Алька уже привыкла к своим странным, иногда пугающим снам и не боялась. Тем более, они одолевали её не так уж и часто. У восьмилетней девчонки советского образца 60-х годов были дела поважнее, ведь в их комнате находилось целое сокровище – большой радиоприёмник «Чайка», стоявший в самом углу двенадцатиметровой комнаты. Он стоял на тумбочке не совсем удобно для Альки, - за большим квадратным столом. И Алька, вскарабкавшись коленками на стул, полулёжа пузцом на столе, затаив дыхание, слушала любимый «Театр у микрофона» почти уткнувшись носом туда, откуда веяло волшебством. Время для этого было самое подходящее, - родители были на работе, Алька болела и не ходила в школу, так что, она была полной хозяйкой собственного времени, а горло и ангина – не в счёт. Нет, конечно, нельзя было уж совсем сказать, что школу Алька не любила, нет, но болеть дома ей нравилось больше. Тишина, никто не говорит, что ей, Альке, нужно сделать – мечтай, не хочу! И Алька мечтала. Вот уж чего-чего, а это она умела. Она, то представляла себя художницей, и ваяла сказочных принцесс и волшебниц не только на бумаге, но и на стенах, и на дверце шкафа, «чтобкрасифшестала», то под «Концерт по заявкам радиослушателей» вдохновенно «играла» на подоконнике II концерт или Прелюдию до диез минор Рахманинова, то не менее вдохновенно «дирижировала оркестром» любимый Венгерский танец № 1 Брамса, - ох, это надо было видеть, как при этом двигались её бровки!.. Алька вкладывала эмоции, не скупясь, в каждый звук, доносящийся из круглого, чёрного радио над старым, кожаным диваном, на котором Алька спала.
Откуда она в её-то возрасте всю эту музыку знала? А чего там было не знать, если радио никогда не выключалось?! В те времена классическая музыка была в почёте и лилась, можно сказать, непрерывно, - хочешь, не хочешь, запомнишь. А уж для впечатлительных-то людей, оу…! Так что, оно, то громче, то тише (в зависимости от настроения домочадцев), и днём, и ночью нашёптывало классику на Алькину душу, настойчиво формируя вкус и уверенно приподнимая планку в её, так сказать, воспитании в плане мировой музыкальной культуры,
Ну, допустим, в названия и кто композитор, Алька, конечно, не вникала, - оно ей надо?! - но спеть могла, что угодно. И только два произведения сковывали Альку по рукам и ногам, - Па-де-де из «Щелкунчика» и I концерт Чайковского. От них Алька будто впадала в ступор. Она тут же садилась куда-нибудь, замирая с расширенными глазами и ртом, и еле сдерживала слёзы и дыхание. Алька всегда напряжённо ждала в них одного и того же момента (это она потом узнает, что момент этот называется кульминацией), после чего слёзы уже не то что брызгали из глаз, а ручьём лились. Потом, наконец, высвободившись из плена, и Алька облегчённо выдыхала и непонятно чему улыбаясь.
А ещё она любила ночь и луну. Тайком, чтобы родители не заметили, что она не спит, Алька, лёжа на животе, всматривалась в тёмный проём окна, с восхищением разглядывая таинственный диск и звёзды. Чёрт-те что творилось в это время в голове у этой девчонки! И в кого она такая?.. Мать, глядя на Альку, только вздыхала, но почти никогда не ругала. Даже после того, как Алька изрезала для куклы одно единственное её, крепдешиновое, выходное, чёрное платье, с красными редкими тюльпанами.
- Господи, Алька! Что ж ты наделала, а?!
- А оно ж сёрано тебе не нравилось, сёрано оно… мало было.
- Да с чего ты это решила, что оно мне мало?!
- Ну, ма, ты жа ж его сёрано не носишь! Сама жа ж сказала, что малО ликуда
надеть!
- А-а, мАло ли куда…. Ну-да, ну-да….
Мать, подперев щёку, посмотрела на Альку долгим печальным взглядом.
- А кукле, значит, как раз?
- Да, - решительно дакнула Алька.
- Ах, ты ж моя… закройщица!.. Горе ты моё луковое….
Мать ещё раз покрутила в руках то, что осталось после «умелых ручек» дочери, но… нет, спасти уже платье было невозможно. И она, ещё раз вздохнув, положила красивую тряпку в коробку с игрушками дочери и пошла к плите, готовить обед. На том всё и закончилось. Стыд за испорченное единственно торжественное платье матери вернулся к Альке аж через десятилетия, и опять без упрёка, а как курьёзный случай.