В родном краю

Антон Лукин
Филипп Маркунин приехал погостить денечка на три-четыре к матери. Не был дома четыре года. Все как-то не получалось навестить родных. Не сказать, чтобы он совсем не вспоминал о доме, о матери, о сестре.… Все-таки, как-никак, а в родительской избе детство мимолетно пролетело. Да и как не вспомнить о матушке, о родной кровинушке, о человеке, который тебя вырастил любовью и лаской? Отними, пожалуй, у человека воспоминания, любовь, жалость – и он потеряет в себе человечность, которое только и отделяет нас от каменной бездушной стены. Случается, заноет сердечко, вспомнишь о матери, и так тревожно на душе становится, что сил нет. Как-никак, а годы не молодые. Отца уже давно схоронили. После похорон Филипп так и не был в родительском доме. Часто бывает, что затоскует сердечко, запорхает крылышками, словно пташка в клетке, запросится в родные края, да работа не отпускает. Только и успокаиваешь себя, что будет отпуск, и обязательно навестишь мать. Но вот приближается тот самый долгожданный отпуск, и все думы о поездке на родину куда-то исчезают. Так, к сожалению, бывает. Думаешь-думаешь весь год о родных, а приходит этот самый «отпуск», жена с детьми запросятся на море, и все твои планы теперь только о солнечном курорте. В этот раз было иначе. Перед самым отпуском Филиппу приснился странный сон. Будто сестра его Анжела сидит на крыльце в одной ночнушке, оголив колени, и поглаживает покойного пса Валдая. Окна в избе заколочены. Помнится Филиппу, что ни матери, ни племянника Ванюши нигде не было видно. Только сестра с распущенной косою, грустно обнимала пса и напевала ему колыбельную. Отчего-то ноги у нее были изрезанны, и Валдай старался слизать с неглубоких ран языком кровь. Маркунин проснулся в холодном поту и до утра не сомкнул глаз. Неужто с матерью чего стряслось? Нехороший сон. Хотя сны всякие бывают. Иной раз такая белиберда приснится, всю голову сломаешь и не поймешь к чему. Весь день Филипп ходил сам не свой, а под вечер позвонил сестре узнать, как у них дела. Оказалось, что все хорошо, только вот соскучились по нему и деткам ужасно. И решил Маркунин через пару недель, как освободится на законных правах от работы, навестить мать. Жена от такой идеи в восторг не пришла.
- Никуда ваш юг не убежит, и море ваше за четыре дня не украдут, - сказал тогда Филипп. – Навещу своих. После поедим отдыхать.
Спорить с ним никто не стал, но и составить компанию тоже никто не блеснул желанием. Оно может даже и к лучшему. Иногда человеку нужно побыть одному, отдохнуть от всех.
В родимом доме Филиппа встретили с распростертыми объятиями, поцелуями, со слезами. Матушка с годами превратилась в плакунью. Она и в молодые-то годы не стыдилась слез. Бывало, всплакнет на радостях или с горя. А теперь и вовсе – случись чего и тут же слезы. И не поймешь иной раз, то ли радуется, то ли огорчилась. Но сейчас были добрые слезы, слезы радости. Как-никак сын мать навестил, в избу солнышко заглянуло, их Филипп, пусть и короткий, но привез с собою в эти серые бревенчатые стены праздник.
Пока Филипп распаковывал подарки, беседовал с матерью и слушал забавного Ваньку, сестра его, Анжела, тем временем затопила баню. Баба она была крупная, румянистая, всю работу по хозяйству тащила на себе: и мужскую и женскую. Молодая, красивая, работящая…, да на такой женись, она тебе и женою и матерью станет. Сытый, глаженый, ухоженный будешь, лишь бы сам дурака не валял и от работы не увиливал. Как ни крути, а с такой женой не забалуешь. Потому, наверное, до сих пор и одна. В город ей, конечно, уехать нужно, чем в этом захолушье последние остатки молодости губить. Сколько раз ее Филипп звал – не едет. Мать не хочет оставлять одну, да и город ее пугает. Это уж если сразу в юные годы не подашься туда, не уедешь из деревни, потом сложнее поменять что-то в жизни. И страшно, и издумаешься весь: «А стоит ли?»
После бани распаренный и разрумяненный, как молодой поросенок, Филипп с семьей пил чай и беседовал о жизни. Анжела жаловалась, что школу их, девятилетку, собираются закрывать, и если это случится, то Ваньке, как и другим детям, придется ездить гранит науки грызть в Черемушки. А это за двенадцать километров. Кто возить станет? Мало того, что школа в зиму почти не отапливалась, дети в куртках и пальтишках учились, то теперь и вовсе закрыть собираются. Филипп понимающе кивал головой и посматривал на белобрысого Ваньку, который весело надкусывал торт и совсем не переживал, что школу собираются закрывать. Мать, Августина Васильевна, коротко рассказывала о сельской жизни, которая в принципе ничем не изменилась за последние годы. Разве что у Лупатовых сын погиб.
  - У Марьи Лупатовой, Кольку-то помнишь? – спросила Августина Васильевна сына. Филипп кивнул. – Прошлым летом на тракторе перевернулся в овраг пьяный.
- Убился?
- Знамо дело, - ответила та. – Все кости, как через мясорубку прошли. Куда там.
- Да и не сказать, чтоб уж шибко и пил, - вздохнула Анжела. – Выпивал, конечно, ну, а кто тут не пьет? Но так ведь и работал. И голова и руки при себе. И не буянил сроду. Чего вот, скажи на милость, понесся сломя голову вдоль оврага?
- Марью жалко, - Августина Васильевна тихонько вздохнула и отвела взгляд в сторону, в угол, где висели иконы. – Единственный ребенок в семье. Внуков и тех не оставил. Были бы внуки, все, глядишь, с бедой легче управиться было бы. А тут… Она теперь места себе не находит. Каждый день с утра до вечера на кладбище проводит. Не приведи, Господи, родителям детей своих пережить. Не приведи, Господи.
Филипп посмотрел на мать. Сердце сжалось от жалости. Вспомнил, как два года назад дочурка упала с дерева и сломала руку. Полезла снимать котенка и сорвалась. Филипп тогда места себе не находил в больнице пока дочери накладывали гипс. Сотню такой же боли перенес бы сам, лишь бы его дитя не страдало, не плакало. Чего уж говорить про материнское сердце, которое всю жизнь переживает за своих детей.
Тем временем из комнаты показался Ванька, который пришел за очередным куском торта. Не став слушать взрослую беседу, он вот как уже с полчаса ушел к себе в комнату смотреть телевизор.
- Ничего не слипнется? – в шутку спросила Анжела. – Вот только попробуй у меня не поужинать.
- Не слипнется, - важно сказал паренек и, положив на блюдце кусок торта, поспешил обратно к себе.
Все улыбнулись. Анжела принялась убирать со стола, Филипп отправился на крыльцо покурить. Село, как и десять лет назад, жило все такой же тихой, спокойной жизнью. По улице носилась чья-то рыжая дворняга, вывалив набок язык, гоготали где-то гуси и кудахтали куры, кучерявый мальчишка лет пятнадцати гнал со стороны оврага стадо. Вот она где жизнь. Живи, никуда не торопясь, да радуйся… красота кругом какая… и спешить никуда не надо, сломя голову несясь на утренний трамвай. Куда спешим, зачем? У каждого человека финиш жизни один. Дальше могильных холмиков все равно не убежишь.
Потушив каблуком ботинка окурок, Филипп решил пройтись по селу. Выйдя за калитку, он не спеша побрел по улице, на которой прошли его детство и юность. Ах, память-память, можешь же ты встряхнуть душонку так, что и не заметишь, как сквозь улыбку, на щеке блеснет слеза. Все сейчас Филиппу помнилось, словно только вчера покинул эту улицу. Как босоногим мальчуганом играл с ребятишками в лапту и чехарду, как носился на стареньком «школьнике», пугая соседских уток и гусей, как за тем вон оврагом на лугу помогал пастуху Емельяну пасти стадо, и всегда рядом был верный друг Валдай. Даже припомнилось, как у сердитого, хромого на одну ногу старика Василия Степановича рвали ночами сливу и яблоки. Много чего было. Кажется, что и не уезжал никуда, что и не было никакого города, а только все тридцать с небольшим и была эта улица, прут за околицей, сады, полные сирени и вишни. Филипп остановился возле старенькой покосившейся избенки, в которой уже несколько лет никто не проживал. Раньше там с родителями жила Першина Елена или просто Аленка, как Филипп любил ее называть. Красивая, веселая, забавная девчушка с двумя родинками на левой щеке. Когда-то в этой девочке он не чаял души, ночами не спал, верил и знал, что обязательно они поженятся. Возле того вон тополя стояли до рассвета, целовались. Как быстро пролетело время, каких-то двадцать лет, а помнится все, словно и не было никакой взрослой семейной жизни, а только и была эта весенняя зеленая юность. Теперь Аленка сама городской житель. Как поступила учиться в Казань, так и осталась там. Слышал Филипп от сестры, что она каждое лето навещала мать, а потом забрала и ее к себе. Больше их здесь не видели. Избу продавать не стали. Так и стоит она покосившаяся среди других бревенчатых изб, напоминая, что когда-то и в ней проживали хорошие добрые люди.
Филипп, сам того не ожидая, прошел село и вышел к кладбищу. Навестить отца собирались с матерью завтра. Но теперь-то уж не возвращаться назад. Филипп зашел на погост. Вот оно где последнее пристанище людей. И тихо здесь, и спокойно, и в то же время грустно. Проходя мимо надгробных плит, понимаешь, что не вечен человек. Жизнь легко оборвать и в молодые годы. Вон их сколько юных и красивых лиц. Жить да жить, а они с неведомой тайной смотрят на нас с могильных крестов - будоражат жалость. Молодых всегда жалко.
Могила отца была ухожена. Видимо, Анжела частенько навещает ее. Она вообще с ранних лет была привязана к отцу. Папина дочка. Сильно переживала, когда его не стало. Вся в мать – такой же доброй души человек. Добрая и работящая. С возрастом, наверное, тоже плакуньей станет. Добрые люди всегда всех жалеют, переживают обо всем – оттого и слезы. Филипп присел у могилы, посмотрел на крест, с фотографии которого пожилой мужчина мирно смотрел вдаль кладбища. Вспомнилось, как ходили с ним на сенокос заготавливать сено. Скотины держали много. Это сейчас только у матери козы да куры остались, а раньше и корова была, и поросята имелись, да и кроликов одно время разводили. Хозяйство было. Переведя медленно взгляд на могилу, Маркунин подумал о том, что вот прожил человек жизнь, честно прожил, всю душу вкладывал в детей и работу. И за все эти четыре года у сына его не нашлось времени навестить могилку. Если бы не дочь, то поросла бы, скорее всего, бурьяном, как многие могилы. Тоже, поди, разъехались детишки по городам, заманил их этот стальной зверь в свои объятия, что и про родителей не вспомнят. Не найдут время навестить могилочку, убраться на ней, отдать дань благодарности и почтить память. С этой мыслью у Филиппа больно сжалось сердце. Стало стыдно и горько на душе.
Уже возвращаясь обратно, почти у самых ворот Маркунин заприметил низенькую сгорбленную старушку в черном платке. Та неподвижно стояла у могилы. Только подойдя ближе, Филипп узнал ее. Это была Марья. Та, что в прошлом году схоронила единственного сына. И вот, стоит она у его могилки и ничего не замечает, что происходит вокруг. Весь мир сейчас замер, потому как она мысленно ведет беседу с сыном. Филипп решил подойти. Пройти мимо, пусть даже тебя и не заметили, было как-то неправильным. С Николаем все-таки росли на одной улице, в одну школу бегали, даже в армию и то уходили в один день.
Только когда Филипп подошел почти вплотную, Марья заприметила его и обернулась. Маркунин, не проронив ни слова, посмотрел на нее. Как же она постарела. Прядь седых волос виднелась из-под черного платка, глубокие морщины гуляли по всему лицу, пустые одинокие глаза…. Даже худое тело ее было сейчас каким-то скукоженым, сутулистым. Перед Филиппом стояла старушка, хотя эта самая «старушка» была моложе его матери. Вот что горе с человеком делает.
Некоторое время стояли молча. Тишину развеяла Марья. Убрав седину под платок, она тихонько, еле слышно, вздохнула:
- Маму решил навестить?
- Решил, - тоже в полголоса ответил Филипп.
- Все-таки нашел время, - какая-то капелька упрека прозвучала сейчас в словах, Маркунину стало даже как-то не по себе. – И я вот к Коленьке пришла. Поговорим с ним немного, и все легче обоим. И мне, и ему. Одному лежать одиноко здесь. Вот я и хожу, чтобы Коленька мой не скучал.
- Вам бы, Марья Сергеевна, у могилки скамью поставить, чтобы присесть можно было, - посоветовал Филипп.
Женщина, давно убитая горем, мимо ушей пропустила его слова. Ей хотелось говорить о своем, о том, что ее беспокоит и тревожит. И она говорила.
- А бывает, ноги не слушаются. Весь день в постели пролежишь, а под вечер придешь сюда, а он мне и говорит, куда, мол, мамочка, подевалась? Не забывай меня. Навещай почаще. А я ему, да как же я тебя, родненький, оставлю, да что ты такое, сыночек, говоришь? – Женщина тяжело вздохнула и ладонью смахнула слезу. – И ноги не слушаются, и сердце на куски разрывается, – и, переведя усталые влажные глаза на Филиппа, спросила: - К отцу ходил?
- Ходил, - не сразу ответил тот.
- Это правильно. Нам теперь только и остается, что навещать их. Не забывать. Они ведь ждут. Каждую минуту, каждую секунду ждут нас, когда мы придем и поговорим с ними. А мы не ходим, забываем. Закопали, и поминай, как звали. И зарастают могилочки, и не видно становится их, будто и нет. Все мы под одним крылом у смерти ходим. Никто не вечен. Не сегодня-завтра нас примет земля. И будем мы лежать, ждать, что кто-нибудь придет из родных, навестит, поговорит с нами. Да только никому до нас дела не будет. Спрашивается тогда, для чего живем, для кого, зачем?
Женщина снова посмотрела на Филиппа. Тот промолчал. Да, конечно, навещать родных и близких надо, но губить и свою жизнь, убиваться горем и не видеть больше никакого смысла существования – разве это правильно? Вряд ли ушедшие от нас дорогие сердцу люди хотят этого.
- Я Коленьке зефир в шоколаде да ириски приношу. Он маленький уж очень любил их. Ох, и сластена был, - Марья за все это время впервые улыбнулась.
И вот она опять замолчала, уставившись на крест. Снова непонятные думы навестили ее, что ей не было дела ни до кого. Казалось, она и правда ведет беседу с умершим сыном. Филипп постоял еще немного и, чтобы не мешать, оставил Марью одну. Уже у выхода Маркунин обернулся и еще раз посмотрел на нее. Женщина по-прежнему стояла неподвижно и смотрела на могилку. Вот оно, какое бывает горе, возьмет человека в объятия и не вырваться из них. Так и умом тронутся недолго, позабыв о нормальной жизни.
 Покинув кладбище, Филипп вновь оказался в мире живых – в мире проблем, суеты и боли. Не спеша Маркунин пошагал обратно в село. Наступал вечер. Где-то еле слышно играл радиоприемник, доносились звонкие детские голоса. Улица вновь нахлынула теплыми приятными воспоминаниями. Жизнь вовсю била ключом. И даже не верилось, что совсем неподалеку находится Марья, справлявшаяся одна со своим горем.
Филипп держал путь в родительский дом. Он шел к матери и сестре и, поглядывая на зеленые сады, вспоминал отца.





                Антон  Лукин