ПАРИКМАХЕР ЖОРА
Унылая осенняя пора: пожухлая после первого преждевременного заморозка листва, мелкий, но все еще по-летнему теплый моросящий дождик, многочисленные лужи и ручьи, в которых дети уже не пускают кораблики. Унылым было настроение и у Георгия. Лет семь он работал в парикмахерской при Доме офицеров. Армейский очаг культуры находился на окраине города в черте военного городка, совсем неподалеку от штаба танковой дивизии. В выходные дни здесь толпились многочисленные горожане. Сюда приходили послушать концерт, посмотреть кино — другого кинотеатра в городе тогда еще не было. На устраиваемых администрацией балах играл духовой оркестр и изредка приезжающий из столицы джаз-банд.
Однако был понедельник и до полудня Жора, так его все называли, постриг только старого неразговорчивого, недовольно бурчащего деда. Еще зашел побриться командировочный майор, загостившийся до раннего утра у какой-то местной дамы. Клиенты не шли, но Жору это устраивало. Накануне он женил племянника, так что о нормальном самочувствии говорить ему не приходилось. Ужасно болела голова, а во рту периодически подсушивало. Время от времени Жора открывал тумбочку, где лежала свадебная собойка, собранная заботливой рукой его сестры. Парикмахер наливал себе грамм сто водки и выпивал. Громко крякнув, он закусывал копченым, с прослойками, салом, смачно похрустывая долькой жгучего репчатого лука и начинавшей черстветь горбушкой черного хлеба...
Стричь Жора начал еще в раннем детстве — помогал отцу и матери снимать шерсть с овец. Родителей в тридцатых раскулачили и сослали в Сибирь. Всему послужили те же полтора десятка курчавых домашних животных. Жорика накануне забрал к себе на каникулы дед в небольшую деревеньку соседнего района. Парня в суете особо никто не искал. Так он и прижился у материного отца, позже и фамилию его взял.
Тяга к знаниям одолевала парня, до призыва в Красную Армию он успел окончить семилетку. На первом построении новобранцев на приказ старшины выйти из строя тех, кто умеет подстригать, не разобравшись, вышел и он. Брить солдатские затылки оказалось делом простым и почти привычным. Сложнее давались модные в то время прически «ежик», «бокс» и «полубокс». Чуть позже, натренировавшись на приятелях, он уверенно брил и подстригал почти весь младший и средний комсостав батальона.
Попав с первых дней войны на фронт, Жора был несколько раз ранен. В конце 1943 года его рота попала под мощный вражеской артобстрел. Контуженного, присыпанного в окопе землей и истекающего кровью лейтенанта санитары обнаружили только после боя. Затем были многочисленные госпиталя и больничные палаты...
В родную деревню Жорж вернулся через год после войны на костылях. На груди его выцвевшей гимнастерки сверкали две новенькие медали «За отвагу» и орден «Красной Звезды». Искалеченная осколками нога никак не заживала. Не попадись в сорок четвертом в Оренбургском госпитале пожилой, умудренный опытом хирург — носить бы ему до скончания жизни один сапог. В те годы и частушка ходила такая:
Хорошо тому живется,
у кого одна нога —
и портяночка не трется,
и не нужно сапога!
— Живой! — только и сказал дед, пытаясь обнять внука и отталкивая от него свою рыдающую жену.
Несмотря на инвалидность, нужно было как-то жить дальше. Жора, имея большой успех у женщин, так и не женился, всю жизнь пробыл холостяком.
— Моя половинка еще не родилась! — отшучивался он от нападок родственников и многочисленных приятелей.
Периодически сменяя своих возлюбленных, лично сам жил затворником. Перебравшись в город, снял комнатку у своих дальних родственников в небольшом деревянном домике на берегу реки. Еще в деревне пробовал учительствовать, работал счетоводом в колхозе, однако контузия стала все чаще напоминать о себе. И тогда он вспомнил о своем приобретенном перед войной ремесле. Устроившись в городскую парикмахерскую, с годами Жора шлифовал мастерство, а с ним появились имя и круг клиентов...
Седовласый, невысокого роста, чуть прихрамывающий мужчина средних лет был одет в белый халат поверх светлой в синюю полоску рубашку. Отутюженные, коротковатые, с прошитой на швейной машинке холостяцкой строчкой зеленцовые брюки плохо скрывали ортопедический, увеличенный в размерах ботинок.
Увидев на пороге парикмахерской держащего меня за руку отца, Жора расплылся в улыбке, обнажив желтые от табака зубы.
— Во каки дела! — сказал он, растопырив в стороны руки. — Наконец-то меня земляк посетил, да еще не один, а со своим отпрыском! Проходите, дорогие мои, долгожданные, располагайтесь... Не стойте в дверях!
— Сегодня последний день отпуска, и мы решили зайти к тебе в гости, а заодно и подстричься, — пояснил отец причину своего визита.
— Давненько, браточка, ты меня не навещал! Я у тебя дома гораздо чаще бываю, — в шутку стал укорять дальний родственник.
После дружеских объятий Жорж усадил нас на широком кожаном диване и начал расспрашивать, не забывая периодически обращаться и к маленькому гостю. За разговором отец и парикмахер выпили по нескольку рюмок водки. Дядя Жора не забывал угощать и меня. Так как я наотрез отказался от сала и холодных котлет, он протянул мне несколько витиеватых «хрущей» в отсыревшей сахарной пудре. Подобный, так называемый домашний «хворост», постоянно пекла в разогретом подсолнечном масле моя мама.
— Вот теперь давай, браточка, я тебя подстригу! — открыв запертую на ключ входную дверь, предложил Жора отцу.
Парикмахер был уже достаточно пьян, из-за чего руки его не очень слушались.
— Жора! Осторожней! Раскудри тебя лихоманка! — ругался отец после очередного неловкого движения приятеля ручной машинкой для стрижки. — Все волосы мне так повырываешь!
— Потерпи немного. Ножи в машинке затупились, вот она меня и подводит, — оправдывался Жора. — Давай лучше с тобой, браточка, еще по стаканцу выпьем! Потом достригу...
Парикмахер устало присел на табурет с коричневой кожаной обивкой и снова потянулся в тумбочку. Они выпили. Жору вскоре так развезло, что он не смог встать на ноги.
— Прости меня, браточка... Не могу больше работать, — только и произнес он. Положив руки и голову на столик, тут же захрапел.
Мой отец, сняв с себя простыню, встал с кресла. Посмотревшись в зеркало, он ужаснулся. Жора все это время стриг ему только одну сторону головы и так, что практически ее оставалось только побрить. Отец в расстроенных чувствах взмахнул рукой и произнес:
— Вот, бляха, незадача! Как завтра в таком виде на работе показаться?!.
Подняв с табурета размякшее тело парикмахера, он уложил его на диване и заботливо укрыл полинявшем от времени плащом хозяина.
— Баламут был, баламутом и остался! — сказал отец, глядя на храпящего Жору.
Домой мы шли безлюдными окольными улицами. При виде одиноких прохожих отец отворачивал от них голову и глубже натягивал маловатую ему шляпу, взятую «напрокат» у парикмахера.
На следующий день Жора достриг отца, однако исправить изуродованную прическу ему так и не удалось. Отец в тот же день купил кепку и месяц носил ее практически не снимая.
— Ты бы еще спать в ней лег! — подшучивала над ним мама.
С тех пор к дяде Жоре мы заходили, в основном, в гости, а подстригал он лишь только меня.
24 декабря 2005 года, г.Минск