На сайте Стихи.ру, на моей театральной страничке, у меня псевдоним Шпулька Зингер. И постановщики, нашедшие мои короткие пьесы на этой странице, часто спрашивают – что за имя, почему так?
Вот и вы спросите: почему Шпулька, да и Зингер ещё? Что за швейная тема?
Псевдоним этот произошёл действительно от швейной машинки.
Когда мои дедушка и бабушка, Пётр Николаевич Зайцев и Ольга Алексеевна Черевко, поженились в Петрограде в 1920 году, они поселились в одной из комнат большой квартиры, будущей коммуналки на Моховой улице. Тогда давали ордер с адресом – и иди выбирай себе жильё: многие квартиры стояли пустыми.
Это был дом номер 30 – бывший доходный дом Кёльберга: знаменитый дом, где жили в разные годы известные люди, где «тусовались» композиторы из «могучей кучки». И главное, здесь доживала последние годы мать Александра Пушкина – Надежда Осиповна, бывшая светская красавица, прозванная в молодые годы «la belle creole» – «прекрасной креолкой» – за смуглый оттенок кожи, ведь в их роду были африканцы Ганнибалы. Ходят слухи, что у капризной красавицы были жёлтые ладони, но проверить это теперь возможности нет. Она родила мужу Сергею Львовичу Пушкину восьмерых детей, но выжили только трое: Лев, Александр и Ольга.
Пушкин снял для родителей эту квартиру в 1835 году – в только что построенном доме, где аренда была недорогой. И часто навещал болеющую матушку, порой вместе со своей женой Натали, в ту пору сменившей Надежду Осиповну на шатком посту столичной светской красавицы – и своей красотой определившей роковую судьбу нашего национального поэта. Из этого дома Надежду Осиповну в марте 1836 года повезли хоронить в Святогорский монастырь, её провожал лишь сын Александр, который и упокоился рядом с ней годом позже.
А мои предки жили не в главном здании дома Кёльберга, выходившем окнами на тихую Моховую, а в дворовом корпусе, на пятом этаже. И под окнами их тринадцатиметровки, бывшей комнаты горничной в большой, когда-то сдаваемой внаём квартире, был дворовый флигель и извозчичий двор, с конюшнями, пролётками, лошадьми. Маленькой, я однажды там побывала – двор казался просторным, он был ещё вымощен булыжником, и старые конюшни всё ещё красовались на месте.
Дед был типографским рабочим, сыном бедного многодетного сапожника с Лиговки. Бабушка – из богатой семьи домовладельцев Крыговых, владевших тремя доходными домами на улице Жуковского и на Гороховой. В 1910-е годы бездетный бабушкин дядя взял под опеку троих детей своей младшей сестры, рано осиротевших: Ольгу, Лидию и Андрея. Их отец, мой прадед Алексей Черевко, был офицером – и погиб, скорее всего, в Первую Мировую. А отчего умерла их мать, моя прабабушка, мне неизвестно.
И вот, бабушка Ольга ушла из обеспеченной семьи и стала женой бедняка. Порвав с богатой роднёй, она жила практически в нищете: в их с дедом тесной комнатушке стояла только железная кровать да стол. Впрочем, многие тогда так жили. А комнатку в большой квартире молодые выбрали себе самую маленькую, потому что её обогреть было легче: попробуй-ка раздобудь дрова в ту голодную-холодную пору! Но молодые были полны надежд, будущее виделось светлым; думали, трудности ненадолго, коммунизм на пороге.
Думали – жизнь наладится, и они переедут в новое просторное жильё.
Но оказалось – такая жизнь навсегда: скоро грянула война, и дед, ушедший на фронт ополченцем, не вернулся домой, в блокаду пропав без вести на Ладоге, на Дороге Жизни, где целые машины с людьми и продовольствием уходили под лёд. «Без вести» по чиновничьим меркам считалось участью неопределённой, поэтому бабушка даже не получила пенсии, положенной по закону вдове воина. После войны Ольга Алексеевна жила в нашей семье, но я её знаю только по поздним фотографиям: она умерла в 1957 году, через год после моего рождения.
Меня и Ольгой-то назвали в её честь.
Бабушкиных фотографий ранних лет не сохранилось: всё они с дедом сожгли, боясь подвергнуться репрессиям за родство с классом эксплуататоров.
Но вернёмся в её молодость, в далёкие двадцатые.
В те времена все женщины умели рукодельничать, даже невесты из богатых семей. Обшить-обвязать семью могли, лишь бы раздобыть ниток и ткани, а как раз с этим было трудно: и денег не было, и материалов швейных в городе недоставало. Часто перешивали старое или чужое. Бабушка была не ахти какой портнихой, в юности она больше любила вздыхать, читая романтические стихи и романы – или плакать в кружевной платочек. Но куда денешься при такой бедной жизни? И вот она из года в год надставляла полосками ткани подолы и рукава на платьях двух быстро растущих дочек, нашивала заплаты на свою изношенную одежду – а потом красила всё это в один коричневый цвет, в тазу на кухонной плите. Шила всем нехитрое нижнее бельё, шила рубашки деду. Шила поначалу руками, швейная машинка была не по карману – вот дед и смастерил для неё Зингер: собрал из частей старых поломанных Зингеров, с дореволюционных лет пылящихся на чердаке бывшего доходного дома Кёльберга.
Машинка эта шила отлично! Она скоро перешла к старшей дочери – моей маме Лидии, рано научившейся портняжничать. Мама шила хорошо, со вкусом подбирая отделку, украшая шитьё ручной вышивкой – вышивать она любила. И в блокаду вышивала по вечерам при лучинке, коротая бесконечные часы ледяного безвременья от бомбёжки до бомбёжки. Так что машинка пережила и блокаду, когда многие вещи выменивались на хлеб: мама подрабатывала на ней в эти трудные годы, беря несложные заказы у знакомых и порой – у военных, пока отец был на фронте.
А после, в мирное время, обшивала всю нашу большую семью, шестерых детей.
Всю свою жизнь мама строчила на этом Зингере блузки и юбки, брюки и рубашки, простыни и наволочки. Из-под иглы этого Зингера выходили и наши с сестрой нарядные платья для праздников и походов в театр, и карнавальные костюмы для наших с братьями первых школьных ёлок.
Мама брала с собой машинку даже на дачу: дачи родители всегда снимали, комнатку-другую с верандой или террасой. Вот однажды на даче «доброжелательные» соседи и напустили на маму фининспектора, настрочив донос, что она шьёт тайком от государства летние шапочки, которые продаёт на колхозном рынке, нарушая строгий советский закон. Инспектор явился – а мама сидит и шьёт мне платьице, по полу разбросаны цветные лоскутки. Машинку хотели сразу изъять, не слушая маминых объяснений, но вернулся с работы папа, ведущий инженер в области спутникового телевидения, обеспечивавший трансляцию первого в истории космического полёта человека – полёта самого Юрия Гагарина.
И дал всем по первое число!
Машинка эта цела до сих пор, хранится у меня – и всё ещё в рабочем состоянии.
Только антикварная шпулька в ней – не круглая, а длинная, формой напоминающая пулю и неоднократно паянная-перепаянная отцом в советские годы – теперь на вес золота.
Шпулька Зингер.
Новой такой нигде не достанешь.
.
_______
Ссылки
_______
* Наглядный текст с картинками и фотографиями на моём сайте
http://zverlin.slovobus.ru/text/zinger.html
* Мой фотоальбом дворов дома Кёльберга
http://vk.com/album8343366_202291119
* О доме Кёльберга
http://www.citywalls.ru/house5661.html
.