Когда мы приехали в девяностом году на родину мужа на край света, мне казалось, что подрастут дети, и мы снова вернёмся в цивилизацию. И никогда больше я не увижу этих тоскливых серых изб, замшелых плетней, никогда не буду ловить на себе откровенно любопытные взгляды баб и мужиков.
Но судьба поступила иначе.
Началась перестройка Пустые полки сельмага. 100 граммов песка на руки.
У некоторых учителей дети учились в городах. И родителям нечего было послать им. И вот тогда началось уже деление на социальные слои. Кто-то пил чай без сахара, а кто-то хвастался, что несколько тысяч заплатил стоматологу.
Пошли зарплаты миллионами. Мне, как директору, приходилось получать зарплату и выдавать её. Но надо было ещё добраться до дома с такими деньжищами. А дорога была вглубь вологодского севера километров шестьдесят.
Один раз мне выдали деньги пачками по сто рублей.
Получилось две сумки. Я шла по центральной дороге с сумками, сгибаясь под их тяжестью.
Какой-то шофёр на вахте пожалел меня, остановился, открылась дверца. А ступенька высоко над дорогой.
- Вам куда? Садитесь!
- Мне до «Сельхотехники», там будет проезжать наша машина с сеном.
И чтобы залезть в кабину, я протягиваю незнакомому шофёру одну из сумок с деньгами и говорю:
- Осторожно, там деньги.
И не было какого-то опасения. Не научены мы были осторожности.
Шофёр добродушно посмеялся, довёз меня до окраины посёлка.
Я сказала ему «спасибо» и осторожно вылезла с одной сумкой, а потом он протянул мне другую сумку с зарплатой.
Не один час я стояла в темноте на этой дороге и ждала машину с сеном, которая должна была меня подобрать. И сумки с деньгами не оставить, не присесть.
Ещё не наступило то жёсткое время, когда за всё надо было платить. Ещё по инерции люди были простыми, надёжными и отзывчивыми.
Однажды мне сказали, что в буфете проезжающего поезде можно купить колбасу, конфеты. И многие успевали что-то купить. После совещания и я решила попытать счастья и купить детям хоть немного конфет.
Вокзал. Поезд стоит на втором пути. Вошла в вагон. Протиснулась через толпу, купила впопыхах двести грамм «ласточки».
Поезд дёрнулся и поехал. Выбора у меня не было. Надо прыгать! И я прыгнула, Упала, больно стукнувшись о землю. Хорошо, что не под колёса. Лежала на виду у народа, ахнувшего и зевающего. А конфеты мои рассыпались вокруг меня.
И как это забыть?
Как забыть ту отчаянную боль, когда не знаешь на чём отправить до района сына после операции. А шов его разошёлся, потому что не досмотрели в больнице, не поставили под кровать утку. И мальчишка пошёл в туалет, ещё поднимал упавший матрас. И у него экзамен в одиннадцатом классе, а школа в Вологде.
Просила в конторе у председателя дать ЗИЛ. Отказал. Ждали с сыном почтовую машину. А она пойдёт ещё дальше километров тридцать, а потом обратно почти сто. Вышла я на улицу из почтовского домика, встала на ветру и заголосила по-бабьи жалостно, навзрыд заплакала сильная женщина от бессилия и беспомощности.
И поехал мой мальчик с не зажившим швом по этой ухабистой «стиральной доске», которая называлась дорогой.
И телефонов не было. Я ждала скупые письма на тетрадном листочке в клеточку.
До сих пор их храню…
«Здравствуйте, дорогие родители. У меня всё в порядке. .. Я не голодаю…»
фото моего зятя