Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2015/11/03/1958
Слева к дому примыкает гостиница «Дом колхозника». На другой стороне улицы – Центральный рынок, ростовчане его называют «Старый базар». Напротив дома, дверь в дверь - вход в ветеринарно-эпидемиологическую лабораторию рынка. До появления «Дома колхозника» сельчане, привозившие мясо на продажу, с ночи на улице занимали очередь, надеясь пройти ветеринарный контроль и начать торговлю как можно раньше. Чтобы не заснуть, травили анекдоты, хохотали, иногда даже пели, приплясывая, и все это под нашими окнами. Зимой сердобольная мама приглашала женщин переночевать, а мужикам, охранявшим товар, передавала в термосе чай. Впрочем, пили они не только чай: летом и зимой оставались на выступе вдоль дома бутылки от принятого «для сугрева».
В «Доме колхозника» - кинотеатр. Когда мама посылает меня за билетами, прошу: «Пожалуйста, 12 ряд, 5 и 6 место». В кинотеатре всего двенадцать рядов, в каждом ряду - восемь кресел, разделенных проходом. Только в последнем ряду 10 мест, пятое и шестое места - посередине, перед нами не будут торчать головы, прикрытые кепками или платочками. Не будет и высоченных «бабетт», закрывающих пол-экрана. Этот вирус после фильма «Бабетта идет на войну» поразил почти всех девушек Ростова, пожелавших стать копиями Брижит Бардо.
Если не удавалось купить билеты на заветные места, я, как и другие зрители моего возраста, словно воробьи на проводах, пристраивались на ребро сиденья, поднятого вертикально, так можно было что-то увидеть на экране, вызывая неодобрение зрителей, сидящих сзади.
Не перечесть, сколько фильмов мы с мамой так посмотрели. Вспоминаются «Серенада солнечной долины», «Большой вальс», «Отверженные» с Жаном Габеном.
Фильм заканчивался, красный бархат занавеса, поскрипывая, сдвигался, а перед глазами долго еще катилась в Венском лесу пролетка с Иоганном Штраусом, певицей, имя которой я так и не запомнила, и извозчиком с губной гармошкой. «Та-рам, та-рам, та-рам, пам-пам...», - звенело в ушах.
Или благородный монсеньор Мириэль обращался к каторжнику-вору, которого привела в дом полиция: «Послушайте, что же вы? Ведь я вам отдал и подсвечники. Почему вы не захватили их вместе с вашими приборами?» Взгляд Жана Габена, в котором злость и обида, превращались сначала в недоумение, а потом в надежду, мне вспоминается всякий раз, когда речь заходит об этом выдающемся артисте.
Был еще какой-то веселый американский фильм о девочках-близнецах, разлученных родителями и встретившихся в летнем лагере, фильм о пареньке, который, играя, залез в трубу под землей и ослеп. После этого я стала бояться залезать во всякие узкие места. Меня не только было не загнать ни в какую трубу, обломки которых валялись повсюду и часто использовались при игре в прятки, но я боялась пролезать и под вагонами, стоявшими на железнодорожных обходных путях, на левом берегу Дона, даже если к ним не был прицеплен паровоз.
Зато почему-то совершенно не боялась залезть на какое-то высокое ограждение, пройти по нему.
К Дону мы спускались по Буденновскому проспекту, который когда-то, в доисторические для нас времена, назывался Таганрогским.
Если стоять лицом к Дону, с левой стороны возвышался институт «Теплоэнергопроект», строился большой многоэтажный жилой дом. Позднее в этот дом переедет семья мальчика, которого я буду вспоминать долгие годы.
Справа – террасы старой набережной, за ней тоже строились 9-11 этажные дома, уступами поднимающиеся вверх.
Эта часть набережной была неухоженной, с обвалившимися от времени ступеньками лестниц между террасами, цементными перилами, из которых торчали прутки арматуры. Вот тут-то мы и гуляли. Я приносила из дома бельевую веревку, уверяла, что это капроновый трос старшего брата, занимавшегося альпинизмом, и, якобы подстраховываемые этой веревкой, мы ходили по перилам террас. Особенно увлекательным становилось это занятие осенью, когда ноги разъезжались от налипшей на обувь пудовой грязи. Сейчас вспоминается с ужасом: какое все-таки счастье, что, соскальзывая с перил, ни один из нас не свалился в ту сторону, где высота террасы доходила до десяти метров.
Много позже, когда мы уже были студентами, на набережной провалился кусок асфальта. Обнажился подвал, заполненный огромными деревянными бочками, плавающими в воде. Как обычно, милиция появилась очень нескоро, оставив жиденькое ограждение, скорее подстрекающее желающих залезть и проинспектировать подвал, чем предохраняющее от падения. Народ подбирался к самому краю провала, смотрел, высказывались предположения, что в бочках – вино. Подруга моя, вздохнув, сказала: «Какое счастье, Машка, что нам не по десять лет. Ты со своей веревкой обязательно потянула бы меня в этот подвал, а я не посмела бы отказаться». Пришлось признать, что она совершенно права.
Спуск с Буденновского проспекта заканчивался мостом, ведущим на левый берег Дона. Старый, наплавной мост в войну был разрушен. Незадолго до войны, рядом со старым было начато строительство постоянного моста через Дон, и, во время второй оккупации города, немцы спешно достроили мост, открывая дорогу на Кавказ. Простоял мост чуть больше двадцати лет, но пришелся как раз на мое детство и юность.
В летний полдень его черные чугунные перила нагревались так, что невозможно было прикоснуться, а деревянная мостовая манила прошлепать босиком, неся обувь в руках. Мальчишки, поражая своей лихостью, прыгали с перил моста в воду. Однажды паренек напоролся на что-то под водой и вынырнул весь в крови. Проходившие мимо взрослые тут же стали искать телефон-автомат, чтобы вызывать скорую, а в мое сознание на всю жизнь вошли глаза, выцветшие от боли.
По мосту мы ходили на Левый берег, куда меня, конечно, не пускали родители, но кто же будет спрашивать разрешения...
Там, на левом берегу Дона, жила наша одноклассница. Мы с подругой переходили по мосту, шли по тропинке через луг, поросший лечебной ромашкой. Попадались бордовые шарики клевера, синели лепестки цикория, задорно поднимались стерженьки люпина, вспархивали прямо из-под ног разноцветные бабочки. Нагретый воздух дрожал, размазывая горизонт. И, хотя у нас не было леса, но стрекотание кузнечиков и взмахи прозрачных крылышек стрекоз, казалось, звенели мелодией из «Большого вальса»: «Та-рам, та-рам, та-рам, пам-пам...»
Луг обрывался возле старых железнодорожных путей, ведущих, к элеватору. На путях стояли составы товарняков. Подруга, легко проскользнувшая под вагонами, терпеливо ждала, пока я, цепляясь за нагретые солнцем поручни, взгромождалась на переходную площадку товарного вагона, а потом спрыгивала с него.
Набережная, как и двор, была нашим домом. Мы облазили ее всю, вдоль и поперек. Здесь секретничали, придумывали игры в поиски кладов, пересказывали друг другу книги. Бегали наперегонки, стараясь не зацепиться за протянувшиеся вдоль набережной закрепленные удилища и раколовки. Свесившись с парапета, вглядывались в зелень донской воды, наблюдая, как белые гребешки волн конусами расходились вслед за проплывшим лихим катерком или длинной, бесконечно тянущейся баржей.
Весной всю набережную покрывал пух старых тополей. Словно с многопалубного корабля, приплывшего издалека, сошла по трапу Снежная королева. Почему-то именно в эти дни и набережная, и ожидавшая нас жизнь казались бесконечными, наполненными ясным цветом, оттенки которого терялись в легком пухе, летящем по ветру.
Запомнилась гроза, вдруг налетевшая в жаркий летний день. Небо, превратившееся за несколько секунд из голубого в темно-фиолетовое, обрушило на нас такие потоки воды, что бежать стало бессмысленным. Мокрые платьица облепили нас с подругой, словно сети, мокрые волосы падали вперед, закрывая глаза. Несущийся с огромной скоростью по Буденновскому поток ливневых вод стремился сбить с ног, захлестывая выше колен, а мы отводили с лица волосы и беспричинно смеялись. Дома, конечно, попало за то, что не догадались зайти куда-нибудь переждать. Но мы были счастливы.
Прошли годы, те самые, которые «школьные и чудесные...». Однажды я сбежала с лекции. В дверях, «нос к носу» столкнулась с преподавателем, который шел читать нам ее. Профессор взглянул с искренним недоумением: я считалась хорошей студенткой, и лекции не прогуливала. Черт дернул меня сказать:
- Я еще вернусь.
- Ну-ну, - услышала в ответ.
Мы гуляли вдвоем по набережной. По набережной, которую он не знал, а я знала с точностью до сантиметра. Конечно же, там опять что-то строили. Я забиралась на какие-то балки, перекрытия, шла по ним, балансируя, он держал меня за руку. Казалось, что на меня опять обрушился ливень. Хотелось сходить с ума, читать стихи... Он смеялся и говорил: «У тебя глаза красивые, особенно левый». Я обижалась на его шутки и хотела, чтобы время остановилось.
На следующий день преподаватель с укором сказал: «Мария, я вчера на лекции ждал вас, но так и не дождался»...
Фотография примерно 1965 года. Буденновский проспект, отсюда начинался спуск к Дону. Ниже этого здания, построенного в 1913 году (известного как дом братьев Дутиковых), и начинались те самые террасы набережной, по которым мы лазили. Справа виден кусочек Экипажа мореходного училища.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2015/11/18/1929