III. Наследство. Тревожность

Белый Лис
Детдомовский «багаж», с которым Марина пришла к нам в семью, был довольно объемным, при этом самыми весомыми его «вложениями» были колоссальная тревожность и расторможенность. В силу того, что в жизни девочки еще никогда не было стабильности, ее тревожило абсолютно все. То, что вокруг нее было непривычным, неизвестным, неопределенным, нейтральным или изменчивым, внушало ей панический страх. Жизненный опыт Марины показывал, что ей совершенно не на что и не на кого опереться. Так было всегда. Другого она не знала. Следовательно, полагаться она могла только на себя, на свои собственные силы, способности и умения.

Марина была подобно человеку в прохудившейся шлюпке среди бушующего океана. С самого рождения она скиталась по «волнам» жизненных обстоятельств без какой-либо опоры под ногами и прекрасно понимала, что в «воде» ей не выжить. Однако любой незнакомый «берег», к которому она могла пристать, нес в себе новые неизвестные ей угрозы и вызывал ужас. Всю жизнь Марина была в условиях, когда проще «утонуть», нежели попытаться «выплыть». У нее не было родного «берега», где ее ждали, где она выросла, встала на ноги и окрепла, у нее не было «берега», где она просто могла бросить якорь у пристани, передохнуть и набраться сил. 
Но Марина не утонула, не сдалась! Она всеми силами старалась удержаться наплаву. Здесь, в «воде», ей было все знакомо и понятно. Она знала, как себя вести и как действовать. А что поджидало ее на «берегу»? Извержение вулкана или ядовитые растения? Скорпионы или каннибалы? Однако без питья и еды, под палящими лучами солнца и смывающими в море волнами ей не выжить. Требовалось глотнуть воды и чем-то подкрепиться. Марина знала, очень скоро неведомая сила вновь отдаст ее во власть бушующего «океана». Так было всегда.

Как может выдержать нервная система при такой жизни? У большинства детей на месте Марины включаются защитные механизмы, они замыкаются в панцирь и стремительно деградируют, некоторые идут дальше: отказываются от жизни и быстро угасают без видимых причин.  Очень многие, к сожалению, не выдерживают и потом кончают жизнь самоубийством. А у Марины оказался другой склад характера. Она сопротивлялась! Сопротивлялась доступными ей средствами. И это колоссальное напряжение, которого требовало сопротивление, расшатало до крайности ее нервную систему. Страшно представить, что было бы с ней, если девочка прожила в детском доме еще хотя бы год?

Расстройство нервной системы не позволяло Марине справиться с каким бы то ни было раздражителем, будь он позитивный или негативный.  Любые изменения вызывали  сильнейшую тревогу, а неизвестность - панику. Именно они были причиной этих ужасных истерик, непробиваемого упрямства, неспособности собраться и сконцентрироваться, расшатывания времени, беспрестанной и бессмысленной болтовни, невероятной неуклюжести, угловатости и таланте портить вещи. Она боялась, боялась тишины, боялась одиночества, боялась спать, боялась покоя вокруг и спокойствия в целом. Она не умела жить в реальном мире. Не было заложено в ее жизненный фундамент основных кирпичиков: любви, заботы, надежности, стабильности, узнаваемости ситуации, предсказуемости. Все это закладывается только в семье, когда в первый год жизни мама держит малыша у груди и носит на руках, когда на втором и третьем году  ведет его за ручку, знакомя с окружающим миром, когда отвечает на миллион вопросов «что?», «как?», «зачем?», «почему?».  Когда ребенок понимает, как бы он себя ни вел и что бы он ни сделал, мама все равно будет его любить и всегда будет рядом. А Марина? Марина не знала этой жизни, у нее был только опыт выживания. Выжить любой ценой. Так было всегда. И она овладела искусством выживания лучше, чем большинство из нас могут себе представить.

Боялась ли Марина наказаний и побоев? Нет, не боялась. Она, разумеется, их не любила, хотя и была к ним привычна. Наказания были ей неприятны, зато понятны и ожидаемы. Ей было проще оказаться наказанной, нежели терпеть неизвестность, поэтому девочка целыми днями отчаянно и изощренно провоцировала меня и папу, добиваясь нашей негативной реакции. Фантазия в этом плане была у девочки неистощима, а бесстрашие ее выпадов - поразительно. Но когда ожидаемое наказание не наступало, Марина сама себе причиняла физическую боль. Так, ощутимо стукнувшись об угол, поранив себя или кубарем скатившись по лесенке, она концентрировала свое внимание на физических ощущениях. Вероятно, это помогало ей замкнуться на самой себе и тем самым избежать столкновения с пугающим непонятным миром, который вызывал у нее почти сверхъестественную тревогу.

Тревогу также помогало снимать сосание пальцев и обгрызание ногтей. Вредная привычка? Не только. Скорее это опять стремление замкнуться на себе, чтобы снять нервное напряжение. В расстроенных чувствах Марина сосала пальцы все вместе, как медведь лапу. Было жалко смотреть, как она неимоверно растягивает свой ротик, засовывая туда всю кисть, но так она привыкла справляться с эмоциями. Ногти девочки были обгрызены почти до корня. Даже там, где по природе должен находиться ноготь, у нее виднелась оголённая стянутая кожа. Что будет с ее руками, когда она вырастет?
- Марина, если ты будешь постоянно грызть ногти, то они у тебя останутся кривыми.
- Ну и пусть!
- А руки с такими ногтями будут страшными, как у Бабы Яги.
- О! Хочу руки как у Бабы Яги!!!
- Мариночка, ну смотри какая ты красивая девочка, ты же настоящая принцесса. У принцесс всегда аккуратные ухоженные руки.
- А у меня будут как у Бабы Яги! – морщила довольное личико Марина.
- Принцессы ухаживают за своими ручками и ногтями, потому что потом они этими ручками заботятся о нуждающихся, дарят всем подарки, гладят по головке детей и подают ручки для поцелуев взрослым. Очень важно, чтобы руки были аккуратные.
Это ее не вдохновило. Марина развернулась и со смехом убежала. Как же достучаться?
Шаловливые ручки моей принцессы, помимо всего прочего, постоянно залезали туда, где погрязнее: обтирали машины, заборы и отбойники на улице, нежно поглаживали мусорные баки (ну хоть посмотреть-то можно?), подбирали все подряд с земли. А потом залезали в рот искать успокоения.

Мы попытались отучить дочку от привычки сосать пальцы и грызть ногти. Разумеется, замечания дали нулевой результат, она их просто игнорировала. К тому же у Марины сложилось странное мнение, что если она повернулась ко мне боком или спиной, то я не вижу, что она делает с ногтями или носом. Я даже не знала, радоваться или огорчаться такой наивности. Или это была демонстрация ее отношения к моим замечаниям?

Попробовали другой способ: предложили носить постоянно перчатки, пока не отрастут ногти хоть на миллиметр. Снимать разрешалось только во время трапезы и водных процедур. Марина восприняла это предложение с радостью, утверждала, что ей очень нравится ходить в них дома, хвасталась папе, что мама разрешает их не снимать. Однако стоило мне отвернуться, как перчатки «сами случайно спадали». Потом по дороге на кухню она демонстративно натягивала их на руки, а за столом страдальчески изображала, как ей неудобно в них кушать. При этом на вопрос: «Когда же можно снимать перчатки?» - Марина отвечала: «Никогда», - совершенно «забывая», что «трапеза и водные процедуры проходят без перчаток».

Так что две недели истории с перчатками не дали ничего, кроме испорченного настроения. Ногти все также были старательно обгрызены под корень. Однако мы решили пока не бороться с этой зловредной привычкой, по крайней мере, ближайшие полтора-два года, в надежде избежать других, менее привлекательных и более опасных, способов снятия напряжения и борьбы со стрессом. Дай Бог, получится!

Очень хороший способ преодолеть тревогу и сформировать привязанность - совместный сон. К сожалению (или к счастью), в нашем доме не было дополнительного спального места для взрослого, а на родительской кровати троим места не хватало. Поэтому совместный сон поначалу был нам недоступен. Когда же муж с сыном уехали к бабушке на два дня, я предложила Марине перебраться ко мне. Она не знала, как это, что это, зачем это, но с радостью согласилась, потому что предполагала, что ее ждет незабываемая ночь, полная необычных ощущений и... видимо, приключений. Ожидания Марины не оправдались, хотя она старалась всю ночь, не смыкала глаз и ждала. Что же будет? Мама пытается обнять? Нет, это не то! Должно быть что-то особенное.

Отчаявшись поспать с дочкой в обнимку, я ненадолго забылась сном. Через время заворочалась и зачмокала малышка, это означало, что скоро она проснется и попросит кушать. Сон у меня был очень чуткий, который прерывался из-за малейших движений в детской кроватке. Я открыла глаза и к своему удивлению увидела улыбающуюся Марину. Она совершенно бодрая заглядывала мне в лицо, как бы спрашивая: «Ну что, началось? Это оно?»
- Марина, ты тоже проснулась?
- Нет, я еще не спала, - она протянула ко мне руку и… погладила по волосам. Неожиданно, однако.
- Спи, моя хорошая. Ночью надо отдыхать.
Но девочка не собиралась спать. Она все время ерзала и суетилась возле меня, пытаясь улечься рядом с малышкой, которую я кормила. Только получалось постоянно как-то неловко, Марина поочередно оказывалась то НА малышке, то ВМЕСТО нее.
В итоге растревоженная дочурка проснулась, и мне пришлось вставать ее укачивать. Марина в это время скакала по кровати, взбудораженная и разгоряченная. И вот я, наконец, уложила малютку и собралась спать дальше, но не тут-то было. Марина снова тревожно вглядывалась в меня, сгорая от напряжения. Я опять попыталась ее обнять, но девочка, грубо оттолкнув меня, отскочила как ужаленная. Вид у дочки был расстроенный, она была явно раздосадована. Чего же она ждала от меня? Уже было давно за полночь. Надо было спать!

Через час малышка снова заворочалась, и я проснулась. Из темноты все так же виднелись горящие нетерпеливым огоньком, бодрые глаза Марины. Когда же она спит? И как она может обходиться без сна такое длительное время? Для меня это было непостижимо! Марина уснула только под утро. Что же я могла дать ей такое особенное? Кроме простых объятий, поглаживаний и посапывания на ушко, дарящих чувства безопасности, тепла, уюта и заботы. Но их она не принимала и не понимала, а возможно просто не знала, что с ними делать. Счастье, оно ведь всегда простое, нет в нем ничего особенного! Но вот просто Марина как раз жить и не умела. Отсутствие привычной борьбы за ресурсы и долгожданная стабильность поселяли в ее сердце тревогу. Состояние покоя всегда предвещало коренные изменения в жизни девочки, которые ее пугали. Так было всегда.

Через неделю мои мужчины снова поехали к бабушке в гости, а у меня опять появилась возможность положить Маринку к себе под бочок. Это было уже после двух недель общей бессонницы, и теперь у меня уже совершенно не было сил проявлять хоть какую-то нежность. Хотелось просто спать, и я сразу предупредила об этом Марину. Поначалу она пыталась заигрывать, тыкала меня пальцем в бок, толкала, вызывая на игру в гуся. Мне только не хватало, чтобы она раззадорилась!
- Марина, гуси ночью тоже спят. Все звери спят и птицы. Ночь - это время для отдыха. Спокойной ночи, – поцеловала я дочку и просто отвернулась на другой бок. Марина все поняла и улеглась. Вернее, попыталась улечься. Но у нее это не получилась. Девочка постоянно вскакивала, садилась, ложилась, снова вскакивала, стучала ногами по кровати, размахивала руками, потом начала раскачиваться из стороны в сторону и мычать на одной ноте.
- Тише, ты разбудишь малышку.
Замерла. Вскочила. Села. Грохнулась на подушку. Снова вскочила, перевернулась головой в ноги. Бум-бум – бум – ногами по подушке. Вернулась на место. Бум – рукой по стене. «Бу-бу-бу» – что-то забубнила себе под нос.  АААА!!!
- Марина, спать! Я очень устала! Полежи спокойно или иди в свою комнату.
- Нет, я буду с тобой спать!
- Тогда спи.
Усталость взяла свое, я отключилась. БА-БАХ – рукой наотмашь мне по лицу! РРРРРР! Я вскочила, смотрю, а Марина-то спит. Только во сне она все так же вскакивает, крутится, садится, машет руками и ногами, издает какие-то звуки, всхлипывает, разговаривает. Беспрестанно. В ту ночь я через каждых 4-5 минут получала рукой по лицу, ногами по почкам, Марина меня щекотала, дергала за волосы, тыкала пальцем, больно двигала локтем в бок. Во сне она так и не смогла расслабиться, все боролась с какими-то своими страхами и сражалась с «ветряными мельницами». Подсознание и ночью держало ее в стрессе, призывало на бой за выживание. Получается, что и в первую ночь Марина не ждала чего-то сверхъестественного, фантастического и интересного, а просто боялась подвоха, не теряла бдительность и поэтому всю ночь не смыкала глаз? По всей видимости, это было просто привычным ее состоянием. Так было всегда.

После этого мы долгое время вместе не спали. Но ее беспокойный и сверхчуткий сон я наблюдала каждый день. Стоило мне только бесшумно заглянуть в детскую комнату в любое время ночи, я уже видела выглядывающую с кровати Марину, которая проверяла, кто и зачем пришел. Если она не могла сразу заснуть, она всегда разговаривала сама с собой, пела или мычала на одной ноте.

- Марина, а ты попробуй закрыть глазки и подумать о чем-то приятном. Полежишь так десять минут и спокойно уснешь.
- О чем надо подумать, мама?
- Я не знаю, о чем. О том, что тебе самой приятно. Можешь просто помечтать.
- Помечтать? Как это?
- Ну, придумать что-то хорошее, что бы ты хотела, чтоб исполнилось.
- Придумать?
- Ну да, придумать. Ты о чем мечтаешь?
- Я не знаю, как это…
- Тогда ты можешь что-нибудь вспомнить, то, что тебе было когда-то приятно. Что интересного было сегодня или раньше? Об этом и подумай.
- Как, мама, как? Скажи!
- Сегодня тебе было радостно?
- Да.
- А в какой момент было радостно?
- Что?
- Я спрашиваю, что сегодня вызвало у тебя радость?
- Мама, что? Как надо ответить?
Ребенок в четыре года не умел мечтать и вообще думать о хорошем. Она даже была не в состоянии выделить, что ее порадовало в течение дня. Создавалось впечатление, что она вообще боялась оставаться один на один с собой, потому что вместо светлых воспоминаний ее память выдавала только тревожные и страшные картины из прошлого. Размышления, внутренний монолог, приятные воспоминания, мечты были ей недоступны. Кто-то другой должен был за нее решить, что ее порадовало, а что нет. А какой рефлексии могла идти речь?
Не поэтому ли всегда стремилась любыми средствами создать вокруг себя движение и суету? А столкнувшись с неким подобием покоя, Марина все равно не могла расслабиться и заполняла всю «пустоту» вокруг себя звуками, стихами или песнями, лишь бы избежать возможности думать и вспоминать… Как же так можно жить, без мечты?
А эта «липучка-приставучка» тоже от невозможности расслабиться? Видимо, без постоянного драйва вокруг, без непрерывной демонстрации себя у Марины было ощущение, что жизнь остановилась. Она прекрасно знала, что раздражает меня своими выходками, хулиганствами и вредительством, но именно это создавало вокруг больше всего движения и эмоционального накала. В такой атмосфере Марина -  жила, а покой и тишина говорили о том, что жизнь остановилась.

Даже смех Марины выдавал ее огромное напряжение и тревогу. Девочка вообще не умела искренне смеяться! Совсем! Когда было смешно или весело, она как-то театрально кричала, слишком громко, с надрывом, как на публику. Да и улыбки у нее я никогда не видела. Если я просила ее улыбнуться на камеру, в ответ Марина всегда распахивала рот как перед стоматологом, видимо срабатывала формула «покажи зубки». Ну, зубки-то зубками, а гланды перед камерой можно и не демонстрировать. Недоумение поначалу у меня вызывал и сдавленный низкий голос девочки. Сперва я вообще подумала, что у нее серьезные нарушения речи. Однако дома со временем, когда ее грубый бас постепенно начал превращаться в тоненький девичий голосок, я поняла, что сдавленный голос был тоже результатом колоссального напряжения, вызванного тревогой.

Разумеется, Марина никогда не говорила, что конкретно внушает ей страх. Однако сразу бросалось в глаза, что она очень боялась уединения и тишины. Если обстоятельства требовали, чтобы Марина какое-то время поиграла одна (впрочем, играть в свои четыре года девочка совсем не умела) или полежала перед сном в тишине, она предпочитала бесконечно «вызывать огонь» на себя, только бы не оставаться наедине с собой. Что же глодало ее изнутри?

Из-за тяжелой адаптации весь первый месяц мы провели дома, если не считать нечастых прогулок рядом с домом. И вот наконец-то нам подарили автокресло, и у нас появилась возможность поехать в храм, заказать таинство крещение. А объяснила Марине, куда и зачем мы едем. Но так как она никогда в храме не была, то толком ничего не поняла, но видимо внутренне вся напряглась. Мы уселись в машине по местам, с виду все довольные и счастливые. Все таки это был наш первый выход в люди всей семьей.
- Мама, а куда мы едем? – спросила Марина.
- В храм. Ты там никогда еще не была, но тебе обязательно понравится. Он такой красивый, деревянный,   как теремок.
- А там дети есть?
- Есть.
- Там много детей, да?
- Много…
- Вы меня там оставите?
- Марина, нет, ты не правильно поняла. Там много детей, но взрослых еще больше. Люди приходят в храм ради общения с Творцом. А потом все возвращаются к себе домой.
- Это такая больница? – из груди Марины вырвался глубокий вздох.
В больницу детей-сирот клали регулярно, на обследование или лечение, причем с младенчества одних, без взрослых, без сопровождения. Часто они попадали в изолированный бокс, когда общаться с внешним миром ребенок мог только через стекло. Там было еще более одиноко, страшно и тревожно, чем в детском доме.
- Нет-нет, - спохватилась я, - мы просто там побудем и вернемся домой, все вместе.

И при этом внешне она оставалась спокойной и даже демонстративно в приподнятом настроении. Без единой слезинки, единого крика или сопротивления Марина села в машину, совершенно уверенная, что мы едем ее сдавать или отдавать. И ехала с нами непривычно безропотно, как на заклание. Не этот ли страх возврата, отказа, непринятия постоянно ее держал в напряжении и не давал расслабиться? А вот теперь, когда худшие опасения «свершились», и неумолимая сила судьбы снова бросала девочку в бушующий океан событий и обстоятельств, Марина безвольно подчинялась «предначертанному» ходу событий…

Через неделю мы ее покрестили.