ВОЙНА, КАКОЙ ОНА БЫЛА
(из рассказов отца)
ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ
ПСЯ КРЕВ!
Я радовался тому, что в этом году отпуск выпал к круглому юбилею Победы.
Знал, как ждёт встречи с моими детьми, его внуками, отец.
Великий труженик, всё время работал бригадиром тракторной бригады, до самых преклонных лет.
Я часто думал, что он хлебом, который вырастил с товарищами, не один миллион человек накормил.
Я купил ему новый костюм, в подарок, хотя он и не любил их, и всё ходил в моей армейской форме – и в будни, и в дни праздников.
Как я смеялся, когда он стал сокрушаться, что много хлопот с моей новой формой:
– Ну, не буду же я с лампасами ходить, сын, а пока их спорешь, хорошо их тебе пришивают, замучаешься…
После суеты встречи, мы накрыли хороший стол, выпили за Победу нашу Великую и приступили к неспешной беседе.
Я попросил сына принести дедушкины награды, чтобы их, по всем правилам, закрепить на новом пиджаке.
Сын расспрашивал деда – за что и когда ему были вручены ордена, множество медалей.
И хотя я прекрасно знал историю каждой награды отца, слушал с большим вниманием его пояснения внуку.
Более всего он дорожил орденом Александра Невского, за Сталинград, который ему вручили уже в Белоруссии.
Долгая дорога, порой, была у наград, особенно в 41-42 году, а многие герои их не дожидались вообще, к несчастию.
Не случайно Высшим военно-политическим руководством страны и было принято решение о праве соответствующих командиров награждать отличившихся, от имени Советского Правительства, государственными наградами.
Помните, как в фильме «Горячий снег» командующий армией награждает отличившихся героев-артиллеристов орденами Красного Знамени.
Всё, что было из наград, до ордена Красного Знамени включительно, имел право вручать именно командующий армией.
Комдив – имел право награждать всеми медалями и орденами Славы III степени и Красной Звезды.
Отец никогда не числил в числе наград седьмой орден, который у него был – Отечественной войны I степени, который вручался фронтовикам в честь 40-летия Победы.
– Нет, ты этот значок мне не крепи, сын, разве можно такое допускать, чтобы орден вручался тем, кто и немца-то живого не видел? В боях не участвовал?
Когда сын мне подал диковинный крест, не наш, на другой колодке, не такой, как у наших орденов и медалей, я заулыбался, знал, что отец – не преминёт и расскажет внуку историю этой дорогой для него награды.
– А это, внучик, поляки меня отметили, орден их – Крест Храбрых. Ты уже большой и должен знать, что в составе наших войск воевали и две польские армии.
Скажу прямо, гонористые были «панове», всё – «Пся крев!», да «Пся крев!», это они так ругались, но воевали достойно, мужественно и бесстрашно.
– Дедушка, а почему «панове»?
– А у них было официально установлено такое обращение к своим командирам – пан поручник; пан пулковник… Так именно они говорили.
Хорошо, как-то по-молодому засмеялся и сказал внуку:
– Несколько дней и я «паном» капитаном побыл…
– Дедушка, дедушка, – заторопил его внук, – расскажи эту историю.
И отец начал рассказывать свою историю, которую я уже не раз слышал от него, но с великим удовольствием слушал её и сегодня.
– Польские армии не случайно были в составе I Белорусского и I Украинского фронтов, первым - при освобождении Белоруссии командовал чтимый нами полководец Константин Константинович Рокоссовский, а Украинский был под началом маршала Конева.
Рокоссовского - со Сталинграда знаю, где он Донским фронтом командовал.
Видел его несколько раз, так, поодаль, но весь фронт знал всю историю командующего войсками фронта и уважали его все, так как более корректного (отец именно это слово выговорил) воинского начальника такого масштаба армия не знала.
Душевный был человек, с пониманием...
Мы выходили, после освобождения Белоруссии, на границу с Польшей, и кому же родную землю освобождать, если не самим полякам?
Вот мы и крепили братство по оружию, как это позже стали называть, с поляками, начиная с Белоруссии.
Первое своё боевое крещение на нашей земле они получили под Ленино, в Могилёвской области.
Меня поразила в этот раз осведомлённость отца. И он сказал внуку, сыну моему:
– Была, внучек, и третья польская армия, генерала Андерса.
Но это – шкурники.
Они слушали, что им диктует их буржуазное правительство из Лондона, которое бросило истекающую кровью Польшу и бежало в эмиграцию.
И на фронт они так и не выступили. Хотя и были вооружены нашим оружием.
Ушли в Иран, охранять для англичан нефтяные прииски.
Поэтому – что о них говорить?
Ты же посмотри, - обратился он не ко мне, а к внуку, - за двадцать восемь дней, которые Польша сопротивлялась фашистам, они у нас, в Сталинграде, не заняли и улицы! Не перешли на её обратную сторону, а здесь - шутка ли, держава за этот срок пала! По вине своего продажного руководства, вот что главное.
И вернулся, после этих слов, к главной теме своего повествования:
- А вот армии, которые были в составе наших войск, со своим командованием, естественно, формой, знаками отличия, Боевыми Знамёнами, воевали достойно.
Много горя принесли фашисты на польскую землю, и у простого народа были к ним свои счёты.
Много боёв мы провели вместе, и твёрдо были убеждены, что на поляков можно положиться.
Не предадут, не побегут…
А орден, думаю, что за дело был вручен советскому офицеру.
Не моя чисто это награда, а всех солдат моей роты.
Но им я горжусь, так как за реальное боевое дело даден.
Когда мы освободили Белоруссию, и вышли на границу Польши, продвигаться дальше сил не было, что бы ни говорили о Генералиссимусе сегодня: он-де, специально выжидал, пока поляки ниц падут, и не приползут на коленях, просить о помощи...
Думаю, что глупости это. Я же видел и знаю, что представляли собой полки нашей дивизии после Белоруссии, по двести-триста человек в частях было, офицеров - единицы, остальные - погибли...
Немец силён ещё был. Да и то – не один же он с нами воевал, вся Европа.
Я как-то посчитал, что мы в плен, за годы войны, только одной моей ротой, кроме немцев, румын, венгров, мадьярами мы их называли, брали, и неоднократно, и французов, и датчан. И испанцев, итальянцев – вот и посмотри, кто на нашу землю пришёл вместе с германцем?
Поэтому – потери мы понесли большие. Не хватало сил на освобождение Польши, надо было перегруппироваться, пополнить войска личным составом, технику и вооружение поставить обескровленным частям и соединениям.
Сколько у нас состоялось жарких споров с поляками по этому вопросу!
Что греха таить, были и у них горячие головы, которые винили нас и призывали идти, незамедлительно, освобождать их Родину.
Вот орден этот и связан с одной такой историей.
Нашлась горячая голова среди поляков, и, без ведома своего руководства, увлёк своих подчинённых командир польского батальона на совершеннейшую глупость – он в одиночку решил освобождать Польшу.
Да не тут-то было, немцы пропустили этих отчаянных авантюристов за линию фронта, и обложили таким кордоном, что и голову не высунуть.
А вот почему они не уничтожили артиллерией этот батальон, танками, я не знаю.
Какие-то задумки у них на этот счёт свои были. Они хотели весь этот батальон взять в плен, какую-то свою каверзу замышляли.
Наверное, и предателей польского народа привлекли к этому.
Поляки держались до последнего патрона, до последнего сухаря…
Помню тот вечер, когда меня пригласил к себе командир дивизии.
У него сидел и польский полковник, которого я не встречал, до сей поры, ни разу.
И комдив, кратко обрисовав обстановку, сказал мне прямо:
– Прошу тебя, капитан, надо спасать людей.
Наступать даже дивизией мы не можем.
Надо придумать что-то неординарное и вывести людей из этого пекла.
А уже они сами пусть потом разбираются в том, кто там виноват в этой авантюре, – и он красноречиво посмотрел на польского полковника, который при этом даже покраснел.
– Сколько тебе времени надо на подготовку? И когда соображения свои доложить сможешь?
– Часа два-три, товарищ генерал. Обмозгуем с людьми, посмотрим, что возможно сделать.
– Хорошо, иди, буду ждать тебя, – он посмотрел на часы и назвал время.
Прибыв в расположение роты, я попросил дежурного собрать всех офицеров.
Обрисовал им положение с польским батальоном и спросил, что будем делать?
Началось бурное обсуждение.
Я внимательно выслушивал всех своих боевых товарищей, помечая в блокноте все ценные предложения, чтобы принять решение.
По завершению совещания, попросил офицеров поговорить с подчинёнными во взводах, и доложить мне их предложения.
Родилась, на мой взгляд, заслуживающая внимания общая идея, с которой я и направился к комдиву.
Разложив свою карту у него на столе, где уже были сделаны пометки карандашом.
Я просил комдива отвлечь внимание немцев, нанести по их передовым частям удар дивизионной и полковой артиллерией, имитируя подготовку к наступлению в строго определённом районе, сосредоточив весь огонь именно там.
Начать передвижение частей дивизии к этому району, а мы, пользуясь сумятицей в рядах фашистов и ослаблением их внимания к окружённому польскому батальону, попробуем к нему пробиться, прихватив побольше боеприпасов и немного – пищи: хлеб, сало, чтобы подкрепить их силы.
Комдив решение моё утвердил и тут же отдал соответствующие распоряжения начальнику штаба, лично – начальнику артиллерии дивизии.
Мои разведчики ждали моего возвращения от командира дивизии, и уже были готовы к выполнению боевой задачи, навьюченные боеприпасами.
– Ты знаешь, внучек, наверное – Бог есть. Нам повезло.
Немцы, не на шутку всполошились нашим артогнём, и, понимая, что у поляков закончились боеприпасы, потому что те почти не стреляли, сняли значительную часть своих подразделений, которые окружили поляков и держали их в кольце, и оставили охранять окруженцев исключительно венгров.
Свои же части спешно направляли в район активности русских, предполагая, что мы там будем наступать.
Какие из венгров вояки – мы знали, ещё по Сталинграду.
Мародёры, палачи и каратели в отношении мирного населения. Нередко и фашистов превосходили по жестокости.
А при встрече с нашими войсками, как правило, всегда трусливо бежали.
Немцы им не доверяли. И никогда за ровню не принимали, относились к ним брезгливо-презрительно.
И мы воспользовались этим военным счастьем в полную меру.
Мои разведчики, – он посмотрел на внука, и тихо, скорее – для меня, сказал, – их секреты перебили ножами, без единого выстрела.
Продвигаясь, без звука, влево и вправо от места соприкосновения с венграми, мы расширили приличный коридор.
Я оставил в этой своеобразной «горловине» по взводу, а сам, с третьим взводом, в сопровождении поляков, которые были прикреплены к моей роте, ринулись навстречу обречённому и обессиленному батальону.
Нас встретил молодой майор, командир батальона, представился мне и на хорошем русском языке заявил:
– Я всё понимаю, пан капитан, что мой поступок не имеет оправдания.
Я бесчестно не поступлю… Не имею права…
А за спасение людей – огромное Вам спасибо.
– Я не придал серьёзного значения словам польского офицера, и только торопил его, пока враг не опомнился, тем более, что у нас за спиной, в той «горловине», которую удерживали мои разведчики, на левом фланге, раздались звуки шквальной стрельбы.
Передав полякам боеприпасы и продукты, на бегу, мы устремились на звуки стрельбы.
Конечно, нашего удара венгры не выдержали, да и наша артиллерия начала гвоздить по их позициям, по переданным мною координатам так, что они и головы поднять не могли.
На одном дыхании мы пробежали эти несколько километров.
Артиллерийский огонь, который, в спешке, стали вести немцы ли, венгры – мы не знали, был явно запоздалым и никакого вреда нам не причинил.
Навстречу нам бежали наши солдаты и офицеры, много поляков, которые обнимали на ходу своих товарищей.
И за общей кутерьмой, я не видел, об этом мне доложил комиссар роты, как я по старинке называл своего заместителя по политчасти, как командир батальона чётко доложил полковнику, с которым я встретился у командира дивизии.
Тот только чопорно поморщился и отрывисто бросил:
– Пан майор, не мне будете давать пояснения по своему безобразному поступку, а суду.
И отвернулся от майора.
Тот страшно побледнел и отошёл в сторону.
Через минуту сухо щёлкнул выстрел, и майор упал замертво.
Конечно, мне очень жаль этого офицера.
Мужественный человек, но, конечно же, на столь опрометчивые поступки права он не имел. И не мог так распоряжаться судьбами своих подчинённых.
Мои разведчики похоронили майора, почему-то поляки его оставили и ушли в расположение своих частей.
Буквально на следующий день меня вызвал комдив.
У него находился и уже знакомый мне полковник.
Кратко доложив командиру дивизии итоги нашей особой боевой деятельности, о которой он, разумеется, всё уже знал от начальника разведки дивизии, я тут же, с разрешения комдива, обратился к польскому полковнику:
– Товарищ полковник, естественно, это Ваше право, но напишите родным майора, после освобождения Польши, а этот час наступает, что он погиб, как герой, прошу Вас, как солдат – солдата.
Это будет справедливо, он не трус.
А ошибся, тяжело ошибся, но он за это расплатился сполна.
Польский полковник, молча, подошёл ко мне и пожал руку:
– Спасибо, капитан. Благодарю Вас и за спасение людей, и… за эти слова. Они мне очень дороги.
А назавтра, прямо ко мне в роту, прибыл польский капитан и передал приглашение от своего комдива посетить их дивизию, встретиться с разведчиками.
– Не тревожьтесь, пан капитан, – обратился он ко мне, заметив моё замешательство, – с Вашим руководством этот вопрос согласован.
– Возьмите с собой несколько особо отличившихся человек в этой спасательной операции.
А мы покурим и Вас подождём.
Уже через полчаса мы, в новом обмундировании, которое хранилось у старшины неодёваным, сидели в машинах и ехали в расположение соседей – польскую дивизию.
Принимали нас, как героев.
Сам командир дивизии, я и не видел до этого польского генерала, холёный и чопорный, пригласил нас к столу, и тут же, после первой рюмки, которую он поднял в нашу честь, огласил приказ, согласно которому я и мои боевые товарищи награждались орденами и медалями Польши.
Так мне и был вручен этот высокий орден.
Особо памятный, видишь, на нём выбита дата – 1943 год.
Таких крестов было очень мало, они вручались полякам за первое боевое крещение, под Ленино, в Белоруссии.
Потом этот крест уже чеканили без этой даты.
А этот – видишь, – не без гордости, показал внуку свою награду отец, с этой датой, хотя и вручен мне был гораздо позже.
И, обращаясь уже ко мне, сказал:
– Да, тогда мы шли в одном строю. К одной цели, выше которой и не было – сокрушить фашизм.
И Берлин брали вместе, и на Параде Победы были вместе, а вот сейчас, что-то я не пойму, сын, куда клонит нынешнее руководство Польши?
Оно – что, забыло о наших жертвенных утратах за свою свободу? Шутка ли, более шестисот тысяч человек нашего брата в польскую землю легло!
А они уже сейчас глумятся над нашей Победой. Видишь, даже судить Ярузельского хотят, который и спас их от страшных беспорядков и смуты великой.
К слову, он ведь тоже служил в составе Польских войск, сражающихся на нашей стороне с фашизмом.
Заслуженный человек, долгие годы был министром обороны, а потом - даже президентом страны стал, честный солдат, а они его, видишь ли, за союз с нами и хотят судить.
– Да, отец, многое изменилось с тех пор, когда Польша вышла из состава социалистического лагеря. Вдруг все «прозрели», что это мы их угнетали. Не давали свободы столько, сколько они хотят.
Опять же – эта бессовестная возня вокруг Катыни.
Несусветная глупость, доказательств более, чем предостаточно, даже свидетели ещё живы, которые видели, как фашисты расправлялись с польскими офицерами, ан, нет, на нас вешают этот несуществующий грех – и всё тут.
Подумай только, отец, это Сталин их расстрелял за тринадцать месяцев до начала войны, и ждал, что фашист дойдёт до Смоленска, и будет использовать этот жупел в борьбе с Советским Союзом.
Даже дневник Геббельса проигнорировали наши демократы, который писал об этой чудовищной провокации, которая взорвётся, в будущем, против Советского Союза…
***
А утром следующего дня мы все, вместе с моим отцом и дедом моих детей, шли на торжественное собрание, посвящённое Великой Победе советского народа над фашизмом.
И глаза моего сына светились гордостью за своего деда.
Происходящее он оценивал ещё по детски - ни у кого более, из фронтовиков, не было столько наград, как у его деда.
И внизу, под советскими наградами, сиял и польский Крест Храбрых.
***