отец,- прошу его.
Он пожимает плечами и включает магнитофон. Из динамиков льется тягучая восточная музыка. Ох, как мы ненавидели эти мусульманские напевы. До сих пор передергивает от воспоминаний, когда по утрам в крупных кишлаках начинали кричать местные муэдзины. Но сейчас я готов стерпеть даже это.
Не ожидая этого от самого себя, я все-таки закрываю глаза и проваливаюсь в душный сон, полный крови.

Просыпаюсь от того, что водитель несильно трясет меня за плечо.
- Просыпайся, друг, приехали.
Прямо передо мной уродливым кариесным зубом торчит незаконченаая новостройка. Что случилось с теми, кто взялся за нее, никто не знает, но построить успели всего пять этажей. И забросили на долгие месяцы.
Месяца три назад там обнаружили труп бомжа, потом тело изнасилованной школьницы. Дурная слава разлетелась быстро и сейчас дом пустует. Мне это только на руку.
Благодарю отзывчивого старика и быстрым шагом двигаюсь к зияющему провалу подъезда.
- Ты где воевал, джигит?- вдруг слышу в спину.
Наблюдательный старик.
- Под Кабулом,- отвечаю не оборачиваясь.
- Я так и понял,- произносит тот.
Тут я оборачиваюсь и заинтересованно смотрю в печальное восточное лицо. Он не отводит от меня взгляда и продолжает недрогнувшим голосом.
- У меня брат остался под Шандагаром. Разбомбили колонну, даже клочка одежды не нашли. Я бы тебе помог, джигит, но у меня семья. Случись что со мной, они без меня не выживут. Возьми деньги, сегодня ночь удачная была.

Старик протягивает несколько смятых купюр. Мне не нужны деньги, но я не могу обидеть его отказом. Восточные традиции...
- Не надо, отец,- отказываюсь и вижу, как он разочарованно морщится,- лучше купи мне лекарства. Я скажу, какие. Сюда не приходи, не надо. Оставь в парке возле колеса обозрения в урне. Я через час заберу.
Он улыбается и быстро-быстро кивает. Залезает в тачку и машет рукой на прощание.
- Через час все куплю,- обещает в открытое и окно и газует с места.

Когда я только вернулся с Афгана, то ненавидел всех, кто бил намазы по пять раз в день. Эта ненависть была безотчетной. Она просто была. Проходил по рынку мимо лотка с приправами и заставлял себя успокоиться, слыша голос продавца:
- Купи, друг, твоя девушка плов приготовит. Пальчики оближешь.
На одного слишком настойчивого зазывалу смотрел несколько минут. Не выдержав моего взгляда, он засуетился и жалобно попросил:
- Уходи отсюда, пожалуйста. Я с тобой не воевал. Я просто торговец.
Потом ненависть успокоилась, превратившись в привычную неприязнь. Старался просто не иметь с ними дела. Но сейчас, вопреки своему убеждению, я благодарю этого старика за помощь.



Я такой же как был, все мое в кулаке.

В цементной коробке недостроенной квартиры бросаю сумку в угол. Достаю пистолеты, нож и фонарик.
Все, сил больше нет и я опускаюсь прямо на сумку. Откидываюсь затылком к стене и закрываю глаза. Чуть массирую дергающуюся глазницу, стараясь успокоить боль. Мне надо срочно промыть рану. Я слишком долго не выходил из дома и забившаяся под очки пыль вызывает раздражение. Если не обработать – начнется воспаление.
Доктор предлагал мне повязку, но я отказался. Очки хоть немного скрывают шрамы.
У меня есть минут сорок до того, как надо идти в парк. Еще мне надо купить спальник, покрывало, еду и необходимую мелочевку на первое время.
В свободное время осматриваю доставшиеся мне хоромы. Не привыкать ходить в туалет в угол и этим почетным местом станет соседняя двухкомнатная квартира.
Я не знаю, сколько времени придется просидеть безвылазно, но всегда лучше приготовиться к худшему.

Через час уже сижу возле колеса обозрения. По дорожкам чинно разгуливают молодые мамочки с колясками. Парк наполняется народом, кое-кто бросает заинтересованный взгляд на человека в плаще, шляпе и темных очках. Дождавшись, когда вокруг будет мало людей, сую руку в урну. Нащупываю пакет и удивляюсь его тяжести. Старик, кажется, решил обеспечить меня лекарствами на целый год.
Но в пакете кроме таблеток и мази оказывается пара банок тушенки и свежий лаваш.
- Дай твой Бог тебе здоровья, отец,- искренне благодарю незнакомого мужчину.- Тебе и всей твоей семье.
А я ведь даже имени его не спросил.
Поднимаюсь со скамейки и иду в магазин. Это мой последний выход наружу. Если не считать сегодняшнего вечера, когда мне надо будет сделать одно очень важное дело.

Дома (как быстро мы привыкаем считать домом временное пристанище) расстилаю спальник, вскрываю тушенку и еще раз благодарю случайного попутчика за отзывчивость. Повстречайся он мне неделю назад, хорошо если бы я просто прошел мимо, а то ведь и обжег бы взглядом. Даже самые хладнокровные обычно бледнели при виде меня.
Обрабатываю глаз, пальцы, выпиваю горсть болеутоляющих и ложусь спать. Мне к вечеру нужна ясная и спокойная голова.

Пять лет мне снился Джафар. Пять лет я разговаривал с ним во сне. А иногда ловил себя на том, что начинаю говорить с ним даже наяву.
Врачи сказали – «синдром заложника» и скоро должен пройти. Я не слишком поверил им тогда и, похоже, оказался прав.
Но сегодня мне приснилась война. И приснилась так, как будто я был на ней только вчера.
***
- Ви-и-и-к!- перекрывая звуки обстрела, кричит мне Кирюха.- Смотри на Пятачка.
Пятачок – это наш комбриг. Был он маленьким, толстым и походил на мультяшного поросенка. А еще противным и тупым. Как только начинался обстрел комбриг сразу бежал к БТР-у, подпрыгивая точь-в-точь, как Пятачок. В машину запихивался быстро и смешно, хотя в обычной ситуации влезал еле-еле.
Тимур поднимает калаш и дает одиночный выстрел высоко поверх комбриговской головы, заставляя того подпрыгнуть от страха. Пятачок поворачивается красным лицом из стороны в сторону, пытаясь понять, откуда в него целятся. В непроницаемых бурятских глазах Тимура ничего нельзя прочитать.
Мы с Кирюхой ржем, как кони, глядя на «офицера». А вокруг в клочки рвется воздух, и сержант орет, как пароходная сирена:
- Долго будете стоять, мудаки? Духи вот-вот в рукопашную пойдут.
В эту засаду мы попали по чистой глупости. Нафигачились чарсом (афганский гашиш) с утра и поперли, как дураки, на рынок. С обдолбанных глаз даже не поняли сразу, почему вдруг пропали все люди. А когда поняли, было уже поздно: по нам вели прицельный огонь. Сержант сообразил сразу и открыл пальбу, поливая прилавки раскаленным железом. Высунувшись из БТР-а почти во весь свой огромный рост, он окружил себя пулевым щитом.
- Патроны!- гаркает внутрь машины и Бекметов подает ему новую обойму.
- А, с-с-суки,- слышим мы сверху,- получайте.
Перестрелка чуть затихает, и мы вылезаем наружу. Даже Пятачок, оправляясь, тащится следом. Типа, самый смелый нашелся. Не успеваем даже осмотреться, как из укрытий раздаются сухие выстрелы. Ну, Пятачок сразу в БТР, а мы с Кирюхой и Тимуром прячемся за бронированным бортом. Изредка высовываясь, отвечаем длинными очередями на гавкающие выстрелы карабинов.
- Мы идиоты, или нет?- спрашивает нас Кирилл во время очередной передышки.
- Хуже,- отвечает бурят,- мы – долб…бы.
Через несколько минут к нам присоединяется сержант. Ствол его калаша едва ли не дымится, очередная обойма ушла в воздух.
- Гранаты есть?- рявкает сержант.
Кирюха достает из сумки связку гранат. Протягивает сержанту, тот ослепительно улыбается:
- Обоссались, небось, от страха?
Приподнимается из-за борта и швыряет связку на звук. Слышим громкие крики душманов и довольно улыбаемся. Следующую связку протягивает Тимур. Нам становится еще веселее. Обоссались? Да мы упороты чарсом по самые гланды и нам море по колено. Стрельба стихает полностью. После канонады от тишины закладывает уши. Спрашиваем друг друга одними глазами: все, или не все?
И слышим:
- Ляга-а-ай!
Черт, мы как-то потеряли этого хохла Фоменко в пылу боя.
Услышав крик, прижимаемся к земле и переглядываемся.
- Чего там могло случиться?- спрашивает нас сержант, мы в ответ пожимаем плечами.
- Пойду, гляну,- решает этот медведь и выползает из-за БТР-а. Я выглядываю одним глазом, Кирюха пытается утащить меня обратно, но я отталкиваю его руку.
Раненый в грудь Фоменко стоит в окружении трех духов и держит над головой Ф-1 с выдернутой чекой. Сержант прячется за прилавком и целится в душманов.
Афганец что-то выкрикивает и берет хохла на прицел. Сержант берет на прицел этого афганца. Остальные духи начинают медленно отходить. И тут Фоменко шваркает гранатой о землю. Не знаю до сих пор, зачем он это сделал. Видно крыша поехала то ли от чарса, то ли от потери крови. Мы могли бы уйти целыми, а в итоге не смогли даже похоронить его.
Сержант прикрывает голову руками и сжимается за прилавком, прячась от осколков.
Рынок абсолютно пуст. Кроме остатков тел никого вокруг не видно. Пятачок высовывается из БТР-а и спрашивает:
- Все?
Кирюха стремительно бледнеет, пальцы непроизвольно сжимают приклад. Видя это, я хватаю его за плечо и разворачиваю к себе:
- Уймись, дурак,- говорю в белое, как простыня, лицо.
Его отпускает, рука расслабляется, и он только бросает непонятный взгляд на комбрига. Все в жизни имеет свойство бумеранга, за все приходится платить. Через три месяца комбриг заболеет желтухой и сдохнет в кабульской инфекционной больнице.
- Ну,- говорит нам сержант уже из машины,- чего застыли? Поселиться здесь захотели?
Прыгаем в БТР и едем в часть. Чарсовое опьянение проходит, оставляя после себя страшный сушняк и головную боль. Сегодня будем пить, не чокаясь. Поминать хохла и свои обосранные войной души.
 
***
 
Просыпаюсь, как от сигнала атаки. Я мобилизовал сам себя и сам себе отдаю приказы. Рассматриваю вооружение и довольно улыбаюсь. Заряжаю пистолеты полностью. Один – в карман плаща, второй – на дно сумки, сумку – под спальник. Нож - в рукаве.
Доедаю тушенку и вспоминаю о том, что в запертой квартире остались котлеты, приготовленные Катериной. Картина, где она смеется, запрокинув голову, словно обжигает внутренности. Голову заволакивает мглой, и я боюсь, что уже не смогу прогнать ее оттуда.
- Падлы!- грохаю кулаком по стене, и в лицо мне летят бетонные крошки.
Как ни странно, но это мгновенно отрезвляет. Темнота рассеивается, в голове проясняется, мысли засыпает снег.
В окна плюшевой занавеской падает вечер. Я всегда любил это время суток. Иногда, дурея от одиночества, выходил на прогулку. Шел медленно, держась плохо освещенной стороны, и глазел на прохожих. Помню один вечер, когда какая-то искательница приключений окликнула меня вслед:
- Эй, красавчик, давай поскучаем вместе.
От неожиданного обращения я враз растерялся, а незнакомка лихо цапнула меня за руку и потащила к припаркованной во дворе машине. Пока тащила, так и не замолкала:
- У меня мужик в рейсе, а денег не хватает. Не бойся, я недорого возьму. А ты такой  загадочный. В темных очках.
Затолкала меня в машину на заднее сиденье и забралась следом сама. Грациозно потянулась и скинула блузку. Я думал о том, сколько у меня в кармане денег и хватит ли их, чтобы заплатить за неожиданно подвернувшееся удовольствие. Ночная авантюристка мурлыкнула, как кошка и включила свет в салоне. Я видел такую реакцию не раз, но все равно не удержался и рявкнул на ее «Убирайся, урод!»:
- Заткнись! Уже ухожу.
Вышел из машины и в сердцах хлопнул дверью. Вот после того случая я почти не выходил из дома.
 
Экипируюсь оружием и отправляюсь в «Джонку». Уверен в том, что обязательно узнаю молодчиков Гроба. Эта «кожано-джинсовая» братия словно склепана на одном конвейере и похожи друг на друга, словно близнецы. А уж оттопыренные ремни джинсов, где они все, как один, носят пистолеты, говорят сами за себя. И не боятся же, придурки, яйца себе отстрелить.
Прячась в густых кустах, ожидаю удобного случая. Ужасно хочется курить, но не хочу выдавать себя. А ведь до армии не курил. Это доктор посоветовал, когда я пришел к нему со своим страхом огня. Посоветовал один на один, как говорится «без протокола». Первое время я не мог даже смотреть на зажигалку – руки дрожали. А потом ничего, привык.
Как говорил нам лейтенант  Петраков: «Учитесь ждать, бойцы. Без этого умения цена вашей жизни – копейка в базарный день».
Ждать надо умеючи. Главное, не забивать себе голову разными мыслями. А то можно перегореть раньше времени.
Ждать надо расслабленно, как тигр перед охотой. Как морская анемона – отменно красивая и смертельно опасная тварь.
И тогда тот, которого ты ждешь, придет тебе прямо в руки. А ты нанесешь один единственный удар. Один единственный, но самый верный. Так, чтобы противник уже никогда не смог подняться.
Он многому нас научил, Петраков. И живы мы сегодня с Палычем и Серым благодаря ему – лейтенанту.
 
С веранды ресторана, где гуляют трое братков, поднимается один из них и направляется к машине. Машины у них, кстати, тоже… как на подбор. Вишневые семерки. ВАЗовский завод ограбили, что ли?
Нетрезвый гуляка лезет в салон автомобиля, роется в бардачке и все время норовит упасть.
Я подхожу и держусь сзади, чтобы он не заметил меня раньше времени.
- Нашел,- слышу его довольный голос,- а Валет говорил, что я потерял. Ни хрена не потерял. Вот она.
Браток чуть пошатывается, но я подхватываю его за локоть и удерживаю. Он переводит на меня удивленный взгляд.
- Ты кто?- спрашивает, тщательно выговаривая слова.- Бродяга?
- Друг, подай на хлеб ветерану боевых действий,- жалобно бормочу я.
Даже не ожидал, что смогу так притвориться. Заранее не репетировал, но вопрос «Бродяга?» сам натолкнул на ответ.
«Учитесь извлекать выгоду из любых ситуаций»,- учил нас Петраков.
Кто бы ожидал, что его учение пригодится на гражданке?
Браток поднимает указательный палец и поучительно говорит:
- Работать надо, бездельник. Понимаешь? Ра-бо-тать.
- Я работаю, друг, работаю,- отвечаю ему, хотя знаю, что он меня уже не слышит.
Потому что опускается на траву с проколотой печенью, а я контрольно проворачиваю в ране нож.
Вытираю лезвие о траву и оттаскиваю труп за машину. Если за задержавшимся дружком выйдут оба, придется попотеть. В ресторане грохочет музыка и звука борьбы, скорее всего, не услышат, но все равно есть риск раскрыть себя раньше времени.
«Если можете уйти незамеченными, уходите незамеченными,- вспоминаю еще одно поучение лейтенанта,- а если не получается, то свидетелей не оставлять».
Но мне дьявольски везет сегодня. Потому что из-за стола встает один. Он подходит к краю веранды, вглядывается в темноту и кричит, приложив ладони рупором ко рту. Крик едва доносится сквозь громкую музыку, но я слышу:
- Боцман, чего застрял? Скоро телки подойдут.
Оборачивается к третьему, пожимает плечами и отправляется на поиски пропавшего друга.
В каком же ПТУ их всех учили? Бандиты называется. Никакой осторожности.
Этому я даже ничего не говорю. Просто кладу руку на плечо и разворачиваю к себе. Коренастый крепыш ниже меня почти на голову и воткнуть лезвие в ухо – секундное дело. Нож пробивает слуховую перегородку и прочно заседает в мозгу. Вытаскивать его смысла не вижу и оставляю в ране. Это будет моя визитная карточка, олухи.
Обыскиваю карманы обоих, забираю деньги и пистолеты. Чуть ухмыляюсь своему арсеналу. Скоро можно будет открывать оружейный магазин.
Последний труп усаживаю за руль, пристегиваю ремнем, чтобы не свалился на клаксон и прикрепляю к груди записку. Простую и ясную, как погода летним днем.
«Мне нужен гроб».
Все. Сейчас остается только ждать, когда среди этих отморозков поднимется паника, и они выйдут на охоту за волком-одиночкой.
 
***
 
Три дня только ем и сплю. Выхожу лишь в соседний магазин за водой, тушенкой и хлебом. Но и через три дня в городе спокойно. Это начинает меня волновать не на шутку.
По всем моим расчетам, на меня должны были выйти. Либо менты, либо гробовщики. Кто-то затеял какую-то игру и очень раздражает  то, что я не вижу карт соперников. А самое паршивое то, что у меня опять заканчиваются лекарства. Только сейчас уже нет рядом улыбчивого старика, который мог бы их мне купить. Если следствие по делу того балбеса – фрезеровщика началось, то таксиста могли допросить. Вряд ли он будет хранить молчание в ущерб своей семье. Поэтому в аптеках меня могут ждать.
От этого я нервничаю еще больше, а от нервов глазница болит сильнее. Успокаиваю себя любыми словами, но это мало помогает. В любом случае мне не остается ничего, как только ждать.
 
Вечером третьего дня слышу шаги, отдающиеся гулким эхом от бетонных стен. Вжимаюсь в стену, обезопасив спину, и жду посетителя в проеме двери, направив туда ствол пистолета. Ожидал еще одного бритого братка и даже приготовился замочить его, если будет слишком борзеть. Но в свете заходящего солнца вижу  седого мужика в костюме стального цвета.
- Осади, боец,- говорит он спокойно,- я пришел один и без оружия.
В подтверждение своих слов поднимает руки и поворачивается кругом. Полы пиджака распахиваются. Ни за поясом, ни в карманах я не вижу пистолета. Мужик опускает руки и говорит, глядя прямо мне в глаза:
- Я пришел за тобой. Тебе нужен Гроб, Гробу нужен ты. Пойдем, тебя не тронут.
Впервые вижу такое спокойствие на лице того, кто смотрит на меня. Кто же он, этот странный вечерний посетитель? Но вместо этого насмешливо спрашиваю:
- Твои гарантии так дорого стоят? Кто ты? Папочка Гроба?
Мужик усмехается усталой улыбкой, а его ответ вызывает у меня ступор:
- Эх ты, боец. Да я еще во Вьетнаме таких же, как ты, обожжённых напалмом, из-под огня вытаскивал. Ты хочешь застрелить военврача?
 
И я опускаю пистолет, понимая, что не смогу. Никогда не смогу выстрелить в того, кто сам сбивал пламя с горящих волос. Пусть и чужих. Только какая же сволочь придумала подослать ко мне именно его?  Выходит, зря я надеялся остаться неизвестным. Похоже, среди гробовщиков есть кто-то, кто знает меня лично очень хорошо.
- Обещаю,- повторяет он настойчиво,- тебя не тронут. Поехали, машина у подъезда.
А подняться б вверх, да в ботинке гвоздь

Медик ведет машину уверенно, чувствуется большая практика. Мне никогда не держать в руках руль. Нечем.

Спальник я оставил в новострое, пусть бомжи порадуются, если вдруг заглянут. Захватил только сумку. Я ничего не боюсь. Все равно страшнее, чем в подвале, не будет. Не смогут меня запугать так, как это удавалось Джафару.

Машина останавливается у особняка и военврач говорит:
- Выходи, тебя встретят.

Провожаю взглядом серебристую иномарку и разворачиваюсь к кованым воротам. А там меня уже встречают двое. Надо же, у этих хари поосмысленней, чем у прошлых шестерок. По движениям, которыми меня обыскивают, сразу понимаю, что у них за плечами военный опыт. Хочу спросить, не братишки ли мы случайно, но говорить не дают. Отбирают сумку и ведут внутрь. Нет, убивать меня сейчас не будут. Это духи в горах щелкали без лишних разговоров. А нам, русским, надо обязательно поговорить. Нам без этого и жизнь не мила.
Заводят в комнату, где окна занавешены тяжелыми коричневыми шторами. Осматриваюсь исподтишка и поражаюсь тому, как обстановка соответствует кличке хозяина особняка. Только реальных гробов по углам не хватает. А так все темное, строгое, полированное.

Я вижу его, сидящим за столом. Маленький лысенький мужичок, утопающий в огромном кожаном кресле. Словно кукольные ручки сложены на животе, и большие пальцы крутят круги друг вокруг друга. Этакий добренький папочка с хитрой улыбкой на лице.
Всего ожидал, но не этого. Какой, к черту, держатель города? Да это ж настоящий Анкл Бэнс. По-моему я даже хохотнул при виде его, потому что улыбка недомерка становится еще шире, открывая отличные зубы.
А вот за спинкой кресла, заложив руки за спину, стоит... Кирилл.

- Кирюха?!
Моему удивлению нет предела. А казалось, что я повидал все, что можно повидать в этой жизни. Он бросается ко мне и пожимает руку. Просто трясет, с радостью глядя в глаза. Хлопает меня по плечу и подводит к стулу.

- Здорово, Вик,- его радость написана на лице и светится в открытом взгляде.
Я сажусь на стул и даже не знаю, что сказать. Нет, знаю, что многие подались в охрану к бандитам, но чтобы Кирилл...
Он берет соседний стул и присаживается напротив.
- Давненько не виделись, правда?- спрашивает искренне.
Встреча старых однополчан. Только гвоздик в петлицах не хватает.
- Да,- отвечаю я,- с той самой поры, как меня духи взяли.

Лицо Кирилла мрачнеет, из груди вырывается тяжелый вздох:
- Как вас угораздило? Договорились же: в плен не сдаваться.
Да... после того, как на блок-пост нашей части подкинули отрезанную голову советника и остатки служащего президентской службы безопасности ДРА, мы приняли решение не сдаваться. Потому что именно тогда и узнали, что такое «красный тюльпан». И был это отнюдь не цветок. У каждого из нас с того дня в кармане всегда была Ф-1. Наш неприкосновенный запас на случай засад и окружений.
- Валька струсил,- мне тяжело вспоминать о том дне,- по глупости на духов нарвались. Могли бы уйти, но он струсил. Должен был прикрывать наш отход, но зассал. Мы с Колей и очухаться не успели, как получили прикладами по мозгам.
- Да-а...,- протягивает Кирилл,- ну, надеюсь, что он на том свете сковородки лижет за свою трусость.

Хозяин кабинета подает голос. Негромкий такой мягкий голос доброго родственника.
- Молодые люди, давайте вечер воспоминаний отложим на потом.
Кирилл вскакивает со стула и занимает место за спинкой кресла. Я, наконец, обращаю внимание на стол, где охранники веером выложили мой арсенал.
- Впечатляет, молодой человек,- говорит Гроб,- вы решили объявить войну всему белому свету?
- И правда, Вик,- подает голос Кирилл,- на фига ты тех придурков в ресторане замочил? Нет, я понимаю первых двоих, но остальных-то зачем? Этого мы не ожидали даже от тебя.
- Кирюха, ты не понимаешь...,- пытаюсь я объяснить.

Но Гроб не дает закончить. Поднимает правую руку, и я почему-то замолкаю. В этом жесте маленького несерьезного «дядюшки» чувствуется недюжинная власть.
- На вашем счету, Виктор Сергеевич,- он говорит медленно и размеренно,- четверо моих бойцов.
И тут я хмыкаю:
- Бойцов нашли тоже мне. ПТУ-шники хреновы. Да просто захотелось вам показать, что вся ваша братия – фуфло.

Кирилл качает головой и смотрит на меня с осуждением. Да плевать, я готов ко всему. Только чего тянете, сволочи? Картечи мне, и дело с концом.
- На вашем счету,- повторяет Гроб, недовольно нахмурившись,- четверо моих бойцов. Но я готов простить этот кровавый счет, если вы примете мое предложение.
Чего-чего? На слух я не жаловался никогда, а после того, как лишился глаза, он обострился еще больше. Вопросительно смотрю на Кирилла, ожидая подсказки, но он лишь слегка пожимает плечами.

- И какое же ваше предложение?- задаю осторожный вопрос.
- Мы предлагаем вам работу,- отвечает Гроб.
В комнату опять заходит охранник, проходит к столу и на темную полировку ложится мой армейский нож в пятнах засохшей крови.

- И что я должен делать?- спрашиваю, не сводя взгляда с ножа.
Почему-то мне заранее не нравится то, что сейчас скажут и почему-то кажется, что мне не оставят выбора.
- Да то же, что и раньше,- охотно поясняет Кирилл,- убивать.

За это он мне всегда и нравился, мой боевой товарищ. За способность без лишних рассусоливаний резать правду-матку.
- Кирилл,- морщится хозяин,- сколько раз тебе повторять, что мне не по нутру твой цинизм?
Кирюха морщит нос и подмигивает мне.

- Но в общих чертах ваш товарищ прав, Виктор Сергеевич,- продолжает Гроб.- Хоть и выражается предельно откровенно.
Я перевожу с одного на другого задумчивый взгляд. Убейте, но не понимаю, к чему они клонят. Я хотел всего лишь добраться до их ядра и закончить жизнь, забрав с собой нескольких отморозков. Какая работа, о чем они? Ну, понимаю, гражданские были бы, но Кирюха-то…

Да меня давно пора вывести во двор и положить с одного выстрела. Вон там, в коридоре, парочка бугаев, они точно справятся.
Внутри меня – веселая злость. Когда я убивал первого, то действовал просто на инстинктах. Я знал одно: эта сволочь убила мою женщину. Следующие трое пошли уже что называется «до кучи».

- Не понял,- сдаюсь я,- какую работу?
Гроб вздыхает, смотрит на Кирилла через плечо с непонятным выражением. Тот склоняется над креслом и что-то шепчет тому на ухо.
- Мы предлагаем вам работу консультанта в нашей организации,- наконец, поясняет этот «добрячок».
- Чего?- не понимаю опять.
Нет, я не тупой, но тут вдруг как заклинило. Какого консультанта? В какой организации? Кого я вообще могу проконсультировать? И о чем?

Гроб взглядом словно передает слово Кириллу. Тот чуть выступает из-за кресла и объясняет:
- Идет крупный передел сфер влияния. Кое-кто наверху серьезно болен и сейчас прав тот, у кого больше прав. Каждый обзаводится своей армией. Чем армия боеспособнее, тем у нее больше шансов на успех.

Занимательно, но до сих пор не понимаю, причем тут я. О чем сразу и высказываюсь:
- Да я-то вам зачем? Кирюха, ну, сам посуди… Я же инвалид.
Но однополчанин только усмехается и продолжает:
- Орел, четверых за сутки завалил, а все прибедняешься. Но дело не в этом. Нам нужны твои руки, Вик. И голова. И то, что в ней похоронено.

Я невольно рассматриваю ладони. Что в них такого-то? Кому они вдруг понадобились. Но даже если и так. Неужели они уверены в том, что я соглашусь после того, что они сделали с Катей?
- Кирилл,- тихо говорю я,- ты реально не понимаешь, зачем я все это начал? Или прикидываешься? Да после того, как ваши ублюдки убили Катю…
Невысказанная фраза повисает у меня на языке ядовитой каплей. Хочется презрительно сплюнуть на пол. И я бы так и сделал, но Кирилл вдруг вздыхает:
- Ах, да… Катя-Катя-Катерина… Шлюха была твоя Катя. Причем самого мерзкого пошиба.

После этих слов мне хочется расхохотаться. Можно подумать, друг, я об этом не знал. Можно подумать, у меня был какой-то особый выбор. И я только и делал, что перебирал красоток, рвущихся ко мне в постель.
- Знаю,- произношу, надеясь на его удивление,- но она хотела выйти за меня замуж. И бросить вас и вашу проклятую работу. Мы бы уехали в другой город, где вы не смогли бы нас найти. А сейчас…

Я мог бы сказать многое. Очень многое. И все, что ни сказал, было бы правдой. Я, действительно, обдумывал вариант переезда в город поменьше. Разница от продажи квартиры стала бы нашей помощью на первое время. И как он, мой боевой товарищ, не понимает одного: я же строил ПЛАНЫ на будущую счастливую жизнь.
То, чего не делал никогда раньше. А они разрушили все одним ударом.

Кирилл сначала ухмыляется, а потом заразительно смеется, опершись о край кресла. Хозяин кабинета тоже улыбается и смотрит на меня со смесью веселья и жалости. Чувствую себя клоуном на арене, вот только никто не догадался дать мне сценарий моей же репризы. Поэтому и не знаю, что говорить дальше.

- Вик,- отсмеявшись, говорит Кирилл,- ты извини, но… Ты просто нам очень нужен. А Катя… Да мы платили ей за тебя по тройному тарифу. А ты говоришь «замуж»
Чувствую, как пол уходит из-под ног. Простые слова складываются в настолько затейливую мозаику, что у меня никак не получается понять их смысл. А может, и не хочу понимать. Потому что… потому что это слишком страшно. И слишком похоже на то, как в меня опять втыкают кинжал. Только уже не в глаз, а в грудь. Вот только сейчас на месте зверя-Хураза стоит мой боевой товарищ.

- Господи,- шепчу я,- зачем?!
- Ты. Нам. Нужен.- разделяя слова повторяет Кирилл.- Ты же взрывник от Бога. Вспомни свои растяжки в горах и сколько духов на них подорвалось.

Нет. Этого не может быть. Это какой-то дурной сон. Память-предательница подло подкидывает обрывки видений. Вот Катя смеется и тянет меня на середину комнаты, вот она наливает шампанское, вот любуется подаренными серьгами. Неужели неправда? Неужели можно было сыграть ТАК?
- Я не верю тебе,- говорю твердо.
- Придется поверить,- настаивает Кирилл.- Вик, не будь глупцом. У шлюх не бывает отгулов. Мы платили и за шампанское и за торты, которые она носила тебе. Кстати, я сам их выбирал. Еще с Афгана знаю, что ты сладкоежка.

Я словно оказываюсь под толщей океанской воды и смотрю наверх через мертвенную зелень водорослей. Все движения кажутся замедленными, а слова с трудом долетают до моего искореженного сознания.
- Виктор Сергеевич,- подает Гроб голос, и я перевожу на него невидящий взгляд,- вам лучше поверить своему товарищу. Это в ваших же интересах.
- Она должна была вытянуть тебя наружу,- это Кирилл и темные очки поворачиваются в его сторону,- ты же захлопнулся, как устрица. Даже на встречи не приходил. Что нам оставалось делать?
- Молодой человек,- осторожный голос Хозяина и я поворачиваюсь к нему,- не переживайте так.
- Мы не хотели ее убивать,- Кирилл кажется расстроенным,- честное слово, не хотели. Но она запросила слишком много денег. Трех тысяч долларов за ночь с таким уродом, как ты (прости, это ее слова) ей показалось слишком мало. Она потребовала пятерку, а Хвост, правда, не рассчитал силы. Контуженный, что с него взять.

Каждое слово – как удар пудового молота. Каждая фраза – кирпич в стену ненависти.
Кирилл подходит ко мне, кладет руку на плечо, я сбрасываю ее одним движением.
- Не переживай,- говорит он,- в соседней комнате пятеро. Выбирай любую. Хочешь, казашку; хочешь, белоруску. Специально для тебя подогнали. Бабки будут, любая сама вешаться станет

Гроб откашливается и поддерживает своего слугу:
- В самом деле, молодой человек, стоит ли какая-то дрянь таких переживаний?

Уже не слушаю. Уже услышал все, что хотели сказать.
«Зачем так-то?- разговариваю с той, кто сейчас лежит в подлеске.- Не тошнило саму-то? Небось, в ванную блевать, а не мыться бегала?»

Не знаю, любил ли я ее. Но то, что сейчас ненавижу, уверен. За все. За «Открой глаза» и «Поцелуй меня». За шампанское и торты, которые выбирал Кирилл. За борщ и котлеты. А больше всего – за переливчатый смех, которым она смеялась надо мной.

- Очнись, Вик,- Кирилл опять стоит за креслом и пытается меня дозваться,- жизнь только начинается. Глаз мы тебе вставим, пластику сделаем. Очнись, рядовой…
И тогда я делаю последнюю попытку. Ведь там, в глубине дурацкого сердца, я так и не поверил.
- Поклянись, Кирилл,- прошу друга.

Он едва улыбается, но видя, что я совершенно серьезен, говорит, не отводя взгляда и подняв правую руку:
- Клянусь тебе, Вик. Клянусь Афганом и нашей дружбой. Тем днем, когда ты тащил меня, раненного, через горы. Клянусь, что все, что ты здесь услышал – чистая правда.

Это становится последней точкой в романе под названием «жизнь». Я выбрасываю правую руку и хватаю крайний из пистолетов, что лежат на столе. Гроб медленно поднимается из-за стола, когда я приставляю дуло к виску. Кирилл бледнеет, как полотно, дергается телом ко мне, но я останавливаю его взглядом. И последнее, что я слышу перед тем, как спустить курок и навсегда закрыть глаза – его крик:
- Б***ь, стволы-то надо было разрядить. Понабрали ПТУ-шников…

Так между двумя огнями легкой нитью колышется тень
Пистолет сухо щелкает пустым патронником. Брезгливо отбрасываю его на стол. Не погиб в горах, не сдох в подвале и здесь не судьба. Смерть упорно от меня отказывается.
- Фу...,- громко выдыхает Кирилл и отирает пот со лба.- Полегчало?
- Действительно, Виктор Сергеевич,- Гроб старается держать себя в руках, но губы дрожат,- вы уж слишком... Если так хочется свести счеты с жизнью, будьте добры сделать это у себя дома, а не у меня.
Снимаю шляпу, нарочито медленно очки. Аккуратно складываю перед собой и вежливо улыбаюсь. Кирилл хмурится, глядя на меня, Гроб вздрагивает.
- В покое не оставите?
Ответа не требую. Все понятно без слов. Они затеяли слишком сложную многоходовку, чтобы просто так отпустить, или убить меня. В голове словно взорвалась граната и сейчас там зияет воронка глубиной до самого сердца и шириной во весь мозг. А Катя, которая, как мне казалось совсем недавно, поселилась там навечно, сгорела во взрывной волне.
«Учитесь хоронить павших»,- так говорил нам Петраков.
Кирилл с улыбкой пожимает плечами и разводит руками:
- Ну, Вик, ты же не дурак. Сам все понимаешь.
- Тогда предупреждаю, что у меня в ванной труп одного из ваших.
Не знаю, на что я надеялся это фразой. На что вообще можно надеяться обложенному флажками волку?
- Нет у тебя в ванной никакого трупа,- сердечно сообщает Кирилл,- тело уже давно в ментовском морге. Как и трое других.
Нет, я понимаю, что они разыграли эту партию не для того, чтобы выпить со мной чашку кофе. И готовы пойти на многое, но все-таки...
- Афганское братство, говоришь?- с ехидцей спрашиваю бывшего (да, наверное, уже бывшего) друга.
- Нам нужны гарантии,- отвечает он,- мы здесь не в паровозики играем. Трупы в морге, дело под сукном у ментов. А пистолеты и ножик с твоими отпечатками – у нас. Согласись, это честный обмен.
Сказал бы я ему, где и когда закончилась его честность, да боюсь, что не поймет. А выхода они мне и впрямь не оставили. Потому что в тюрягу я не пойду. Даже на время следствия. Мне хватило подвала.
- Кстати,- продолжает Кирилл,- твою кралю мы тоже перезахоронили. Кто ж платки на могилах вяжет? Чай, не Афган. Здесь метки не в моде.
- Ты прав,- горько усмехаюсь я,- здесь не Афган. Здесь намного хуже.
Повисает молчание. Все сказали друг другу все, что хотели. Сейчас от меня ждут окончательного ответа. Хотя, как мне кажется, они его знают.
За несколько секунд в голове провертелась пленка жизни. От призыва до этой гребаной комнаты. Что я видел, кроме смерти? Что увижу еще, кроме смерти? У меня была любимая женщина, даже две. Предали обе. У меня был друг, назвавшийся когда-то братом.
Кому нужна моя чертова справедливость, если все равно в конце пути меня ждет предательство?
- Соглашайся, Вик,- мягко говорит Кирилл,- это твой шанс на нормальную жизнь.
Мой голос спокоен, и сам я спокоен, как перед последним выстрелом:
- Что мне придется делать? Сразу предупреждаю, что на уличные разборки не пойду.
Собеседники расслабляются и переглядываются. Кирилл выскакивает за дверь, отдает какие-то приказания охраннику и возвращается к столу. Они оба как-то веселы и возбуждены. Видимо, до последнего боялись, что я отмочу еще какой-нибудь фортель. Зря боялись, я принял решение. Решение ЖИТЬ.
- Ну, что ты, Вик,- успокаивает Кирилл,- для уличных «стрелок» у нас есть ПТУ-шники. Ты будешь работать советником. Консультантом. Что-то вроде учителя.
Ну, конечно… Мастеров моего класса единицы. Оттого Джафар и хотел меня обменять, что взрывников хороших днем с огнем не найти. Я же любую мину за несколько минут «разую». А еще быстрее сделаю из того, что под рукой.
Охранник заносит поднос с водкой, стопками и нарезанной колбасой.
- Выпьешь?- предлагает Кирилл.
Гроб уже разливает на троих, подталкивает стопку ко мне. Кирилл садится напротив и поднимает свою рюмку.
- За Афган,- предлагает тост.- И всех, кто там остался.
За такое пьют не чокаясь, и я закидываю водку в горло. Отказываюсь от закуски, второй порции и Кирилл вызывает водителя, чтобы меня отвезли домой.
 
***
В ванной почти стерильная чистота. Ни крови, ни грязи. Ни-че-го. О бойне, что произошла здесь три дня назад, напоминает только отсутствие ковра в прихожей. Видимо, чистильщики его просто выкинули, он ведь пропитался кровью насквозь.
Подхожу к окну и смотрю в окна напротив. Там суетится девушка, похожая на молдаванку.
«Еще одна Катя»,- усмехаюсь я.
Смотрю, уже не скрываясь и не прячась. Она бросает случайный взгляд и застывает при виде меня. Бежит к окну и быстро задергивает шторы. Вот это по-нашему. По-настоящему.
Итак, я устроился на работу, если это можно так назвать. Мне обещали новую внешность и новую жизнь. Не могу даже сказать, радует это меня, или огорчает. Но чем больше раздумываю сейчас, тем больше прихожу к выводу, что все-таки радует.
Еще в то время, когда я появлялся на встречах однополчан, бухой Серый меня как-то спросил:
- Скажи, Вик, а ты не хотел бы вернуться обратно?
Проходящий мимо Палыч остановился, услышав вопрос. Что случилось с нами на той войне? Кормили нас иногда из рук вон; вода вонючая из местной речки; желтуха, как насморк; комбриг-урод, сержант-самодур. Как мы мечтали вернуться домой и просто отоспаться по нормальному несколько суток кряду. Обкуривались чарсом и палили во все что движется. Просто так, от сильно большой дури в башке.
Но… гражданским не понять того, чем мы жили. И я ответил честно:
- Если бы сейчас был здоров и кинули клич, я пошел бы первый.
- А я за тобой,- отозвался Палыч.
А почему? Чтобы не видеть грязи вокруг, чтобы не слышать, как нас называют «зверями». Чтобы враг был врагом, а друг другом. Чтобы не все решали деньги и должности.
Ни один из нас не вышел из штопора войны. Когда мне сказали, что в рядах чеченских наемников есть несколько наших, я абсолютно не удивился. Хоть тушкой, хоть чучелом, но на войну.
Вот и Кирилл нашел свою битву. Он прислал мне повестку, и я согласился.
 
Собираю постельное белье в узел и выкидываю. Мне кажется, что оно еще хранит запах женского тела. Запах, который я не хочу чувствовать.
С наслаждением растягиваюсь на диване. Три ночи проспал на спальнике и соскучился по подушкам. В Афгане и на голых камнях был готов лишнюю минутку соснуть, а тут разбаловался.
Сон не идет, хотя на веки словно насыпали песка. От сигаретного дыма уже тошнит и кружится голова. Очень хочется спать, но уверен, что проклятая ночь не принесет облегчения. И все-таки заставляю себя закрыть глаза.
Под невесть откуда взявшийся собачий вой я уплываю в очередной кошмар.
***
Меня будит телефонный звонок. Липкий от пота вскакиваю с дивана и бросаюсь к трубке. Мы договаривались с Кириллом, что он сегодня покажет меня врачу.
- Да,- отвечаю охрипшим голосом.
Это во сне я что-то кричал Кате, когда убивал ее. Только выглядела она, как душман. Тот самый, третий, имени которого я так и не могу вспомнить.
- Подъем, рядовой Кирсанов,- Кирилл едва не хохочет в трубку,- через полчаса заеду. Будь готов.
- Всегда готов,- произношу шепотом, уже положив трубку.
Трясу головой, отгоняя остатки сна. Получилась какая-то причудливая мешанина из прошлого и настоящего.
Готовлю себе кофе в старой маминой турке. Надо бы выкинуть, да жаль. Уж очень она ее любила. Все повторяла, что сейчас таких хороших вещей не делают. Чуть задумался о своей дурацкой жизни и шапка кофе уже плеснула на плиту.
Бросаюсь с полотенцем вытирать и вдруг вспоминаю Везунчика. Это прозвище мы дали замкомбату после того, как за одну неделю он сломал себе руку, ногу и повредил голову.
Потеха началась с того, что он сам себе врезал локтем в солнечное, когда пытался пустить ракету в вертушку.
Ногу он сломал ночью, когда лез к медсестричке объясняться в любви.
Руку – когда упал во сне с БТР-а.
Голову ему замотали бинтами, когда снайперская пуля отстрелила кусочек уха.
Но он прошел почти всю войну и вернулся домой без единого серьезного ранения. А мы с мужиками уже ставки делали, что он сегодня себе сломает, вывихнет или ударит.
Невольно улыбаюсь воспоминаниям. Все пять лет вспоминал только Джафара, а тут, нате вам… даже смешное приходит на ум. Может, выздоравливаю?
Когда Кирилл подъезжает за мной, я уже собран.
- Вик,- говорит он в машине,- не грузись лишний раз. По шлюхе этой скучаешь? Забей, таких, как она еще сотни будут.
Как ему объяснить, что я скучаю не по ней, а по тому, что она мне давала. Это же не он просидел дома почти год, наблюдая за женщинами только из окна. И не ему в лицо кричали «Урод». Поэтому, оставляю вопрос без ответа. Да и к особняку уже подъехали. Охрана на входе рвется меня обыскивать, но Кирилл останавливает их жестом. Вроде объясняет, что я новый член их организации, потому обыску не подлежу. Скорее всего так показывает, что он мне доверяет. Хотя я на его месте не стал бы.
В знакомой комнате сидят Гроб и военврач, который вчера привез меня. Хозяин, увидев нас, радушно улыбается. Машет рукой, приглашает к столу. Теплая встреча, ничего не скажешь.
Кирилл чуть подталкивает меня к медику, тот разворачивается.
- Ну, вот, Николай Степанович,- говорит Гроб,- ваш пациент прибыл. Посмотрите, что можно сделать с этим лицом. Нам он нужен здоровый и не такой… заметный.
- Да я его уж вчера мельком осмотрел,- отзывается врач.
Встает и проходит к окну. Отдергивает штору и комнату заливает яркое августовское солнце.
- Иди сюда, боец,-зовет меня врач,- к свету.
Мягкими, но твердыми пальцами ощупывает шрамы, поворачивает мою голову из стороны в сторону. Снимает с меня очки, оттягивает кожу пустой глазницы.
- Жгли открытым огнем?- спрашивает, как карточку заполняет.
- Да, факелом.
- Потушил сразу?
- Да. Об землю.
- Молодец, молодец,- бормочет медик.- В госпиталь попал быстро, насколько я понимаю. Не вижу следов ни сепсиса, ни некроза. Тебе там что-нибудь делали?
- Промывали, повязки меняли, капельницы ставили. Больше не помню
Он чуть отходит, присматривается с расстояния и говорит, обращаясь к Гробу через плечо:
- Ему надо было пластику делать сразу. Хотя бы с пограничных участков стянуть ошметки. А армейским коновалам стало лень, вот кожа и срослась так, как сама посчитала нужным.
Тщательно вытирает руки влажной салфеткой и продолжает меня ощупывать.
- Так-так-так, теперь глаз. Ткнули неглубоко, обработали профессионально. С этим вам повезло больше, молодой человек.
Да, глаз мне обрабатывал Джафар лично. Какой-то мазью собственного изготовления. А вот лицо не успел – наши были уже на подходе.
- Ну, что же, Глеб Александрович,- весело говорит медик Гробу,- я, конечно, не пластик, но ничего страшного не вижу. Пусть сдает анализы и добро пожаловать ко мне в клинику. Пересадка кожи со спины, искусственный глаз и парень снова встанет в строй. Не понимаю, почему этот интересный тип до сих пор разгуливал с лицом Фредди Крюгера. Вам же положены какие-то льготы.
- Да он еще из подвала своего не вылез,- тихий голос Кирилла заставляет меня вскинуть голову.
Самое паршивое в том, что он прав. Я до сих пор сижу в подвале и разговариваю с Джафаром. Мне казалось, что дверь открылась совсем недавно, но это был всего лишь порыв ветра.
- И это объяснимо,- еще веселее произносит врач,- сильнейшие физические и психические травмы, пограничное состояние, наркомания… Уродство стало его защитной реакцией. Им он отгородился от мира. Есть ВЫ – сильные и красивые, и есть Я- страшный калека. Не лезьте ко мне, и я не полезу к вам.
Я вдруг понимаю, что у меня чешутся кулаки. Так хочется двинуть эскулапу в ухоженную харю, что сил нет. За то, что говорит обо мне в третьем лице. А самое главное за то, что тоже прав.
***
Кирилл везет меня домой и не прекращает болтать:
- Ну, вот видишь, как отлично все устроилось. Работать начнешь, бабки появятся. Телки сами липнуть начнут.
- Кирюха,- говорю я ему проникновенно,- если ты сейчас не заткнешься, я тебе в морду дам. С самого утра так и хочется кому-нибудь зарядить.
Кирилл смеется своим заразительным смехом и хлопает меня по плечу:
- Так держать, Кирсанов. Сдавай анализы, а через неделю – в клинику.

Я уже не выключаю свет, когда на город опускаются сумерки. Не прячусь за шторой и не надеваю очки. Я стою прямо в круге света и смотрю в окна соседнего дома. Новая девушка (она все-таки молдаванка, как сказал Кирилл) никогда не раскрывает окон в спальне. Я не знаю, слышала ли она о судьбе своей предшественницы, да и не хочу знать.
Дверь в подвал отворилась, но вывела меня не туда, куда я хотел. И на выходе ждали не те люди, которых ждал я. Но это не важно. Уже не важно. Если жизнь складывается именно так, значит, тому и быть. Если на один вопрос есть два ответа, значит, правильным будет третий. Если есть только один выход, значит, лучше идти, чем ползти.
Поэтому, в пятницу я уже лежу в отдельной палате частной клиники «Здоровая жизнь». А вокруг меня стайками кружатся медсестры. Они улыбаются мне за деньги, которые платит Гроб, но все равно приятно.
А напротив сидит художник-окулярист. Он постоянно подбегает ко мне, поправляет на носу очки и заглядывает прямо в лицо. Смущается, извиняется и возвращается на место. Он рисует мне новый глаз.
Офтальмолог сказал, что не все так просто. За пять лет глазница деформировалась, одрябли мышцы и опустилось веко.
- Необходима небольшая пластика,- с улыбкой успокаивает он меня.
А что я? За меня платят другие. Которым нужны мои «взрывные» руки.

А еще через неделю я смотрю на себя в зеркало и не узнаю.
- Ну,- с гордостью говорит Николай Степанович,- нравится новое лицо, Виктор Сергеевич?
Я не знаю, что ответить. Потому что в блестящей поверхности отражаюсь не я. Ни тот, которого я помнил, ни тот, которого забыл. Только что сняли бинты и на меня смотрит одутловатое бледное лицо.
- Это отеки,- поясняет врач,- они скоро пройдут.
Знакомая правая половина гораздо темнее левой.
- Разница в цвете тоже пройдет,- говорит медик.- Не совсем, но терпимо.
Провожу рукой по здоровой щеке. Она заросла щетиной, а левая совсем гладкая.
- Придется бриться часто,- объясняет Николай Степанович,- на пересаженной коже борода расти не будет никогда. Там нет волосяных луковиц.
Дает последние наставления:
- Не улыбаться, не купаться в соленой воде, не травмировать.
Дверь палаты открывается, офтальмолог  несет в кюветке... глаз.
- Последние штрихи к портрету,- торжественно объявляет военврач.
А потом медсестричка по имени Лиза едва ли не шепчет:
- Откройте глаза, Виктор Сергеевич. Не бойтесь.
Вот тут я боюсь. Потому что я уже открывал глаза на похожую фразу. Только закончилась та история очень плохо.
- Ну же,- уговаривает меня Лиза,- не бойтесь.
Открываю глаза. Прямо передо мной – небольшое зеркало, из которого на меня смотрит...зомби. В новом глазу нет зрачка. Он абсолютно белый. Вопросительно гляжу на окруживших меня эскулапов. А те перемигиватся с довольными улыбками. Даже Лиза усмехается.
- Виктор Сергеевич,- говорит офтальмолог, видя, что я начинаю закипать,- успокойтесь. И простите нас за глупую шутку. Зрачок нарисуют позже. Вы должны протестировать глаз несколько дней. Ну, проверить, как он двигается, моргает, щурится. Не жмет ли где.
Военврач подключается к разговору:
- Да, Виктор Сергеевич. Извините, что не предупредили. Если все будет нормально, через некоторое время вы забудете о том, что у вас когда-то не было глаза.

***
Я забываю об этом через десять дней. Гроб сдержал обещание подарить мне новую жизнь. Мне не остается ничего, кроме как сдержать свое. Кирюха слишком хорошо меня знает, потому что когда-то мы побратались. Он знает, что я не смогу... предать.
Нас было пятеро, когда по глупости нарвались на засаду в горах. Сначала нам показалось, что духов тоже было всего лишь пятеро и Петраков дал команду преследовать их. Пять на пять – хороший расклад. Мы теснили их в ущелье, весело перекрикиваясь. Но среди каменных джунглей тех ждала поддержка. Когда из-за серых валунов ударили первые пристрелочные выстрелы, мы поняли, что нас поймали «на живца».
Попались, как дети. На чистом азарте. Мы здесь чужие, а те знают каждую травинку, потому что у себя дома.
Улеглись все впятером за громадным камнем и Петраков сказал:
- Не меньше пятнадцати. Сука, глупо получилось.
А вокруг короткими перебежками двигались скрюченные фигуры афганцев. Нас брали в кольцо.
- Валите отсюда,- принял решение лейтенант,- пока не заперли окончательно. Я прикрою отход.
Я не хотел уходить. Рвался остаться, но Кирилл схватил меня за грудки и заорал прямо в лицо:
- Ты идиот! Шансов – ноль. Валим отсюда, пока коридор есть. Вот-вот запрут.
Палыч с Серым уже прошмыгнули и сейчас ждали нас на входе в ущелье.
Духи, увидев, что добыча ускользает, ревели по-звериному. Пытались пойти в кинжальную атаку, но Петраков короткими очередями укладывал их обратно за валуны.
- Вон отсюда!- коротко приказал лейтенант, и я послушался.
- Патроны оставьте, черти,- попросил Петраков.
Мы с Кириллом бросили свои автоматы к его ногам. Сами остались только с ножами.
- Прощай, летеха,- прошептал я, а Кирюха толкнул меня в плечо, заставляя идти.
Я уже развернулся, приготовившись дать деру, как услышал:
- Ах, черт..., на излете поймали.
Шальная пуля угодила Кирюхе в бедро.
- Ну, не судьба тебе, лейтенант, одному подыхать,- зло улыбаясь, проговорил он.- Вдвоем сдохнем.
Петраков чуть задумался.
- Кирсанов,- обратился ко мне,- дотащишь Вдовченко до БТР-а?
- Постараюсь, товарищ лейтенант.
- Тогда вперед!- заорал Петраков.- Чего стоите? Марш отсюда!
Я подхватил Кирилла, который стремительно терял кровь, и поволок к узкому проходу из зоны обстрела. Там, спрятавшись за камнями, нас ждали Палыч с Серым.
- Зацепило?- спросил Палыч, увидев нас.- Черт, невовремя. Ну, ничего, дотащим. Рвем отсюда.
Нас сопровождали автоматные очереди и голос Петракова:
- Черный ворон, что ж ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься.
Черный ворон, я не твой.
Мы остановились. Склонили головы и Палыч прошептал:
- Прощай, лейтенант. Пусть эта земля будет тебе пухом.
А потом мы по очереди тащили теряющего сознание Кирилла. Перекидывали с плеча на плечо, поддерживали падающее тело и тащили, тащили, тащили.
- Бля,- не выдержал Палыч,- вернемся в часть, на диету посажу. Жрет, гад, как не в себя.
Кирюха на мгновение открыл глаза.
- Это мышцы,- пробормотал он белыми губами.
- Ага,- отозвался Палыч,- мышцы... Шышцы, блин.
Уже перед бортом БТР-а он очухался на моем плече в последний раз, чтобы потерять сознание надолго.
- Вик, знай... Если выживем, я твой брат навсегда.

И небывалые слова твердит юродивый
Обвожу «класс» взглядом и тяжело вздыхаю. Ни одной осмысленной рожи из четырех. Сплошь качки с отбитыми мозгами. Хотя, вроде у окна сидит один... На лице пару мыслей можно прочитать.
- Служившие есть?- без особой надежды спрашиваю их.
- Срочная в Чечне,- раздается от окна.- Комиссован по ранению.
Так-так-так, хоть какой-то замес.
- Кем воевал?- обращаюсь только к этому парнишке.
- Пулеметчиком под Шали.
Неплохо. Даже для меня. Реальный боевой опыт за плечами. Присматриваюсь к «Пулеметчику» получше. Совсем неплохо. В веселых карих глазах – шальная радость.
- Значит, рассказывать буду только тебе,- окончательно решаю я.- Остальные, если поймут – хорошо, а нет... Пойдете ларьки грабить.
Чеченец прыскает в кулак, остальные трое шушукаются между собой. Прямо напротив меня поднимается амбал. Он упирается кулаками в стол и корчит мне страшные рожи.
- Тебя где такого умного нашли?- выдыхает он облако перегара.
- Дитя,- честно стараюсь держать себя в руках,- когда я замочил своего первого духа, ты находился еще в штанах у своего папаши. Сядь и слушай.
Остальные двое тоже поднимаются, поигрывая мышцами под кожаными куртками. И только Пулеметчик открыто наслаждается ситуацией. Я знаю таких людей. Война научила разбираться в этом. Если начнется потасовка, веселый парень встанет рядом со мной.
- Сидеть!- раздается от двери голос Кирилла.- Совсем мозги отбили?
Братки бухаются на места, недовольно зыркая по сторонам. Авторитет Кирилла – начальника гробовской службы безопасности – непререкаем.
- Привет, Вик,- здоровается он, подходя ко мне- ну, как дела?
- Опять ПТУ-шников набрали?- говорю в полный голос, чтобы слышали эти придурки.
- Один же из Чечни,- оправдывается Кирилл.
- Вот с ним и буду работать,- окончательно решаю я.- Остальных забирай себе.
Кирилл тушуется, берет меня под локоть и отводит в сторону:
- Не кипятись, Кирсанов. Гроб приказал подготовить, как минимум, четверых. Текучка кадров у нас большая. Ты же на улицы не пойдешь, а там вот-вот грохнет такое...
В этом он прав. На улицы я не пойду. А вышибают этих «шестерок» на раз. Вот и «текут» такие кадры прямиком на тот свет.
Я повышаю голос и говорю не столько Кириллу, сколько своим «ученикам»:
- Тогда пусть засунут языки в задницы и слушают меня. Если хотят остаться живыми и целыми.
Кирилл уходит, погрозив амбалам на прощание пальцем. Прям, как строгий и справедливый папочка.
Я молчу несколько секунд. Братки ерзают под моим взглядом, самый крупный чешет затылок.
- Итак, дети мои,- начинаю вводную лекцию,- взрывные устройства (мины и фугасы) подразделяются на несколько видов:
- по тактическому назначению,
- по поражающему воздействию,
- по принципу действия...
Ученики сопят и строчат в тетрадках. Чувствую себя учителем математики, только указки в руках не хватает. Точь в точь, как было у нас в учебке. Ох, и издевались мы над майором – преподом. А сейчас поставь его передо мной, я бы в ноги тому поклонился. За то, что научил нас, дураков, выживать среди минных полей.
***
- Вик,- Кирилл зовет меня в кабинет Гроба,- зайди на минутку.
Хозяин внимательно смотрит на экран телевизора. Дикторша, похожая на куклу, передает новости:
- Машина Черкасова Андрея Яковлевича, известного в определенных кругах под кличкой «Черкас», взорвалась сегодня утром. Погибли водитель, охранник и сам Андрей Яковлевич. Проводится следствие, но работники прокуратуры от комментариев пока отказываются. Как утверждают некоторые источники, приближенные к прокуратуре, на улицах города начались бандитские разборки.
Гроб щелкает пультом, выключая звук.
- Поздравляю, Виктор Сергеевич, с почином,- говорит он.- Ваши птенцы сработали.
Да, мои. И даже знаю, кто смастерил эту пластиковую дрянь замедленного действия.
Пулеметчик. Он оказался самым смышленым. Даже после занятий прохода мне не давал. Все что-то выпытывал, спрашивал и записывал.
Гроб поднимается из-за стола. Открывает бар, наливает всем коньяку.
- За упокой души Черкаса,- поднимает он тост.- Одним конкурентом меньше.
Меня внутренне передергивает. Как ни крути, я приложил руку к начавшейся уличной войне. Но... назвался груздем, полезай в кузов. Они крепко держат меня за яйца пистолетом и ножом с моими отпечатками.
Поэтому, беру рюмку и выпиваю вместе со всеми.
Через три дня на улицах разворачивается настоящая бойня. В раздел «осиротевшего» после смотрителя города включаются грузинские и чеченские группировки.
Я почти не сплю, потому что некогда. Производство мин поставлено на поток. Кирилл купил заброшенный частный дом, в котором мы с Пулеметчиком занимаемся рукоделием почти круглосуточно. Живем там же.
Сам дом заминирован по самую крышу и этим я занимался лично. В случае малейшей опасности он должен взлететь на воздух.
Только собираюсь поспать хоть пару часов, как дверь распахивается и влетает Кирилл. Начинает меня тормошить, выволакивая из сна.
- Вставай, Вик, ты сегодня нам нужен.
Сажусь на кровати с панцирной сеткой. Из всего белья – только полосатый матрац и драное покрывало. Обстановка почти спартанская. Не до жиру, как говорится.
- Кирюха, блин...,- едва не взрываюсь я,- я не спал почти сутки. Отстань.
Но он не успокаивается. Наливает из термоса, что принес с собой, кофе, сует кружку мне.
- Как Гроб и рассчитал, славяне созывают сход,- рассказывает он, пока я хлебаю кофе.- Сегодня забита «стрела» авторитетов. Пойдешь с нами.
Я едва не обжигаюсь горячим напитком. Отставляю кружку и упираю руки в колени.
- Зачем?- спрашиваю однополчанина.- Я предупреждал, что в уличные разборки лезть не собираюсь.
- Надо,- отрезает Кирилл.- Надо, чтобы пошел именно ты. И я пойду тоже.
- Возьмите других.
- Кого?- он теряет самообладание.- Сам же говорил, одни ПТУ-шники. Надо произвести впечатление.
Пока я собираюсь, прогоняя остатки сна, Кирилл рассказывает последние новости:
- Чечены обнаглели вконец. Подмяли рынки, перехватили нашу партию спиртного. Грузины разгромили склад Волына. Все боятся, что кавказцы объединятся. Хоть они и разной веры, но могут заключить временный союз. Поэтому, вчера Волын вышел на Гроба и предложил объединиться раньше носатых. Между собой разберемся потом.
***
Сидим в кафе на окраине города. В охране Волына пара афганцев. Потому меня и взяли, чтобы показать, что мы тоже не лыком шиты.
Волын – громаден, как медведь. И очень напоминает нашего сержанта. Такой же русоволосый и широкоплечий. По сравнению с ним Гроб смотрится карликом. Но Волын внимательно прислушивается к словам нашего Хозяина. Изредка кивает и вставляет реплики.
Насколько я смог понять из обрывков разговора, они договорились о союзе. А значить это может только одно: у нас прибавится работы. Волын бросает на меня уважительный взгляд. Видимо, ему рассказали о моих «талантах».
Интересно только одно: когда «птенчики» вылетят из гнезда, оставят ли меня в живых? Или пустят в расход за ненадобностью? В принципе, я перестану быть им нужен.
Наблюдаю за Кириллом исподтишка. Когда он вернулся в часть из медсанбата, то поменялся кроватями с Палычем. Хотел оказаться ближе ко мне. Не знаю, я был уверен в нем. За все время, что мы провели вместе, он не давал повода в себе сомневаться.
Но здесь... на гражданке. Все гораздо сложнее.

***

Через три дня войны авторитетов выходят на новый виток. А мы с Пулеметчиком работаем не покладая рук.
Откуда Кирилл берет запчасти для производства, я не интересуюсь. Мне их просто привозят.
Почти не выхожу из дома, еду приносит Пулеметчик. Он же и снабжает меня свежей информацией. Волынцы расстреляли всю чеченскую группу и взорвали джип их вожака – Аслана. О последнем парень рассказывает с особым удовольствием. И я его понимаю, самому знакома эта ненависть.
В ответ на Аслана грузины расстреляли волынцев.
- Последний бой, Вик,- блестя глазами, говорит Пулеметчик.- Остались только Гроб и Михо.
И мы с ним работаем и работаем. Ожидается серия тотальных взрывов.
В ночь перед последней разборкой к нам присоединяется Кирилл.
- Не спится,- объясняет он мне.
Смотрит на разложенные на столе запчасти и усмехается.
- Прямо как в учебке. Ты молодец, Вик. Грузинам кто-то доложил о тебе, сейчас они проверяют каждую машину «анти-бомбой». Сможешь обойти?
Хмыкаю в ответ. Раз плюнуть, если постараться.
Я плюю и стараюсь. Для того, чтобы через неделю пить шампанское в ресторане за победу Гроба в уличной войне. Михо похоронили со всеми почестями, ошметки грузин убрались к себе на Родину. А город достался нам.
Кирилл хлопает меня по плечу:
- Веселись, Кирсанов. Мы победили.
Набираюсь решительности и спрашиваю его:
- Кирюха, что будет со мной? Я уже вам не нужен.
Он кажется удивленным настолько, что даже поперхнулся шампанским.
- Вик, ты чего? Думаешь, это окончательная победа? Как бы не так. Всегда найдется кто-то, кто захочет взять власть в свои руки. Мы без тебя никуда.
Его окликают и он отходит от меня.
- Не волнуйтесь, Виктор Сергеевич,- Гроб говорит спокойно из-за спины,- работа вам найдется всегда.

Мы, как трепетные птицы.
- Вик,- Кирилл окликает меня из джипа.
Прошел почти год, как я работаю с ним. Почти год, как у меня новое лицо и жизнь. Я оправдал сам для себя все, что делал этот год. Человек – мерзкое существо.
Подхожу к машине, стоящей у тротуара. Кирилл весел и слегка пьян.
- Пошли со мной,- предлагает мне.- Нам вчера двух цыпочек подогнали. Белорусочки, беленькие, хорошенькие.
То время, когда женщины пугались, глядя на меня, прошло. Сейчас не боятся. А если денег дать больше, так даже в любви признаются.
- Не хочу,- отказываюсь я.- «Пикник» приезжает. Я билеты на концерт взял.
Кирилл фыркает. Он не понимает моего увлечения, а я не собираюсь ему объяснять, почему не могу перестать слушать эту музыку.
- Дался тебе этот еврей крашенный.
Машет рукой в окно и отъезжает. Не знаю, я перестал ему доверять. Вроде и причин для этого нет, кроме пистолета и ножа. Но...сложно объяснить. Как будто что-то внутри меня говорит: «Не верь».

Я сижу в четвертом ряду цирка и отчаянно хлопаю в ладоши после каждой песни. Скашиваю глаза и вижу рядом хрупкую черноволосую девушку в очках. Я заметил ее сразу, едва она села. Пробралась мимо меня и наступила мне на ногу.
- Ой, простите,- пробормотала извинение и уселась на свое место.
Все первое отделение стараюсь не глазеть на нее, но не всегда получается. К счастью, она слишком увлечена тем, что происходит на сцене. Подалась вперед всем телом и не отводит от солиста обожающего взгляда. Поэтому я могу рассмотреть даже родинку над правой губой.
Она переводит на меня взгляд, а в глазах блестят две совершенно очаровательные слезинки.
- Это прекрасно, правда?- спрашивает меня голосом, полным восхищения.
Музыканты отправились на перерыв и мы тоже можем поговорить.
- Правда,- соглашаюсь я искренне.
- Ах, я восхищаюсь их творчеством.
Девушка складывает ладошки и напевает:
- Это я незаметно крадусь
В час, когда ты уходишь ко сну.
Твое сердце должно быть моим.
Твое сердце вернет мне весну.
За этот год я научился делать комплименты.
- Вы неплохо поете,- говорю я, и это правда.
- Ну, что вы...
Господи, она в самом деле краснеет.То есть, по-настоящему. Это так непривычно, что я решаюсь пригласить ее в буфет.
- Вы позволите угостить вас шампанским?
Я окончательно смелею. Эта девушка похожа на принцессу. И к тому же так мило краснеет.
- Я не знаю,- она смущается еще больше и щеки приобретают пунцовый оттенок.
- Не волнуйтесь,- успокаиваю я ее.- Несмотря на свой странный вид, я вполне приличный молодой человек.
Пересаженная кожа прижилась неплохо, но разница в цвете осталась. Поэтому, лицо у меня выглядит... непривычно на первый взгляд. Хотя и не пугающе, как раньше.
- Странный вид? Но, я совсем не то имела в виду.
Вдобавок, принцесса абсолютно не умеет врать. Чуть задумывается и решительно встряхивает головой.
- Пойдемте,- соглашается она.- Только обещайте, что не опоздаем на второе отделение.
- Ни в коем случае,- клятвенно заверяю ее.
Уже за столиком, покрытым цветастой клеенкой, потягиваем сладкое шампанское. Девушка держит бокал двумя руками и морщится от газов. Она явно витает где-то в облаках и я решаю напомнить о себе:
- Меня зовут Виктор.
Она отставляет бокал, поправляет челку и серьезно произносит:
- Алена.
- Какое прекрасное имя.
И опять я вижу, как она смущается. Интересно, откуда в городе бандитов и проституток взялось это очаровательное создание? Нет, наверное, есть улицы, по которым ходят приличные девушки – студентки. Которые не подрабатывают ночами в чужих постелях. Вот только я, видимо, хожу по другим улицам.
За последний год череда украинок, русских и молдаванок слилась в один поток. Сначала я честно пытался запомнить хотя бы их имена, но потом плюнул.
- Будешь Катей,- предупреждал каждую новую знакомую.
Они все соглашались очень быстро. Катей, так Катей.
Запомнил только одну. В тот вечер справляли день рождения Кирилла в ресторане «Джонка». Она сидела рядом со мной и смотрела на меня кошачьими глазами. Звали ее Натали. Именно так.
Утром она ушла, не оставив телефона. Через месяц я спросил Кирилла про нее, на что он ответил:
- Натали? В Эмираты подалась. Говорит, у арабов денег больше.
Ну, вот и все. Очередная Катя, как бы ее ни звали.
Но сейчас напротив сидит совершенно расчудесное чудо. И я знаю, что она думает не обо мне. Не о моем кошельке, или машине. Она думает о певце на эстраде, который готовится ко второму отделению.
- Ой, Виктор,- отвлекает она меня,- второй звонок прозвенел. Пойдемте скорее.
Хватает меня за руку тонкими пальцами, и меня словно ударяет током.
«Ты что, взрывник,- удивляюсь про себя,- влюбился в очередной раз?»
А девушка тащит меня ко входу в зал и я послушно иду за ней, как привязанный.

Все второе отделение я пялюсь на нее совершенно неприлично. Ничего не могу с собой поделать. Взгляд так и возвращается к тонкому профилю соседки.
- Замечательно, правда?- обращается ко мне после очередной песни.
Она даже не замечает, что я просто не свожу с нее глаз. То ли наивна, то ли, наоборот, слишком опытна.
Певец уже прощается с залом, а она все смотрит на сцену.
- Я так люблю его творчество,- признается, глядя вперед.- Он такой... необычный. Мне кажется, что у него есть ответы на все вопросы. Вам тоже нравится, Виктор?
- Очень,- отвечаю я,- они мне давно понравились. Просто смертельно.
В гардеробе помогаю ей накинуть легкую курточку и кладу руки на плечи. Говорю, как можно более ранодушно:
- Алена, мы с вами пили шампанское и пели песни. Давайте уже пойдем до конца.
Нет, мне определенно нравится вгонять ее в краску. Это совершенно убойное зрелище. Чувствую, как под моими ладонями напряглись острые плечики. А за стеклами очков расширились карие глаза.
- Разрешите проводить вас до дома?- сжаливаюсь над ней.
Тонкие косточки расслабляются и девушка коротко кивает.
- Только я живу в общежитии,- сообщает она мне.- Учусь на английском факультете.
Я этому абсолютно не удивлен. Где же еще могут жить приличные студентки?
«Откуда же ты взялась такая?»
Но оказывается, что произношу эту фразу вслух. Потому что Алена вскидывает голову и охотно сообщает:
- От тетки из Ростова. Родители погибли, когда я была маленькая. Вот она меня и вырастила.
Теплый майский вечер просто рвет душу на части. Девушка цепко держится за мой локоть. Фонари заглядывают нам в лица, а Алена все рассказывает о себе:
- А сейчас тетя старенькая стала. Почти глухая. Так жаль ее. Все никак не могу вырваться проведать. Вот, после сессии собралась.
Накрываю ее руку своей ладонью и она смотрит на два оставшихся пальца.
- Авария?- спрашивает меня.
- Да,- соглашаюсь я.
Не стоит этой девочке ничего знать.
- А помните вот это?
Она опять напевает. Я только киваю в ответ.
- А вот это?
За время пути я выслушиваю почти весь концерт «Пикника». Почти ничего не говорю сам, просто наслаждаюсь ее голосом.
Она неожиданно останавливается и говорит совершенно серьезно:
- Виктор, не подумайте, что я влюбленная дурочка. Мне просто нравится его музыка.
- Конечно,- успокаиваю я.
А сам хочу просто идти в бесконечность, держа девушку за руку. Чтобы не кончались вечер и дорога.
- Пришли,- сообщает Алена.- Вот моя общага. Было очень приятно познакомиться.
Обвожу взглядом обшарпанные серые стены.
- Я увижу вас еще?- спрашиваю девушку.- Или придется ждать следующего концерта?
Она потешно прыскает в кулачок.
- Только сюда не приходите,- предупреждает меня.- У нас такая комендантша строгая. Вмиг вылечу. Приходите завтра в институт. Занятия заканчиваются в 16.00.
- Приду в пол-четвертого,- обещаю я.
Алена забегает в общежитие, а я провожаю взглядом ее хрупкую фигурку. Я знаю, что обязательно приду завтра в институт. И послезавтра приду. И через три дня тоже.

Они не чувствуют команду «Стоп».
- Вик, зайди,- Кирилл окликает меня от порога переговорной комнаты.
Недовольно морщусь, потому что спешу к Алене. Если меня задержат, то даже не смогу предупредить ее. А я не хочу, чтобы она волновалась.
Эта девушка входит в мою жизнь все плотнее. За две недели, что мы знакомы, я вижу ее почти каждый день. И мне все мало.
Но зайти приходится. Гроб сидит в любимом кожаном кресле, а позади него стоит мой друг. Глеб обращается ко мне первый.
- Виктор Сергеевич, у меня к вам просьба.
Честно говоря, я удивлен. Приказания он обычно отдавал через Кирилла, а тут сам... да еще и просьба.
- Слушаю вас, Глеб Александрович.
Мне не слишком нравится то, что он говорит. Потому что придется уехать от Алены. Его родной брат по кличке Крест держит уральский город. А в последнее время все чаще жалуется на засилье казанской братвы в регионе. Татары оличаются звериным нравом и фанатизмом.
Ну, мне об этом можно не рассказывать, сам в курсе. Крест потерял уже нескольких опытных бойцов и боится сдать позиции окончательно.
- Попрошу вас, Виктор Сергеевич, съездить в командировку. Проведете там несколько занятий по своей специальности.
Делаю последнюю попытку отказаться:
- Я не против. Но вы могли бы послать и Пулеметчика. Он почти вышел на мой уровень.
Гроб хмурит брови:
- Крест просил прислать именно вас. Считайте это моей личной просьбой.

Пожимаю плечами. Командировка, так командировка.
- Вот билеты на самолет.
Кирилл отдает мне в руки картонный прямоугольник билета. Они даже не рассматривали вариант моего отказа.
- Рейс через три часа,- говорит он.- Времени тебе только собраться.
Почему-то возникает стойкое ощущение, что меня пытаются спровадить. И как можно быстрее. Я смотрю на Кирилла несколько секунд, но ничего не могу прочитать на его лице.

Не успеваю предупредить Алену о своем отъезде, поэтому звоню ей уже из уральской гостиницы.
- Аленка, прости меня,- говорю я быстро,- срочная командировка. Буду через неделю.
Ее ответ вызывает у меня удивление.
- Я знаю, Витя. Ко мне приходил твой друг – Кирилл – и предупредил о твоем отъезде.
Меня словно обливают из холодного душа. Какого черта Кирюха приходил к МОЕЙ девушке? Как он про нее узнал? И что вообще происходит?
- О чем вы с ним говорили?- спрашиваю как бы невзначай.
- О моей семье,- тут же отвечает Алена.
И мне становится еще интереснее. Причем здесь ее семья? Что может быть занимательного в старой почти глухой тетке? Следующие слова Алены заставляют задуматься еще больше:
- Все время расспрашивал о моем отце. Но я его почти не помню. Я сказала что-то не то?
Она волнуется. По моему молчанию понимает, что где-то допустила ошибку. Стараюсь ее успокоить:
- Нет, все хорошо. Кирилл – мой товарищ по армии. Ты только никуда с ним не ходи, а то буду ревновать.
Болтаем о пустяках, смеемся в трубку. Я повторяю, что приеду через неделю и прекращаю разговор.
Мне нужно еще несколько дней, чтобы закончить задание, данное Гробом. Парочка крепких уральских ребят стали моим основным костяком. Казанцы уже почувствовали на своей шкуре «мастер-класс» и сейчас лихорадочно обдумывают дальнейшие варианты. Крест уверенно укрепляет пошатнувшийся авторитет.
А я лежу в гостинице и задумчиво гляжу в потолок. У меня куча вопросов, на которые есть только один ответ: «Не знаю».
Зачем Кирилл приходил к Алене?
Почему он расспрашивал ее об отце?
Зачем меня отослали из города? А меня именно отослали.
Что будет дальше?
Вскакиваю с постели и подхожу к окну. Продолжаю размышлять и все больше прихожу к неутешительным выводам.
Либо Кирилл следит за всеми членами группировки, либо следит только за мной. Если первое, то это оправданно: он все-таки начальник службы безопасности. А если следят за мной... эо значит, что мне не доверяют.
Логично. Я бы на месте Кирилла сам себе тоже не доверял. Но и хорошего мало: едва исчезнет во мне необходимость, меня пустят в расход без сомнений.
Сдавать в милицию меня уже не будут. Уверен. Я слишком глубоко влез в их нутро. И пусть наши доблестные менты продажны сплошь и рядом. Однако пара-тройка честных офицеров найдется и среди них.
С таким раскладом у меня только одна дорога – на тот свет. И если год назад я был бы этому рад, то сейчас уже не хочу.
Скорее бы закончить дело и рвануть домой. От неизвестности и невозможности что-либо сделать болит голова.
Последнее занятие провожу как в тумане. Пытаюсь отказаться от ресторана вечером, но извечный русский вопрос : «Ты меня уважаешь?» заставляет остаться.
Крестовская братва гуляет с размахом, а я пялюсь взглядом в стол. Кто-то подходит и кладет мне руку на плечо. Оборачиваюсь и вижу пьяного в дым крестовца. Он пытается обняться со мной, потому что служил в Чечне. Называет меня «братишкой» и рвется выпить «за упокой». А мне смертельно тошно от запаха перегара и шума вокруг.
Крест обещает выполнить любую просьбу за то, что я помог ему с казанцами. И это уже интересно. Мне может понадобиться любая поддержка. Как-то на душе… неспокойно. Хорошо, что утром самолет домой.
 
Аккуратная, как с рекламы авиакомпании, стюардесса спрашивает меня, едва улыбаясь:
 - Что будете пить?
- Воду,- отвечаю я.
- Еще что-нибудь?
Отказываюсь, только воды прошу побольше. Привычка пить много появилась после пустыни. Однажды на боевом выезде не пили четыре дня. Жара была просто адская. Стволы автоматов обжигали руки, одежда стояла колом от пота. Глаза воспалились от соли и песка.
С тех пор ненавижу лето. Что делать, когда мешает даже собственная кожа?
Дорвались до мутного озерца и бросились в него, не раздеваясь. Сержант голос сорвал, пока до нас дозвался, а мы уже просто с ума сходили. Набирали во фляги грязную воду и радовались, как дети. И повезло же нам, дуракам, что ничего не подхватили. Потому что минут через тридцать мы увидели, как в то озеро нагло ссыт чей-то тощий ишак.
Мы с Кирюхой посмотрели друг на друга и расхохотались.
 
***
Я вижу ее сразу, едва выхожу из терминала аэропорта. Она стоит на ветру, прижимая одной рукой к груди букет желтых роз, а во второй держит торт. Поднявшийся ветер играется с ее короткими каштановыми волосами и за стеклами очков щурятся глаза.
Подбегаю и сгребаю в охапку всю. Зарываюсь носом в волосы и вдыхаю любимый запах.
- Привет,- говорю я.- Скучала?
Алена отставляет руку с коробкой торта в сторону и смотрит на меня долгим взглядом.
- Скучала,- отвечает серьезно.- А пойдем к тебе чай пить.
Я никогда не приглашал ее домой. Не знаю, почему. Чего-то стыдился. И сейчас растерялся.
- Я торт купила,- сообщает она.
Не иначе, как ей тоже сообщили, что я люблю сладкое. И все-таки… и все-таки…
- Пойдем,- решаюсь окончательно, и мы идем ловить такси.
Оно высаживает нас возле дома уже в темноте. Приветливо мигает зеленым глазком и, тарахтя мотором, газует с места.
- У меня не убрано,- предупреждаю в прихожей.- Пришлось срочно уехать.
- Неправда,- возражает Алена.- У тебя очень мило.
Понимаю, что это обычная дань вежливости, но все равно улыбаюсь. А может, это от радости. От ощущения счастья и спокойствия, которое волнами исходит от этой девушки. От одного ее присутствия рядом. Ловлю себя на мысли, что готов свернуть горы за одну ее улыбку. И… вспоминаю кто я, где я и чем занимаюсь.
Я – бандит. Бандит и убийца. Я – преступник. На мне уже висит четыре прямых трупа. Не считая взорванных мной машин.
От этой мысли хочется грохнуть кулаком по столу и послать всех к черту. Схватить принцессу в охапку и сбежать на край света. Чтобы ни Гроб, ни Кирюха не смогли до нас добраться.
Пытаюсь успокоить себя, но получается плохо. Потому что Алена смотрит на меня с беспокойством.
- С тобой все в порядке?- спрашивает меня.
- В полном,- отвечаю с улыбкой.
А потом мы пьем чай на кухне. Она обжигается и смешно дует в чашку. Уголки ее губ измазаны зеленым кремом от торта, а в стеклах очков отражаюсь я.
До звона в ушах хочется женского тепла. Дружеского участия и обволакивающей материнской ласки. Сколько прошло их через мою постель за этот год и не упомнишь. Обворожительно красивых и старательно ласковых. Внимательно нежных и отменно умелых. А вот теплой не было ни одной.
Смелею окончательно, почти срываясь с резьбы. Она не сопротивляется, когда я расстегиваю ей блузку. Не боится, когда покрываю поцелуями тонкие ключицы и спускаю бретельки лифчика. Не говорит: «Нет», когда подхватываю ее на руки и несу в комнату на диван. Она только тихо вскрикивает, когда я с трудом вхожу в нее.
От неожиданности я даже останавливаюсь. Пристально смотрю ей в лицо. Она закусила нижнюю губу и вцепилась пальцами в мои плечи. Почти до боли. И тянет на себя, зовет продолжать.

- Алена,- спрашиваю после,- извини за дурацкий вопрос, но... сколько тебе лет?
- Девятнадцать,- отвечает просто.
- И ты никогда... ни с кем? Прости, у меня ни разу не было девственниц. Я даже как-то растерялся.
Принцесса садится ко мне спиной, подтягивает к груди острые коленки:
- Витя,- говорит, будто извиняется,- ты не подумай... Я не дурочка какая-нибудь. Просто не хотелось с кем попало.
Наверное, я должен чувствовать себя польщеным. Но мне почему-то хреново. Не покидает ощущение тревоги. Какое-то смутное ожидание беды, как собирающиеся над головой тучи.
- Ты расстроился? Наверное, я должна была предупредить. Извини меня.
Она смотрит на меня карими глазами, в уголках которых уже зреют слезы. Эх ты, Кирсанов, даже девушку невинности не можешь лишить по-человечески.
- Ну, что ты? Мне очень приятно, что ты не считаешь меня «кем попало». Иди сюда.
Привлекаю ее к себе и она сворачивается рядом клубочком, доверчиво уткнувшись носом подмышку.

Нас будит телефонный звонок. Он врывается в сон, как набат. Подскакиваю с постели и хватаю трубку. Подмигиваю Алене, которая близоруко щурится от света.
- С приездом, Вик,- говорит Кирилл,- Гроб ждет тебя через час. Не опаздывай.
- Кирюха...,- начинаю я, но он перебивает.
- Я отвечу на все твои вопросы. Приезжай.
Алена вопросительно смотрит на меня. Подхожу к дивану и сажусь на край. Беру в ладони ее лицо. Глаза без стекол очков кажутся наивными.
- Мне надо уходить, родная. Вызывают по работе.
Она кивает с пониманием, встает и начинает собираться.
- Это был Кирилл?- спрашивает, натягивая трусики.
Не дождавшись ответа, продолжает:
- Очень приличный молодой человек. Это он сказал, что у тебя нет глаза. А я даже не заметила. Почему ты молчал?
Она стоит спиной ко мне и пытается застегнуть лифчик на спине. Получается плохо, я встаю и помогаю с застежкой. Не могу удержаться и прикасаюсь губами к шелковистой коже плеч.
- Не хотел пугать.
А на самом деле вру. Просто боялся. Боялся того, что это спугнет ее. Мало, что у меня нет пальцев, так еще и глаз стеклянный. А еще думаю, что Кирюха – гад.
Провожаю Алену до остановки автобуса. Беру твердое обещание увидеться вечером и ловлю машину до особняка Гроба.

Кирилл ждет меня на пороге переговорной комнаты.
- Заходи,- кивает внутрь.
Гроб сидит в своем кресле, сложив ручки на животе. Неизменный серый костюм и блестящая лысина. Обязательная полуулыбка доброго дядюшки и хитрые глаза.
Прохожу в комнату и Кирилл закрывает за мной дверь. Оборачиваюсь к нему и вижу, как он поднимает ладони в успокаивающем жесте.
- Я знаю все, что ты хочешь спросить,- опережает он мой вопрос.- Но пойми нас правильно. Я обязан знать все связи своих людей.
- Ты что,- насмешливо спрашиваю его,- «жучка» мне в постель подложил?
- Не утрируй,- парирует Кирилл,- просто пойми. А если бы эта мамзелька была из органов?
Я начинаю закипать. Пока еще не слишком, но уже ощутимо. При этом понимаю, что Кирюха прав. Мы здесь не в куклы играемся и каждый новый человек проверяется от и до.
- Какие органы?- не сдаюсь я.- Ты же ее видел. Какие там могут быть органы?
- Те самые,- отвечает он,- внутренние. Вик, ты иногда, как дите. Думаешь, менты при желании не могли бы найти для тебя девочку-ромашку? Да эти кровососы все могут, если захотят.
И опять он прав, хотя мне и не хочется это признавать. Черт знает почему, но меня тревожит его интерес к Алене.
- Хорошо,- соглашаюсь я,- и что выяснили твои орлы?
- Ничего существенного,- успокаивает он меня,- девочка – сиротка. Живет с теткой в Ростове. Правда, с папой какие-то непонятки... Но мы это сейчас пробиваем по ростовским каналам.
Наверное, мне стоит даже сказать ему «Спасибо» за то, что занялся этим лично. Представляю, если бы он натравил на девушку своих ПТУ-шников. Могла бы и заикой остаться.
- Для меня работа есть?- спрашиваю Гроба.
Он отрицательно машет головой и улыбается еще шире.
- Отдыхайте, Виктор Сергеевич. Мы решили дать вам неделю отпуска в благодарность за Урал.
Не верю своим ушам. Перевожу взгляд с Гроба на Кирилла и обратно. Кирюха подмигивает мне и подтверждает слова хозяина:
- Да-да, отдыхай.
Вылетаю из кабинета, пока не передумали и мчусь к выходу.
- Вик,- слышу крик Пулеметчика,- ты с подводными минами дело имел?
Машу рукой «Отстань» и выбегаю за дверь. Еще не знаю, что делать, но уже радуюсь в предвкушении. Схватить бы принцессу на руки и рвануть на Рижское взморье. Стоять там на побережье и целоваться, слушая чаек. Или на Кипр, но там слишком много наших. Или с палаткой на пляж. Гладить тонкое тело под молчаливыми ободряющими звездами. Или просто запереться дома, отключить телефон и смотреть сериалы про ментов.
- Алена,- почти ору в трубку телефона,- мне отпуск дали. Приезжай на неделю. Что? Из общаги выгонят? Да шут с ней, с общагой. Приезжай с вещами. Насовсем. Не готова пока? Тогда приезжай хотя бы на два дня.
Кладу трубку на рычаг и говорю уже молчащему телефону:
- Пожалуйста. Приезжай.

За невинно убиенных.

 Мы запираемся дома на все выходные и смотрим дурацкие сериалы про ментов. Пьем чай, кофе и шампанское. Говорим обо всем и ни о чем. До полудня не встаем с постели, и я по утрам слушаю ее ровное дыхание рядом.
Она не вздрагивает, когда я впервые достаю при ней глаз. Проводит пальцами по обожженной стороне лица и слегка хмурится.
- Это память об Афганистане,- наконец, признаюсь ей.
- Я так и поняла,- отвечает Алена.- Правда, думала, что ты был в Чечне.
В понедельник утром она собирается в институт. Причесывается перед зеркалом и улыбается мне в отражение. Обувает туфли и щелкает замком сумочки. Тянется вверх и касается губами небритой щеки:
- Мне пора на занятия. Позавтракаю в буфете.
Открываю дверь и спрашиваю:
- Встретимся вечером?
Улыбается, быстро кивает и сбегает по лестнице. Уходит, сложив в свою сумочку мое сердце.
Глядя ей вслед, я понимаю, что влюбился навсегда и бесповоротно. Вслед за радостью от выходных закрадывается опасение за будущее. Моя жизнь может оборваться в любую минуту. Либо от выстрела в спину, либо в тюрьме. Имею ли я право на Алену?
Знаю, что не имею. И зря Джафар называл меня сильным. Я слаб. Потому что отказаться от нее у меня не хватает сил.

Лежу на разобранной постели и пускаю в потолок клубы дыма. Я все понимаю, не дурак. У меня нет будущего, оно оплачено Гробом. У меня только настоящее, и чем закончится очередной день, я не знаю.
Черт! Вскакиваю с постели и подхожу к окну. Уговариваю сам себя, что должен… Черт меня побери, должен оставить эту девочку в покое. Она рождена для другого. Не для меня.
Разрываюсь между желанием выпить кофе и лечь спать. Выбираю второе и падаю головой на подушки.
***
- Кирсанов,- говорит сержант,- марш за Бекметовым. Полосатые кого-то притащили.
Мы на боевом выезде уже третий день. А полосатые – это десантура. Они лазают по горам, как обезьяны и гасят всех местных.
Я подхватываю автомат и отправляюсь за бурятом. Наверное, полосатые притащили очередного пленного, которого надо кормить. А нам самим иногда жрать нечего.
Но среди братков – ВДВ-шников сидит мальчонка – призывник. Они нашли его рядом с кишлаком у подножия горы. Он прятался среди камней и трясся, как осиновый лист. Он дрожал ВЕСЬ. Голова, руки, колени. Десантник протягивает ему кружку с водой, а он не может ее даже взять. Ему придерживают голову, но об алюминиевый край мелкой дробью стучат зубы.
- Случайно нашли,- поясняет ВДВ-шник,- не можем выяснить, что случилось.
- Эй, браток,- обращается он к солдатику,- что с тобой произошло?
Мальчишка переводит на него пустой взгляд.
- Д-д-ухи,- говорит еле слышно.
Мы переглядываемся. Ну, духи. И что?
- Это понятно,- успокаивает его десантник,- а дальше-то что?
Бедняга наконец-то выпивает воду. Отирает губы тыльной стороной ладони и рассказывает.
Под конец рассказа Тимур опускается прямо на землю и опирается на ствол автомата. Я остаюсь стоять, но только потому, что колени не сгибаются.
Их отделение было на выезде с обратной стороны гор. Подняться вверх на БТР-ах они не смогли и двое – он и сержант – отправились на разведку. На засаду духов нарвались внезапно. Афганские карабины защелкали выстрелами со всех сторон сразу, едва они поднялись из-за утеса. Мальчишка держался позади, и это спасло ему жизнь. В неярком свете луны его просто не заметили. Сержант толкнул пацана за камень и поднял руки. Сдавшись в плен добровольно, он спас молодому жизнь.
А потом этот мальчишка наблюдал кинжальный танец. Пляску смерти в исполнении веселящихся душманов. Сержант умирал долго, поливая кровью неприветливые афганские горы.
Когда духи ушли, парень спустился вниз и затаился. Он даже не догадался вернуться в свое отделение. Он просто лежал на земле и дрожал. Пока его не нашли полосатые.

***

Просыпаюсь и бросаю взгляд на часы. Подскакиваю, как пружина, когда понимаю, что крепко опаздываю на свидание.
Путаясь в штанинах джинсов, выбираю, что делать первым: побриться, или кофе попить.
Выбираю бритье и улыбаюсь воспоминанию. Я тогда, как зеленый сопляк, побрился на спор десантным ножом. Подсунули самый тупой (где только нашли?). К вечеру, мучаясь раздражением на харе, я решил, что лучше бы меня убили утром.
На кофе времени не хватает, и я выскакиваю из дома, заправляя рубашку уже в подъезде. Машины, как назло, не останавливаются. Обзываю себя последними словами и бегу к автобусу.
Первое, что я вижу, выйдя из автобуса – Кирюхин джип, припаркованный у обочины. Через дорогу, на террасе летнего кафе, за столиком сидит Аленка. Она смеется, когда Кирилл наклоняется и что-то говорит ей на ухо.
Ревность стегает по сердцу крапивой.
«Слишком часто, друг, мы стали с тобой встречаться»,- думаю я.
Некоторое время смотрю на эту парочку, стараюсь взять себя в руки. Кирилл все что-то рассказывает, а Алена улыбается хорошо и открыто. Ни дать, ни взять – старые друзья.
Он машет официанту рукой, что-то заказывает и опять склоняется к темной челке. Им подносят два бокала с вином. Алена берет свой, делает глоток и опять улыбается очередной шутке Кирилла.
Я не выдерживаю и пересекаю дорогу.
- О, Вик,- широко улыбается Кирилл.- Не сердись. Ехал мимо, увидел знакомую. Сидит одна, скучает. Вот я и решил развлечь даму. Вдруг вы поругались, мало ли.
Алена поднимается из-за столика, но я мягко усаживаю ее обратно.
- Ты невероятно внимателен,- едко говорю Кириллу.
Мы стоим за ее спиной и смотрим друг на друга, как два петуха. Он не перестает улыбаться, но голубые глаза холодны.
- Отойдем,- наконец, говорит он мне.
Садимся в джип, Кирилл открывает окно. Закуривает сам, предлагает мне. Отказываюсь, и он пожимает плечами.
- Тут такое дело…,- тщательно смущаясь, Кирилл начинает разговор.- Тебе придется расстаться с Аленой.
Поднимаю брови и смотрю на его профиль в надежде, что он объяснит свою странную фразу. Но мой боевой товарищ молчит и пускает дым в открытое окно.
- Почему?- я стараюсь говорить спокойно.
- Потому что я так сказал,- отрезает он.
Поворачивает лицо ко мне и уже не улыбается. Смотрит, не отводя холодного взгляда. Я наливаюсь злостью. Пытаясь успокоиться, сжимаю и разжимаю кулаки.
- Объясни, пожалуйста,- говорю сквозь зубы.
- Помнишь, я говорил, что мы пробиваем Алену по ростовским каналам?
Дождавшись моего согласия, рассказывает дальше:
- Ее родители погибли в середине восьмидесятых. Девчонка была совсем крошкой и почти не запомнила их. Но папа ее – известная личность. Журналист местной криминальной газеты. А еще у нее есть дядя по отцу – волгоградский прокурор. Не шишка, но и не из последних.
Я не понимаю, к чему он клонит.
- Ну и что?- спрашиваю его.- Где мы, а где Волгоград.
Кирилл вздыхает и смотрит на меня, как на дебила.
- По делу о гибели отца Алены было возбуждено следствие. Потом закрыли за недостаточностью улик. Но ходили упорные слухи, что дядя за что-то отомстил брату. Возможно, журналист имел какой-то компромат на родственника.
Все равно не понимаю.
- А Алена здесь при чем?
- Вик,- говорит он мягко,- не хочу тебе напоминать, но… начальником службы безопасности являюсь пока я. И если я говорю, что ты должен расстаться с племянницей прокурора, значит, ты должен это сделать. Ты дал согласие на работу и должен понимать, что это – организация с пожизненным наймом.
Мне напомнили о своем месте. Сиди, Кирсанов, и не высовывайся. Тебя позовут, когда понадобишься. Бешенство поднимается снизу и заполняет голову до отказа. Мне плевать, какие у них планы на меня. Не хочу жить по их условиям.
- А если я откажусь?- спрашиваю Кирилла.
- Я так и знал,- отзывается он.- Сколько тебя помню, всегда был упертым, как ишак. Не хочу тебя пугать, просто расскажу одну историю. Помнишь Натали с кошачьими глазами?
Вспоминаю ту девушку, которую потом еще хотел найти. Кирюха удовлетворенно кивает, видя, что я вспомнил.
- А помнишь,- продолжает он,- я говорил тебе, что она уехала в Эмираты?
И это тоже вспоминаю. Я тогда подумал, что шлюхи, грязнее еще не видел.
- Я тебе соврал,- говорит он и смотрит на меня детским взглядом.- Она не уехала. Мы продали ее в публичный дом за очень большие деньги. Хотела она к арабам, к арабам и попала.
Пытаюсь уложить в голове сказанное. Сложить два и два и понять, какое отношение эта история имеет ко мне и Алене. Сумма полученных числе мне не нравится.
- Вы рискнете продать племянницу прокурора?
Кирилл заразительно смеется, откидывается затылком на спинку сидения.
- Вик, ты как ребенок, честное слово. Да в России ежегодно пропадает почти десяток тысяч молодых женщин. Думаешь, их кто-нибудь ищет? Кого сейчас интересуют какие-то бабы?
Не знаю, что сказать. Когда Кирилл перестал быть другом, мне уже не важно. Но от цинизма, плещущего в голубых глазах, становится не по себе. Все, что он говорит дальше, падает мне в голову бетонными блоками.
- Это только один из сценариев. Можешь пойти в ментуру и нажаловаться на меня.
Да, могу. Только какой в этом смысл? Слова к делу не пришьешь, а от всего остального он отмажется с легкостью.
- Можешь написать явку с повинной,- весело продолжает Кирилл.- Менты обрадуются. Целых четыре висяка одним махом закроют. Через пару недель прислушаются к тебе. Может быть. Только запомни… караваны из России уходят каждый день.
Пялюсь взглядом в приборную панель и внимательно слушаю дальше. Мне надо запомнить все, что он говорит. Каждое его гребаное слово. Каждый жест и улыбку. Запомнить, отлить в граните и оставить внутри себя куском ненависти. Для того, чтобы потом не мучиться.
- Еще можно сделать из нее Катю,- он явно наслаждается.- Для этого у нас есть несколько крепких жеребцов. А если ты надеешься на ее дядю, то просто знай. У прокурора рыльце давно в пушку. Он развалил дело наркоторговца за огромную взятку. А брат это узнал. Собрал компромат, пришел на работу и потребовал от дяди сдаться. За что и поплатился жизнями. Своей и жены. Менты бумаги в свое время не нашли, но это не значит, что их нет. Они у меня в сейфе. На случай, если дядя вздумает рыпнуться.
Подстраховались, гады, со всех сторон. А чему удивляться? Кирилл был хорошим солдатом, сейчас стал хорошим безопасником.
- Да не переживай,- успокаивает он меня.- Все бабы одинаковые. Даже если учатся на английских факультетах. У всех вдоль, а не поперек. Иди, попрощайся. Мой подарок тебе.
- Скажи,- задаю ему последний вопрос,- ты сволочью уже на гражданке стал? Или это после того случая? С афганкой?
Он улыбается. Из голубых глаз уходит цинизм и приходит тьма.
- Я твой брат, Вик,- отвечает он,- и делаю только то, что будет лучше для тебя.
Хлопаю дверцей машины и провожаю глазами блестящий черный капот. Разворачиваюсь и вижу, что Алена машет мне рукой из-за столика.

Я подхожу к ней. Смотрю в ставшее родным лицо и не знаю, как начать разговор. Что сказать этой девочке, чтобы она поняла меня? Не задавала глупых вопросов и сделала все, что я хочу ей сказать.
Решение, что мне делать дальше, оформилось в голове, пока я шел через дорогу. И сейчас все зависит от Алены.
- О чем вы говорили с Кириллом? – спрашиваю после поцелуя.
- О моем отце и дяде,- отвечает Алена.- И это очень странно. Потому что папу я не помню, а дядя никогда не приезжал. Правда, тетя говорила, что он регулярно присылает ей деньги для меня.
Конечно. Кирилл выведывал у нее все, что ей известно.
Честно говоря, начинаю сомневаться в том, что смерть Кати была случайной. Им надо было вытянуть меня наружу. Сделать так, чтобы я слетел с катушек и начал войну. Им нужна была пуповина, которой меня привяжут накрепко. А для этого Катя мертвая была, как нельзя, кстати. Не тогда, так когда-нибудь, но она должна была умереть. Ведь… «караваны из России уходят каждый день».
Сейчас им чем-то мешает Алена. И я даже догадываюсь, чем. Она другая. Не из их проклятого грязного мира. Она из другой Вселенной, куда может забрать меня. А это их не устраивает.
- Алена,- перебиваю ее.- Выслушай меня, девочка. Выслушай очень внимательно и не задавай вопросов.
Она внимательно смотрит на меня и серьезно отвечает:
- Слушаю.
Беру ее ладони в руки и говорю быстро, чтобы она не успела вставить ни слова.
- Тебе надо уехать домой. Срочно. Не спрашивай, зачем. Просто уезжай. Как только приедешь, ты должна позвонить дяде. Можешь ничего ему не говорить, просто поздоровайся и скажи, что ты в Ростове. Он должен знать, что ты дома. Я приеду позже. Как только разберусь здесь с делами.
Ожидаю ее реакции и даже приготовился к объяснениям. Но Алена говорит только одно:
- Хорошо, Витя. Я пойду собираться.
Молодец, девочка!
- Я куплю тебе билеты на завтра,- продолжаю я.- Провожать не приду, улетай сама. Мне не звони, выйду на тебя сам.
Она уходит, махнув рукой на прощание. Смотрю вслед ее хрупкой фигурке и удерживаюсь от того, чтобы броситься за ней. Пронзительно хочется прижать к груди, покрыть поцелуями лицо и не отпускать никуда и никогда.
Но нельзя. Я должен закончить одно дело. После этого уехать в Ригу и залечь там на дно.
Алена должна вернуться домой. Ростов не подчиняется Гробу и там их возможности весьма ограничены. Не знаю, блефовал ли Кирилл, говоря о волгоградском прокуроре. Но у меня нет другого выхода, я должен обезопасить девочку и любыми путями засунуть ее под крыло дядюшке. Это моя единственная надежда.

***

Я покупаю ей билет до Ростова. Оставляю его в кассе и еду в особняк. Они ничего не должны заподозрить. Поэтому, я шучу с Пулеметчиком и рассказываю ему все, что знаю о подводных минах. Тусуюсь с охранниками, выкуриваю с ними по паре сигарет. Прохожу мимо кабинета и здороваюсь с Гробом.
Кирилл, стоящий у окна, смотрит на меня вопросительным взглядом. Но я только улыбаюсь ему и машу рукой от порога.
Через час ухожу, ловлю машину и отправляюсь в мастерскую. Когда руки заняты привычным делом, в голову не лезут дурные мысли. Последнее время дом пустует, но держат его «на всякий пожарный». Гроб подозрителен и любит быть всегда начеку.
Странно, но я никогда не видел его одного. Рядом с ним всегда находился Кирюха. Словно тень постоянно стоял у него за спиной. Какие-то интересные между ними отношения.
Алены вылетает через два дня. Я честно не хотел, но все-таки пойду ее провожать. Не буду подходить близко, просто посмотрю издалека. Увижу самолет в небе и успокоюсь, зная, что она далеко.

***

Я стою у входа в терминал аэропорта. Сквозь матовую дверь вижу Алену. Она сидит прямо на сумке и читает книжку. До отлета полчаса.
Алена поднимает голову, и я отхожу, чтобы она меня не увидела. Присаживаюсь на скамейку под раскидистым деревом и закуриваю. Бросаю взгляд на часы – через полчаса она улетит, а еще через час…
Еще через час я закончу начатое дело. Сяду на поезд до Риги и затаюсь в Латвии. Меня там ждет Маркус Шкеле. Сутулый долговязый снайпер. Мы напьемся с ним водки, и я не припомню ему то, что он воевал за чеченских боевиков.
Все деньги я перевел в доллары. Маркус обещал помочь с таможней и фальшивыми документами. Он не спрашивал меня, что случилось. Он просто сделал то, о чем я попросил. Потому что в горах под Кабулом именно моя пуля остановила душманскую руку с кинжалом над его головой.
А потом я поеду в Ростов и сделаю принцессе предложение. Выучусь на компьютерщика, и мы нарожаем троих детей.

Дверь терминала распахивается и из нее выходит Кирилл. Он крепко держит Алену за локоть и ведет к парковке. Она что-то спрашивает у него, он отвечает коротко.
Сигарета выпадает у меня изо рта. Я даже трясу головой, надеясь отогнать видение. Но они проходят мимо, не замечая меня. Я только слышу обрывок разговора.
- Он сильно ранен?- спрашивает Алена.
- Сильно,- отвечает Кирилл.
Я не успеваю выйти из ступора, как они подходят к машине. Когда я вижу, в какую машину они садятся, я вскакиваю со скамейки и бросаюсь за ними. Но… поздно. Кирилл усаживает Алену на пассажирское сидение и сам садится за руль. За руль Гробовского джипа.
Он газует с места так, что взвизгивает резина. У меня всего лишь полчаса на то, чтобы их догнать.
- Друг,- обращаюсь к первому же таксисту,- штука баксов, если догоним вон ту машину.
- Че?- лыбится он щербатой улыбкой.- Хахаль что ли жинку увел?
- Увел-увел,- подтверждаю я.
- Харю начистить,- советует мужик и садится за руль «Волги».
«Начищу, начищу»,- думаю я.
«Волжанка» трогается осторожно. Медленно выползает с парковки и двигается за джипом. Серый капот уже далеко, но виден пока хорошо.
- Поднажми, друг,- прошу я.
Он послушно выжимает сцепление и поддает газу. Расстояние между нами все равно увеличивается.
- У него движок в три раза больше моего,- спокойно объясняет таксист.- Не догоним. Номер запоминай. Помогу по базе пробить хозяина.
- Все равно езжай,- говорю, не сводя взгляда с габаритных огней впереди.
Джип останавливается на светофоре и это наш шанс. Но, куда там… Кирилл только притормаживает, сокращая расстояние, но потом рвет на красный свет. Мы петляем за ним по забитым улицам. То подъезжаем ближе, то отстаем почти совсем. Мне сегодня дьявольски не везет. Потому что время уходит безвозвратно. Секунды неумолимо превращаются в минуты. Часы тикают, отсчитывая последние мгновения.
- Черт!- от бессилия я готов завыть.
Водитель смотрит на меня в салонное зеркало. А я закусываю губы до крови и бормочу:
- Быстрее, быстрее…
- Твою мать!- кричит таксист, когда джип впереди взлетает на воздух.
Мне показалось, что оранжевый язык пламени лизнул облака. Все! Таймер сработал, заканчивая мою жизнь. Громких криков вокруг я уже не слышу. Я выхожу из машины на негнущихся ногах, хлопаю дверцей и отправляюсь в подворотню.
Не хочу видеть того, что осталось после моей работы. Дайте мне бензопилу. Я отпилю себе руки.

***

До меня доносятся звуки пожарных машин и крики зевак. Я сижу на скамейке, прикрыв голову руками. В пустых мозгах ни одной мысли. Даже прощения попросить не могу, потому что не в состоянии найти слов. У меня нет слез, которые могли бы принести облегчение. Приходится давиться тягучей слюной и задыхаться от ненависти к себе.
- Случилось что?- слышу голос и поднимаю голову.
На меня смотрит очень пожилая женщина в белоснежном платке на седых волосах.
- Случилось,- отвечаю ей тихо.
Она присаживается рядом и кладет руку мне на плечо
- Умер кто?
- Умер,- подтверждаю я ее слова.
- Жена?- от доброго голоса не становится легче. Но пусть спрашивает.
- Жена,- соглашаюсь я.- И не только.
- Неужто детки?- ахает старушка и прижимает ко рту уголок платка.
- Я умер,- отвечаю с усмешкой.- Я сам.
Встаю и отправляюсь прочь. До позднего вечера брожу по улицам. Без мыслей, без будущего, без слов. Мне совершенно плевать на то, что будет со мной. Если бы сейчас из-за угла высыпала вся гробовская братва с автоматами наперевес, я бы только распахнул им руки навстречу.
«Смерти нет»,- частенько повторял бурят Тимур.
Он был прав. Твоей смерти, действительно, нет. Есть возмездие. Кара за грехи. Ты сам не умрешь до тех пор, пока не познаешь сполна боль утраты. Счастья нет, и не будет. Для таких, как я, его не бывает. Не бывает…

Дома прохожу в комнату, не включая света. Меня встречает телефонный звонок и взволнованный голос Пулеметчика на автоответчик.
- Вик, Гроб рвет и мечет. Ошметки джипа отдали мне для анализа. Я сразу понял, что это твоя работа. Зачем ты это сделал? Ведь Кирилл был его сыном.
Ну, вот и сложился паззл. Теперь стала понятна привязанность Гроба к Кириллу и то, что тот постоянно находился рядом.
Прохожу на кухню и включаю газ. Закрываю все форточки и сажусь у окна. Щелкаю по клавише магнитофона и разговариваю с голосом, льющимся из динамиков.
- Она говорила, что у тебя есть ответы на все вопросы.
Мне отвечают:
- И познав все тайны жизни,
Ты откроешь дверь вселенной.
Вспомню я свою молитву
За невинно убиенных.
- Я понял,- говорю певцу и закрываю глаза.

Если можешь – беги, рассекая круги

Открываю глаза и обвожу взглядом унылые больничные стены.
«Б***ь,- думаю с тоской,- сколько же мне из мертвых воскресать? Даже сдохнуть по-человечески не могу».
- Очнулся?- деловито спрашивает голос слева.
Скашиваю взгляд. Гроб сидит рядом в накинутом на плечи белом халате. Отворачиваюсь к стене. Что можно ответить человеку, сына которого ты убил?
Адски болят легкие и голова. К горлу подкатывает тошнота, приходится сглатывать противный комок.
- Сосед почувствовал запах газа,- продолжает
 Гроб,- и вызвал слесаря. Я узнал об этом из новостей.
Поворачиваю голову и смотрю ему в лицо.
- Глеб Александрович…,- хочу сказать ему, что он волен поступать со мной так, как захочет.
Но он останавливает меня жестом.
- Заткнись, Вик. Это твоя военная кличка?
Ответа он не требует. Встает со стула и подходит к окну. Закладывает руки за спину, точь-в-точь, как Кирилл и переваливается с носка на каблук.
- Я знаю, что ты не хотел убивать Кирилла,- говорит, не поворачиваясь,- ты хотел убить меня. Ты знал, что в той машине в это время должен быть я. Но назначенную встречу перенесли на два часа позже, а у сына сломался джип. Он попросил мою машину.
Я молчу. Все, что он говорит – правда. Я не хотел убивать Кирилла. ПОКА не хотел. После смерти начальника безопасности начался бы местный аврал. А после смерти смотрителя – всеобщая паника и суета. Вот тогда я и рассчитывал расправиться с Кириллом. Обезглавил бы организацию и спокойно свалил в Ригу.
- Кирилл появился в моей жизни пять лет назад,- продолжает Гроб.- Я развелся с его матерью до того, как узнал, что она беременна. После развода Женя взяла девичью фамилию. Поэтому он – Вдовченко, а не Гробин. Пять лет назад она умерла от инфаркта, а Кирилл пришел ко мне. Признаюсь, я не сразу поверил в наше родство. Но проверка подтвердила.
Я лежу и молчу. Надеюсь на то, что ему надоест говорить с самим собой, и он оставит меня в покое. Уйдет и пришлет вместо себя своих палачей. Как было бы хорошо!
Но он поворачивается и скрещивает руки на груди. Впервые вижу не взгляд доброго дядюшки, а глаза матерого волка. Уже нет хитрой улыбочки, а только жесткая линия губ и глубокие морщины на лбу.
Я выдерживаю его тяжелый взгляд, не отводя своего. Он ухмыляется с одним ему понятным смыслом.
- Ну что ж, мальчик,- произносит с насмешкой.- Ты лишил меня начальника охраны. Ты убил моего сына и оставил меня беззащитным. Пришло время платить по счетам.
Вот он – момент истины, рядовой Кирсанов. В голове спокойно и как-то… ненастояще. Как будто не со мной все происходит. Я просто зритель на плохом спектакле. Даже зевнуть захотелось. Что он может мне сказать? Рассказать о том, что со мной сделают его ПТУ-шники? Так я давно готов. Сам не могу, так пусть эти подсобят мне отправиться на тот свет.
Но следующая фраза рвет шаблон в сознании.
- У меня есть для тебя предложение. И твоя будущая жизнь, и жизнь…,- странная пауза, во время которой я поднимаю голову с подушки,- Алены будут зависеть от твоего ответа.
Что?! Мне кажется, или он говорит об Алене? Может, я брежу? Может, это слуховые галлюцинации задохнувшегося мозга? Я сам… сам, б***ь, видел, как машина загорелась! Никто не мог в ней выжить. Никто! Потому что еще никто не выживал после моих мин. Если только… Был один шанс из сотни. Нет, из тысячи долбаных шансов. Но он был.
Пытаюсь встать с кровати, но Гроб укладывает меня обратно. Рвусь всем телом: пусти, гад!
Он нажимает на кнопку в изголовье. Дверь палаты распахивается, вбегают люди в белых халатах. Кто-то наклоняется надо мной, придерживая за плечи. Дюжая медсестра справа без разговоров всаживает в предплечье иглу. Через несколько минут успокаиваюсь и могу слушать дальше.
- А чему ты удивляешься?- говорит Гроб, когда мы остаемся одни.- Ты же подложил мину под заднее сиденье. Там, где должен был сидеть я: за спиной водителя. Ты рассчитал все верно. Пластида должно было хватить ровно на меня и водителя.
Он прав. Я не хотел убивать зря. Только его и водилу. Их машина в это время должна была подъезжать к ресторану, где намечалась сходка окрестных авторитетов. У Гроба возникли какие-то проблемы с ними.
- Где Алена? – спрашиваю я.
Но он будто не слышит и продолжает начатую мысль:
- Твоя Алена не успела пристегнуться. Ее просто выкинуло через лобовое стекло.
И это правильно. Это и был тот самый шанс, который смог ее спасти. Лобовые стекла осыпаются дождем сразу, едва взрывная волна начинает свой путь. Если моя девочка не пристегнулась, то от удара и сильного толчка ее просто вынесло на проезжую часть.
- Я могу ее увидеть?- настойчиво добиваюсь ответа.
Гроб поднимает глаза к потолку, будто раздумывая. Переводит взгляд на меня и отвечает:
- Все зависит от того, что ты мне сейчас ответишь. Она пока не знает, кто виноват в трагедии, но может и узнать. Все сейчас зависит только от тебя. Понял?
Как не понять? Мне опять делают предложение, от которого невозможно отказаться. Разница с прошлым только в том, что сейчас я готов хоть в пекло. В чистилище. В геену огненную с головой. Устраиваюсь на подушках и готовлюсь выслушать.
- Я уже говорил тебе, что после смерти Кирилла остался без защиты. Ты займешь его место. Это раз. Два…Мне нужна помощь. Соседние группировки держат на меня зуб. Они считают, что в уличной войне я применил не совсем законные методы. Чушь, конечно, но им не докажешь. Их не допустили к дележу пирога, и они решили убрать меня с дороги. Нюхом чую, что готовы пойти на все. А у меня никого не было, кроме Кирилла и … тебя.
Пытаюсь слушать внимательно, но в голове бьется только одна мысль:
«Девочка моя… Моя девочка жива».
- Меня слушай!- Гроб ударяет меня по плечу.- Радоваться потом будешь. Я хочу попросить помощи у чечен.
Я округляю глаза. Мало того, что рискованная затея, так еще и глупая. Надеяться на чеченцев – все равно, что рубить сук, на котором сидишь.
Гроб, видя мою реакцию, кивает:
- Я знаю, что они отморозки. Но у меня нет другого выхода. Разьерусь с ними потом, а сейчас мне надо хотя бы сохранить жизнь. Я обращался к Кресту, но он занят своими разборками.
- Не советую,- включаюсь я в разговор.- Предадут при первой же возможности.
- И это знаю,- соглашается Гроб.- Но знаю также и то, что они очень жадные. Я дам тебе с собой много денег. Мы просто купим их помощь. Ты поедешь к полевому командиру. А он уже договорится с родственными тейпами здесь.
- Да у меня кровников пол-Чечни. Это же на моей мине подорвался Аслан.
- А мне на это плевать,- улыбается Гроб.- Согласись, что это честная плата за жизнь моего сына.
Контраргументов не нахожу. Он прав по всем фронтам.
- Мальчик,- задушевно говорит Гроб,- у тебя есть хороший шанс погибнуть, как настоящий мужчина. На войне, а не задушенный газом в квартире.
Он собирается уходить и оставить меня одного. Уже стоит в дверях спиной ко мне. Но я не собираюсь давать ответ просто так.
- А Алена?- спрашиваю его.
- Я подумаю, разрешить ли тебе свидание с ней,- отвечает, даже не поворачивая головы.
Хлопает дверью и я откидываюсь на подушки. За окнами вечереет. Еще один вечер моей глупой жизни. Хотя нет... жизнь не так уж и глупа, если есть Алена. Живая и невредимая.
- Потерпи немного,- шепчу угасающему солнцу.- Подожди меня, я обязательно вернусь.
Гроб не взял с меня ответа сразу, но я уверен, что он не сомневается в моем согласии. Чеченцы, так чеченцы. Ни хуже, ни лучше афганцев. Надо попросить с собой Пулеметчика, он знает их очень хорошо.
Глаза слипаются и сон наваливается тяжелым одеялом.

Через три дня оявляюсь в особняке. Пулеметчик бежит ко мне, едва увидев.
- Привет, Вик. Живой, черт. Живой.
Трясет руку и заглядывает в глаза. Кто-то из братков хлопает по плечу, кто-то проходит мимо даже не здороваясь. Кирилл пользовался авторитетом.
- Кирсанов,- раздается из глубины кабинета,- зайди.
Захожу в полумрак. Впервые не вижу Кирилла за креслом Гроба. Странное чувство. Вины, что ли.
- Надумал?- спрашивает хозяин.
- Только после того, как увижу Алену,- ставлю условия.
- Я никогда...,- пауза, дающая мне почувствовать свою неправоту,- тебя не обманывал.
Но, как говорил Кирилл, иногда я бываю упертым, как ишак. Вот и сейчас не отвожу взгляда от лица напротив. Я должен знать точно, что она жива. Это даст мне силы спуститься в Ад.
- Хорошо,- соглашается Гроб,- ты увидишь ее перед отъездом. Ненадолго.
От сердца откатывает волна. Даже ноги подкашиваются, но я не имею права показать свою слабость.
- Когда выезжать?- спрашиваю Гроба.
Решение принято. Осталось только обговорить детали.
- Через пару дней,- отвечает он.- Мне нужно время, чтобы собрать деньги.
Поворачиваюсь и ухожу. Разговор двух деловых партнеров подошел к концу.
- Возьми с собой Пулеметчика,- слышу в спину.- Он неплохо ориентируется в Чечне.
Даже просить не пришлось. Кажется, я понимаю, почему он стал смотрящим. Он чертовски умен и проницателен.
- Глеб Александрович,- хочу задать ему один вопрос в лицо,- зачем Кирилл забрал Алену с аэропорта?
Гроб поднимается с кресла. Отходит к окну, разворачивается ко мне спиной. Говорит так, как будто ему трудно:
- Кирилл не был плохим. С ним что-то произошло. К тебе он был, действительно, привязан. По-своему. Афганское братство. Но у него было одно слабое место: бабы. Я предупреждал его, чтобы он не трогал твою девушку, но он не послушался. Не знаю, почему. Какое-то глупое соперничество.

Я знаю ответ на вопрос «почему». Раньше не задумывался, а недавно понял. Вот только отцу убитого сына этого знать не следует.

***
Сержант хмуро оглядывает нас на вечерней поверке. Еще в обед мы поняли, что он надымился чарсом до предела.
- Сейчас орать начнет,- шепчет мне Кирилл.
- Вдовченко,- рявкает сержант,- разговорчики в строю. Отставить!
- Есть отставить.разговорчики в строю,- Кирилл вытягивается в струнку.
Вояка хмурит брови. Его зовут Дима и он огромен, как гризли.
- Вдовченко,- утыкается мутным взглядом в Кирилла,- кишлак у подножия горы знаешь?
Кирилл рапортует почти скороговоркой:
- Как свои пять пальцев, товарищ сержант.
- На БТР-е в кишлак,- приказывает тот.- Привези бабу. Трахаться хочу, аж скулы сводит.
Кирилл выдвигается из строя и направляется к машине.
- И помоложе,- кричит ему в спину сержант.
Кирилл коротко кивает и залезает в БТР.
- Строй, разойтись,- вспоминает про нас этот медведь.
Мы рассыпаемся по территории. Каждый по своим делам. Я сажусь чистить автомат, потому что не хочу, чтобы его заклинило в самый неподходящий момент.
Через пару часов вижу наш БТР. Кирилл спрыгивает с борта. Он несет на плече девушку из кишлака. Она завернута в темную ткань и тихо всхлипывает под никабом. Он несет ее прямо в казарму, где их ждет сержант.
Проходит мимо меня и я слышу, как она молится на дари.
На лагерь спускается неимоверная афганская ночь, когда сержант распахивает дверь. Выходит, заправляя гимнастерку в штаны. Кивает внутрь и говорит:
- Ваша.
Взвод влетает в казарму, я остаюсь снаружи.
- Давай первый, Вик,- весело предлагает Кирилл.
- Я женат,- говорю, не отвлекаясь от автомата.
Калаш уже почти блестит, но я буду его чистить хоть до утра.
- Ну, как знаешь,- названный брат скрывается за дверью.
Через несколько минут я прохожу внутрь. Закрываю глаза и переступаю через клубок тел на полу. Не хочу видеть растерзанное женское тело. Подхожу к своей койке, ложусь и накрываю голову подушкой.
Кирилл опускается на тумбочку рядом.
- Ну, Вик... ты и железяка. Хоть и дурак. Думаешь, твоя краля дома ни с кем не веселится?
- Пошел в жопу, Кирюха,- с чувством отвечаю я и поворачиваюсь спиной.
Под утро, когда затихают ее стоны, очухивается сержант.
- Орлы!- орет он.- Заканчиваем. Построение скоро.
Вакханалия затихает. Я так и пролежал всю ночь с подушкой на голове. Понимаюсь на койке и вижу, как оправляются остальные. Афганка лежит посреди казармы без признаков жизни. Сержант трогает ее носком сапога. Она тихо скулит в ответ на прикосновение.
- Кирсанов, Вдовченко,- распоряжается вояка,- шлюху в расход.
Отдав приказание, уходит на свое место.
Вскидываю взгляд. Я всего лишь рядовой, знаю. Но не убийца.
- Я не пойду, товарищ сержант.
Он разворачивается ко мне. Лицо наливается кровью, рука ищет пистолет.
- Как это ты не пойдешь?- с опасной лаской говорит мне.- Да ты знаешь, что бывает за неподчинение приказу старшего по званию?
А пальцы тщетно рыскают по поясу в поисках оружия.
- Да я тебя...,- шепчет он сквозь зубы,- прямо сейчас...
Кирилл вскакивает и встает между нами.
- Я пойду.
Сержант обжигает меня злобным взглядом и выходит из казармы.
- Я поссать,- бросает через плечо,- чтобы этой шлюхи здесь не было, когда приду.
Кирилл возвращается через полчаса. Снимает сапоги, падает с размаху на свою койку и закидывает руки за голову.
- В овраге прикопал,- сообщает он мне.
Зевает, поворачивается на бок и засыпает.

***
Почему-то мне кажется, что именно после этого случая он стал меня ненавидеть. Но Гробу я этого не рассказываю.
Выхожу в коридор и вижу его... Пулеметчика. Он стоит у окна и ждет меня.
- Ну,- бросается ко мне,- как ты, Вик? Гроб сначала хотел всех «в ружье» поставить, но потом остыл малость.
Война научила меня разбираться в людях. Этот парень пойдет за мной в огонь и в воду.
- Поедешь со мной?- спрашиваю вместо ответа.
Карие глаза загораются азартом.
- Куда?
- В Чечню,- отвечаю просто и коротко.
Он недоверчиво смотрит на меня. Видит, что я совершенно серьезен и отвечает:
- Не вопрос, Вик. Хоть сейчас.

А это только огонь. Что в нем грех, а?

Мне надо подумать о многом.  У меня в руках карта с дислокацией полевого командира Султана Арнаева. Пулеметчик рассказал о нем все, что знает.
Располагались эти борцы за свободу Ичкерии в Урус-Мартановском районе Чечни и славились звериными нравами. Был Султан жесток и чрезвычайно жаден до денег. На это Гроб и сделал ставку.
- Первую половину – пятьсот штук зеленых – получишь утром перед самым отъездом,- сказал он мне вчера.
На подставное лицо приобретен внедорожник, в дверцах – тайники с деньгами, в багажнике – оружие вместо запаски. Пулеметчик разжился удостоверениями журналистов телеканала.
- Журналюг стараются не трогать,- сообщил он мне.- Наши, потому что наши. Те, потому что чистенькими хотят остаться.
 
Сижу на кухне перед чашкой с остывшим чаем и думаю. Вернее, пытаюсь понять, во что превращается моя жизнь. Как легко из мирного инвалида превратиться в преступника.
Черт! Встаю и подхожу к окну. Надо думать о том, как пробираться по воюющей территории. Но думаю об Алене. О втрече, которую обещали утром. Сообщили ли ей, кто виноват во взрыве? Захочет ли она меня видеть?
А даже если и не захочет... Я буду спасать эту девочку ценой собственной никчемной жизни. За моей спиной слишком много зла.

***

- Товарищ лейтенант, нашел!
Тимур выволакивает из дувала смуглого бородатого мужчину. Одет мужик в белые хлопковые штаны и рубашку навыпуск. Обычная одежда афганского крестьянина.
- Проверь его,- говорит Петраков.
Тимур разрывает рубашку на груди афганца и мы видим следы от карабина на правом плече.
Лейтаненат подходит к афганцу и говорит тому на дари прямо в лицо:
- Где остальные? Отвечай.
Мужик молчит. Зыркает исподлобья темными глазами. Мы обыскиваем кишлак. Вытаскиваем из дувалов жителей. Женщины, седые старики, детишки. Оружия не находим. Откуда здесь взялся этот крестьянин со следами карабина на плече, мы не знаем.
- В молчанку играем?- лейтенант сплевывает себе под ноги.- Ну, хорошо.
- Бекметов!- кричит через плечо Тимуру.- Всех баб построить. Будем жену искать. Он явно к ней пришел.
Мы срываем с женщин паранджи и никабы. Бабы голосят по-дурному, прикрывая лица. Вокруг орут дети, старики молятся.
Я подхожу к Петракову вплотную.
- Товарищ лейтенант, их же потом свои убьют.
- По х*ю,- он поворачивает ко мне бледное лицо.- Кирсанов, мы не в игрушки играем. Здесь война. Этот гад из какой-то банды. И сейчас он мне расскажет, где прячутся остальные.

Достает пистолет. Приставляет ствол к голове первой в строю женщины.
- Она?- спрашивает афганца.
Тот молчит.
- Не она,- решает лейтенант,- прекрасно.
Спускает курок. Женщина падает на землю, как куль. Кровь быстро впитывается в пострескавшуюся от жары землю.
Лейтенант подходит к следующей:
- Она?
Женщина смотрит на Петракова огромными глазами, в которых плавает ужас. Под ноги офицеру бросается седой старик. Обнимает забрызганные кровью сапоги и бормочет:
- Шурави, шурави...
Машет рукой в сторону пакистанской границы, показывая: ушли, мол, все туда.
Петраков убирает пистолет:
- Ушли, говоришь? Ладно, поверю.
Подходит к пленному. Зло улыбается тонкими губами:
- Все молчишь? Ну, молчи-молчи.
Отходит от крестьянина. Минуту над чем-то раздумывает и отдает приказ:
- Вдовченко, петлю на хобот. Быстро, я сказал.
Кирилл бежит к БТР-у, завязывает на стволе ременную петлю. Водитель БТР-а опускает ствол, Тимур подводит пленного. Вдевает голову в петлю, водитель поднимает ствол. Ремень, из которого сделана петля, слишком широк. Лицо душмана наливается кровью, он хрипит и все никак не может умереть. Пытается ослабить ремень, спасаясь от удушья.
Я поднимаю АКМ и даю короткую очередь, прекращая его мучения.
- Молодец, Кирсанов,- лейтенант хлопает меня по плечу.
Разворачивается спиной и я слышу его зычный командирский голос:
- Осколочными... заряжай,- кричит так, чтобы слышал пулеметчик в БТР-е.
Я понимаю, что сейчас будет бойня. Подхожу к Петракову и говорю ему на ухо, чтобы не слышали остальные:
- Товарищ лейтенант, в кишлаке только бабы, старики и дети. Зачем их?
Он хватает меня за грудки. Дишит прямо в лицо и говорит с какой-то безумной злостью:
- Чистеньким хочешь остаться, белоручка? Не выйдет! Это – война!

Из ближайшего дувала раздается выстрел, лейтенант оборачивается. Тимур падает, заваливаясь на бок и пуская кровавые пузыри. Пуля пробила легкое. Стрелял какой-то мальчишка. Где прятался? Почему не нашли? Куча вопросов и ни одного ответа.
Бледный от ярости Петраков поворачивается ко мне.
- Доволен?- шипит, как змея.
А я не знаю, что сказать. Я просто смотрю, как умирает Тимур, с которым мы недавно делили халву, что выменяли на хозяйственное мыло.
Лейтенант отходит от меня и командует:
- По кишлаку... Осколочными.... Огонь!
Воздух заполняют звуки выстрелов и истошные крики. И я стреляю...Передергиваю затвор, успокаиваю в руках раскаляющийся ствол АКМ-а и стреляю. Где-то на каком-то этапе отключается мозг и только пальцы жмут курок. А глаза наблюдают за тем, как гильзы рассыпаются в воздухе.
Справа – Кирилл. В голубых глазах – полное спокойствие, на губах – улыбка. А позади – Тимур. Он еще жив. Только хрипит.
Через полчаса все кончено. Высушенная солнцем земля жадно проглатывает литры крови, превращаясь в жижу.
- Все сжечь,- командует лейтенант.
Отходит в сторону и вытирает о траву сапоги. Кишлака больше не существует. Здесь побывали мы, шурави.

***
Это была тяжелая ночь. Я рухнул на подушки далеко за полночь. И то... только потому, что надо было поспать хоть чуть-чуть.
Проснулся к утру и понял, что сражался с махровой простыней. Она душила меня и во сне казалась той самой ременной петлей, на которой мы вешали душмана.
На сборы остается совсем немного времени. Пулеметчик ждет меня через два часа у клиники Николая Степановича.
 
Алена бросается ко мне, едва я переступаю порог палаты. Не даю даже прижаться к груди. Разворачиваю лицом к свету и внимательно оглядываю. Нет, ничего... Ей повезло. Ударной волной выбросило через стекло и отбросило на проезжую часть. Расцарапаны лицо, шея, плечи. Сломана правая рука и висит сейчас в гипсе. Ничего смертельного.
- Витя,- шепчет Алена,- Витенька, что происходит?
Стараясь не задеть сломанной руки, прижимаю к себе мою девочку. Не хочу, чтобы она видела выражение моего лица. Ни к чему это ей.
А хочется сжать в объятиях и не отпускать... Никуда и никогда. Положить в карман и все время носить с собой.
Глажу по коротко стриженной макушке, шепчу всякую дребедень и замечаю, что тонкие плечи перестали вздрагивать.
- Ты заберешь меня отсюда?- спрашивает Алена.
Надо быть сильным, чтобы ответить на этот вопрос. Но хочется выть. От злости и бессилия. Я бы забрал тебя, моя девочка. Вот только жизни нам с тобой... на час, не больше. У входа в клинику дежурят люди Гроба.
- Не могу, детка,- отвечаю я.- Пока не могу. Мне надо срочно уехать. Подожди меня здесь. Пожалуйста.
Она поднимает заплаканные глаза:
- Куда? Надолго? Далеко?
Целых три вопроса. Выбираю тот, ответ на который кажется самым легким.
- Далеко. Но обещаю вернуться и забрать тебя. Поедем к твоей тетке.
Мы еще немного сидим на кровати. Обнимаемся, я прикасаюсь к ее губам поцелуем и ухожу. Ухожу, не оборачиваясь. Потому что если обернусь... Я не выдержу. Схвачу ее в охапку и пройду через коридоры, отстреливаясь с одной руки. Я убью всех, кто вздумает встать на моем пути.
Положу штабели трупов и пройду. Но это невозможно, потому что... Потому что невозможно.
Вчера Гроб напоследок сказал одну фразу:
- Вик, у тебя есть черта, которой не было у моего сына. Ты не способен на предательство.
И только на пороге этой палаты я понял, что имел в виду этот смешной старичок. Я ОБЕЩАЛ. Обещал ему искупить смерть сына. И это точка. Не многоточие, на запятая и не знак вопроса.
На улице меня уже ждет Пулеметчик. Я сажусь в машину, он подмигивает и дает газ. Мы едем из войны на войну.
Любо, братцы, любо.
Мы экипированы по полной. Душу приятно греет то, что кроме пистолетов с внушительными боезапасами нас снабдили парочкой гранат.
Пару раз перед Ставрополем останавливают гаишники, но удостоверения журналистов действуют хлеще любых денег. Пулеметчик охотно щелкает фотоаппаратом, дорожные вояки с удовольствием позируют. Мы обещаем прислать им газету с фотографиями и душевно прощаемся.
Пулеметчику приходится несладко: я не могу заменить его за рулем. Он сидит, уставившись на дорогу. Начинается дождь и я слышу, как первые капли разбиваются о крышу джипа.
- Володя,- спрашиваю я,- как сам думаешь: вернемся обратно?
Он отвечает, не отрывая взгляда от дороги:
- Надежда всегда есть, но... с чехами дело иметь опасно. Для них обмануть неверного – за счастье. Но мы же только половину суммы везем. Если Султан такой жадный, как говорят, может и прокатить.
Мне надо вернуться. Я должен. Меня ждут.
Мы с Пулеметчиком оба прошли войну. Только каждый из нас – свою. Я так часто слышал, что нас сравнивают, что самому стало интересно: какими мы оба вышли из огня?
- Зачем ты поехал? – снова спрашиваю я.
Он отвлекается от дороги, бросает на меня странный взгляд. Молчит, и я думаю, что уже не ответит, когда раздается голос:
- Вик, а ты сам хочешь вернуться в Афган?
Я вздыхаю. Я видел много грязи и боли. Столько грязи, сколько там, не видел нигде. Столько боли, сколько в подвале, не испытывал ни разу, но…
Полосатые свалились нам на голову, как кули с неба. Трое десантников в окровавленных разорванных тельняшках. Грязные, как черти. Злые, как черти. И веселые, как черти. Откуда они взялись на этой высоте, где по данным вертолетной разведки не было ни единого человека, мы поняли не сразу. Только услышали чуть ли не с неба громкий крик:
- Братва-а-а-а.
Сержант поднял голову, прикладывая ладонь ко лбу козырьком.
- Е-мае,- протянул он,- откуда они здесь?
Полосатая троица бежала к нам.
- Фу, бля,- выдохнул первый подбежавший,- думали от жажды сдохнем здесь. Дайте воды, мужики, не жмотитесь.
Я протянул флягу, к которой тут же присосался его жадный рот. Кадык ходил на заросшей щетиной шее, как жернов. Вода проваливалась внутрь огромными порциями.
«Как верблюд»,- подумал я тогда.
Напоили остальных и сержант приступил к расспросам. Отчаянно жестикулируя и матерясь, ВДВ-шник рассказал, как они вчетвером по собственной воле устроили рейд к ближайшему кишлаку.
- Да стукнул кто-то, что там с пяток духов затаились, мы и пошли, как дураки.
Вооруженные одними десантными ножами, обкуренные в хлам, они поперли на кишлак. Только духов там оказалось с десяток. И вооружены они были не карабинами, а ДШК.
- Ох, и пересрали мы, мужики,- гоготал тот, который выдул мою флягу до дна.
Остальные двое соглашались с ним короткими кивками. На одном только страхе и наркоте они положили всех духов. Вскрывали ножами афганские глотки, как банки с тушенкой.
- Костян с ДШК остался отход прикрывать. На всякий случай. Мир праху.
- Мир праху,- согласились мы.

Я не найду на гражданке таких людей, которые отдадут мне последнюю воду из фляги. Я не встречу тех, кто будет прикрывать мой отход.
Пулеметчик понимает все без слов, потому что отвечает сам себе:
- Вот  поэтому я тоже хочу вернуться. Спи, Вик, скоро приедем.
Мы вторые сутки спим в машине. Поднимаю воротник куртки, устраиваюсь на сиденье поудобней и закрываю глаза под мерный звук дождевых капель.
Он будит меня ранним утром, когда туманная взвесь окружает нас со всех сторон.
- Урус-Мартан,- сообщает Пулеметчик.- Впереди наш блокпост.
Сбрасываю остатки сна. Володя откидывает сиденье, предупреждает меня:
- Разбуди через час.
Закрывает глаза и тут же засыпает. Он был за рулем почти всю ночь.
А я выхожу из машины и осматриваюсь. Как непохожа эта земля на ту, где воевал я. Только горы напоминают Афган. Но здесь они покрыты изумрудной травой, а там был сплошной камень. Земли разные, а войны одни.
Туман понемногу рассеивается, обнажая верхушки гор. Окружающая красота зачаровывает. Воздух чист и прозрачен настолько, что кажется, будто сейчас зазвенит. Под облаками кружит какая-то крупная птица. Странно, я не помню афганских птиц. Кажется, даже зверье сбежало из той проклятой земли.
Даже не замечаю, как проходит час, и вздрагиваю от Вовиного голоса за спиной:
- Ну, засмотрелся. Садись,поехали.

Через полчаса нас останавливает парнишка на блокпосту. Явный срочник. Худющий, но серьезный. Каска болтается на маленькой голове, как ведро. Вдобавок, еще и постоянно шмыгает носом.
- Документы,- приказывает он и мы послушно достаем журналистские корочки.
Еще в машине договорились, что разговаривать будет Пулеметчик. Он болтливее и лучше знает всю эту чеченскую «кухню».
Парнишка придирчиво рассматривает корочки, сверяет фотографии с лицами.
- Что, брат,- обращается к нему Пулеметчик,- стреляют?
Достает пачку сигарет и протягивает постовому. Тот не отказывается, с удовольствием затягивается и включается в разговор:
- Да сейчас уже тише. Так, если бандиты полезут. Здесь в горах арнаевцы шалят, так что аккуратнее. С неделю назад каких-то американцев опять захватили.
Пулеметчик сочувственно цокает языком.
- Да уж,- продолжает он разговор,- не то, что раньше было. Война, так война. А сейчас сплошная партизанщина.
Постовой заметно оживляется, громко шмыгает носом и спрашивает:
- Так ты тоже здесь был? А где? А кем?
- Пулеметчиком под Шали. Слыхал про такую битву?
- А то,- радостно отвечает пацан,- нам ее в учебке преподавали. Здорово вы там чехов покромсали.
Я не вмешиваюсь. Мне не о чем говорить. Достаю фотоаппарат и делаю фото мальчишки. Он это замечает, гордо приосанивается и перевешивает автомат со спины на грудь. Знакомым движением скрещивает руки на стволе. Помню-помню, все молодые любили фотографироваться именно так. Ничего не изменилось.
Пулеметчик тушит ногой сигарету, забирает документы и пожимает бойцу руку.
- Ну, бывай, браток,- прощается с ним и подходит к машине.
- Осторожнее там,- выкрикивает мальчишка нам вслед.
А мы едем в логово зверя. Чем ближе подъезжаем, тем серьезнее становится Вова.
- Вик,- говорит он мне почти на подъезде к лагерю,- ты только держи себя в руках.
Я не понимаю смысла этой фразы и вопросительно смотрю на его сосредоточенный профиль.
- Знаешь,- объясняет он мне,- в чем между нами разница?
Я отрицательно качаю головой и он хмыкает:
- Вы любите свою войну, а мы ненавидим Чечню.
- А ты? – спрашиваю его.
- Я всего лишь хочу на войну. И неважно, какую.
Не знаю, что ответить. Хочу рассказать о том, что половина из нас спилась и снаркоманилась вконец. Что многие загремели в психушки и до сих пор ищут духов у себя под кроватью. Что щелкающие выстрелы карабинов еще долго не давали мне спать по ночам. И что... я очень хочу вернуться обратно.
Но пока пытаюсь подыскать слов, нас останавливают у палаточного городка. Неулыбчивые чеченцы в потертых камуфляжах вооружены новенькими калашами. Да, это не Афганистан.
- К Султану,- коротко бросает Пулеметчик.- Он ждет.
Ближайший борец за свободу Ичкерии качает стволом автомата в сторону самой большой палатки. Проходим сквозь ряд вооруженных людей, пытаюсь оценить силы полевого командира. По всему выходит что-то около ста пятидесяти человек.
До поездки поинтересовался его биографией. Бывший мент, начальник местного РОВД. Во время штурма Грозного оборонял и минировал аэропорт Северный. Но потом поругался с Дудаевым и увел своих людей к Урус-Мартану. Якобы, Джохар предал истинные ценности Ислама и им сейчас не по пути.
- Гаски (русские), заходи.
Полог палатки распахивается и нас пропускают внутрь. Он сидит за столом. Заросший до самых глаз бородой, крупный и нервный.
- Садись, гаски,- Султан машет нам рукой, приглашая к столу.
Он производит впечатление дикого животного. Я сам знаю, как на войне теряют ориентиры и пьянеют от запаха крови. Арнаев психически нездоров. Вижу это по шальному блеску глаз и постоянно дергающемуся лицу. Он находится в состоянии крайнего напряжения. Одно неверное слово и собственные подчиненные расстреляют его в упор. Ему приходится прилагать все силы для удержания их в узде. Я знаю таких людей, они самые опасные.
- Деньги привезли?- без лишних сантиментов спрашивает чеченец.
- Привезли,- отвечает Пулеметчик.
- Давай сюда,- приказывает Султан.
Мы с Вовой переглядываемся. Нет, так не пойдет, нам надо вернуться.
- Султан,- вступаю я в разговор,- мы должны уйти отсюда. Это обязательно условие и ты об этом знаешь. Вторую половину получит твой брат, когда ваш тейп поможет нам.
У Арнаева темнеют глаза. Он поднимается из-за стола, упирается в него кулаками и выкрикивает команду на чеченском. В палатку забегают несколько бородачей и мы с Пулеметчиком слышим клацанье взводимых затворов.
Ни в коем случае нельзя показывать страх. Они чуют его, как собаки. Поэтому мы с Вовой улыбаемся и смотрим прямо в злобное лицо Султана.
- Я не привык, чтобы мне приказывали дети свиней,- цедит командир сквозь зубы.
- Мы не приказываем,- опровергает Пулеметчик,- мы предупреждаем.
Чеченец со свистом втягивает воздух, и мы втроем обмениваемся молчаливыми взглядами.
- Давай деньги, гаски,- наконец, говорит Арнаев.- Клянусь Аллахом, вы вернетесь обратно.
Нас выпускают из палатки, мы проходим под прожигающими насквозь взглядами. Я чувствую спиной темные зрачки автоматов, но иду ровно. И только возле джипа разрешаю себе расслабиться. Один из чеченцев забирает чемодан с баксами, а мы готовимся прыгнуть в машину и рвануть ко всем чертям.
Я уже открываю дверцу, как слышу женский плач. Он идет как будто из - под земли, прямо из-под моих ног.
- Зиндан,- поясняет Володя мой недоуменный взгляд,- тюрьма в земле. Видно, кого-то захватили.
А голову заполняет туман. Кроваво-красный со вспышками боли и ненависти. Через сколько времени он пришел ко мне снова – Джафар. Только сейчас он не в подвале, а в яме. Виски пробивает игла воспоминаний и, не помня себя, я иду обратно.
- Остынь,- Пулеметчик хватает меня за плечо,- это не наше дело.
Не верю тому, что это говорит он. Не верю, что сейчас смотрю в его спокойное лицо. Держусь из последних сил, чтобы не ударить.
- Не наше?- переспрашиваю, потому что думаю, что не понял. Ты говоришь: «Не наше»? А ты знаешь, что они делают с пленными? Хочешь, расскажу? И покажу?
В безотчетной злости снимаю перчатку с изуродованной руки. Хочу вытащить глаз и ткнуть этого сопляка носом. Но он только крепче сжимает руку на моем плече.
- Знаю,- отвечает спокойно,- сам видел. Но это,- кивает на бородачей,- не наше дело. Если мы лишим их законной добычи, то не сможем даже отъехать от лагеря.
А последней фразой он бьет меня совсем поддых:
- Вспомни, кто ждет тебя дома, афганец.
И я понимаю, что он прав. Вот только рассудок смиряться не хочет, потому что женщина плачет еще громче. И о чем-то просит взахлеб на английском языке.
- Кто там?- спрашивает Пулеметчик чеченцев.
В ответ они похабно смеются и сопровождают свой смех движениями тазом.
- Американка,- веселясь, отвечает один,- ва-ва-ва...
Несколько откровенных движений, перемигивания и мерзкие ухмылки. Я понимаю, что грозит этой несчастной. Если за нее не заплатят выкуп, то ее затрахают до смерти.
Собираю всю волю в кулак, распахиваю дверцу и падаю на сидение. Я не могу спасти всех, мне хотя бы спасти Алену. Я не имею права на жалость.
- Гаски,- слышу голос Арнаева,- оставайтесь на ужин. Солнце зашло, Аллах заснул. Водки достану.
- На хер,- шепчет Пулеметчик, садясь за руль,- рвем быстрее. Пока они не передумали.
До отказа выжимает сцепление, джип ревет мотором. И мы несемся прочь, подпрыгивая на ухабах.
- Погони нет?- спрашивает Володя.
Оборачиваюсь и всматриваюсь в темнеющий воздух. Черт их знает, может передумали, пока Аллах спит. Но позади пусто, и лилово-черный чеченский вечер удивительно спокоен.
- Нет,- отвечаю я и Пулеметчик облегченно вздыхает.
- Пронесло.

Все, что было моим, уместилось в руке.

Хорошо Пулеметчику: напился водки и дрыхнет без задних ног. Это мне не спится и поэтому стою сейчас у окна ставропольской гостиницы и курю сигарету за сигаретой.
Я уже позвонил Гробу, он поздравил нас с выполнением задания.
- Что с Аленой?- спросил его напоследок.
- Не волнуйся, я же обещал.
Мне остается только надеяться на обещание бандита. Остается только ждать, когда я заберу Алену из больницы и мне придется посмотреть ей в глаза. Жаль, что мне выткнули глаз, а не вырвали язык. Тогда не пришлось бы ничего объяснять.
Откуда-то из глубин памяти вылезает воспоминание о Никите. Шальной и веселый был парень Ник. Медсестрицу любил. Мы ржали над ним, как кони, когда он краснел при ее появлении. Однажды на выезде рванул прямо под обстрелом за... розами. Как он только сохранился под градом пуль – этот громадный куст афганских роз?
Сержант ревел матами вслед, как пожарная машина. Ника ожидало все: от рапорта до дисбата до конца дней. Если... если он вернется.
Он вернулся, прижимая раненой рукой к груди колючий букет кроваво-красных бархатных цветов.
Мы по очереди укрывали собой нежные цветки от злого афганского ветра. Даже сержант заткнулся, глядя на яркий букет.
В части Никиту сразу отправили в медсанбат и цветы передавал я. Из медсанбата он не вернулся. У него оказалась сильная аллергия на какое-то лекарство. Вот так.
Медсестренка плакала еще долго. Розы засохли, она сложила цветы между листьев книги и увезла этот гербарий домой.

Ночь лежит в окнах темным велюром; небо подмигивает звездами. В такие ночи хорошо загадывать желания, наблюдая за хвостами падающих светил. По-детски наивно... Фыркаю про себя, но провожу здоровой рукой по темному матовому стеклу и загадываю желание. И кажется мне, что это самое желание улыбается с ближайшей звезды.
А принцессу все-таки надо отправить к тетке. Побаловался, взрывник, и хватит. Не место ей рядом со мной. Вернее, мне не место рядом с ней. Мое будущее, если мне его оставят – это Гроб с Пулеметчиком и заминированные машины.
Только ноет сердце в предчувствии разлуки. А перед глазами встает ее образ. Какая она была растерянная в больнице. Ничего не понимающая и разбитая неизвестностью.
Я даже не замечаю, что простоял у окна всю ночь. И отвлекаюсь от мыслей только тогда, когда просыпается Пулеметчик. Он громко зевает и виртуозно матерится.
- Ты че, так и не ложился?- спрашивает меня.
- Ты храпел,- отвечаю ему.
Это правда, но не спал я не из-за храпа. В казарме, бывало, и не такой шум стоял. Ничего, дрыхли, как миленькие.
- Мне в детстве нос сломали,- Вова смущается и оправдывается,- сросся неправильно, вот и даю храпака.
Завтракаем в гостиничном буфете и выдвигаемся в путь. Последний перегон, к обеду я должен увидеть Алену. Пытаюсь найти слова, которые должен сказать ей. Но на ум приходит только одно: «Извини».
- За американку переживаешь?- неожиданно спрашивает Пулеметчик.
И за нее тоже. Потому что знаю, что ничего хорошего ее не ждет.
Мы нашли этого парня – штурмовика – на очередном выезде. Он висел, распятый на деревянном кресте. Обожженный солнцем и ветром. Засыпанный пылью и засиженный мухами. Вот их-то – мух – я и запомнил больше всего. Они копошились черным роем в вывернутых наружу внутренностях. Они гудели и ползали по спекшимся на жаре кишкам.
Мы блевали все. Даже сержант, которого, казалось, не пронять ничем.
- Забей,- советует Пулеметчик.- Всех не спасешь.
Он включает радио и из динамиков льется мягкий перебор испанской гитары. А я же не спал всю ночь. Поэтому закрываю в глаза и уплываю в сон.

Пулеметчик толкает меня в плечо, заставляя открыть глаза. Мама родная! Нас встречают, как героев. Даже цветы притащили и охранник протягивает букет белых роз в открытое окошко машины. Володя берет цветы, пожимает всем руки и улыбается, как киноактер.
Меня хлопают по плечу, поздравляя с возвращением, но я отмахиваюсь от дружеских объятий и спешу в кабинет Гроба.
- Я вернулся,- говорю прямо с порога.
Он машет мне рукой, приглашая к столу:
- Садись, Вик. Мне нужно с тобой поговорить.
Задержка вызывает досаду. Как он не может понять, что мне некогда разговаривать.
- Если позволите, Глеб Александрович, я съезжу за Аленой.
- Садись, Кирсанов,- приказывает Гроб.
Он говорит долго. К концу разговора у меня разрывается голова от информации. Мне предлагают не просто место Кирилла. Мне предлагают место поверенного. Со смертью сына у Гроба не осталось никого, кому можно было бы доверять. И, насколько я понял, он даже Кириллу так не доверился полностью. И сейчас у него нет другого выхода, как только оставить рядом меня.
- Идет вторая волна передела собственности,- говорит Гроб.- Мы, старые воры в законе опоздали на первую и остались без нефтегаза. Да это бы и ничего, но воровской мир встал с ног на голову.
Я не слишком силен в этих законах, но все-таки кое-что понимаю. Все прошлые авторитеты утратили свое влияние. В воры в законе нынче коронуют за взятки, а не за понятия. Новоиспеченные бандиты рвутся во власть любыми путями. У старых, матерых уголовников возникли большие проблемы.
- Я выяснил, откуда дует ветер в мою сторону,- откровенничает Гроб дальше.- Новый авторитет пытается прибрать к рукам мой город. Здесь находятся несколько производственных предприятий, к управлению которых я почти подобрался. Соседский «царек» пытается выдавить меня с этого рынка. У него ни чести, ни совести. Ни морали, ни понятий. Помоги мне, Вик.
Я не знаю, как реагировать на эту речь. И что ответить Гробу, я тоже не знаю. Я хотел всего лишь забрать девушку.
- Да,- спокойно говорит Гроб,- совсем забыл тебе сказать. В джип были вмонтированы видеокамеры.
Не понимаю, о чем он, но мне не нравится его тон. А он улыбается такой знакомой улыбкой доброго дядюшки. И большие пальцы крутят круги на животе. И от этого мне почему-то не по себе.
- Сейчас на тебе,- охотно поясняет Гроб,- висит сотрудничество с международным терроризмом. Ну, это кроме прошлых убийств, разумеется.
Так я и знал! Хитрожопый черт! Он опять не оставляет мне выбора.
Неожиданно становится смешно. Сначала я фыркаю, потом хихикаю, а потом просто ржу. Глядя на меня Гроб улыбается и мы смеемся уже вместе. Так и не дав ответа, который ему не нужен, выхожу из кабинета.
- Иди отдыхай, Вик,- услышал я в спину,- нам завтра с чеченцами встречаться. Султан все-таки сдержал обещание.

В кармане куртки – список лекарств и рекомендаций от Николая Степановича. А напротив – с другого края кухонного стола – сидит мое желание, загаданное в ставропольской гостинице. Услышанное падающей звездой, оно морщится и старается поудобней устроить загипсованную руку. Все... Все, что произошло за эту неделю превратилось в сон, который приснился не мне.
Если бы не гипс, я бы подумал, что Алена так и не ушла от меня с той самой первой ночи.
Отказавшись от ужина, она сейчас умывается в ванной, а я стою у окна и прошу звезды подсказать мне слова. Но светила молчат, уж и не знаю, почему.
Медик сказал, что гипс снимут через четыре-пять недель. Надо всего лишь потерпеть. Просто потерпеть.
- О чем ты?
Я вздрагиваю, когда Алена прижимается щекой к спине. Я опять говорил вслух?
- О нас,- отвечаю ей.
- И что с нами будет?
Точка отсчета. И тон, которым задан вопрос мне не нравится. И вопрос-то правильный, но ответа на него у меня нет.
- Алена,- решаюсь я,- это я взорвал машину.
Говорю это не оборачиваясь. Пусть все, что она думает, выскажет моей спине. Черт возьми! Я даже на выездах не боялся так, как боюсь сейчас посмотреть ей в глаза. Пусть скажет, что я гад и сволочь. Пусть крикнет самые обидные слова и уйдет, коли захочет. Мне плевать! Кто-то там, наверху, проклял меня. Я ведь даже покончить с собой не могу. Смерть не берет, подлая.
- Ты хотел убить меня или Кирилла?
Услышав вопрос, оборачиваюсь резко. Она смотрит на меня совершенно сухими, странно повзрослевшими за один вечер, глазами.
- Это ошибка,- объясняю я,- трагическая случайность. Поверь мне.
Не знаю, верит ли она, но молчит. И от этого молчания становится не по себе. Я продолжаю говорить только для того,чтобы не слышать, как она молчит:
- Тебе надо уехать к тетке. Там ты будешь в безопасности.
Очень хочется добавить: «От меня...»
- Во-первых,- ледяной тон, который я раньше никогда от нее не слышал,- я никуда не могу уехать, пока загипсована рука.
Вскидываюсь с возражениями, но она останавливает меня, подняв здоровую руку:
- А во-вторых, я никуда не уеду сама.
Ну, как она не может понять... Я даже слегка раздражаюсь этой бабьей дурью. Стараюсь держать себя в руках и ищу слова, которые могут ее убедить.
Она сменяет тон, становится мягче и продолжает говорить не дожидаясь моих слов:
- За эти десять дней в больнице я передумала кучу всего. Я никогда не была дурой. Глупой – может быть, но дурой – никогда. И знаешь, Витя, что я решила?
Я не знаю. Вспышка раздражения уступает место любопытству. Принцесса удивительно спокойна. А ведь при желании она может запросто сдать меня ментам. Тьфу, черт! О чем ты только думаешь, Кирсанов?
- Ты – мой первый мужчина. И я хочу, чтобы ты был единственным. Пока мы живы.
Поднимаю глаза к потолку и невольно жду, когда там появится трещина и на меня рухнут Небеса. Не знаю... я бы на ее месте не простил. Но это я...
- Я хочу спать,- говорит Алена.
Из карих глаз уходит холодная темнота. Черты лица расслабляются и на губах появляется такая знакомая улыбка. Такая знакомая, что я срываюсь с места и бросаюсь стелить постель.
Пока мы живы, всегда остается надежда на чудо. Хотя, кто видел это чудо в глаза? Хохол – Фоменко, подорвавшийся на собственной гранате? Или лейтенант, пустивший себе последнюю пулю в лоб? Или Тимур, так и не доевший халву?
«Ты видел»,- шепчет ночное небо, когда я смотрю на безмятежное лицо спящей девушки. Мне приходится согласиться. Я видел, точнее – вижу.
Курю уже шестую сигарету подряд и все смотрю. А мне все равно некуда ложиться, потому что Алена заняла весь диван. А сломанная рука лежит на моей подушке.
И все-таки я засыпаю в кресле, откинувшись головой на спинку.

Просыпаюсь утром, укрытый пледом, от запаха кофе. В кухне что-то громыхает и падает. Я подскакиваю с места и выбегаю к Алене. Стол засыпан кофе и сахаром. Масленка перевернута и лежит на полу, а батон раскидан по столу.
- Одной рукой неудобно,- оправдывается Алена.
Я знаю, что неудобно. У Вальки тоже не было руки. Мне приходилось самому снимать с него штаны, когда он хотел в туалет.Иначе он сходил бы прямо в штаны.
Я забираю у нее из руки нож и усаживаю на стул.
- Я сам,- говорю ей и она опускает голову, будто стесняясь.
Прибираю беспорядок, разливаю кофе и делаю бутерброды.
Глядя, как Алена маленькими глотками пьет горячий напиток, я понимаю, что готов отдать за нее жизнь. Вот прямо сейчас, сию минуту, если только она – жизнь – кому-нибудь понадобится.
- Ты сегодня дома?
Вопрос отвлекает от мыслей и я бросаю взгляд на часы. Черт! Гроб приказал быть у него к одиннадцати, а сейчас почти десять утра. Быстро допиваю кофе, давлюсь бутербродом и соскакиваю со стула. Алена пытается мне помочь в сборах, но я с улыбкой усаживаю ее обратно. Все хорошо, принцесса, только не мешайся.

Через полчаса выхожу из подъезда и вижу, как из окна машины мне улыбается Пулеметчик. А ведь я с ним подружился. Сильнее, чем дружил с Кириллом, который назвался моим братом. Странное чувство, но я уверен, что этот веселый парень пойдет за мной в огонь и в воду.
Встреча с чеченцами назначена в ресторане «Кавказ».
Мы – я, Пулеметчик и Гроб – сидим за столиком с главарем чеченского тейпа. Я постоянно оглядываюсь и изредка распахиваю куртку, демонстрируя кобуру с пистолетом. С соседнего столика на нас смотрят звериные глаза молодых чеченцев. Это – дети войны. Они не знаю никакой другой жизни, кроме военной.
Один из волчат проводит под подбородком ребром ладони. Жест – старый, как мир. Я широко улыбаюсь в ответ. Малыш, таких, как ты, я гасил в Афгане пачками.
- Султан сообщил о твоей просьбе,- говорит чеченец.- Мы готовы пойти тебе навстречу, если ты нам кое-что пообещаешь.
Гроб удивлен, но держит себя в руках.
- Мне казалось,- отвечает он,- что мы с Султаном обо всем договорились. Я плачу вам хорошие деньги. Так чего же вы еще хотите?
Чеченец разводит руками и сверкает в улыбке белоснежными зубами. Вот только глаза у него горят нехорошим огнем. Таким нехорошим, что я невольно тянусь к кобуре, а Вова к кинжалу, пристегнутому к щиколотке.
- Деньги – вещь хорошая,- протягивает чеченец,- но нам нужно кое-что еще. Я хочу получить рынок на проспекте Свободы.
Мы все втроем переглядываемся. Сдача рынка означает первый шаг к сдаче города в целом. Гроб задумывается. С одной стороны – чеченцы с пока еще рынком, а с другой стороны из соседней области наступают бойцы молодого Шестака. Сам Шестак баллотируется на пост мэра областного центра и обеспечивает свою братву государственной поддержкой.
- Я согласен,- решается Гроб,- деньги и рынок.
- Деньги и рынок,- эхом повторяет чеченец.- Не волнуйся, друг, мы решим твои проблемы.

Через несколько дней в новостной программе говорят об убийстве кандидата на пост главы соседнего областного центра. Несколько неизвестных налетчиков изрешетили пулями машину Шестакова Бориса Максимовича. Вместе с ним погибли охранник и водитель. Партия, от которой баллотировался Шестаков, выражает искреннее сочувствие вдове погибшего товарища. Обещает оказать всестороннюю поддержку в похоронах и непременно наказать виновника. Сам Борис Максимович был известен, как непримиримый борец с коррупцией в государственных рядах.
- С чеченцами разберемся позже,- говорит Гроб, когда мы вдвоем в его кабинете смотрим телевизор.- Есть у меня одна идейка. Крест обязан за Урал. Пришлет своих сибиряков, они этих орлов вмиг успокоят.
- Глеб Александрович,- я хочу узнать у него давно интересующую меня вещь,- а вас не волнует то, что я живу с Аленой?
Он кажется откровенно удивленным.
- А почему это должно меня волновать?
- Ну...,- я неожиданно заминаюсь с ответом,- она все-таки племянница прокурора. Кирилл говорил, что...
Гроб встает с кресла, не глядя на меня. Черт, мне язык надо отрезать! Зачем я напомнил ему о сыне?
Гроб подходит к окну и закладывает руки за спину. Этим жестом он напоминает Кирилла, хотя тот был высокий и стройный, а его папа – маленький и толстый.
- Кирилл много чего мог тебе наговорить,- после паузы говорит Гроб,- была у него такая слабость. Дядя Алены – темная лошадка. Не исключаю, что он может нам понадобиться.
Да, этот человек способен извлечь выгоду из всего.
- Иди домой, Вик,- говорит он мне,- ты заслужил небольшой отдых.

Алена лежит, прижавшись ко мне теплым телом. Гипс с руки сняли несколько дней назад и она каждый вечер встречает меня с работы. Ведь знает, кем я работаю, а все равно радуется, как девочка.
Приподнимается на локте и заглядывает в глаза.
- Тебя что-то тревожит?
От нее ничего невозможно скрыть. Любое мое состояние поймет сразу. Сейчас мы с Гробом разрабатываем захват предприятия по производству технических пластмасс. Собираем информацию о кредиторах и скупаем акции у работников через фирмы – однодневки.
- Может, все-таки, поедешь домой?- вместо ответа спрашиваю я.- Я боюсь за тебя.
- Самое время бояться,- со смехом отвечает она.- Ты скоро папочкой станешь.
Я сажусь на постели, едва не скинув Алену на пол. Как-то об этом я не подумал, хотя должен был. Не время сейчас, ох не время. Гроб готовит еще одну войну с чеченцами. Султана уничтожили федералы и Махмуд – его брат – остался здесь совсем без поддержки. Их тейп и так не пользовался популярностью из-за споров с Дудаевым. Гроб надеялся на то, что даже Крест не понадобится. Хотел обойтись своими силами. А это значит, что мне придется поработать. И возможно даже выйти на улицы вопреки своим убеждениям. Что мне делать с беременной Аленой?
- Какой срок?- спрашиваю ее.
Она теряется от моей напористости.
- Три недели,- отвечает еле слышно.
- Тебе нельзя рожать,- решаю я.- Завтра же идем к Николаю Степановичу.
Но принцесса сверкает глазами и встряхивает отросшими волосами.
- И не подумаю даже!- выкрикивает мне в лицо.
Такой решительной я не видел ее ни разу.
- Послушай,- я пытаюсь ей все объяснить,- на носу крупная заваруха. Меня могут убить. Да нас всех завтра могут убить, черт возьми. И куда ты денешься с ребенком?
- С тобой ничего не случится, пока я рядом.
Удивительно, но она тоже бывает упертой, как ишак.
- И вообще,- продолжает Алена,- я – твой талисман. Ты мне сам об этом говорил. И не кури в комнате, это вредно для ребенка.
Поворачивается к стене и натягивает на себя покрывало. Да, я сам ей это говорил несколько раз на свою голову.
Окидываю взглядом хрупкую фигурку под покрывалом и думаю:
«Ради тебя я взрывал машины и восставал из мертвых. Шел к черту на вилы и готов был гнить в тюрьме. Я, наверное, не умею быть отцом. Я и своего-то никогда не знал, он бросил нас с мамой, когда я был еще маленький. Но ради тебя я готов попробовать им стать».
Осторожно ложусь рядом. В уже засыпающую голову стучится запоздалая мысль:
«Черт возьми, надо хотя бы жениться...»

- Вик,- Пулеметчик хватает меня в коридоре за рукав,- тебя Гроб ищет. Ему что-то нехорошо.
Пару дней назад разобрались с чеченцами. Весело и со вкусом, в лучших традициях «русской мафии». Оставшиеся без поддержки «молодые волки» на деле оказались не так уж храбры и сильны. Махмуда с братвой покрошили в лапшу в сауне, где они проводили время с развеселыми русскими девахами. Оставшись без главаря здесь и без защиты на Родине, остатки чеченцев предпочли не связываться с бойцами, которых тренировал Пулеметчик. Ошметки тейпа подались обратно в горы, оставив нам рынок.
Торговцы встречали нас со слезами на глазах. Денежные запросы чеченцев оказались слишком велики.
Алена уже на третьем месяце. Постоянно что-то вяжет, читает книжки о детях и рыдает взахлеб над Сантой-Барбарой. Николай Степанович утверждает, что беременность протекает великолепно, обещает сына и постоянно меня поздравляет.
Захожу в кабинет и удивляюсь отсутствию света. В последнее время Гроб почти не выходит. Я видел, что он болен, но мне показалось неприличным спрашивать об этом. Все-таки я ему не родня.
- Вик, садись.
Голос еле шелестит. Неужели ему так плохо? Прохожу и сажусь за стол. Гроб сидит в своем любимом кресле, завернутый в клетчатый плед по самую макушку. Маленький...старый...больной человечек. Смотритель города и держатель в кулаке многие судьбы.
- Не смотри на меня так, Вик,- говорит он мне и я отвожу взгляд.- Я знаю, что выгляжу плохо. Рак желудка. Терминальная стадия.
Надо бы что-то сказать, но что? Все-таки откашливаюсь и начинаю:
- Глеб Александрович...
Он прерывает меня жестом, высунув руку из-под пледа.
- Как обстоят дела с заводом пластмасс?
Стараюсь не показать удивление и отвечаю:
- Все по плану. Компания «Маяк» скупает задолженность завода. Вот-вот и мы останемся единственными кредиторами. Ну, а там либо банкротить, либо... В общем, как скажете, Глеб Александрович.
Гроб кивает и о чем-то задумывается. Думает долго, тяжело вздыхает.
- В «Маяке» генеральным директором числишься ты?- наконец, спрашивает он.
- Да.
- Замечательно,- минутная пауза.- Я оставляю хорошее наследство.
Он говорит печально и медленно. Я видел смерть, она всегда приходила внезапно. Но я никогда не видел людей, стоящих на ее пороге.
- Я знаю, что ты меня ненавидишь,- говорит Гроб,- за то, что мы с тобой сделали. Может быть, ты простишь меня, если я скажу, что ту многоходовку с проституткой разрабатывал лично Кирилл.
Я молчу, потому что понимаю: это – исповедь. Не скажу, что мне очень хочется ее слышать, но и останавливать тоже не хочется.
- Я в этом не участвовал,- продолжает Гроб.- Более того, сначала был даже против. Просто считаю, что человека выгоднее купить, чем приковать наручниками. Тем более, такими. Но Кирилл умел быть убедительным. Да... и я соврал тебе. В джипе не было видеокамер. Прости старика. Мне надо было тебя чем-то удержать. Что мне оставалось делать?
Я не знаю, как реагировать на его откровения. А старик все говорит:
- Я разговаривал с коллегами насчет тебя. Тебя все знают и уважают. В любом случае, поддержит Крест, у него должок за Казань. Личный долг лично тебе. Через неделю я объявлю тебя своим наследником, но ты должен закончить «пластмассовое дело». Считай это моим завещанием. Я не могу оставить город на разграбление пришлым, я прожил здесь всю свою жизнь.
Он умирает. Смотритель города, вор в законе. Человек, вершивший судьбы. Тот, по чьему приказу расстреливали толпы народа. Умирает сейчас в огромном кресле, завернутый в стариковский плед.
Я не нахожу слов. Я даже не могу сказать ему: «Спасибо», потому что не знаю, за что. Просто молча встаю и выхожу из кабинета.
- Вик,- говорит он напоследок,- в сейфе документы на дядю Алены. Ключ в среднем ящике стола, код записан там же в блокноте. Забери... потом... Вдруг понадобится.
Я осторожно закрываю за собой дверь. Аминь.

Алена, чей животик уже очаровательно толстеет, разливает по тарелкам борщ. Не украинский, со шкварками, которым когда-то кормили меня, а суп с томатом, что варят в средней полосе России. Борщ отчаянно пересолен и пахнет огурцами. Неужели она перепутала помидоры с огурцами?
- О чем ты думаешь?- спрашивает меня так неожиданно, что я вздрагиваю.
- О своем.
Она берет мой только что налитый борщ и выплескивает его за окно.
- Ты считаешь меня дурочкой,- подводит странный итог.
В чистую тарелку накладывает пюре с котлетой и ставит передо мной.
- Ну, что ты,- опровергаю я.
- Не ври мне,- обижается Алена.
Хватается за тарелку, но я удерживаю ее на месте. Все-таки я голоден.
- Ты всегда считал меня дурочкой.
В темных глазах собираются слезы. Сегодня по телевизору показывали пронзительную серию «Дикого Ангела», а Николай Степанович сказал, что надо потерпеть. Я терплю гормональные срывы и наклоняюсь над тарелкой с картошкой.
- О том, что у тебя нет глаза, я узнала от Кирилла,- продолжает Алена.- О том, почему у тебя нет пальцев, я тоже узнала от Кирилла. Зачем ты его убил, дорогой? По крайней мере, я бы сейчас знала, что с тобой происходит.
Она, конечно, беременна. Но хуже того... она в ярости. Я отвлекаюсь от ужина; обвиваю рукой ее толстеющую талию и усаживаю принцессу на колени. Рассказываю все, стараясь избегать подробностей. И то, что теперь я – смотритель города. И то, что на мне висит завод пластмасс, с которым я не знаю, что делать. И... в общем, все.
- Ну, и что мне теперь делать, разумная ты моя?- весело спрашиваю я.
Спрашиваю не слишком надеясь на ответ, но Алена смотрит на меня серьезными глазами.
- То, что должен,- отвечает она.
Поначалу я даже теряюсь.
- То есть как?
Она встает с моих колен, подходит к плите и наливает чай.
- Я смотрю телевизор,- отвечает мне.- И вижу что происходит. Сюда вот-вот рванут московские. Завод закроют; сотни людей окажутся на улице. Чем они будут заниматься? Ты думал об этом?
Нет, я не думал, если честно. Но вдруг вспоминаю:
«Я на фрезеровщика учился, между прочим. А потом ПТУ закрыли и мой завод тоже. Куда мне оставалось пойти?»
Не отвожу взгляда от ее лица и набираю номер «трубы»:
- Пулеметчик, мухой ко мне. У меня есть для тебя задание.

Я стою перед собранием директоров. Просил Алену пойти вместе со мной, но она почти не выходит из дома.
Пресс-секретарь – представительный мужчина средних лет – радостно объявляет:
- Господа акционеры, позвольте представить вам нашего нового генерального директора – Виктора Сергеевича Кирсанова. Президента холдинговой компании ООО «Маяк» - держателя контрольного пакета акций нашего предприятия. Наш завод прошел многое: угрозу банкротства и рейдерские нападки, полное расформирование и даже физическое уничтожение. Но сейчас... сейчас, господа, перед нами открываются новые горизонты. Компания «Маяк», которой руководит Виктор Сергеевич, не намерена менять профиль предприятия, как произошло со многими нашими коллегами.
Акционеры сдержанно аплодируют, а я чувствую себя клоуном. Не умею выступать на публике, мне в плечах жмет пиджак и натирают новые ботинки.
- А еще,- пресс-секретарь снижает голос и заговорщицки подмигивает мне,- мы можем поздравить Виктора Сергеевича. У него на днях родилась дочь.
Последние слова тонут в звуке аплодисментов.

Здесь от криков не морщатся

Трое мужчин стояли под палящим афганским солнцем. Они были одеты в просторные рубахи и холщовые штаны. Невнимательный прохожий только хмыкнул бы, увидев эту троицу. Стоят себе крестьяне, да стоят. Что такого в них интересного?
И только тот, кто провел на высушенной земле несколько лет, понял бы, что говорят эти странные крестьяне по-русски. Пустынный ветер развевал русые бороды. Правый мужчина прикрыл ладонью от солнца светлые, словно прозрачные, глаза. Левый молчал, а тот, что стоял в центре, говорил:
- Леха, краем уха слышал, что амнистию объявили. Может вернемся, а?
Сказал и просяще заглянул в лицо, стоящего слева.
- Ты-то, Серега, может и вернешься,- после паузы ответил тот, кого назвали Лехой,- а мне назад дороги нет. Руки по локоть в крови.
- Так ведь всем объявили,- вмешался третий,- и тебе тоже.
Задумался Леха. Задумался крепко. Схватил в горсть густую бороду и прикрыл глаза. Объявить-то объявили, да не все так просто. Вернуться домой... для каждого из них это означало свое. Серега с Андреем попали в плен в 87-м под Гератом, а вот он – Леха – сдался сам. Сбежал от страха в другой страх. От ужаса кровавой мясорубки в ужас кровавого кошмара. Ислам принял на следующий же день.
На что надеялся? На то, что отправят пасти коз, но...
***
- Шурави...,- староста деревни Азад улыбался расслабленной улыбкой.
- Меня зовут Карим,- тихо напомнил русский солдат.
Азад улыбнулся еще шире. Азад бросил в рот горсть орехов. Потянулся к плетке, отчего Карим сгорбился.
- Не-е-ет,- ответил староста,- ты пока еще шурави. Лови!
Кожаная семихвостка со свинцовыми наконечниками полетела в лицо русского. Тот поймал ее машинально. Сжал в кулаке и вопросительно посмотрел на афганца.
Они стояли посреди деревни, что находилась на границе Афганистана и Пакистана. По афганским меркам деревня была большая: почти две сотни дувалов и тысяча жителей. Сюда бежали те, кого шурави выживали и выжигали со своих насиженных мест. Женщины оставались готовить еду и шить одежду. А мужчины уходили в Пакистан и учились там убивать.
- Ты пока еще шурави,- повторил Азад,- но сейчас можешь стать Каримом.
Ухмыльнулся в бороду и гортанно выкрикнул:
- Ведите!
Юркий мальчишка лет двенадцати проскользнул за глинянную стену ближайшего дувала. Русский удивленно посмотрел ему вслед.
Одетые в черное женщины враз застыли грациозными изваяниями. Время как будто остановилось. И только легкий сухой ветер гонял по двору кусты верблюжьей колючки. Да Азад хрустел орехами, хитро поглядывая на вновь испеченного правоверного.
Его вывел тот самый мальчонка. Ему было не больше девятнадцати. Он шел, как во сне. Парнишка – срочник, в заляпанной кровью гимнастерке. Босой, потому что сапоги забрали сразу. Советская кирза дорого стоила на афганских базарах.
 На заплывшем от побоев лице ничего нельзя было прочитать.
«Сколько его не кормили?»- подумал Карим.
«Ну, да,- ответил он сам себе,- нас и в части-то кормили... не на убой».
Пленного подвели к нему, поставили прямо перед глазами. Краем зрения русский увидел, как напряглись женщины. Ближайшая к нему подалась вперед, как охотничья собака, почуявшая запах свежей крови. В черных ее глазах заплескалось кровавое озеро. Дай староста знак, и она бросится на дичь. Наживую выцарапает глаза и порвет того на мелкие лоскуты голыми руками. Но Азад приподнял правую руку, успокаивая женщин.
- Докажи свою веру, шурави,- услышал русский насмешливый голос афганца.- Убей неверного.
Парнишка поднял взгляд. Уперся им в лицо Карима. Радостным светом полыхнули голубые его глаза. Свой! Русский!
- Братишка,- услышал Леха шепот и... поднял плетку.
После пятого удара стало на все наплевать. Солдатик упал на землю, скукожился, как в утробе матери,  и только тихо скулил на каждое прикосновение свинцовых шариков. Сил на крик у него давно не осталось.
Леха бил методично. Опускал кожаные ремни ровно в одно и тоже место, размалывая кожу до костей, рассекая тело.
- Хватит,- Азад поднял руку и прекратил казнь.
Мальчик на земле всхлипнул и затих навсегда. Русский устало опустил плетку. Афганец широко улыбнулся и радостно вскрикнул:
- ИншАллах! Приветствую тебя, Карим.

***

- Вик, черт тебя дери,- веселый голос Палыча в трубке почти оглушает,- куда пропал, чертяка? Как дела?
Я стою за кухонным столом, готовлюсь пить утренний чай и удивляюсь звонку сослуживца. Да не просто удивляюсь, а почти ошарашен. В последний раз, когда мы с ним виделись, то стояли над трупом убитого мною братка. Сколько лет прошло? Да много. Целая жизнь, и не только моя. Я обязан ему... Наверное, свободой, хотя не знаю. Такая карусель завертелась тогда...
- Палыч?- осторожно спрашиваю голос в трубке.- Что-то случилось?
- Случилось- случилось,- хохочет собеседник.- Завтра годовщина. Мы все встречаемся. Ты будешь?
- Конечно,- машинально отвечаю я.- Как только с делами разберусь.
- Вот и здорово,- говорит Палыч и трубка раздражается гудками.
Аккуратно кладу сотовый на стол. А что я только что пообещал? Дел было много. Финансовое положение доставшегося мне завода было плачевным. Прежнее руководство мало заботилось о сохранности доставшейся ему собственности и активно занималось выводом активов в оффшоры. Задолженность по заработной плате измерялась годами. Готовая продукция отгружалась на подконтрольные фирмы, организованные директоратом.
Я не финансист. Совсем не финансист, но сразу увидел те дыры, в которые уплывали деньги. Иронией судьбы стало угодно так, что это оказались МОИ деньги.
Я просижывал в кабинете ночи напролет, я изучал финансовую документацию и задавал идиотские вопросы. Я уволил главбуха и нанял нового – старого, прожженого еврея. Я дал ему зарплату в два раза больше, чем платят всем остальным, но за это он вернул мне большую часть украденного.
В результате, за те три года, что я – бывший воин-интернационалист, бывший взрывник и бывший убийца – управляю заводом, я сумел погасить все зарплатные долги, отбиться от кредиторов и вывести предприятие на минимальную рентабельность.
Усмехаюсь про себя. Помню-помню, как выбивал деньги из должников. Когда на пороге очередной фирмочки, организованной прошлым директором, появлялся Пулеметчик...Здоровенный амбал в протертых до дыр джинсах...Назначенные ручные директоры сразу вспоминали о том, что в 90-е пересажали не всех братков. Кое-кто остался на свободе и сейчас стоит в их дверях, небрежно поигрывая кастетом.
«Чего годовщина-то?- удивляюсь я после телефонного разговора.
- Ты о чем?
И я вздрагиваю, услышав вопрос. Как иногда бывает, я говорю вслух. Вот и сейчас Алена стоит за моей спиной. Оборачиваюсь и вижу ее вопросительный взгляд.
- Да Палыч звонил,- отвечаю ей,- сказал, что какая-то годовщина. Куда-то приглашает, а куда и зачем, так и не сказал.
- Эх ты, вояка мой,- она смеется серебристым смехом,- годовщина вывода войск из Афганистана. Десять лет, как-никак прошло.
Точно! Я хлопаю себя по лбу и обзываю дураком. Завтра же – 15-е февраля 1999-го года. Десять лет вывода контингента из Афгана. Десять лет, как мы все вернулись домой. Десять лет, как меня вытащили из подвала...
Не вспоминал долго. Очень долго, но тут вздрогнул. Не извести это из себя. Наверное, никогда. С этим просто придется жить.
Но вот прошло десять лет и пронзительно захотелось всех увидеть. Всех, кто жив. Висок пронзает стрела воспоминаний:
Хохочущий Палыч...
Вечно пьяный Серега...
Ник со своими дурацкими розами...
Кирилл...
А вот здесь стопор. Убей меня Бог, но я до сих пор не знаю, кто он для меня был: враг, или друг. Друг, ставший врагом, или враг, притворившийся другом. Мы не знали тогда, в горах под Кабулом, чем обернется наше соперничество. Нам надо было просто выжить. А выжить мы могли только все вместе.
Чувствую, как меня начинают раскачивать воспоминания. Тогда, после убийства Кирилла и всей этой шняги с Гробом, я поддался на уговоры беременной Алены и пошел к психотерапевту. Толстая тетка с одышкой объяснила мне все. За это я почти простил ей запах пота из подмышек и поверил во все, что она мне говорила.
- Это – кортизол,- объяснила она мне.- Обычный гормон. Ничего сверхъестественного. Гормон стресса, включает в организме программу самоуничтожения. Не волнуйтесь, молодой человек, если через неделю не покончите с собой, значит доживете до старости.
Я в очередной раз не покончил с собой, значит, я доживу до старости.
- Пойдешь со мной?
Как обычно, я ищу успокоения в ней, моей принцессе. И зарываюсь носом в темные волосы. Она тихо смеется грудным смехом, тонкие руки вспархивают мне на плечи. Она тепла, как материнские объятия. И волосы... волосы пахнут яблоками. Не заграничными пластиковыми фруктами в картонной упаковке, а нашей антоновкой. Сладкой кислинкой с терпким ароматом.
- Это просто шампунь,- Алена чуть отсраняется от меня.
Я опять говорил вслух?
- Неправда,- произношу чуть обиженно,- шампунь так не пахнет.
Мы смотрим друг другу в глаза. Мы многое пережили вместе. Слишком многое, для того, чтобы сейчас о чем-то говорить.

- Папа!
В кухню влетает ураган по имени Маша. Это – стихийное бедствие. Это- цунами. И это – моя дочь.

С высоты некуда упасть

Ей три с половиной года и она отчаянно похожа на меня.
- Я не видела тебя до плена,- сказала мне однажды Алена.- Но теперь могу видеть. Ты дьявольски привлекателен, Кирсанов.
Девчушка забирается на стул и хватает яблоко из вазочки. Запускает острые зубки в кожицу и чавкает, уставившись на нас серыми глазенками.
- Так ты пойдешь со мной?- переспрашиваю жену.
- Пойду,- отвечает Алена,- отчего же не пойти. Не так уж часто ты меня куда-то выводишь.
- Куда пойдем?- вопрошает непоседливый ребенок.
- По делам,- коротко отвечаю я и целую Маню в лоб.- Беги умываться, а папе надо на работу.
Дочка откладывает надкусанное яблоко и бежит в ванную. Слышим шум льющейся воды; слышим, как Маняша напевает детскую песенку и улыбаемся друг другу. Однажды жизнь ворвалась ко мне, отворив дверь носком туфельки. Хотел бы я вернуть то время, когда жил в своей раковине, не думая ни о чем? Не знаю. Верни все назад… Верни Кирилла и тех людей, которых я убил прямо, или косвенно… И уже никогда бы мне не взглянуть в темные глаза Алены и услышать, как дочь поет в ванной. Кульбиты судьбы. Никак не могу к ним привыкнуть.
- Иди, взрывник,- отправляет она меня на работу.
Моя боевая подруга. Помню, как поначалу пугал ее криками во сне.
- Опять подвал?- спрашивала Алена посреди ночи.
Подвалы бывают разные. У каждого из нас он есть: свой собственный подвал. У кого-то там живут Джафары и хихикающие сумасшедшие, у кого-то мертвые друзья, у кого-то просто…равнодушие и одиночество.
Мой собственный, персональный подвал, который я построил своими кошмарами, был очень густонаселенным. Там жили все: и Джафар, и Хураз. И Колька с Валькой, и мертвый Кирилл. Даже придурку-стройбатовцу Сане нашелся свой уголок. И иногда этот недалекий парень глазел на меня ночами, как волчонок. Кровавое месиво, в которое превратилось его лицо после моего выстрела, ухмылялось жуткой улыбкой.
- Он самый,- отвечал я Алене, вставая с постели.
Уходил  в кухню и слышал, как она вздыхает мне в спину. Моя девочка не могла мне помочь. С этим приходилось справлять в одиночку, но… Пройдя через мясорубку войны и гвалт бандитских разборок; пытавшись несколько раз покончить с собой, я неожиданно понял… Смерть – это очень сговорчивая дама, и с ней приятно иметь дело.
- Иди, Кирсанов,- Алена мягко подталкивает меня к выходу, отвлекая от мыслей.
Маня выскакивает из ванной, бросается ко мне и цепко обнимает за талию. Шутливо закатываю глаза, Алена с улыбкой отнимает дочь, а я щелкаю за собой входным замком.

Годовщину отмечают в кафе «Оазис». Приехали многие. Некоторые с женами и детьми. Палыч светится голливудской улыбкой, а Серега тихо напивается у барной стойки. Все это я вижу, стоя на ступеньках у входа. Держу Алену под руку и вижу, как Костя склоняется к незнакомому мужчине рядом. Что-то шепчет тому на ухо, и мужик оборачивается, бросив на меня заинтересованный взгляд. За мной слишком длинный шлейф преступлений, и я внутренне напрягаюсь от их пристального внимания. Но расслабляюсь, когда понимаю, что они просто смотрят на мою жену.
- Вик,- Палыч пробирается ко мне сквозь толпу людей,- молодец, что пришел. Почти все наши, кто жив, приехали. Сам знаешь, мрем, как мухи. Ранения, травмы, инфаркты…
Расплывается в широченной улыбке и склоняется к руке Алены:
- Мадам, рад приветствовать вас в клубе воинов-интернационалистов. Нужно ли мне рассказывать, что ваш муж – герой?
- Заткнись,- от души советую этому зубоскалу, и он послушно затыкается.
Вливаюсь в толпу людей  и приветствую тех, кого знаю. На минуту даже забываю об Алене и погружаюсь в волну воспоминаний. Меня хлопают по плечу и улыбаются в лицо открытыми улыбками. От которых заходится сердце и бьет по вискам чувство ностальгии. Как будто сбрасываю годы и окунаюсь в прошлое. Почти физически чувствую, что на ногах у меня не модные кроссовки, подбитые мехом, а тяжеленные кирзачи. Однажды в нашу часть пришла посылка из какой-то школы. А там… в посылке, были… кроссовки. Хватило на все отделение, и мы почувствовали себя в раю, когда сбросили с ног задубевшую на солнце кирзу и вонючие портянки.
И вспоминали мы сейчас только хорошее. Ну, как хорошее… Для нас – просто отличное. Как выходили из окружения и обнаружили разбившегося штурмовика. Тащили бредившего парня до блок-поста, а он все время просил водки, которой у пехоты не было. Это вам не летсостав, и вместо спирта здесь – чарс. Зато его завались. В конце концов, Палыч треснул летчика по голове, и тот заткнулся до самого госпиталя.
- А медсестричка?- вступает Костя.- Вик, помнишь медсестричку? Ну, ту, что, по-моему, Ксюшей звали?
- Какую медсистричку?- заинтересованно спрашивает Алена из-за спины.
А я неожиданно смущаюсь.
- Не помню никого,- бормочу в ответ, но… вру.
Я прекрасно помню ту медсестренку. Кирзачи – вещь хорошая, но их надо уметь носить. А в сорокаградусную жару… да при отсутствии воды… В общем, мозоль у меня образовался прямо под ногтем. Мучился я так, что словами не описать. Мозоль загноился, ноготь совсем отпал, а меня отправили в медсанбат. Было там тихо, стерильно, и никто не стрелял. А тут это медсестра Ксюша. Приехала в Афган за деньгами и личной жизнью, а пришлось лечить больные ноги рядовому составу. Ох, и плакалась она мне в плечо во время дежурств. Черт его знает, но я даже не помню, как она оказалась в моей постели. Я ж женат тогда был. Палыч, гад, всем тогда об этом растрещал.
- Вик,- Серый подходит сзади.
Кладет мне руку на плечо, и я вздрагиваю от неожиданного прикосновения. Оборачиваюсь с улыбкой и смотрю в нетрезвые глаза однополчанина.
- Ты только не психуй,- говорит он мне.- Леха сидит в соседнем зале.
- Какой Леха?
- Леха.- с нажимом поясняет Серый.- Гаврилюк который.
- Тот самый?
- Тот.
И Серега быстро сбегает, пока я перевариваю полученную информацию. Значит, Леха. Значит, Гаврилюк. И откуда же ты взялся, болезный? Ты же считаешься пропавшим без вести. Странное совпадение, но вместе с тобой пропал и часовой-новобранец Антон. Может, мы сейчас узнаем, куда он делся?
- Милая, шепчу Алене,- подожди здесь минутку.
Не дожидаясь ответа, решительно направляюсь в соседний зал. На пути у меня встает Палыч. Хватает за лацканы пиджака и я вижу его совершенно трезвые и серьезные глаза.
- Угомонись,- зло шепчет прямо мне в лицо.- Все в прошлом.
- Руки убери,- шиплю в ответ, как змея.
Палыч убирает руки, и я прохожу внутрь. Вижу его сразу – молодого мужчину с длинной густой бородой. Он сидит в полном одиночестве перед столом, на котором стоит только чашка с чаем. Сидит, закрыв глаза, и беззвучно шевелит губами.
Опускаюсь на стул напротив и весело говорю:
- Привет, Леха.
Он вздрагивает. Кажется, что это имя слышит впервые. Открывает глаза и смотрит на меня. Чужие глаза. Не те, которые помню я.
- Меня зовут Карим,- голос похож на пустынный афганский ветер.
И тут я не выдерживаю. Почти срываюсь на крик, потому что… Потому что он сволочь. Был сволочью и остался ею.
- Как-как? Карим? Не ври, гнида, тебя зовут Алексей Гаврилюк. Рядовой 104-го мотострелкового взвода. Призван в 1986-м, воевал под Кабулом, пропал без вести в 1987-м. Ты струсил, Леша?
Мужчина склоняет к столу светловолосую голову. Бормочет на дари молитвы, собирается с духом и отвечает:
- Я не струсил, Вик. Да, я сбежал. После того, как мы…вы…,- ему трудно даются местоимения,- расстреляли кишлак. Я не мог больше этого видеть. Пойми.
- Да мне на это плевать!- я грохаю кулаком по столу так, что переворачивается чашка с чаем.
Изуродованным кулаком, и я с удовольствием вижу, как Гаврилюк бледнеет, когда смотрит на мою двупалую ладонь.
- Плевать,- повторяю я.- Ответь только на один вопрос: где Антон?
Леха склоняется еще ниже. Так низко, что почти ложится головой на скатерть стола.
- Я отвел его к братьям,- голос понижается до шелеста. Шелеста песков.
От истины, неожиданно открывшейся мне, я почти теряю дар речи. Можно струсить; можно испугаться; можно обоссаться от страха и трястись за валуном, когда на твоих глазах мочат твоих же товарищей. Но вот так… взять мальчишку с собой.
- Куда ты его отвел? – на всякий случай переспрашиваю я. А вдруг ошибся?
- К правоверным братьям – мусульманам,- Гаврилюк почти выкрикивает эти слова и дерзко смотрит мне в глаза. А чего ты хочешь? Я должен был загладить свою… нашу вину.
Антон… И росту-то в нем было почти по пределу: сто шестьдесят сантиметров. И автомат он с собой носил, как хоругвь: гордо и радостно. Молодой, из пополнения. Фотографироваться очень любил – автомат на груди, руки скрещены на стволе. И сам был, как с иконы списан.
- Тоха почисти автомат,- частенько слышалось по вечерам,- а то я что-то задрался.
- Да не вопрос, Вик,- радостно неслось в ответ.
- Тоха, сгоняй на кухню, жрать хочется.
- Да не вопрос, Палыч.
Дурь не курил. Пока. Молодой и необстрелянный. Чисто воробышек, как мы его прозвали. Безотказный, тихий и грустный. Но в глазах… в изумрудных глазах аршинными буквами светилось: умру, но не брошу. И вот запал он нам чем-то, этот Антон. Ни о ком особо не горевали – война, все-таки. Только пили, не чокаясь, если было, что пить. А ВТО его вспоминали долго. Он ведь даже ни в одной серьезной переделке побывать не успел. Как приехал повоевать, так и сгинул на войне, не найдя ее.
- Ну, ты и гад, Леха,- озадаченно протягивает от порога Палыч.- Ну сам-то слинял, понятно. Но пацана за собой зачем тащить?
Когда ты живешь на войне… Не воюешь, а именно живешь, то для твоих соседей по жилплощади, у тебя есть только один вопрос: ты пойдешь завтра со мной? И соседи по жилплощади делятся только на тех, кто пойдет завтра с тобой, и тех, кто с тобой завтра не пойдет. Иных оттенков нет, и будь готов к тому, что завтра такой же вопрос зададут и тебе.
Мы с подошедшим Палычем стоим у столика. Нам есть, что сказать человеку, сидящему за ним. Но говорить не хочется.
- Сколько он прожил?- Палыч задает вопрос, который готов был задать я.
- Неделю,- отвечает дезертир.
Он еще долго продержался, этот малец. Сто шестьдесят сантиметров роста. АКМ – как полковое знамя. А ведь его до сих пор ждет мать. Он же не числится в списках погибших. Она ждет его и надеется. И звонит нам с Палычем раз в год.
- Зачем ты приехал?- спрашиваю я.
- Я хочу вернуться, мужики.
Гаврилюк поднимает голову, с надеждой смотрит на нас. Как побитая собака переводит взгляд с меня на Палыча.
- Вернуться хочу,- шепотом повторяет он.- Все ведь в прошлом. Я приехал по пакистанской визе, уже был в военкомате. С меня сняты все обвинения, я могу вернуться.
Мы с Палычем бросаем друг на друга быстрые взгляды. Да мы и не вспомнили бы об этом придурке, если бы не Антон.
- Не возвращайся, Леша,- от души советую ему.
- ИншаАллах,- он оглаживает русую бороду.- Все в руках Аллаха.
- Вот и скажи ему, что тебе сюда нельзя.
После этих злых слов, поворачиваюсь и иду к выходу. Не хочу видеть его лицо. Не хочу смотреть в пустые чужие глаза. Не хочу, потому что боюсь, что ударю.
Что со мной происходит? Прошло десять лет. Пусть не все из них были радостными, а наоборот: большая часть из них отдавала смрадом. Но что мне в этом Кариме? Да пусть живет, как хочет. Да пусть возвращается, шут с ним. Город большой, авось не столкнемся. Но непонятное чувство шкрябается в душе. Какая-то животина скребет то ли по сердцу, то ли по мозгам. А может это все из-за пожилой, сломавшейся женщины, по имени Анна Павловна? Она звонит раз в год и все спрашивает, спрашивает и спрашивает. О последнем дне жизни единственного сына. И не дает забыть, никому из нас не дает забыть своего «Воробушка». Не знаю, как Палыч, но я всегда на автомате отвечал:
- Пропал без вести.
- Где и когда?- почти кричала она в трубку сначала. А потом стала только шептать.
Ведь боевой путь нашего 104-го мотострелкового взвода она знала чуть ли не лучше нас всех. И никак, ну никак не могла понять, в каком бою пропал Антон.
А что думали мы? Мы думали, что Антон дезертировал.
Алена ведет машину, и все время с тревогой поглядывает на меня.
- Опять подвал?- в напряженном голосе чувствуется беспокойство.
- Что?- я возвращаюсь в реальный мир.- Нет. Подвал закрыт.
- Тогда что опять?- она не понимает, в чем дело, и нервничает.- Опять война? С кем? Ты должен мне сказать, потому что Кирилл мертв, а я не хочу оставаться без сводок с линии фронта.
Как это мило. И главное, предельно откровенно.
- Спасибо, родная,- отвечаю, стараясь держать себя в руках.- Спасибо за то, что ты не даешь мне забыть о Кирилле.
Алена закусывает губы и напряженно смотрит на дорогу. Видно, что она уже жалеет о своей опрометчиво сказанной фразе. Но я не буду ее успокаивать.

Трехкомнатная квартира на Бородинском проспекте встречает нас темными окнами. Няня – крупная женщина с выправкой отставного военного,- рассказывает Алене, как прошел вечер. Жена провожает, а она все нахваливает Машу.
Я не слушаю ее. Прохожу на кухню, открываю ящик стола и беру сигареты, которые не брал почти полгода. Вкус застарелого табака неприятен, но я все равно глотаю прогорклый дым, стоя лицом к окну.
- Извини,- Алена обнимает меня со спины и прижимается щекой.- Я больше никогда не напомню тебе о нем.
- Не в этом дело.
Освобождаюсь от ее объятий и тушу сигарету в чашке с остывшим чаем, что стоит на подоконнике.
Алена разворачивает меня лицом к себе.
- А в чем? Мы с тобой четыре года и таким напряженным ты был только тогда, когда работал на Гроба.
От ответа меня освобождает пиликанье сотового. Незабвенный Палыч.
- Вик,- громыхает он в трубку нетрезвым голосом,- я тут подумал: да плюнь ты на него. Пусть возвращается. Антона все равно не вернешь, так чего нервы зря тратить.
- А что ты скажешь его матери?- спрашиваю я собеседника.- Когда она позвонит. А ведь она позвонит.
- Вот, черт,- замялся Палыч,- о ней-то я и не подумал. Да, ладно. Если эта скотина приедет, начистим ему харю, и всех делов. Пусть она сам с ней разбирается.
Алена разливает чай и внимательно прислушивается к разговору. Даю отбой, выключаю трубу совсем. Все, хочу взять тайм-аут от прошлого, которое опять настойчиво врывается в мою жизнь.

Дикие игры – содраны локти.

Алена цепко держится за мой локоть, а Маня бьет ладошками по майской воде. Мы гуляем по Набережной, как семья молодых нуворишей, и эта егоза, конечно же, побежала к морю. С того февраля, когда я психанул на встрече, прошло три месяца. За это время не звонил никто. Ни Палыч, ни (спасибо Небесам) Анна Павловна.
Я не знаю, что я сказал бы, позвони она мне. Стало бы ей легче, если бы узнала, как умер ее сын? Странно… вот странно: что было в том мальчишке? Чем больше я раздумываю над этим, тем больше прихожу к выводу: он стал для нас символом. Символом той грязной войны, на которой деревенеют души и мозги покрываются коркой дерьма. Мы все одеревенели, а вот он… не успел.
Звонок сотового врывается в мысли, путая их. На экране высвечивается номер Серого.
- Привет,- бормочет он в трубку,- я тут узнал через своих: Гаврилюк все-таки вернулся.
- Ну и что? – говорю  раздраженно.
Я много думал эти три месяца. Когда Алена тихо дышала рядом ночью, я все думал. Представлял, что вот он приехал. Вот я случайно встретил его на улице, или в магазине, или… Да мало ли где можно столкнуться в городе.
Как я прореагирую? Что скажу ему? И пришел к выводу, что я закончил свою войну. Ничего ему не скажу. Не подам руки, а просто… отпущу. Ненависть надо отпустить, иначе она затянется петлей на шее и передавит артерию.
- Да ничего,- продолжает Серый,- просто я подумал, что… ну, ты же сам говорил. И вообще, у тебя опыта в этом деле больше.
- Ты опять «под мухой»? Ты хочешь, чтобы я его грохнул? Совсем мозги пропил?
Отключаюсь от связи, негодуя внутри. Да, я сорвался на встрече, но если смотреть правде в глаза. Я хочу жить. Война закончилась. И одна и вторая. Хочу просто смотреть в майское небо и слушать, как дочь бьет ладошками по воде.
- Кто это был?- спрашивает Алена.
А в темно-карих ее глазах я вижу испуг. Она боится за меня. Прошлое имеет противную привычку открывать дверь с ноги и врываться в мирную жизнь.
- А-а,- беззаботно отмахиваюсь я,- Серый. Совсем спился, бедняга.
Кстати, о дочери…
- Маня,- кричу этой непоседе,- не лезь в воду. Промочишь ноги, будешь пить горькое лекарство.
- У мамы сладкое,- тут же отзывается этот бесенок и корчит мне рожицы.
Алена плотно прижимается к моему плечу, и я спрашиваю с улыбкой:
- Замерзла?
- Нет,- отвечает жена.
Чуть напрягается, я чувствую это по нервному движению пальцев на своем локте, и спрашивает:
- Витя, а ты можешь ответить мне честно на один вопрос? Только правду, мне кажется, что я ее заслужила.
Я останавливаюсь и хочу сказать, что никогда не врал ей. Но слова застревают внутри. Она в чем-то права. Да, я не сказал ей ни одного слова лжи, но и правду говорил не всегда.
- Конечно,- серьезно отвечаю я.
- Ты опять собрался с кем-то воевать? Тебе скучно с нами?
Н-да, отшутиться не получится. Это тот вопрос, ответ на который должен быть коротким, как выстрел и длинным, как вся жизнь. Я беру в ладони ее лицо и заглядываю в глубокие, как бездна, глаза.
- Это было целых два вопроса, но я отвечу на все. Нет. Просто призраки прошлого.
Она отводит от лица мои руки и улыбается. Странной улыбкой, в которой нет веселья.
- Это хорошо,- отвечает мне.- Надеюсь, что ты разберешься с ними без крови. Потому что мне не хочется за тебя мстить. Но я это сделаю, если понадобится.
Уходит, оставляя меня стоять столбом. Просто разворачивается и идет к дочери. Странное чувство внутри: как будто я увидел эту женщину впервые. Это не та, которая пела мне песни, когда я провожал ее домой. И даже не та, горевшая во взорванной машине. Она совсем другая. И я верю в то, что эта новая Алена может пойти мстить.
- Мама, мама,- Маня бежит к ней, растопырив ручки.
Она хватает дочь на руки, прижимает к себе, зарывается лицом в серые кудряшки. Я подхожу к ним, обнимаю сразу двоих и говорю, смотря поверх голов на блестящее зеркало воды:
- Обещаю, что больше никогда не возьму в руки оружие.
- Купи шарик, папа. Купи шарик, купи шарик,- трехлетняя непоседа прыгает на руках у Алены.
Я чувствую, как под моими руками расслабляется напряженное тело жены. Мне не надо видеть, чтобы знать, что она улыбается. Совсем по-старому. Как тогда, когда в нашей жизни еще не было Гроба и Кирилла.
- А волшебное слово?- строго говорит дочери.
И Маня тут же частит скороговоркой:
- Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Вот несносный ребенок!
- Какой тебе шарик, мартышка?
- С клоуном, с клоуном.
Шантажистки. Обе. Но отказать не могу.
- Ладно, веди к киоску. Где там твои клоунские шарики?
Подхватываю егозу на руки и сажаю на плечи. Маня прижимается пятками мне к груди и гордо поглядывает на прохожих. Я, конечно, покупаю ей шарик…

Утром секретарь Леночка приносит в кабинет чашку кофе. Она улыбчива и молчалива. Долго я с ней боролся. Вернее, с ее болтливостью. Вот всем хороша, но сплетница та еще. А ведь боялась мне поначалу. В лицо заглядывать опасалась, и прикасаться лишний раз избегала. Но поворотным моментом, помню, стал мой страх. Она случайно плеснула мне на руку обжигающим кофе. Я физически почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Ненавижу горячее. Все, что выше температуры тела, вызывает безотчетный ужас.
Леночка тогда испугалась, прикрыла рот ладонями и застыла ледышкой.
- Скорую вызвать, Виктор Сергеевич?- пробормотала, когда чуть отошла.
- Не надо,- успокоил ее я.- Только больше не надо такого горячего. Пожалуйста.
Леночка ушла неслышно, утопая каблучками в ворсистом ковре. По-моему с тех пор в ее отношении ко мне появилась нотка жалости. А может, кумушки из бухгалтерии ей про меня всяческих небылиц наплели. Я когда Алене об этом рассказал, так она рассмеялась. Звонкие колокольчики смеха рассыпались по кухне, как серебряные монетки.
- Эх ты, боец,- сказала мне жена, отсмеявшись.- Она же влюбилась в тебя. Ты же такой… загадочный, мужественный. Мечта любой унылой секретарши.
Но сейчас что-то идет не так. Не знаю, что, но на месте мне не сидится. Так бывало на выездах. Видимость – километров на триста, воздух дрожит от прозрачности. Ни одна песчинка не шелохнется, ни один листик не дрогнет на ветках афганских кустов. А внутри кто-то свербит. Отточенным напильником шкрябает по раздраженным нервам и все время дергает:
- Берегись. Берегись, твою мать.
Да ладно бы я один такой был. Брошу взгляд на сержанта, а этот медведь уставился немигающим взглядом в одну ему видимую точку на горизонте и только пальцы сжимают автомат до белых костяшек. Даже бурят, в чьих глазах мы никогда ничего не могли прочитать, нервничал сильнее обычного.
И ни разу нас наше чутье не подводило. Один раз с гор посыпались камни, преграждая путь БТР-ам и долбя градом по стальным люкам. Мы слетели с бортов врассыпную, как зайчики. Укрылись за траками и обводили пустые скалы безумными взглядами. Переглядывались друг с другом, спрашивая молча:
- Где? Где эти сволочи?
А второй раз нам ударили в спины. Хлесткие очереди ДШК стегали по нам нагайкой. Бурцев Стас свалился сразу, я спрятался за его мертвым телом и вел огонь в никуда. Где пряталась засада, мы не поняли. Спас нас тогда чистый случай. Из разведки возвращалась наша вертушка, и пилот, увидев бой внизу, просто полил свинцом место, откуда щелкали выстрелы. Особо не разбирался, а пулял во все подряд. Кишлак там был, или нет, мы до сих пор не знаем.
Вот и сейчас, у меня такое же чувство неясной опасности. Будто что-то, или кто-то ждет впереди. И ждет не с поздравлениями, а с коктейлем «Молотова» в руке.
Набираю номер Пулеметчика. Это парень у меня на все случаи жизни.
- Мухой ко мне, у меня есть для тебя задание.
Знаю, что он прибежит ко мне сразу. В кабинет заходит, поправляя на ходу рубашку. Не иначе, опять с кассиршей Александрой целовался. Я, конечно, не сплетник, как Леночка, но стараюсь быть в курсе.
- Мне нужны сведения об одном человеке,- говорю я, когда секретарь принесла кофе и ему.
Рассказываю все, что знаю. Вплоть до армейского номера, который Серый раздобыл в военкомате. Пулеметчик хитро улыбается и лукаво смотрит на меня:
- Вик, ты же знаешь, я сделаю, но мне нужно больше. Кто он тебе? Что за интерес? Откуда здесь растут уши?
Встаю и прохожу к окну, за которым цветет сирень. Этот одуряющий запах пробивается даже сквозь плотно закрытые рамы, но я не против. Мне нравится сирень. Когда мы познакомились с Аленой, воздух тоже был полон ее густого фиолетового запаха. Почему-то все, побывавшие в Афгане, любят эти цветы. Слышал, что в Москве есть даже Аллея Славы, засаженная сиренью – как память, погибшим на той войне.
И я рассказываю ему все про Гаврилюка. Пулеметчик выжил под Шали, тоже хоронил друзей. Он поймет.
- Вот га-а-а-д,-  с чувством протягивает Вова.- Да за такое надо яйца рубить, не глядя.
- Нет,- останавливаю его я,- яйца мы никому рубить не будем. Мне нужна просто информация.
- А зачем?
- Видишь ли…,- это сложно объяснить, но я стараюсь,- не верю я, что его замучила тоска по нашим березкам. Что-то тут нечисто. Только будь аккуратней.
Он кивает, допивает кофе, прихлебывая, и быстро убегает. В ментуру бы ему пойти, цены бы там такому сотруднику не было. Я знаю, что он пойдет по следу без устали, как легавая собака. Вынюхивая, выслеживая, вызнавая.

И не ошибся. Через неделю Пулеметчик сидит в моем кабинете и докладывает.
Рабочий день давно закончился. Уже и уборщица прогремела ведрами. Открыла дверь и удивленно посмотрела на меня. Я махнул ей рукой:
- Иди, Света. Завтра помоешь.
Она пожала плечами и ушла, волоча за собой швабру. Остались только мы с Вовой, да охранник на этаже. Я слышал его шаги в коридоре.
- Значит так,- деловитым тоном говорит Пулеметчик,- после того, как Гаврилюк слинял из части, он воевал с группой афганских духов. Был правой рукой главаря. После того, как главного убили, подался на базу в Пакистане. Там тренировал душманов до конца войны. Потом вернулся в Афган, женился на некой Джамиле, нарожал кучу детишек. Работал от раза к разу, голодал. Жена умерла при очередных родах, тогда он и решил вернуться.
Я смотрю на него и не верю. Откуда он мог это узнать? Он что, у той афганки роды принимал? Володя надувается индюком и посматривает на меня свысока. Но я знаю, что это шутка. Он, вообще, парень веселый. Мне кажется, что даже умирать будет, но расскажет последний анекдот.
- Ладно,- сдается он.- Секретаршу из военкомата с ресторан сводил. Я, между прочим, ради тебя обещал на ней жениться. Потом. Когда-нибудь. Когда из очередной опасной командировки вернусь. У них все дела на «возвращенцев» в архиве собраны. Грифы «Секретно» стоят. Чтобы ваши им мстить не вздумали. Амнистия же прошла.

Наверное, так и надо. Иначе количество крови перейдет критический уровень. Потому что я даже сам чувствую, как холодная лапа сжимает сердце. Мне хочется забыть про обещание, данное Алене, и выдирать из Гаврилюка жилы по одной. Но не буду этого делать. Пусть живет. Антона не вернешь, как и тех, кого дезертир убил прямо, или косвенно. Зато могут появиться новые трупы.
- Чем он занимается сейчас?- спрашиваю напарника.
- Намазы бьет по пять раз в день. Вроде как грузчиком в магазин устроился. В общем, пока ничего странного, но я за ним понаблюдаю, если хочешь.

Понаблюдай, Володя, понаблюдай. Мне будет спокойнее.

- Их двое возвращались,- говорит пулеметчик уже в дверях,- но второй на Украину подался. Испугался мести. А Гаврилюк почему-то легко согласился. Что-то тут не вяжется.

Мне тоже это кажется странным. Он возвращался домой, зная, что здесь мы: я, Серый и Палыч. Зная, что мы все помним и не собираемся забывать. Да, я мстить не буду, но все-таки… Кроме меня есть и другие, кто до сих пор просыпается от собственных криков и падает на пол при звуках грома. Они могут попробовать накормить зверя ненависти внутри себя.
Я вспоминаю, почему же так не любил Гаврилюка еще в части. Мы были жестоки. Зачастую, даже слишком. Как говорил лейтенант Петраков:
«Здесь не в бирюльки играют»
Но жестокость бывает разная. Для того, чтобы не сойти с ума, приходилось обзаводиться принципами. Здесь, на гражданке, не годился ни один из них. Но там… там они помогали сохранить рассудок. К примеру, самодур-сержант никогда не стрелял в детей, если те смотрели ему в глаза. Не знаю, почему, но это был его принцип. И, насколько я помню, он никогда ему не изменял.
Тимур не бил пленных ниже пояса. Объяснял, что воину ни к чему унижать врага. Это унижает его самого. Палыч никогда не воровал на кухне еду. Будет с голоду подыхать, но не пойдет.
А вот у Гаврилюка не помню ничего подобного. В памяти всплывают бегающие глазки и заискивающая улыбка. Дедов боялся до полусмерти. На все был готов, лишь бы те, кто перед дембелем, не съездили ему лишний раз по уху.
Когда я призвался и должен был пойти в свой первый бой, ко мне подошел Степан Макода. Положил руку на плечо и прогудел в ухо:
- Заспокійся, хлопче. Вас одразу бахнуть. Ми підемо.
Их уже ждали вертушки, но они отказались лететь домой. Поднялись и пошли вместо нас, необстрелянных. Половина не вернулась. Не вернулся и Степан. Но они знали, на что шли.
***

- Кирсанов! Гаврилюк!
Если сержант орет, как пожарная машина, значит, успел с утра вмазаться.
- На водовозку, и к реке,- приказывает он.
Мы с Лехой трясемся на телеге, в которую запряжен плешивый ишак. Его зовут Бельмондо, и он приписан к кухне. Всем хорош, зараза, но иногда жутко орет по ночам.
Я лично плююсь в сухую землю тягучей слюной. Вчера кто-то (узнать бы кто, убил бы на месте) приволок спирта от летсостава. Штурмовики отмечали день воздушных войск и на радостях поили всех, кто заглянул на огонек.
Мы казармой квасили всю ночь. Потом догнались чарсом и сегодня подыхаем от жажды. Остаток воды ночью выхлебал тот же сержант. Повар с утра материл нас так, что уши шевелились. Вдовченко, собака, храпел, не переставая. Палыч, видать, с кем-то занимался бурным сексом. Потому что обнял подушку и протяжно стонал в угол матраса, видавшего и не такое.
В общем, я еду не выспавшийся, с похмелья, и злой. Гаврилюк травит несмешные анекдоты и после каждого заглядывает мне в глаза. Улыбаюсь из вежливости и хочу его пристрелить, но лень поднимать автомат.
Бельмондо тормозит у края реки, и мы начинаем черпать воду. Черпаем по очереди. Пока один занят, второй оглядывается, не спуская пальца с курка.
Когда наступает моя очередь, то вижу, что ведро прострелено. Кто-то из пополнения баловался, свинец ему в задницу. Два хлестких одиночных выстрела заставляют меня поднять голову. Поначалу даже не понимаю, что произошло. Только вижу, как у Лехи трясутся руки, и он бледнеет на глазах.
- Ты чего?- спрашиваю, как дурак.
Чего-чего? Мы в Афгане. И если боец стрелял, значит, так надо было. Хватаю свой АКМ, передергиваю затвор и тоже оглядываюсь. Хмель улетучивается из мозгов при первых признаках опасности.
Гаврилюк поворачивает ко мне бледное лицо и шепчет белыми губами:
- Я думал, что у него карабин.
И только тут замечаю на опушке чахлой рощицы труп осла, а рядом с ним простреленное тело мальчишки. Лет пяти, не больше. Тонкие пальцы сжимают хворостину. Длинное платье испачкано кровью, баул с грязным тряпьем со спины ишака разметан по растрескавшейся земле. Позади нас истошно орет Бельмондо.
А метрах в двух от трупов стоит старик – видать, дед. Он смотрит на нас испуганными глазами и трясет белой бородой. Замызганный дарстан постоянно сползает на лоб.
Я не раз видел таких. Они рыскали по остаткам разбомбленных и сожженных кишлаков и искали, чем поживиться.
- Какой карабин?!- теряю я терпение.- Какой, на хрен, карабин?!
Хватаю Гаврилюка за грудки и трясу, как грушу. Смотрю в белые, разом потерявшие цвет, глаза, и распаляюсь еще больше.
- Он же сам роста с карабин! Зачем ты его пристрелил?
 Непонятный звук отвлекает меня. Ослабляю хватку и поворачиваю голову. Старик бежит от нас в рощу. Бежит, ломая кусты и цепляясь полами платья за ветки.
Я отпускаю Гаврилюка совсем, и этого хватает для того, чтобы тот вскинул автомат и дал длинной очередью по кустам. Старик падает, как подкошенный.
- Свидетелей не оставлять,- поясняет Леха, и я соглашаюсь с ним.
Опускаю свой ствол и только говорю:
- Вернемся в часть, рапорт напишу.
Рапорт я тогда так и не написал, потому что Гаврилюк утром ушел, прихватив с собой Антона.


Кем бы ты ни был, грош тебе цена.

- Вик, я не уверен,- говорит Пулеметчик, сидя в кабинете.
Прошла еще одна неделя. Она была спокойной настолько, что я начал сомневаться в своих опасениях. Гаврилюк работал грузчиком в мебельном магазине. Вел себя тихо и ничем не примечательно. Серый звонил пару раз. Пытался вызвать на разговор по душам. Пришлось сказать твердое : «Нет» и послать его на хрен. Все закончилось. Ему давно пора понять это.
Но сейчас Пулеметчик сидит напротив и выглядит озабоченным.
- В чем ты не уверен?- спрашиваю его.
- По-моему, он купец.
- Кто?- я едва не закашливаюсь, поперхнувшись кофе.- Купец? Торгаш что ли? Так пусть торгует. Что в этом странного?
Володя ухмыляется и смотрит на меня со странным выражением.
- А еще бывший наркоша, называется,- озадачивает он странным переходом.
Причем здесь это? Да и не был я таким уж наркоманом. По крайней мере, выбрался довольно легко. Хотя… Скорее всего просто не хочу об этом вспоминать. Тогда, в больнице, у меня болело все: сожженное лицо, пустой глаз, рука. Но наркотой меня там не пичкали. Главврач запретил. Скорее всего, адская боль вытеснила тягу к наркотикам.
- Купец,- просвещает меня Пулеметчик,- это мелкооптовый продавец герыча. Получает от челноков партию, передает ее по цепочке барыгам- розничным продавцам. Те уже торгуют на улицах и в барах.
Вот теперь мне все ясно. Ну, да. Поток наркоты из Афгана превратился из ручейка в бурную реку. Видимо, поэтому эта сволочь и решила вернуться. Его кто-то прижал. Там, в горах. Интересно, кто и как?
- Но заметь,- продолжает Володя,- в этом деле ни в чем нельзя быть уверенным. Что будем делать?
- Откуда я знаю?- вскидываюсь в ответ.- Если ты ошибся, мы просто обвиним его почем зря.
- Ну и что?- Пулеметчик смотрит на меня непонимающим взглядом.- Тебе что, его жаль? Да ну, брось.
- Нет,- я принимаю решение,- я так не могу. Буду думать.
Володя потягивается, а потом подмигивает:
- Ну, думай, Вик, думай. А я пока еще понаблюдаю. Ненавижу наркоманов. А торгашей еще больше. Мерзкие твари.
Уходит, оставляя меня одного. Я не знаю, что делать. Сдать? Учитывая мое богатое прошлое, мне не хочется связываться с органами. Очень не хочется. Но и оставить это дело просто так я тоже не могу.
И когда в стеклах начинаю отражаться я сам, я принимаю самое глупое в своей жизни решение: звоню Гаврилюку.
- Леша,- не здороваясь, говорю после пятого гудка,- брось ты это дело.
- Чего тебе надо?- бросает он в трубку срывающимся голосом.
Я почти вижу, как он побледнел. Как забегали маленькие глазки. Как побелели костяшки пальцев. Трус ты, Гаврилюк. Всегда им был, им и помрешь. И как тебя только занесло на ту войну?
- Я хочу,- отвечаю ему,- чтобы ты перестал заниматься тем, чем занимаешься. Езжай домой, Леша. Здесь тебе не место.
Он пытается взять разговор в свои руки и хмыкает:
- Я дома, Кирсанов.
Вот только хмыканье его выглядит жалко. Не был он никогда воином, нечего и теперь притворяться.
- Это. Мой. Город.- говорю я с нажимом.- И я не позволю его пачкать.
Сказал, и удивился сам себе. Мой город? Ну, да... Ведь после смерти Гроба, он достался мне.
- Посмотрим,- вкрадчиво говорит Гаврилюк.
Я не выдерживаю. Бросаю трубку и резко разворачиваюсь на крутящемся кресле. Сцепляю пальцы под подбородком и смотрю невидящим взглядом в окно.
- Что это было?!
Пулеметчик. Услышав его голос за спиной, я вздрагиваю и разворачиваю кресло.
- Ты же ушел,- говорю ему удивленно.
- Хотел. Забыл сказать тебе одну вещь. Подошел к двери и услышал разговор. Вик, ты в своем уме?!
Я не понимаю его возмущения. Почему он отчитывает меня, как школьника? Лупаю глазами и хочу вставить хоть слово в его монолог. Ни разу не видел его таки взъерошенным.
- Куда ты полез?- продолжает он.- Это же наркоторговцы. За ними стоят такие бабки, что даже Гробу не снились. Зачем ты ему позвонил?
Я не знаю, зачем набрал этот номер. Глупость? Да, глупость, признаю. Но я не могу сидеть просто так. Сидеть и смотреть, как кто-то торгует наркотой на улицах моего города.
- Уф,- отдувается Пулеметчик.
Садится напротив и смотрит на меня, как на идиота. Под его пристальным взглядом становится стыдно, и я опускаю глаза. Несколько томительных мгновений проходят в полной тишине.
- Слежка провалена полностью,- наконец , говорит Володя.- Поэтому, мой тебе совет: отправь семью куда подальше. На всякий пожарный.
Все. Занавес. Он прав по всем статьям и от этого мне становится тоскливо. От этого кошки скребут на душе. Поднимаемся одновременно и выходим из кабинета.
***
Я должен сказать Алене то, что должен. Но не могу найти слов. Ведь я обещал! Обещал, что никогда... никогда больше...Беру из ее протянутых рук бокал с вином, задерживая пальцами ее ладонь.
Чувствую себя нашкодившим ребенком. Не хватало еще покраснеть.
Маленькая хулиганка по имени Мария уже давно спит. А мы с Аленой сидим на диване в гостиной. В свете ночника ее волосы переливаются шелковым блеском.
- Тебя что-то тревожит?
Она прислоняется к моему плечу. Теплое дыхание колышет волосы на моем виске. Тонкая женская рука тянется к ширинке.
- Пойдем,- шепчет Алена в шею,- я успокою тебя.
Еще немного, и я не выдержу. Забуду обо всем: об этом б*****ом Гаврилюке и моих обязанностях, как смотрителя города. Ну, почему все складывается именно так? Почему я такой дурак? Ведь мне надо так мало! Вот только этого "мало" я почему-то никак не могу получить.
И я останавливаю ее руку. И я вздыхаю, но отставляю бокал с вином. И я отстраняю ее тянущиеся ко мне губы.
- Вам надо уехать,- говорю, стараясь не смотреть ей в лицо.
Встаю и трусливо отхожу к столу. Пусть все, что она думает, выскажет моей спине.
Но тишина позади оглушает. Бросаю взгляд через плечо и вижу, как Алена встает с дивана с деловитым видом. Оглядывается вокруг, подходит к шкафу в углу и достает оттуда дорожную сумку.
Вот так! Ни слова, ни вопроса, ни лишнего жеста. И только я пытаюсь оправдаться, как идиот:
- Алена, пойми меня...
- Я понимаю,- ко мне поворачивается отстраненное лицо.- Это моя работа- понимать тебя.
Бросаюсь к ней и хватаю ее за руку. Мне надо сказать. Мне надо объяснить ей так, чтобы она поняла. Чтобы в темных глазах растаял этот проклятый лед. Но она выворачивает пальцы в моей ладони.
- Пусти, Витя, мне надо собираться.
Она уходит к Мане в комнату, захватив с собой дорожную сумку. А я остаюсь стоять посреди комнаты, как столб. Я не сдержал обещания, и опять поставил ее под удар. Только сейчас не просто "ее", а «их»: моих девочек.
Мне так хреново, что хочется выть волком. Я бы встал перед ней на колени, уткнулся носом в ключицы и просил бы прощения. Рука сжимается. Вот-вот и хрустнет ножка бокала. Но дверь Маниной комнаты распахивается. Алена стоит на пороге
Уперев руки в бока, задумчиво смотрит по сторонам.
- Игрушки и белье взяла.
Она меня не видит и не слышит моего внутреннего крика. Она собирается. Воспоминание хлещет кнутом. Когда-то я также уговаривал ее уехать. Взяв в ладони ее тонкие пальцы, я смотрел ей прямо в глаза и говорил:
- Езжай домой.
Чем все это закончилось? Чем, мать вашу?! Взрывом. И травмой. И сейчас я чувствую себя также, как тогда. Проклятое чувство дежа-вю не отпускает меня ни на миг.
- Витя...
И я вздрагиваю от обращенного ко мне голоса.
- Витя, как надолго нам надо уехать?
О, если бы я знал сам! Но я не знаю, черт подери! Собираю в кулак все силы. Собираю сам себя по осколкам. Успокаиваю мысли и смотрю прямо ей в лицо. Я так надеюсь, что выгляжу спокойным.
- Завтра я возьму вам путевки в санаторий. Алена, это всего лишь пара недель. Ты веришь мне?
Она просто кивает и прячется за Маниной дверью.
***
А через два дня, которые я провел, как в тумане, загружаю вещи в машину. Пристегнутая Машенька уже сидит на заднем сидении, посасывая леденец. Ей обещали настоящее приключение и она не может дождаться, когда мама сядет за руль.
А я держу в ладонях холодные тонкие пальцы:
- Всего лишь две недели. Ты веришь мне?
Мне надо, чтобы она поверила. Жизненно надо. Мне просто необходимо, чтобы растаял воск, растопился лед и она улыбнулась. Я чувствую себя последним подлецом.
- Береги себя, Витя.
Такие простые слова, но она тепла в них, как материнские объятия. И от сердца отпускает. И от души уходят мрачные тучи. И мне почему-то кажется, что все будет хорошо.
И не просто хорошо. А ХОРОШО!
Я целую дочь на прощание. Маня прижимается ко мне детским нетерпеливым тельцем.
- Мартышка, слушай маму.
И я хлопаю по капоту отъезжающего джипа. Приложив изуродованную ладонь козырьком ко лбу, провожаю их глазами. И улыбаюсь... Улыбаюсь...
Вот и я не иду до конца и обещанных слов не скажу.

- Ты выдвигаешься прямо сейчас,- говорю я Пулеметчику в кабинете через полчаса.
С удовольствием вижу, что он понимает, о чем я. Не задает лишних вопросов, а только слушает, кивая.
- Путевка в санаторий,- продолжаю деловым тоном,- номер на том же этаже. Постарайся не попадаться им на глаза. Пусть Алена не нервничает.
Володя поднимается, забирает бумаги и пачку денег, которую я положил перед ним. Складывает все в задний карман джинсов, а в карих глазах ни намека на веселье.
- Понял, Вик.
Оборачивается уже от двери и улыбается с непонятной грустью. Глядя мне прямо в глаза, достает из-под ремня пистолет, проверяет обойму и подмигивает. Мелькает глупая мысль, что вижу его в последний раз, но отгоняю эту заразу на задворки.
Что может случиться с Пулеметчиком? Моим Пулеметчиком? Если только атомный взрыв, да и то... Все равно выживет, еще и меня вытащит.

- За Гаврилюком все-таки последи,- советует он мне на прощание и выходит, пряча оружие.
"Послежу",- думаю я. Подключать охрану завода не хочется. Незачем им знать, какой шлейф тянется за их директором. Но... есть у меня одна мыслишка.
- Серый,- говорю в трубку телефона.- Ты, кажется, хотел поквитаться за Антона?
Да, Серый - алкаш конченный. Но еще я знаю, что он очень дружил с тем мальчишкой. Я сам того, честно сказать, и не помню толком, а вот Серега... Мы сами-то тогда были почти дедами. Негласно над каждым из пополнения взяли шефство. Мой подопечный, знаю точно, вернулся. Палыч рассказал. Еще с хохотом рассказывал о том, как Олег рвался меня найти и отомстить, если найдет мертвым. Антон был Серегиным пацаном.
-Только без глупостей,- строго осаживаю его радостное "Да".- Пока надо всего лишь проследить. Без моих указаний в драки не ввязываться. Помощников найдешь сам. Отбой.
Я знаю, что он послушается. Хоть и пьяница, но мозги пока еще не пропил. А сам я усаживаюсь в кресло, сцепляю пальцы по подбородком и отворачиваюсь к окну. За спиной тихо открывается дверь, и Леночка заходит в кабинет, стараясь не шуметь.
Усмехаюсь на ее старательные попытки. Я слышу. Со стороны слепого глаза я слышу, как по дереву ползет гусеница. А уж шорох каблучков в мягком ковре услышу и подавно.
- Виктор Сергеевич,- говорит она мне в спину,- приехали корейцы. Вас просят пройти в переговорный зал.
Надо работать, ничего не поделаешь. Этот контракт я выбивал долго: почти полгода. Чертовы азиаты заманали меня своей вежливостью, граничащей со слабоумием. Ни "да", ни "нет" целых шесть месяцев.
Пока окольными путями я не узнал, что меня пытаются обойти москвичи. Пришлось почти в два раза увеличить объем закупа. Хотя знаю, что такое количество сырья мы пока не переработаем.
Но цены, предлагаемые Страной Утренней Свежести и скидки за предоплату, позволяли сработать с минимальной рентабельностью. А там посмотрим...
Приглаживаю волосы и отправляюсь на переговоры. Прохожу мимо Леночки, и она неуловимым движением стряхивает с лацканов пиджака одной ей видимые пылинки. Я даже вздрагиваю от такой фамильярности.
А Лена старательно краснеет и уходит почти бегом, смешно семеня ногами.
- Господа,- переводит гостям миниатюрная кореянка,- мистер Кирсанов чрезвычайно рад тому, что вы согласились рассмотреть его просьбу о поставке крупной партии промышленных пластмасс. Он был бы признателен, если бы вы озвучили свои условия.
Корейцы вежливо улыбаются и кивают друг другу. Переговариваются шепотом на своем журчащем языке, а я нервничаю. По разным причинам. И потому что не могу допустить, чтобы сорвался контракт. И потому что знаю, что где-то по загородному шоссе
едет обиженная жена с моей дочерью. К тому же я жутко, просто чертовски устал. Мы сидим в этом кабинете уже четыре часа. Не знаю, как там корейцы, выпившие уже по третьему стакану чаю, но я до чертиков хочу в туалет.
- Господин президент,- отвлекает меня переводчица,- условия будущего контракта...
Узкая смуглая ладошка протягивает мне стопку бумаги. Темные раскосые  глаза обеспокоенно смотрят мне в лицо. Неужели я потерял выдержку? Позволил собственным чувствам вырваться наружу?
Теряешь хватку, боец. Улыбаюсь во весь рот; замечаю, как удивляются азиаты, и вспоминаю инструкции консула.
- Запомните, Виктор Сергеевич, в дальневосточных странах не принято обнажать зубы в улыбке. Это считается у них вызовом на бой.
"Тьфу, черт,- ругаюсь сам на себя,- так глупо пролететь!"
- Спасибо,- благодарю девушку кивком и прячу свой проклятый оскал за вежливой полуулыбкой.
Кореяночка расслабляется, оливковые щеки заливает очаровательный ровный румянец. Она открывает розовые губы, чтобы ответить, и...
Дверь распахивается; Леночка, забывшая приличия, бросается ко мне с трубкой телефона.
- В чем дело?!- рявкаю я.
Несчастная секретарша похожа на смерть. Глаза напоминаю рыбьи. Такие же круглые и абсолютно бессмысленные.
- Ви-ви-виктор Сергеевич,- заикается она,- в-в-вас к телефону.
И добавляет страшным шепотом:
- Срочно. Это Володя.
Кажется, я пропустил удар сердца. Корейцы замолкают, перестают улыбаться и напряженно смотрят на меня. Улыбайся, Кирсанов, улыбайся, черт тебя раздери.
Обвожу невидящим взглядом совершенно одинаковые фарфоровые лица и растягиваю губы в улыбке.
- Прошу прощения, господа, это личное.
Размашистым шагом покидаю переговорный зал и залетаю к себе в кабинет.
- Что?!- кричу в трубку.- Говори.
А с другого динамика мне отвечает незнакомый нервный голос. Похоже, молодой, но кто его разберет.
- Не суетись директор. Рано пока суетиться.
Я тебе понервничаю, подонок. Но вместо этого стараюсь взять себя в руки. Дышу, как учил нас Петраков, словно роженица. Через три вздоха дыхание успокаивается, и я могу продолжать.
- Где Пулеметчик? Кто ты такой?
- Кто я- неважно,- отвечают мне,- а вот твой песик рядом. Хочешь послушать, как он гавкает?
Слышится неясный шорох. Видимо, трубку передают. И через несколько секунд говорит уже Володин голос:
- Вик, прости меня. Попал по глупости. На заправке зашел в туалет, а вышел, и они меня взяли. Наверное, заметил кто-то возле дома того мерзавца.
- Где девчонки?- перебиваю его.
- В машине. Заправка какая-то дохлая. Один дед-кассир сидит. Ни охраны, ни хрена. Алена пошла расплачиваться, а второй в салон нырнул. Я хотел ей крикнуть, но меня по голове шандарахнули.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
- Передай трубку обратно,- приказываю ему.
Я скажу... Я сейчас все скажу. Я скажу, что если они их не отпустят, то  найду каждого. От самого последнего наркомана до самого первого наркобарона.
Выпущу им кровь до последней капли и вытащу их гнилые кишки наружу. Я сжимаю трубку так, что у меня болят пальцы.
- Бывай, афганец. Сиди на месте, мы скоро позвоним,- говорит мембрана телефона, и... пустота.
Не докричаться, не дотянуться. Номер Гаврилюка отключен, номер Серого тоже. Я один. Как тогда, когда сидел в подвале. Когда Колька спал, а Валька молчал, отвернувшись к стене. Тогда мне казалось, что еще никогда в жизни я не был так одинок. Проклятье!
- Палыч,- выдыхаю я в трубку,- извини, что опять вмешиваю. Понимаю, что у тебя семья, но мне нужна твоя помощь.
Он выслушивает меня молча. За это мы его и любили. Вот только что мог ржать, как конь, но при малейших признаках опасности тут же превращался в одну литую группу мышц и мозгов. Я хочу послать его за Серым. Понимаю, что не имею права (у него двое детей), но у меня нет другого выхода.
- Я все сделаю,- отвечает друг,- а ты только не натвори глупостей. Вспомни, чем закончился твой псих тогда, пять лет назад.
Смертями закончился тогда "мой псих". Я бы рванул к Гаврилюку сам, но боюсь, что от этого будет только хуже. Я бы шваркнул трубкой о стену, но нельзя: могут позвонить в любой момент. Я бы завыл от бессилия, но в переговорном зале корейцы. И им ни к чему знать, какие проблемы у директора завода.
Не помню, как закончил совещание. Кажется, даже улыбался. Спасибо Леночке, она так и осталась стоять рядом. И изредка я чувствовал, как мою руку пожимают ее горячие пальцы. Зря я не ценил эту дурочку.
Из кабинета я так и не ушел. Еле выгнал секретаршу и остался сидеть за столом. Ах, да, попросил ее купить мне две пачки сигарет.
Когда в окнах кабинета уже прочно стояла темнота, из телефона раздалась моцартовская трель. Доли секунды я смотрел, как сильная вибрация подкидывает черную пластиковую трубку на столе. Боялся. Боялся взять и услышать, что все закончено.
В верхнем ящике стола лежит ПМ. Тот самый, который однажды поставил точку в глупой жизни одного ПТУ-шника. Оружие полностью заряжено и только ждет, когда нажмут на курок.
- Привет, вояка,- говорит тот же голос, когда я, наконец, беру телефон.- Чего не отвечал? Мы уж заждались.
- Где вы? Где мои жена и дочь?!
- Всему свое время.
- Слушай, подонок,- закипаю я,- если с ними хоть что-то случится, то...
Трубка отвечает смешком:
- Знаю-знаю, из-под земли достанешь. Ладно, кончаем базар. Наши условия - сто штук баксов.
Выкуп. От сердца чуть отлегает. Всего лишь выкуп, а я-то думал...А с другой стороны: несерьезная какая-то сумма для выкупа.
- Я не буду вести никаких переговоров, пока не услышу заложников.
Это я боевиков насмотрелся.
- Только одну,- отвечает голос,- выбирай сам, кого.
- Жену.
Опять шорох. Он длится века. Долгие ночи и длинные дни. Я сжимаю зубы так, что кажется, будто челюсть вот-вот вылетит. Но вот трубка успокаивается, и я слышу взволнованный голос:
- Витя.
- Как вы?
- Все в порядке.
- Где вы?
- В каком-то сара...
У нее забирают телефон. Но главное я узнал: обе живы.
- Успокоился?- спрашивает этот мерзавец.- Деньги завтра. В 22.00. Как обычно: один и без оружия.
- Мне нужно время, чтобы собрать такую сумму.
- У тебя нет времени.
Я чувствую, что похититель хочет отключиться, но должен задать ему последний вопрос.
- Где Пулеметчик?
Ответ оглушает. Ответ режет по напряженным нервам.
- Сдох твой песик.
Трубка умирает. Мне кажется, что вместе со мной.
Это Афган. Где бы ты ни был, куда бы ни уехал, ты все равно встанешь на колени, повернувшись к Востоку. Афган найдет меня везде.
Виски раскалывает тупая боль. У меня нет времени. Знаю, что нет, но мысли разлетаются, как мухи. Открываю ящик стола, достаю пистолет. Нет, я не пущу его в ход. По крайней мере - сейчас. Я хочу просто почувствовать в ладонях успокаивающую тяжесть вороненой стали.
На рукояти ствола нацарапаны цифры. Это я их там нацарапал. Это код от сейфа Гроба. Сейфа, в котором лежат документы на...
Бросаюсь в угол кабинета и лихорадочно набираю код. Я привез эту штуку с собой из особняка Гроба и ни разу ее не открывал. Кто ж знал? Кто же знал, что мне понадобится то, что сейчас лежит там?
Проклятый телефон опять трезвонит идиотский "Турецкий марш". Матерюсь сквозь зубы, но возвращаюсь к столу. Едва не посылаю Палыча на хрен, чтобы не отвлекал, но первая же фраза заставляет меня прислушаться.
- Вик, наш общий друг хочет тебе кое-что рассказать. Давай-давай.
Это он говорит уже не мне, но я слышу.
- Кирсанов,- голос Гаврилюка предательски дрожит.
Боится, гад. Правильно, бойся. Ты-первый в моем списке смертников.
- Отзови своих псов,- приказываю я.
- Не могу.
- Почему?
- Я не знаю их. Их нанимал дилер. А я - купец. Я и с тем-то созванивался по левому номеру, который сейчас отключен. Убери ствол от виска!
Не иначе, кто-то из них приставил черное дуло к виску этого гада.
- А это - обычные наркоши,- продолжает Гаврилюк.- За дозу работают. Мозгов нет.
Суки!
- Не психуй, Вик,- это уже Палыч,- возьми себя в руки. Включи диктофон на трубе. Запиши все, что он сейчас скажет.
- Зачем?!
- Пригодится.
В этом Палыч весь. Никогда и нигде не теряет головы. И я включаю диктофон. И я слушаю все, что говорит мой бывший однополчанин. Торопясь успеть, он выкладывает, как на него вышел Наваб- бывший лидер пакистанских боевиков.
Как тот предложил сволочи-Гаврилюку работу и хорошие деньги. После того, как умерла его Джамиля, новоиспеченный правоверный подбирал объедки в Кабуле. Тогда-то его и заманили обещанием американского гражданства, если он займет место погибшего купца.
Он раскрыл нам всю сеть, по крайней мере, тот отрезок, что касался лично его. Предателем он был всегда. От масштабов происходящего даже у меня волосы встали дыбом. Наркотики перевозились из Казахстана во влагалищах девушек-эмигранток.
Палыч прав, это ценная информация. После разговора все-таки возвращаюсь к сейфу и беру оттуда желтую пластиковую папку. Невелика весом, но сейчас для меня ценнее всех контрактов мира.
"Петр Сергеевич Строгов" написано на ней. От руки. Гроб никогда не доверял техническим средствам. Всегда предпочитал писать от руки.
Нет времени на просмотр документов. Мне нужен только номер телефона, записанный на клочке бумаги и затерявшийся между страницами. Не знаю, работает ли он сейчас, но...
- Петр Сергеевич?- говорю я тогда, когда на другом конце провода откликается строгий голос.
- Вы не знаете меня,- стараюсь успеть до того, как собеседник бросит трубку.- Меня зовут Виктор  Кирсанов. Я - муж вашей родной племянницы Алены Строговой.
Между нами повисает молчание. Оно красноречивее любых слов. Я почти вижу, как в далеком Волгограде телефон сжимают нервные прокурорские пальцы. Если он сейчас отключится, то все напрасно. Мне больше не к кому будет обратиться.
Но дядя вздыхает и спрашивает:
- Что-то с Аленой?
- Да.
Я выкладываю незнакомому мне человеку все до последней капли. Начиная с Кати и заканчивая исповедью дезертира. А когда выложил, бросаю автоматический взгляд на наручные часы и удивляюсь. Пятнадцать минут. Почти вся моя жизнь уложилась в пятнадцать минут.
- "Куклы" умеете делать?- спрашивает меня дядя.
- Только в кино видел,- честно признаюсь в ответ.
- Вот и сделайте.
Нет, так не пойдет. Он слишком спокоен. Он что, не понимает, о чем идет речь? У меня компромат на него. И я не раздумывая пущу его в ход.
- Вы поможете?- с отчаянием спрашивая его.
- Не могу ничего обещать,- голос звучит издевательски, а может мне просто кажется.- Государственная машина слишком неуклюжа.
- Петр Сергеевич!- кричу я так, что в окнах пугается темнота,- если речь идет о том, чтобы сдаться, я сдамся.
- Не разбрасывайтесь обещаниями, молодой человек.
Телефон отключается, и я остаюсь стоять с надрывно гудящей трубкой в руках. Мне не остается ничего другого, как начинать собираться. У меня нет таких денег. Я не успел их ни заработать, ни наворовать.
Но кое-что есть. Из этого "кое-чего" я мастерю те самые "куклы", о которых говорил Строгов.
Мастерю до самого утра. Когда уже слипаются глаза, а голова перестает соображать совсем. Единственное, что я отметил - это то, что мне повезло. За окном суббота, а это значит, что офис отдыхает. Только в цехах продолжается жизнь, но мне до них...как до Кабула.
Заканчивая, падаю головой в скрещенные руки и забываюсь тяжелой беспокойной дремой. Кошмарный сон, в котором мне опять улыбался Джафар, разрывается сигналом СМС.
"N-ское шоссе. Третий съезд направо. Все время прямо. Заброшенный амбар. Сегодня в 22.00. Один и без оружия. Никакой милиции. Нам терять нечего".

Подъезжаю уже почти в темноте. Через плечо болтается дешевая спортивная сумка, набитая резаной бумагой. У меня есть почти двадцать минут до назначенного срока.
Их я трачу на то, чтобы осмотреться. Какой-то заброшенный склад, оставшийся со времен победившего социализма. Он торчит посреди леса, как гнилой нарыв. Никаких машин вокруг не видно.
Засадой не пахнет тоже. Как сказал Гаврилюк - это обычные наркоши, а не профессиональные киллеры. И мозгами там, правда, не пахнет.
Свечу захваченным из машины фонариком под ноги. Не хочу споткнуться, но все равно спотыкаюсь. О ноги Пулеметчика. Он сидит, прислоненный к дереву, а в мертвых глазах уже не отражается небо.
Прости меня, Володя. Я бы поплакал над тобой, но у меня нет слез. Мне их выжгли. И времени у меня тоже нет. Я тебя обязательно похороню. Только потом. Потерпи.
Ровно в 22.00 я поднимаю кулак и стучусь в заржавевшую дверь.
- Один?- слышу вопрос изнутри.
- Как договаривались. Отдай женщин.
Дверь распахивается из темноты в темноту.
- Выкидывай фонарь, бросай сумку,- слышу приказ.
- Отдай женщин,- упрямо повторяю я.
- Бросай сумку и заходи сам. Только без глупостей. Я сухой почти сутки.
Я послушно выкидываю фонарик и бросаю сумку в раскрытую пасть двери. Слабый огонек зажигалки, вспыхнувшей внутри, освещает мне путь. Почти ничего не вижу. Ослабло ночное видение. Как сказали врачи, после подвала и температуры от факела. Напрягаю глазной нерв почти до боли, чтобы рассмотреть то, что передо мной.
Алена сидит на стуле. Маня у нее на коленках. Жена прижимает к себе дочь с такой силой, что кажется, будто вот-вот хрустнут детские косточки. Но дочь не плачет. Она смотрит на меня глазами, в которых пляшет огонек зажигалки.
Худой, как шланг, похититель стоит справа от них. Даже отсюда, даже со своим слабым зрением я вижу, что он опасен. Тем, что нервничает. В полностью вытянутой руке дрожью танцует ТТ. Идиот! Кто же так стреляет? При отдаче запросто вышибет плечо.
- Отдай женщин,- говорю я сквозь зубы.
Не хочу повышать голос. Таких, как он, нельзя нервировать.
- Витя...
Я не слышу Алену. Я ее ЧУВСТВУЮ. Видят ли они мое лицо? Не знаю. Я слышу, как со стороны слепого глаза ко мне подкрадывается второй. Крадется, как рысь, но... Имея дело со слепцами, надо знать, что у них абсолютный слух.
Делаю резкий взмах неповрежденной рукой, и в ладонь уютным спокойствием скользит ПМ, пристегнутый резинкой подмышкой. Спасибо, Кирилл! Ведь этому трюку меня научил именно ты.
- На пол,- выдыхаю в лицо Алене.
Она послушно падает вниз (они даже не догадались ее привязать, идиоты), прижимая телом дочь. Я стреляю на звук, вытянув руку. Слышу глухой вскрик, звук падающего тела и перевожу зрачок пистолета на того, кто с зажигалкой.
- ОХ, сука,- протягивает он.
Мне кажется, что его мозги, не получившие дозы, перестали соображать совсем. Этот идиот только смотрит на своего подельник и ТТ в его руке выписывает кренделя. Но он все равно смертельно опасен, и я подхожу к нему медленно. Переступаю через распластанное тело жены и подвигаюсь почти вплотную. Мои глаза практически утыкаются в огонек зажигалки "Зиппо". Мини-факел пышет жаром в лицо, но я терплю.
- Брось пистолет,- шепчу в расширившиеся от ужаса белые глаза.- Брось, и мы уйдем. Ты останешься жив. Живой и с деньгами.
Он бросает. Ствол падает на спину Алены. Она негромко вскрикивает, когда тяжелая рукоять бьет ее в поясницу. Но уже можно расслабиться. Наклоняюсь, не отводя взгляда от наркомана, и поднимаю ТТ. По-моему, этот придурок перестал вообще что-либо понимать. Так и стоит столбом.
Помогаю Алене подняться. Тихо и аккуратно поднимаю с пола Маню. Жена тут же обнимает дочь за плечи и начинает шептать той в ухо всякую ласковую чушь. Умницы мои! Мне сейчас, ох, как не нужны детские слезы и крики. Как знать, может быть у этого придурка два пистолета.
Я пячусь задом к выходу. Алена уже спряталась за мной и торопится уйти. Еще чуть-чуть, и мы будем на свободе, но...
Жена негромко вскрикивает, на что я непроизвольно оборачиваюсь. И вижу, что дверь распахнута, а на пороге стоит пожилой седой мужик в бронежилете. Позади него кругом стоят бойцы спецназа. Дядя прибыл отдать последний долг убитому брату.
А потом мы все стояли перед заброшенным зданием, и Алена прижималась к моей груди. Маня цепко держалась за мои колени и молчала, как партизан.
- Мы следили за вами,- рассказывал мне волгоградский прокурор.- Сразу же после вашего звонка я связался со своими коллегами, и они установили слежку за вашей машиной. Сам я прибыл служебным самолетом.
Алена отрывается от моей груди, поднимает лицо и переводит на говорящего совершенно сухие глаза. Петр Сергеевич смотрит на нее долго и пристально.
- Ты очень похожа на отца, девочка,- наконец, говорит он.
Не дожидаясь ее ответа, снова обращается ко мне.
- Благодарю вас, Виктор Сергеевич, за помощь в раскрытии наркосети.
- Мне сдаться?- спрашиваю я.
Но он только ухмыляется в ответ.
- Ну, что вы. Вам награда положена. Ваша запись на диктофоне - бесценна. Кстати, там труп возле дерева.
Несколько мгновений смотрим друг другу в глаза.
- Это мой труп,- говорю я.- Пожалуйста.
- Как знаете,- он делает мне последний подарок.- Доберетесь сами?
Дождавшись моего кивка, делает спецназовцам знак уходить. И мы остаемся втроем на поляне. Выжившего наркошу затолкали в УАЗик, и сейчас вокруг нас только ночь и деревья.
Нет, мы не втроем, мы вчетвером. Потому что я тоже должен отдать последний долг солдату войны.
- Джип где-то в кустах,- говорит мне Алена,- там лопатка. Пойдем, я помогу.