В каждой воинской части СССР, я уверен, был свой Василий Григорьев. Они были, конечно, каждый с налетом индивидуальности, и одновременно, уловимо похожи.
Ни мне, ни наверное, большинству читателей почти не встречались подробные воспоминания о них. Думаю, это объясняется жалостью к своим «Василиям» тех, кто не написал.
Впрочем, возможно многие о них не писали, опасаясь недоверия читателей: были ли настолько яркие солдаты в славной и доблестной Советской Армии?
Ну а я – не жалею своего Героя (он по-своему силен, умен и отважен), и не опасаюсь никаких недоверчивых рецензий. Ведь я пишу чистую правду, понимаете?
************************************************
1.Стремление и реальность
Василий добивался своего призыва в Советскую Армию много лет после своего совершеннолетия. Но ему отказывала призывная медицинская комиссия. Представьте себе его образ: среднего роста, широкоплечий, тяжелый, видно, что медвежей силы парень. Белобрысый, с круглым, почти плоским лицом, но не монгольского вида, а того, про который принято говорить: Русская Явно Хитрая Атличная РЯХА. И при этом с густым басом, который Василий не хотел и не умел сдерживать.
У всех врачей медкомиссии Василий не задерживался, хотя и носил косо сидящие очки, был слегка глуховат и часто простужен, с висящей соплёй. Те ставили свои закорючки в листе осмотра без задержек. Но вот у психиатра всегда возникала фатальная заминка.
Мы же с вами понимаем, что большинство психиатров – сами сильно не в себе. А «свой свояка – видит издалека». Поэтому, разные спецы одинаково усматривали в ряхе Василия нечто для них вначале сомнительное, потом подозрительное, а после краткой беседы – отрицательное для службы в любых войсках, даже в стройбате.
И их можно было понять. Опытный психиатр, даже заметив особо-ускользающий взгляд Васи, обычно стандартно начинал разговор с простого вопроса о дате рождения. Василий всегда реагировал красиво, разнообразно и презрительно к профессии спрашивающего и к окружающей обстановке. Ответы, в зависимости от настроения призывника, могли быть такими:
- тебя ещё на свете не было;
- родился я при Царе Горохе;
- я, Ваше благородие, Господин штабс-капитан, живу уже шестую жизнь, а вот Вы – и свою первую скоро плохо закончите.
И так далее. После этого, естественно, между Василием и психиатром начинался короткий, содержательный и скоротечный обмен мнениями, неизменно приводивший к итоговой записи в анкете: НЕ ГОДЕН.
Потом Василий целый год шатался в кулуарах военкомата, добиваясь досрочного повторного освидетельствования. Обычно у него ничего не получалось, а через год результат медкомиссии был аналогичный.
Наступил 1963 год. Василию исполнилось двадцать пять лет. Демографическая яма разверзлась перед Министерством Обороны СССР во всей своей глубине и безнадёге: ну, мало было рожденных в 1944, 1943 и в предшествующих годах. И стали подбирать всех рождённых раньше и отменять отсрочки.
Гребли под чистУю: очкариков, плохо слышащих, плоскостопых, отцов малолетних детей, единственных сыновей у матерей-одиночек--инвалидов, студентов, аспирантов, тупых и «слишком умных».
Военком Петроградского района Ленинграда к июню 1963 года окончательно обалдел от наездов Министерства Обороны. Ленинградцы, как и москвичи, обычно не рвались служить, а тут их просто почти не было. Полковник зашёл в зал медкомиссии в тот момент, когда Василию настала очередь подходить к душеведу. Единственный без белого халата среди толпящихся голых парней, военком взял с окаянного стола пачку анкет и потащил психиатра за рукав в коридор. Там он ткнул пальцем в несколько заведомо непроходных бланков, скомандовал:
- Пиши: годен – здесь, здесь, здесь.
*********************************************
Как вы могли догадаться, Василий жил несколько вне времени. При этом он был высочайше эрудирован (я тогда не знал книг, которых бы Василий не цитировал). Память его была феноменальна: Уставы и техническую документацию он выучивал наизусть с первого прочтения. Одновременно он испытывал почти религиозный пиетет к Армии Российской Империи. Он не признавал в обращениях к начальству «товарищей» и воинских званий Армии Советской. И влекло его к военной форме, похоже, силой неведомых ему самому предков.
Вот сценка, ещё из «карантина», когда мы все в первый раз узнали про необычность и одновременно, многогранность талантов Григорьева. Высокий, здоровенный старшина роты командует:
- Рядовой Григорьев, ко мне!
Вася подходит к нему строго по уставу, печатая шаг. Важно отметить, что он «изобрёл» особый, личный стиль приставления сапога при подходе к начальству: смесь русского щелчка бочком каблука и американского удара каблуком в бетон плаца. Подойдя, он рявкает своим оглушающим басом:
- Ваше благородие, господин фельдфебель, рядовой Григорьев по Вашему приказанию прибыл!
Непуганый старшина, обычный десантник, вошёл в очевидный ступор. Через двадцать секунд неясного шороха и хихиканья в рядах:
- За нарушение правил обращения к старшему по званию, рядовой Григорьев, объявляю Вам наряд вне очереди!
- Господин фельдфебель, так не пойдет, я ещё присягу не принял.
Гнетущая тишина.
- Рота, разойдись, пять минут оправиться. И к Васе:
- Зайди ко мне в палатку.
Через секунды из палатки раздался сдавленный рёв Васи:
- Ты чё, дурак?
Палатка повалилась, с разных концов её вывалился старшина и выбрался Вася. Оба держались за животы, причём старшина – полусогнутый, задыхаясь. Но, к его чести – продолжения этот случай не имел.
****************************************
Василий вообще избегал конфликтов. За три года службы нам было известно про три его удара: последствия первого я описал, а третий видел сам, уже на третьем году службы. Переведенному к нам из Даурии сержанту что-то не понравилось в поведении Васи, и он пихнул его плечом, причём Вася почти не покачнулся. От оплеухи Васи сержант отлетел на пару метров, упал, Вася шагнул, надвинулся над ним, спросил обычным рыком:
- Хорош тебе?
Сержант закрылся ладонями, съежился, утвердительно затряс головой.
Про второй удар Васи у нас рассказывали разное, а он сам отмахивался от вопросов. Дело, вроде, было так: он дежурил в наряде по столовой (кухня для него была отдельной песней). Отпросившись на пару часов, он уже возвращался с корзинкой грибов. За этим редким для солдата лакомством не нужно было идти в настоящую самоволку, грибы в гарнизоне «Власиха» водились осенью вдоль колючей проволоки во множестве.
И наткнулся Вася на сержантский патруль. Точнее, патруль на него нарвался. Ребята спокойно, не зверствуя, возвращались с обеда вольным строем, с настроением – нахватать мелких нарушителей и попить чаю в комендатуре. Вместо чая, им пришлось нести в санчасть с сотрясением мозга своего сержанта. А Вася, после пятнадцати суток гауптвахты, решил, как он выразился, больше «братьев наших меньших никогда не бить по голове».
На наряды по кухне Василий едва ли не напрашивался сам. Там он больше всего ценил занимать место «на гавне». Так называлась функция выгребания из мисок остатков солдатской еды. Эта работа считалась самой грязно-унизительной. И никто на это место не хотел становиться.
Не так рассуждал Вася. Раз никто не хочет делать эту работу, он вытребовал себе неформальное право – закончив с «гавном» после каждого приема пищи, быть свободным, пока не вломятся следующие полторы тысячи голодных оглоедов. То есть, все продолжают мыть миски, столы, полы, а Вася отдыхает, по сезону - в холодке, или в тепле, или вообще, как вы уже прочли – шатается по гарнизону. И главное: ест всё, что похоже на еду. Его мать не могла присылать ему ни денег, ни посылок, и Вася был вечно голоден.
Поэтому, типичный эпизод: старшина на вечерней поверке объявляет состав завтрашнего наряда на кухню. Едва звучит фамилия Васи, из рядов раздается радостно-утвердительный бас:
- Гавно забито!
Если старшина не в настроении, или реплику слышит дежурный по части, Григорьеву ещё наряд добавят, за «разговоры в строю».
***********************************
Давайте вернемся для лучшего понимания Васиной жизни в армии во второй месяц его службы. Присяга приближалась, а отцы-командиры не могли решить, что с ним делать. По-хорошему, Григорьева следовало отправить домой – комиссовать по медицине, или ещё как.
Вечно шатающийся по батальону в замызганой кухонной форме, он отвращал общие взоры. Упорные Васины «фельдфебель», «штабс-капитан», «поручик», «Ваше благородие» были у всех на слуху. Василия старались из строя не вызывать, офицеры избегали его приветствий, но нарыв ситуации назревал, приближая гнойные проблемы. Писаря трепанулись о готовящихся решениях.
За неделю до первых стрельб, на построении на обед, которое всегда посещал командир роты, Василий растолкал строй и бухнулся на колени перед капитаном Нестеровым. Надо было видеть ручьи полившихся слез из глаз девяностокилограммового мужика, одним ударом ранее выбившего из палатки здоровяка-старшину. И слышать его ревуще-плачущий бас:
- Ваше благородие, Ваше сиятельство (Вася все эти формулы дореволюционных обращений часто путал, иногда от волнения, иногда намеренно), ходатайствуйте Христа ради (!), пусть оставят меня в армии, я Вас не подведу. Я буду стараться, я хороший солдат. И мама за меня переживает.
Капитан Нестеров был низенький накачанный спецназовец. Гораздо позже, выделив меня, он как-то прихвастнул своими подвигами в далеких краях, за которые его вызвали в Министерство и предложили самому выбрать место продолжения службы.
- А я им такой, говорю: мне всё равно где служить Советской Родине. Лишь бы метро ходило. Они мне «Власиху» и подписали.
Капитан на стрельбах из положения стоя запулил от бедра одной очередью из тридцати патронов рожка автомата – двадцать пять в грудную мишень. Однажды, на глазах взвода, разозлившись на дневального, он выхватил из его ножен штык-нож и броском с пяти метров вогнал его почти до половины длины в филенчатую дверь.
И вот этот, не ясный тогда нам, пацанам, настоящий Солдат-Офицер от Бога, видит и слышит дикие для него бредовые излияния.
Те, кто стоял близко, в первом ряду, потом подтвердили: капитан явно растерялся, сглотнул, подошёл к Григорьеву и вполголоса сказал:
- Встань сейчас же, иди, иди, успокойся, будешь служить.
**************************************
Осенью 1964 года нас бросили на разгрузку картошки в порт Химок. За стенами казармы мы почти не видели настоящей жизни в стране, и это было настоящее приключение.
Кран поднимал из трюма баржи грейфер с картошкой, которую там в него набрасывали ребята. Высыпал он её в кузов автомобиля, в котором я разравнивал клубни деревянной лопатой. Работали беспрерывно, без перерывов на обед и сон (еду нам не подвозили). Ночью в полудрёме я прислонился к углу кузова и прикрыл глаза. Услышал дикий крик Васи:
- Бойся!
На меня со скоростью поворота крана с размахом несся полный картошки тонный грейфер. Выскакивая из-под его движения, я ощутил полновесное касание по хрустнувшим рёбрам. Ещё бы полсекунды, и …
В средине ночи старшина разрешил разбрестись по порту на полчаса, за подножным кормом. Вася быстро нашел – сначала, баржу с арбузами, а потом и склад с морковкой.
Это было время анекдота:
« - Зачем в хлеб добавляют горох?
- Что бы было слышно, как мы идём к коммунизму.»
Совсем под утро к моему грузовику подошёл майор милиции, и оглядываясь, протягивая небольшую сетку-авоську, не начальственно, робко попросил:
- Ребятки, насыпьте картошечки, детям.
Я разогнул спину, поставил лопату, окаменел.
- А что, в магазинах?...
Майор махнул рукой, отвернулся с согнутыми плечами.
Вернулись мы в часть через сутки, к позднему завтраку. Нас ждали макароны по-флотски, без счёта порций. Вася съел почти полный бачок, за десятерых. Правда, и я из него брал добавку, пока не отвалился.
Через пару недель сняли Хрущева. Много позже поговаривали, что перебои с продовольствием были организованы специально, что бы подкрепить решение ЦК недовольством народа.
Продолжение см.
http://proza.ru/2015/10/21/1144