Тихая заводь с плотными зарослями камыша на мелководье у самого берега, близ которых на зорьке так хорошо клюёт, размером с ладошку, карась.
Река же несёт свои воды чуть дальше, и ночью, иной раз забыв о поставленных на сома закидушках, душевных беседах у потрескивающего костерка, нет-нет да залюбуешься плывущими по реке огоньками гружённых лесом барж. Заслушаешься да и приснёшь на минутку под монотонное урчание дизелька-толкача.
– Тух-тух-тух-тух-тух-тух-тух, – летит над рекой.
– А ну-ка, подсвети, – разбудил меня отрывистый и сухой, а оттого и кажущийся вечно недовольным голос Лукича. – Кажись, волокётся чавой-то.
Я достал из рюкзака фонарик. Взял рыболовный сачок. Подошёл к берегу.
Дед, сидя на корточках, быстро травил леску.
– Убери ты эту хреновину! Не позорь мою седую голову. Так достанем!
– В прошлый раз достали двух ...
– Не трындычи под руку ...
Валерий Лукич – наш сосед. Купив с женой домик в той части посёлка, где живут коренные жители, мы, обычные дачники, через пару лет сделались вроде как своими. Местными.
И молоко теперь берём дешевле, и дрова у нас из ольхи, а не из березы, как у остальных, и навоз, как утверждает Лукич, «исключительно от лучших производителей»: «Сам траву кошу, когда наймут. Чистый клевер! А не то, что этим городским подсовывают ... И говном не пахнет!»
Начав у берега круто водить леску в разные стороны, показался хороших размеров сом. Зайдя в воду по щиколотку, я ловко подсёк его в сачок.
– Килограмма на три будет! – радовался я. – Хорош усатый, а Лукич?
– Рыбина, она рыбина и есть, – отмахнулся дед. – На уху не забудь позвать по-соседски.
– Конечно, пригласим. О чём разговор! Часикам к пяти и приходи.
– И подойду.
Наперёд зная, что никуда он не придёт, я продолжал всячески его раззадоривать.
– У меня как раз под такое дело припасец один имеется. Зуб даю, что ты, Валерий Лукич, таких напитков в жизни не пробовал.
– Водка, небось, заграничная?
– Стал бы я тебя водкой удивлять. Вещь исключительная! Настойка элеутерококка. Брат с Дальнего Востока привёз.
– Оборотистая?
– На медицинском спирте настояна.
– Ух, ты, - присвистнул Лукич. – Да, такую вкуснятину глотнуть не мешало бы.
– Вот и попробуешь под ушицу.
– Ну и попробую. Во сколько, говоришь, приходить-то?
– Вечерком. Часикам к пяти.
– Вот же хрен старый, – он в расстройстве шлёпнул ладонью по коленке, – памяти-то нет совсем. Мне после обеда отлучиться надобно.
– ???
– Обещал там одной дачнице подмочь маненько по плотницкой части.
– Позже приходи.
– Не успею. Давай в следующий раз.
– Ну, как знаешь, сосед.
Валерий Лукич, бойкий ещё такой в любом деле дедок, отчего-то сильно стеснялся моей жены. И предпочитал заходить в гости, только когда та отлучалась на пару дней в город.
Увидит из окошка, что машины нашей нет у дома, и через пять минут уже сидит у меня в гостях. Остограммливается, не забывая расхваливать при этом наваристый борщ уехавшей по делам хозяйки.
А порядочно разговевшись и лицом, как рак варёный, сделавшись, бывало, хрустнет солёным огурчиком на дорожку да не преминет подметить, стоя уже на пороге и привалившись к косяку, что, мол, огурец у моей Татьяны знатный, конечно, выходит, однако у его Лидки получался более, так сказать, ядрён и пахуч.
Похоронив лет восемь тому назад свою супружницу, он вёл теперь, что называется, свободный образ жизни. Мог запить дня на четыре, если, конечно, дел серьёзных не намечал. В этом был строг и аккуратен. Пьяным за работой я его никогда не видел.
– Скоро светать начнёт. Пора к камышам перебираться, а то карася зевнём, – недовольно басил дед, сматывая закидушки. – Твоя когда в город собирается?
– На эти выходные точно не поедет. Может, в понедельник.
– Ты это ... Отсыпь-ка мне тогда вот этого своего элеро ..., элеу ... Короче, ты понял чего, и брось пузырёк под сарай. Ну, сам знаешь где. Страсть, как попробовать охота.
– Договорились.
– Всё. Бери удочки. Пошли к камышам.
К шести часам утра клёв начался сумасшедший. Только и успевай снимать с крючка очередного карасика да наживлять свежего червячка. Лукич каждый раз, подходя к садку и бережно опуская в него жирного речного карася, довольно покашливал. Весело ныряли поплавки.
Когда рассвело, вдалеке показалась машина. Медленно петляя по разбитой просёлочной дороге, она, обогнув посёлок, приближалась к реке.
– Кого это ещё там чёрт несёт на вжипе? – вытянув худую шею и оглядываясь, возмущался дед.
Из белого внедорожника, заглушив двигатель, выпрыгнула женщина в спортивном костюме. Активно проделав комплекс незатейливых физических упражнений, она упругой походкой направилась в нашу сторону.
– Всё. Кончилась рыбалка, – недовольно скрипел Лукич. – Баба у воды – плохая примета.
– Не ворчи.
– Привет, ребята! Ловится? – радостно кричала приближающаяся к нам женщина.
– Чё она орёт-то, как резаная? Тьфу! – плюнул под ноги Лукич. – Всю рыбу распугает.
– Да будет тебе возмущаться, дед, – положив удочку на торчащие из воды тычки, я встал со стульчика. – Утро доброе.
Подошла невысокого роста молодящаяся бабёнка, лет пятидесяти, в модных кроссовках. Обдав нас запахом дорогого парфюма, решительно направилась к садку.
– Ого! Это вы сами столько наловили?
Плясавшие до этого момента разные танцы поплавки, теперь почему-то замерли на поверхности, как вкопанные. Лукич, тяжело вздохнув, лишь качнул головой ей в ответ. А себе под нос, но так чтоб я слышал, проворчал: «Нет, ёшкин кот, в магазине купили».
– Ого, – повторила она, возвращая на место садок. – Не возражаете, если я тут неподалёку встану?
– Пожалуйста, – приветливо ответил я.
– А ловите на что?
– На червячка.
– Понятно.
Она быстро зашагала обратно к машине.
– И чего ей, дуре, понятно, не понятно. И клёв пропал. Сглазила нам всю рыбу, ведьма. Размулевалась, что в театр.
– Да будет тебе, дед, брюзжать. Махнёшь?
– Не откажусь.
Я достал из рюкзака армейскую фляжку с водкой, два походных стаканчика, разломил пополам бутерброд с докторской колбасой.
Соседка со знанием дела обустраивалась неподалёку. Из багажника джипа перекочевали на берег две телескопических удочки, рыбацкий чемоданчик со снастями и прикормкой, раскладной большой стул напоминающий размерами кресло.
– Царица морская приехала, – не забывал комментировать происходящее Лукич, – и трон при ней.
– Ребята, хотите кофе?
– У нас свой кофий имеется, – отвечал дед, залпом опрокидывая рюмку.
Он бодро крякнул. Воткнул нос в хлеб. Перевернув бутерброд другой стороной, насладился затем ароматом колбасы. И протянул его мне обратно.
– На-ка, схорони мою закусь на потом.
Я завернул его половину в целлофановый пакет. Убрал в рюкзак.
– Это она чего там делает? – вытянул тощую шею Лукич.
– Прикормку, вроде, забрасывает.
– Вот дура баба! На кой ляд тут карасю прикормка? Тут у него естественный подножный корм имеется.
– Ну, твоё здоровье, дед.
– И тебе не хворать.
– Угу, – я не спеша выпил и закусил. Глянул на крепко уснувшие наши поплавки. – А я не откажусь от кофе, – крикнул я закидывающей вторую удочку даме в спортивном костюме. – Вас как зовут?
– Валентиной. А вас?
– Игорем, – ополоснув в речной воде алюминиевую кружку, я направился к соседке. – А деда Валерием Лукичом величают.
– А жену его Татьяной кличут, – раздался за спиной недовольный голос деда. – Исключительно приятная во всех отношениях женщина, скажу я вам.
– Не отвлекайся, Лукич. Лови рыбу, – бросил я ему через плечо.
– Это он думает, что я вас сейчас клеить буду, да? – звонко смеялась Валентина. – Ну и сторож у вас, Игорь.
– Не обращайте внимания. У вас клюёт, кстати.
– Ой!
По берегу, извиваясь на все лады, завертелся и запрыгал хороших размеров карасик.
– Давайте я этого отцеплю, а сами тащите другого. Смотрите, как тянет!
– Ой!
Валентина метнулась ко второй удочке. А со стороны Лукича прилетел крепкий матерок со словом «городская» в конце.
У противоположного берега раздался негромкий всплеск. Мать-утка, строго покрякивая на свою непослушную мелюзгу, шустро заскользила с выводком вдоль берега к зарослям камыша. «Ну и слышимость здесь по утрам», – подумал я.
– Возьмите в багажнике термос, а то мне некогда, – виновато улыбалась Валентина, завозившись со вторым карасём.
– Спасибо.
Кофе оказался вкусным, но без сахара. Я вернулся к деду. Поплавки продолжали нести свой почётный караул, замерев по команде «Смирно!»
– Может, наживку глянуть?
– Только что смотрел, – грустно пробасил Лукич. – Не черви, а змеи!
– Ой! – раздалось слева, и Валентина вытащила сразу двух.
– Тьфу! – в сердцах плюнул дед.
– Махнёшь?
– А чего же ещё тут теперича делать? Давай.
– Это Пашка мой, когда жив был, царствие ему небесное, меня к рыбалке приучил. Я у него четвёртая по счёту жена была. Любимая и последняя.
– А он у тебя каким по счёту, был?
– Если официально говорить, то третьим.
– Чёрная вдова, – тихо отреагировал дед.
– Ой!
– С ума посходиди люди. Да мы со своей Лидкой, посчитай, как тридцать восемь годков душа в душу прожили, земля ей пухом. А тут один за другим, что платья меняют ...
– Не ворчи ты, дед ...
– Так это, Валентина. Ты одна что ли теперича маешься?
– Одна. Я после Пашки вообще на мужиков смотреть не могу. Мелочь одна кругом плавает. Ни размаха, ни полёта. Так и норовят бабе поглубже в карман залезть, да половчее на шею забраться.
– Во, так и я один остался. Может, сойдёмся?
– Дед, ты бы закусывал.
– А чё я такого сказал-то? Уже и шуткануть нельзя.
– А что? – звонко смеялась Валентина, – заберу тебя к себе в город, Валерий Лукич. Коттедж у меня большой и квартира в центре, а хозяина нет. Только всё, чур, законно. Через ЗАГС.
– Да ну тебя, Валентина. Скажешь тоже ... Сколько мне там осталось? – как-то слишком серьёзно подошёл к вопросу дед. – Женщина ты, конечно, видная ... Нет, никуда я отсюдова не тронусь. Тут народился, тут и помереть надобно.
Он грустно покосился на торчащее из бокового кармашка рюкзака горлышко фляги. Я наполнил стаканчик. Протянул ему пакет с бутербродом.
– Закусывать не забывай.
– Пристал, что банный лист к ... тазу. – Лукич, выпив и по привычке обнюхав закусь со всех сторон, осторожно откусил небольшой кусок. – Чего, говорю, делать-то в городе твоём, Валентина? Чем дышать-то? А у нас, – он широко развёл в стороны руки, – вон какой простор для души складывается. Вот так выйдешь после баньки в пятницу, сядешь на лавочку, а звёзд на небе, будто просыпал кто из дырявого карману. Воздух такой сделается вкусный, что и водки ненадобно, а тебя аж качает всего. И по реке тихонько огоньки бегут один за одним, один за одним ... Волшебство! Иной раз и позабудешь, что баржи это ржавые лес тащат.
– Ой!
– Пойдём-ка мы до дому, – дед, заметно качнувшись, встал на ноги и начал сматывать удочку. Я поднялся следом. – Ну-ка, отсыпь Валентине моих карасиков из садка. Завтра себе ещё натаскаю.
– Да кто ж их помечал-то? Давай всех и отдадим.
– Ты это... Штучек пять покрупнее выбери да Татьяне своей отнеси. Скажешь, так мол и так, гостинец вот от соседа тебе нашего, Валерия Лукича Абрамова. С наилучшими, так сказать, пожеланиями и низким поклоном. Понял?
– Что-то ты разболтался, Лукич. Шагай-ка домой потихоньку, а я тут всё приберу и догоню.
– Ой!
– Тьфу! Принесло нелёгкую на нашу голову, – раздалось у меня за спиной. – Ну, рыбалки тебе хорошей, Валентина! Пойду.
– Спасибо, Валерий Лукич. Только и успеваю вытаскивать.
– Да я бы тоже потаскал ещё, но что-то в сон клонит ... А берег нынче холодный, а у меня ревматизм хронический. Раньше-то Лидка моя, бывало, натрёт мне спину какой-то мазью дремучей, и к утру я опять что молодой сделаюсь. Валентина, а ты когда в следующий раз будешь?
Он остановился у тропинки, ведущей в посёлок. Расстегнул тяжёлый дождевик. Подоткнул лоскут вылезшей из кирзового сапога портянки.
– Не знаю теперь, когда выберусь. Работы много в городе.
– Или ещё посидеть часок ...
– Дед, шёл бы ты домой, а! – не выдержал я.
– Всё-всё, ухожу. Уж и с человеком поговорить не даст по душам, изверг, – он сдвинул на затылок старую драповую кепку. – Пойду, раз мешаю тут всем ...
Дед продолжал что-то недовольно бормотать, но слов было толком не разобрать.
Круто уходила в подъём тропинка. В посёлке раскукарекались хвастуны петухи. Разлаялись, обгоняя друг дружку, из одного края в другой сторожевые собаки.
- Огонёк, и ты что ли там квакаешь? - закричал дед. - Уймись, шельма! Чует, зараза, что иду вот и обрадовался, - он, оглянувшись, махнул нам рукой. - Пойду отвяжу. Пусть на воле поносится, волк лохматый.