Когда в домах праведники зажигают свет, она единственная избегает свеч. Берет шелковый походный плащ, скалывает ворот в ямке ключиц. Капюшон глубокий накидывает на чернь волос и, как есть, босой идет за порог. Прячет ладони холодные под сень рукава и вперед на голос в глухую ночь.
Иголками тонкими колет трава и цвет, просит вернуться за обувью в дом. Но, лишь босой выходя в огонь, можно дойти до небывалых чащ. Можно испить горьковатый дым, что так добротно ластится здесь к ногам. Тьма облизывает мягким своим языком, надсадно кашляя: «Ты не дойдешь».
Страх цепляется за полы одежд, ей вести лишь пальцами по стволам остается в этот предлунный час. У деревьев, быть может, и нет имен, но есть история и память, что о веках. Им бы сказать о каждом, кто не дошел, а они усталое тянут свое: «Иди».
Девушке юной, осмелилась что на шаг, не стоит надеяться отступить. Горькой полынью стелется на язык обещание: «Прошлого тебя верну». Шорохи множатся за спиной, моля и упрашивая: «К нам сверни!». Тянет вера в святой конец для молодого проклятого юнца. Ее братец ночами, возвращаясь на двор, угоняет коней и клянет рассвет, что петушиным криком дрожит внутри. Ему спасенье она ищет в тени болот, а чаща живая пробует ее на зуб.
К ногам промерзшим, битым о землю не раз, льнет с объятьем тугая ночь. Вода щекочет ее ступни, чтобы соблазна не было отступить. Тьма поднимается от болот. Забытой девушка бегает средь огней, змей холодный оплетает дрожащий стан, обещает вечности и даров. Дрожит простуженная душа. Братец спасения зря просил. Быть ей проклятой ни за что, раз поверила обещанью болотных грез.
- Волком братец бегал не первый год, отчего же, милая, сейчас пришла? – шепчет трясин громогласный рык.
Океаном зелья сонного на душе тоска. Дом потерян в лабиринтах неверных троп. Нет надежд ступившей на скользкий путь.
- Найди в нем больше, чем помышлял, - скалит зубы облезлый пень.
Девушка ныряет в омут болотный, как есть, с головой, брат отвечает воем жалобным на луну.