Рисунок

 
Вы рисовали, не спеша,
Глядели пристально и жёстко,
И острый нож карандаша
Вскрывал пласты в листе наброска.

Был каждый из набросков зол
И до обидного развязен,
Предельно точен, как глагол,
И, в то же время, безобразен.

А я, позируя, сидел,
Себя ругая зло и глухо,
И с отвращением глядел
На нарисованное ухо.

Обманом засадив в тиски
Средневекового обряда,
На равномерные куски
Меня делили Ваши взгляды.

Тупой затылок, блин — ан фас,
Отдельно — мЁртвые глазницы,
Щербатый рот, пугливый глаз
И острый профиль хищной птицы,

Бровей косматые валы,
А на губах печать измены,
Из плеч — не руки, а стволы
Несут распущенные вены.

И вдруг, как свежая струя,
Ваш возглас: "Кажется, готово!"
Вы повернули лист, и я…
На нем увидел лик святого.

Напрасно я на Вас грешил
И клял наброски очумело,
В них, добираясь до души,
Вы восемь шкур содрали с тела.

Но этот лик — моя беда!
Я  на рисунке Вашем — лишний!
Таким я был, но лишь когда
Меня задумывал Всевышний!

Как удалось карандашу,
Разрезав сумрак на полоски,
Открыть в нЁм свет?.. Но я прошу
Оставить все свои наброски.

Они милей моим глазам,
К чему перед собой лукавить?
И, может быть, смогу я сам
Хоть что-нибудь еще исправить.