Мне не хотелось работать. Мне хотелось гулять.
Я шел по направлению по Сент-Дивайн, благоухая на всю улицу травками, источаемыми пряным чаем. Он был ровно тем, в чем я сейчас нуждался, и хотя было кое-что еще, мне грех было жаловаться. У меня были ноги, чтобы идти, руки, чтобы нести чай и голова, чтобы знать, куда идти – при таком наборе абсолютно неблагодарным занятием было бы винить Бога или кого бы там не было в апатии. Эта болезнь присуща только искушенным малолетним негодяям вроде меня, которым излишне повезло в жизни.
Если бы кто-нибудь в этот момент спросил бы меня, чего я хочу от жизни, я бы решительно ответил, что не знаю. Исключения составил бы один знакомый бармен, который, как хороший бармен всегда знал, что мне налить, но будучи интеллигентным человеком каждый раз вежливо спрашивал.
Навстречу вышла красивая девушка, несущая пачку книг. Верхней из них, насколько я мог разглядеть, был недавний роман Коэльо, но это было нестрашно. Её влекло к чтению, а это – замечательное качество; хороший вкус можно и привить. Красота и интеллект в одном теле – я не требовал многого от противоположного пола.
Сапиофилия – влечение к интеллекту. Однако переспать с мозгом еще никому не удавалось.
Девушка достала банан, и время замедлилось. Она очистила его не сбавляя ход и начала аппетитно есть, откусывая маленькие кусочки и тщательно пережевывая. Не думаю, что даже качественной рекламе от ведущих копирайтеров удавалось настолько возбудить во мне чувство голода.
И вроде бы я вышел из того возраста, когда от показанного согнутого пальца становится смешно, но черт возьми, подумал я. Наверное, надо было бы начать разговор, но я, отпив чаю с видом, как будто это было что-то намного более роскошное чем чай, прошел мимо. Хотелось проследовать за ней и узнать, доела ли она свой банан, но у меня родилась идея получше.
Я остановился в сквере недалеко от своего дома. Вечер был теплый, планов не намечалось, и я присел на плетеное кресло и достал волшебную папиросу, заготовленную специально для такого случая. В ней не было ничего особенного, в этой папиросе, однако если научиться придавать маленьким вещам большое значение, то можно извлекать нехилую прибыль. Своего рода оптимизм, который, к сожалению, не работает в контексте маленьких половых органов.
Мимо прошел мой знакомый грек. Он подошел ко мне и назвал меня братом. Ему что-то от меня было нужно:
- Брат, - сказал он. – Поделишься папиросой?
- Прости, брат, давай в другой раз.
- Мб понюхать дым дашь?
- Ты же не хочешь умереть о пассивного курения.
- Проклятье, - сказал грек и ушел, оставляя грязные следы от своих
кроссовок. Он редко их мыл.
Бедный грек. Регулярно прося поделиться с ним то дымом, то вином и натыкаясь на отказ, он напоминал мне героя одного Советского фильма, который со своим характерно большим носом постоянно появлялся не в то время не в том месте.
Я собрался закурить, и даже успел трижды чиркнуть зажигалкой, как мне пришло сообщение. Это был Барон Суббота, чье настоящее имя при знакомстве я не расслышал, а переспрашивать с тех пор стеснялся. Прошло уже больше 2 лет.
«Друг, у кого день рождения?»
«Не знаю»
«Угадай»
Меня загнали в угол – я не знал. Удобная поза была занята, волшебная папироса зажата между двумя пальцами правой руки, но нужно было ответить. Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Я не хотел бы, чтобы мне не отвечали на мои сообщения. Хуже молчания в ответственный момент только теплое пиво, поданное в жаркий летний день.
Проклятая зависимость от социальных сетей. Я не был таким раньше: не сидел в чате, не переписывался без перерыва, не читал новостей. Раньше жизнь была проще. Я общался по телефону, который теперь почти не использовался по назначению, а все новости узнавал от бабушки – у нее были свои осведомители, и я никогда не интересовался какие. Некоторые вещи лучше просто не знать.
«Окей, чей же день рождения?»
«Мой, и я рад, что ты вспомнил».
«Поляну будешь накрывать?»
«Через час встречаемся в «Толстой свинье».
«Где?» – переспросил я.
«Паб «Толстая свинья». Подарки, которые нельзя выпить не принимаются».
«Мы же будем в пабе, зачем мне приносить алкоголь?»
«Ты что, умный очень?»
«Принесу аквариум с рыбками», ответил я и убрал телефон. Если бы я ответил, что я умный, он мог бы обидеться. Мой друг – очень ранимый человек, и не любит, когда вокруг него хвастаются.
Дело приобретало интересный оборот. С одной стороны я не планировал ничего на этот вечер, кроме просмотра чего-нибудь заумного у Полански, с другой – почему бы и нет. Меня терзали смутные сомнения, что день рождения моего друга – п…ж и провокация с целью выманить меня выпить, но, в конце концов, кто я был такой, чтобы отказать и не выпить. Вениамин Ерофеев как-то изрек, что лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма – пить не закусывая. В бога я не верил, и не знал, смогу ли поверить в этот вечер.
Уже темнело – дни становились короче, и я ничего не успевал сделать. Вроде встал и побрился, прочел главу в книге за завтраком и немного прогулялся, и все – уже темнеет: обстоятельства буквально вынуждали искать себе ночное времяпрепровождение.
В «Толстой свинье» уже собирался народ, и хотя в этом пабе я был впервые, не могу сказать, что он поражал своей оригинальностью: были столы, была барная стойка, пахло говяжьим пирогом, пивом и мочой.
Барон Суббота сидел в углу, обрушив кудрявую голову на деревянный стол и прижимая руками наушники к голове. Я подошел ближе и увидел три выпитые кружки пива.
– Да, - сказал Барон, поднимая голову. – Я – такой, я не дожидаюсь друзей. Имею право.
– Разумеется, – откликнулся я и протянул руку, которую Барон крепко пожал. – С днем рождения. Я пришел без подарка, но я готов подарить тебе нечто большое.
– Что?
– Я подарю тебе нормальный вкус. Что ты пьешь?
– Индийский эль.
Я молча отошел к барной стойке и вернулся с пинтой темной ирландской классики:
– Об этом я и говорил. Вот мой тебе подарок.
Барон жадно выпил, как если бы я опустил на дно бокала пятипенсовик и завопил «Спаси Королеву». Местная забава – топить монетки, убеждая окружающих, что единственный вариант спасти тонущую главу государства – осушить бокал. На моей памяти только один человек выкрутился, сказав, что на монетке на дне изображена Виктория, и она уже всё-равно мертва. Это было так тонко, что мы зааплодировали. Остаток вечера этот человек провел, играя на саксе, и женщины млели, сидя вокруг.
Меня огорчает, что у меня нет талантов, которыми я мог бы блистать сиюминутно. Я не умею играть на рояле, чтобы садиться за него в компании и играть, не умею на гитаре – я даже держу ее неуверенно. По мне ею удобнее отбиваться от скинхедов, чем играть. Все, что я умел, это подбирать нужные слова, но в данном случае было бы уместно сравнение с прочтением книги, корой надо посвятить уйму времени прежде чем полюбить. Порой я и чувствовал себя книгой – полной фактов, но на удивление тонкой; пыльной и лежащей на вершине книжной полки.
Барон покровительственно схватил и помял мою трапецию, призывая вернуться из мира грез в суровую реальность.
– Ты знаешь, – сказал он. – Я всегда мечтал, чтобы в паб пришел человек с Альцгеймером. Чтобы он заказывал пиво, садился бы за стол, но в момент, когда он ставил бы пиво, что-то бы переключалось в его голове, и он забывал бы, что пиво – его. Он возвращался бы к барной стойке, заказывал бы новое и возвращался бы к изначальному столику только затем, чтобы увидеть собственное пиво и решить, что столик уже занят. История бы повторилась с новым столиком и пивом, и за некоторое время он заполнил бы все свободное место в пабе, грязно бы выругался, что в
пабе – аншлаг, и ушел бы, радуя простых рабочих парней бесплатным алкоголем.
Чем не отличный сценарий для фильма?
– Прекрасная завязка, - сказал бы я. – Но как бы ты развивал сюжет дальше?
– Сложный вопрос. Возможно, он вернулся бы домой, а там его бы ждала жена…
– Тоже с Альцгеймером?
– Нет, она была бы нормальной. Но она так устала от мужа, так устала, что думает уйти от него. Она только ищет повод и находит его: муж спустил кучу денег на пиво. И вот она закатывает скандал, собирает вещи и уходит от него, а главный герой бы забыл об этом, и решил бы пойти в паб выпить – действие происходило бы в пятницу, а это – отличный повод. Он вышел бы на улицу, и его сбила бы машина. Не насмерть, только чуть-чуть. И от удара герой вспомнил бы все! Вспомнил, как забыл мать, забыл почистить зубы на прошлой неделе, как забыл, что заплатил за все пиво, и вот последний пункт его особо бы рассердил. Он бы обвинил в уходе жены всех сидящих в пабе, и начал бы изощренно им мстить. Он стал бы антагонистом, а поймать его пытался бы пожилой черный детектив. В конце фильма, антагониста бы приговорили к смертной казни, но внезапно он забыл бы об этом прямо в здании суда, и фильм бы закончился на том, как он просил бы дать судью ему закурить.
Барон откинулся на спинку кресла, горда смотря на меня после своего впечатляющего монолога, явно ожидая моего одобрения. Я пошел издалека:
– Ты в курсе, что ты пересказал мой сценарий, который полтора месяца назад отвергли четыре кинокомпании?
– Серьезно?
– Да, ты читал его и, возможно, он тебе запомнился.
– М, - Барон замолчал. – Его не одобрили потому, что персонажи были недостаточно прописаны?
– Скорее всего. Мне все еще нравится идея. Стоило развить артхаусную часть, а не уходить в резню. Обычно мне удаются описания, а не диалоги. Они выходят слишком картонные.
– Это правда, – кивнул Барон. – Начинаю припоминать.
Ничего он не помнил, разумеется. Просто в глубине души, за всеми его бесконечными подколками и, порой, немотивированной агрессией, жил добрый человек, который хотел сделать мне приятное. Уверить, что хоть кто-то меня читает.
– Скажи, Барон, ты скучаешь по тем временам, когда можно было курить в помещении?
– Да.
– На что бы ты пошел, чтобы вернуть эти времена?
– На все.
– Ясно.
Величайший диалог за всю историю нашего знакомства.
– Серьезно, только конченый негодяй мой предложить запретить курить в
помещениях, – внезапно отозвался Барон. – Негодяй, а еще при этом гипнотизер невероятной силы. Как иначе можно объяснить, что он склонил на свою сторону столько людей и протолкнул эту инициативу во многих цивилизованных и не очень странах.
– Думаешь, это был один человек?
– Конечно. Такие больные рождаются раз в тысячелетие, никакому другому нормальному человеку это бы и в голову не пришло. Вот задумайся над примером.
– Задумываюсь.
– Тебе нельзя курить внутри, так как всегда будет поблизости зануда, который начнет ныть, что он не хочет умирать из-за тебя. Как-будто он не знает о пользе курения. И вот он ноет и ноет, как дитя малое, что ты дымишь на него, на его подругу, на его еще не родившегося ребенка, и так достает, что ладно, ты просишь пересадить тебя на улицу. На улице курить должно быть можно, думаешь ты. Ты достаешь сигарету, но не видишь пепельницу. Плевать, думаешь ты, стряхивать и тушить можно и в ладонь, но тут подходит официант и напоминает, что курить нельзя.
– Гадкий человек, этот официант.
– Гадкий. Возможно, это просто работа его таким сделала. Раньше он мог быть ничего человеком. Возможно, он сам курил, но место навязало ему свои правило, убило в нем все добрые помыслы. Он тоже стал думать, что курить – вредно, а потому – нельзя. Чертовы высокомерные моралисты не хотят умирать сами, но думают, что при этом дают мне выбор. Ну нет. На улице в кафе курить тоже нельзя. И вот ты сидишь и не можешь покурить, так как сидишь внутри загончика, огороженного для кафе, и думаешь: разве может быть что-то хуже. Может. Мимо проходит человек и закуривает, и ему ничего нельзя предъявить: он стоит возле, но не внутри загончика ресторана, и курит. Все смотрят на него и нарочито кашляют, а он улыбается. Он победил систему. И ты встаешь и даешь ему по лицу. Потому, что сам виноват.
– Я думаю, что ты утрируешь. В чем его вина?
– А зачем он делает это так вызывающе?
– Всех плохих людей не перебить.
– Всех – нет. Но высокомерных стоит учить в первую очередь.
– Я смотрю ты органически не перевариваешь высокомерие.
– Это правда. Бесполезно пытаться ему что-то объяснять. Они – не дети, их уже не научишь, а если бы и дети, то детей нельзя бить. А взрослых переучивать бесполезно: эта глина уже засохла, чтобы ее мять, ее надо нагревать, чтобы предать нужную форму.
Человек напротив меня родил новую идеологию всего за несколько пинт пива. Он был кладезь подобных высказываний, и мне было интересно с ним общаться решительно всегда: знакомых вообще стоит подбирать по простому принципу самосовершенствования. Следует избегать тех, кто жалуется или ходит к проституткам. В обоих случаях вы ничего хорошего от знакомых не получите, а смысл общения – в обогащении себя новыми качествами или знаниями. Мне нравилась решительность Барона. Он был прямолинеен: всегда честно говорил, что думал.
– Слушай, – сказал он. – Пошли отсюда. Я разочарован местом. Я думал оно называется толстой свиньёй из-за классных шницелей, а не из-за контингента.
Пока мы выходили на улице, я вспомнил свой единственный опыт приготовления шницеля. Формально, он оказался треской в кляре, но я был голоден и не читал, что было написано на обложке – просто схватил что-то с сухариками с полки и принеся домой начал жарить. Лишь когда запахло рыбой я заподозрил, что ошибся.
Барон предложил пойти в клуб недалеко от его дома: там шла тематическая вечеринка, и теоретически мы на нее еще успевали. Сев в метро, мы быстро доехали до места. В районе, где жил Барон, пахло мокрым асфальтом и гашишом.
– Видимо, недавно прошел дождь, – сказал Барон.
– Здесь всегда так щедро пахнет травой?
– Друг, ну пятница же.
Прокурили тут явно не за одну пятницу. Клуб был недалеко, и с виду напоминал ангар. Собственно, так и назывался. Гора мышц при входе спросила сколько нам было лет, и пожалел, что с утра побрился. Я был из тех людей, которые походили на долговязых младенцев, стоило им избавиться от щетины. На кассе нам выдали одинаковые маски скелетов.
– Приятного вечера! – сказал девушка за кассой.
При входе все курили, и мы с Бароном порадовались за адекватных людей. Жаль, их выгнали на улицу. Нарушителей законов обычно запирают внутри, – в клетке – но курильщиков – напротив, выставляли на улицу. Я не видел логики.
Мы поднялись на этаж выше и оказались в очень людном помещении, которое напомнило мне, почему я не люблю клубы: толпы людей, громкая танцевальная музыка и дорогой алкоголь. В последнем я решил лично убедиться, дав клубам еще один шанс. Барона я мгновенно потерял в толпе: он был большой охотник до танца, чего нельзя было обо мне сказать.
– Потанцуем? – спросила красноволосая красотка справа от меня.
– Я не танцую, – сказал я.
– Почему?
– Я не люблю танцевать. Я плохо это делаю.
– А если тебя попросит красивая девушка?
– Мне придется отказать ей.
Девушка пожала плечами и отвернулась, а я вздохнул. Не было у меня и этого таланта – таланта к танцам. Слушать меня она бы даже не стала. У бара была огромная очередь, и я прождал где-то пятнадцать минут, прежде чем пришел мой черед. За это время я задумался о чем-то важном, но забыл о чем, так как меня толкнул в бок трансвестит: он был лысый, накрашенный и в дорогой шубе.
– Сколько тебе лет, мальчик?
– 22, а тебе?
– Ха! – рассмеялся трансвестит и скрылся в толпе.
Я повернулся к бару и понял, что парень передо мной уже расплачивался, и у меня оставалось около 15 секунд сообразить, что я буду пить. Взглянув на бармена, я понял, что ему доверять было нельзя – это был безвкусный бармен. Таким мешают водку с колой и выдают результат за изысканный деликатес. По молодости такое можно пить, но постепенно приходите к тому, что даже растворитель и то вкуснее. Мне пришлось полагаться на себя, но дедлайн на размышления наступил так внезапно, что я был пойман врасплох и был вынужден заказать скучный двойной Jim Beam. Быстро выпив, я посмотрел по сторонам. Барона Субботы видно все так же не было, и впервые за вечер я почувствовал себя страшно одиноким в этой толпе неизвестных лиц.
Я отошел в сторону и, надев маску, прислонился к колонне. Мне казалось, что здесь я смогу остаться незамеченным, но уже через мгновение ко мне подошла новая девушка.
– Привет, – сказала она и потерлась об меня нижней частью живота. Почесалась, решил я, но ошибся. Она повторила это движение, смотря сквозь прорези для глаз прямо мне в глаза.
– Не стоит, – сказал я. Подошел бородатый парень.
– Тебе не нравится моя девушка? – спросил он угрожающе.
– Что?
– Тебе она не нравится?
– Уверен, она очень талантлива, – брякнул я. Парень хмуро посмотрел на меня, и вдруг расплылся в улыбке.
– Шутка, – сказал он. – Я – гей.
– Хорошо, – сказал я.
– Сними-ка маску, – сказала девушка и сняла с меня маску.
– Ой, а ты – красавчик, – сказал парень.
– Спасибо, – сказал я.
– А ты не гей?
– Прости, но нет.
– Жалко. Ну, может быть, в другой раз. Пойдем, Вики.
Девушка бросила на меня прощальный, полный похоти взгляд, и исчезла, уведенная своим другом геем. Любопытно, кому они искали партнера. Безумие зашкаливало, мне страшно захотелось уйти, но было неудобно перед Бароном. Было необходимо очистить совесть.
– Барон! – закричал я, безрезультатно пытаясь перекричать музыку. – Барон, спасибо за вечер, но я пошел!
Несколько человек покосилось на меня, но я бросил маску и выбежал на улицу. Я подошел к курящей девушке и взял у нее сигарету. Мне даже показалось,что она сама протянула ее мне. Женщины должны чувствовать мужчину.
Я был мертв, но снова ожил.
– Спасибо, – сказал я. – Мне уже лучше, и я могу ехать домой.
Автобус за углом долго не приходил, а телефон сел, и я не мог узнать куда и как мне ехать. Не знал я и времени, хоть и чувствовал, что было где-то 2.36 ночи. Я сидел на обочине: надеялся на лучшее и ждал.
Невдалеке, в тумане, я услышал потусторонние звуки, издаваемые приближающейся ко мне темной фигурой. Был ли это призрак коммунизма, бродящей по Европе и дошедший в конце - концов до меня, я не знал. Будь это он, я повалил бы его на землю и под тему из «Охотников за приведениями» запинал бы ногами.
Из тумана вынырнул мужчина в кепке, на ходу играя на гитаре. Он ловко перебирал струны, и я восхитился его умению извлекать звуки из того, чем я, как упоминал ранее, бы отбивался от скинхедов. Мужчина шел медленно и уверенно и играл что-то старое, из замечательной классики рок-н-ролла, что на контрасте с недавней сатанинской танцевальной музыкой вызывало во мне щенячий восторг. Мужчина пел и шел на меня, и пел он хорошо, и я вновь завидовал. Он поравнялся со мной и перестал играть.
– Меня зовут Фил, – сказал он.
– Меня зовут Андрей.
Мы пожали руки.
– Фил, вы – шикарны.
– Спасибо.
– Вы поете для себя или только что где-то играли?
– Второе.
– Вы не могли бы сыграть кое-что и для меня? Мне сейчас очень нужна хорошая песня.
– Мне кажется, я знаю, что вам нужно.
Фил повернулся ко мне лицом и начал медленно пятится. Он отступал в туман, и вот я почти уже не мог его увидеть, но у меня пробежали мурашки когда он сыграл первый аккорд и запел, ведь я знал эту песню, и её исполнение – лучшее, что для меня могли сейчас сделать.
“People are strange when you are a stranger
Faces look ugly when you’re alone
Women seem wicked when you unwanted
Streets are uneven when you’re down"
Фил исчез, исчезла и музыка.
Я проснулся наутро, не помня, как дошел домой. Болели ребра, и я четко осознал, что накануне в состоянии смежного отчаяния и раздражения, вызванного двухчасовым ожиданием автобуса, я пошел пешком и по пути наткнулся на группу пост-хардкорщиков из Пэкхема. Кажется, я сказал им, что их музыка сосет.
Обычно я – всего лишь воинствующий пацифист, редко перегибающий палку даже в спорах о политике. На кухне – пожалуйста, но не за ее пределами. Что заставило меня сказать то, что при душевном равновесии я бы не сказал никогда? Вероятно, неуёмная тоска, вызванная потерянностью в этой одинокой и всепоглощающей темной ночи. Это могла быть и песня, сыгранная незнакомым мне музыкантом специально для меня. Хотя все-таки я склонялся к тому, что меня взбесил опоздавший автобус.
Мир никогда не узнает, как феерично я дрался за свою жизнь. История выборочно помнит своих героев – уж точно не тех, которые не выходят победителями, а постыдно удирают на угнанном велосипеде, признав превосходящие силы соперника.
У двери валялось письмо, которое почтальон за неимением почтового ящика подсунул под дверь. Пошатываясь, я подошел и поднял его. Вскрыв его, я узнал, что получил очередной отказ моему сценарию про персонажа с Альцгеймером.