Юджин Дайгон Гнездо «Радуги»,
Сон был следующим:
«Ты должен смочь познать нас всех пятерых», - произнесла безмолвно платиновая блондинка. Предчувствуя позор героя, четыре красавицы легли в ряд на ковер шатра, гадая, как он сможет и с кого начнет. Он лег на вторую слева, с гладкими каштановыми волосами и рыжая слева и брюнетка справа повернулись на бок, положив на «гнедую» бедра так, что они соприкасались коленями. «Гнедая» задрала ноги так, что ее ляжки пришлись под ляжками сестер, а голени обхватывали их сверху. Так что когда он начал пахать «гнедую», то сразу четыре колена шатались перед ним. И сам он стоял на коленях, словно молился своим Приапом, держа и рыжую и «вороную» за плотные и стройные, но одинаковой формы «ручки амфоры», словно за рукояти плуга. Когда «гнедая», что тихо стонала, вспыхнула, сжав своей внутренней рукой его «хвост-копье», он сразу перевернул «вороную» на спину и набросился на нее, как лев. Она, словно львица, отражала все его движения, будто прибой, волнами изгибаясь в его объятиях и рокотала, точно море. Пожав его «хвост-весло», «вороная» с сожалением разомкнула «капкан-хомут» изящных гладких рук. И он упал на рыжую, лежавшую лениво на спине, поджав одну из ног. Она с шипением сбросила его и отвернулась, перекатившись на бок и выгнув спину. Он схватил ее за кудри, что завивались так же, как у «вороной», своей правой десницей, а за левую икру левой, будто клещами. И вошел в ее лоно со спины. Рыжая вырывалась, вибрируя и выгибаясь, подобно луку, но он всаживал свои «стрелы» одну за другой, а она пронзительно кричала, когда каждая следующая «стрела» пронзала ее, попадая в цель, словно в одну и ту же рану. Когда же и рыжая пожала ему «хвост-стрелу», он встал и подошел к стоявшей уже скромно русоволосой, с висящими листвою ивы, осеннею травой увядшей, волосами. Обнял ее, как лапами дерево обнимает медведь и взял стоя, спереди. Она лишь печально улыбалась, молча качаясь, как под порывами могучего осеннего ветра. И «хвост-сук» излил свой птичий мед в ее дупло.
«Довольно! Ты не смог познать нас всех». Блондинка повернулась, чтобы покинуть шатер, где проходил свое нешуточное испытание герой, которого при неудаче должна была забрать Смерть.
«А ВОТ И НЕТ!» - вскричал он, одним прыжком настигнув уходящую Судьбу и, ухватив ее за кости, гребнем изгибавшиеся под атласной плотью, вонзил предательский «хвост-кинжал» в слегка взволнованную «трубу души» холодной повелительницы Смерти, удивленно повернувшей голову через плечо лишь для того, чтобы, встретившись с героем взглядом «глаза в глаза», отдать ему единственный на пятерых прохладный сладкий поцелуй. Весь сок героя, кроме первых капель, выплеснулся именно в нее. А страсть его была ей не нужна, как, впрочем и плоть. Ее интересовали только «семена».
«Вы прямо, как Отец», - произнесла она, немного озадаченная произошедшим. Ведь он не мог ею овладеть.
И он проснулся, обнаружив, что в покоях он своих один, с Приапом, ноющим от боли.
Далее он посетил Храм Металла и зажег пять свечей перед статуями Пяти Королев: Меди, Серебра, Золота, Свинца и Железа. И дал Жрецу Пожертвований пять монет, имевших хождение в его родной стране – пяти основных номиналов, от самого меньшего – медного, до самого большого –железного. Все монеты были квадратной формы с восьмиконечной звездой, прорезанной в середине, одного размера, так что в темноте любой Слепой На Третий Глаз мог различить их лишь по весу. На каждой из монет тиснено было амальгамой: МУДРОСТЬ ЗМЕЙ ПОДОБНА ЯДУ. ВЕС ПОДКОВЫ ОТЛИЧАЕТ ВСАДНИКА. БЛЕСК И ТЯЖЕСТЬ ОСЛЕПЛЯЮТ. СЕТИ В ОМУТЕ НУЖНЫ ГРУЗИЛА. МЕЧЬ ИЛИ ТОПОР СПЛЕТЕТ КУЗНЕЦ. Амальгама на каждой монете, хоть и на основе ртути, оттенком походила на металл самой монеты и несмотря на то, что напоминала следы птичьих лап и узоры снега и льда на морозном стекле, горящие пламенем солнца или огнем костра, все же каждый Аксиом исполнен был льда именно своей монеты.
Как обычно, ожидалось пришествие Императора, Последняя Битва Всех Мстителей, в которой не имела смысла жизнь, а имела смысл только смерть, и никто не интересовался у незнакомого воителя: «За кого ты?», а вопрошал – «Откуда ты?». Стратегические и тактические союзы возникали зачастую «по кого», «от кого» и «а почему бы и нет».
Те, кого все это интересовало, зачастую оправдывали этим пришествием и этой битвой грабеж, разбой, мошенничество и воровство, настолько изощряясь в этих четырех занятиях, что жертвы их деяний и свидетели реально убеждались, что монстры и чудовища вышли армией и мира мертвых мрачного, чтобы истребить двуногий скот и накормить им Двор Императора. А чтобы их не узнавали сразу, приняли обличие людей.
Он учитывал все эти настроения, как погоду умов, которая может быть чуть ветреной, штормовой или вовсе ураганной, с смерчами, пожирающими даже целые портовые города, перемалывая жерновами ветров хибары и дворцы, выплевывая лишь цитадели, которые оказывались им не по зубам, как и некоторые из людей, чуть более настоящие, чем все остальные. Все это могло сыграть существенную роль в Предприятии.
Нищий на рынке сказал ему, ловя горсть жареного проса чашей из ладоней:
-Полна претензий гладь воды, она бесцеремонна, но не знает лишь о том, что не обязана молчать и не должна хранить секрет того, кто ищет совершенства в чужом лице, не находя его в неверном отражении своем.
И он едва чуть не споткнулся о тушку мертвой кошки, к хвосту которой был привязан черный лоскут шелка с алой надписью на Старой Речи: ЭТОЙ КОШКИ НЕТ.
Грязная свалявшаяся шерсть в коричневых и красных пятнах не определялась по шкале цветов.
Стражник, рыгая кислым лимонным вином, споткнулся о кошку, которой не было и замысловато выругался, едва не выронив копье. Впрочем, кошка уже не могла причинить никому никакого вреда, потому что всю кровь из нее уже давно выпили Ночные Лисы, на своих перепончатых крыльях высматривающие во мраке после заката добычу на темных улицах. Кошка их стараниями даже не воняла, она превратилась в свое собственное чучело.
Стражник прочитал записку на хвосте у падали и выругался еще более цветистою Но кошку, которой не было, не тронул. Ведь она была проклята и коснуться ее мог только жрец.
«Если кот похож на тигра, а кролик напоминает в освежеванном виде кошку, то это еще не означает того, что гиена – это лев, хотя, безусловно, одних без других не бывает,» - подумал он.
Всем известно, что Дельфин, которому нанесено оскорбление, может поддержать противников своих преследователей, просто остаться в стороне и проигнорировать их тонущими, и, наконец, оказать им такую помощь, что они от нее взвоют. И рыбаки на всякий случай почитают Дельфина, считая его детей равными себе.
«Отражение луны в воде, в других глазах или в любом из множества разных зеркал – это дважды отраженный свет», - подумал он.
На вывески он даже не смотрел.
«Ритуальные услуги, как же…Собака, сплетенная из маковой соломы внешне неотличими от собаки из рисовой соломы, но дым от нее совсем другой…»
Он вовсе не шатался по торговым рядам без дела. В предстоящем дальнем походе на летающем корабле ему необходима была десантно-абордажная команда из Летучих Обезьян.
И дойдя до палатки, опорные шесты которой украшали бронзовые оскаленные головы Древнего Народа в шлемах с аккуратными перепончатыми крылышками там. Где у людей располагались уши, он осторожно заглянул внутрь. В вопросах дипломатии найма, тем более заблаговременного, мелочи отсутствовали. А экспедиции к далекому каньону Авалон за редким Арихалком, залежи которого нигде, кроме этой легендарной страны долин и фьордов, пока еще не обнаружили, без лучших разведчиков и спасателей, способных, в случае крушения, доставить хотя бы часть экипажа обратно, вообще ни малейшего смысла не имело отправляться в такую даль без участия в ней представителей Древнего Народа.
-Не важно, что ты сделал! Важно, как именно ты объяснил то, что ты сделал!
Раздавались из шатра и смачные зуботычины.
Древний Народ днем представлял собой безобидных и вовсе не хищных поедателей плодов, грибов, цветов и листьев, а ночью – плотоядных охотников за кровью, в которой содержалась Сила, позволявшая любой Летучей Обезьяне запросто перевернуть брюхом кверху быка, схватив его за рога и прыгать, словно плавая в воздухе, даже не расправляя крыльев, а уж расправив их, летать не ниже, чем орлы. Днем они летали скверно, скорее даже планировали с вершин деревьев, мачт и скал, крыш и обрывов и, выпрыгнув за борт, чтобы выяснить, что скрывает дно ущелья под туманом и кронами деревьев, обратно вынуждены были забираться по веревкам или по горным склонам, впрочем, весьма проворно. Они вроде даже не спали вовсе – просто днем не помнили того, что было ночью, а ночью – того, что происходило днем. В каждой Летучей Обезьяне жило как бы две разные обезьяны, сильно отличавшиеся одна от другой. Войны и бои они предпочитали вести по ночам и в каждой Обезьяньей Стае было два отдельных предводителя – Дневной Вожак и Ночной Вожак. Ими могли являться как самцы, так и самки. Договор по найму следовало заключать с обоими по отдельности, с одним днем, с другим ночью, а затем еще и в третий раз – в сумерках, причем по поводу боевой операции – на закате, а по поводу сельскохозяйственных работ – на восходе. В далекие походы детей с собой они не брали, оставляя их с няньками – постаревшими вожаками, отошедшими от власти, которых также было двое, им заодно передавали и предоплату за услуги.
Однако далее он услышал следующее:
-Если вы думаете, что в джунглях нет архитектурных памятников, то вы заблуждаетесь, уважаемый жрец. Никогда не знаешь, глядя сверху, обычный холм внизу, или развалины гробницы, крепости, а то и храма, пока сам не облазишь подозрительную возвышенность. К тому же мы не склонны подделывать изделия из камня и металла, искусственно обрабатывая их под старину, для нас это через чур кропотливая и нудная работа. Так что это достоверно подлинные артефакты, уважаемый жрец.
«Не следует мешать переговорам, особенно если это торг», - подумал он и осторожно, почти крадучись, проследовал далее по рядам, мимо павильонов предсказателей, целителей, поэтов и писцов.
Из лавки свадебных балагуров доносилось:
-…и судья спрашивает у стражника, охранявшего труп царевны, мол, зачем ты трахал мертвую царевну в ночь перед ее похоронами? А стражник отвечает, мол, она бы мне живая не дала! Так, мол, и сказала, что только через ее труп. Вот и вызвался поохранять!
И гогот, ржание, стоны и визг.
«Это не то, что вы подумали, это нечто гораздо худшее», - пришло на ум ему.
Навстречу словно бы плыла, почти и не касаясь мостовой, серая Летучая Обезьяна, чуть более темные крылья которой торчали за спиной, словно перевернутый сложенный зонт. Они образовывали своими сомкнутыми краями идеальный круг с колючими лучами, на фоне которого были почти незаметны черные рукояти четырех мечей, абсолютно одинаковые, так что невозможным являлось определить, какие принадлежат коротким, а какие длинным, не зная, что ножны коротких расположены внутри, а ножны длинных снаружи. Цветом шерсти и кожи перепончатых крыльев, также, как лиц, ушей, лап и хвоста Летучие Обезьяны отличались друг от друга в пределах границ серой гаммы. Те, у кого крылья имели светлый окрас, словно солнце несли за спиной, складывая свои крылья.
Обезьяна неслась не по прямой, а лавируя между «бескрылыми».
«Когда у меня что-то болит, я начинаю вспоминать, кому я этим обязан», - подумал он. И позавидовал Летучим Обезьянам, Древнему Народу, отвечавшим на все не иначе, как:
-Мы вам должны? А может быть, вы долг возьмете мертвецами? Хотите – вашими, хотите – нашими, а может быть и чьими-нибудь еще, за полцены. А кроме этого мы можем еще что-нибудь прополоть, или помочь урожай собрать…
Солнце сушило город в прореху между сизых туч. Припекало буквально на ходу и он прибавил шаг, спасаясь от солнечного удара.
Не так давно в городе шла ожесточенная война между олигархией и охлократией. Бойцы с обоих сторон не жалели ни противников, ни их стариков и детей. Особенно не жалели жен, совершая над ними надругательства толпами. Доставалось и представителям нейтрального плебса. И тогда Жрец Ворона повелел всем почитателям Черных Птиц воспользоваться своим правом на наложение черной порчи. Иссушенные бессилием и измотанные кошмарной бессонницей, при которой не засыпают, а, бодрствуя, видят внутри сознания, словно в театре, бесконечные круглосуточные страшные картины, пантеоны неведомых скульптур и драмы, в которых чудовища и звери творят не укладывающиеся в голове смертных ужасы. К тому же, почитатели Черных Птиц пили жизненную силу не только из встреченных ими на улицах прямо, но и позже, глубокой ночью, на расстоянии, сквозь стены. Отделяющие их от избранных ими в жертвы сильных и опасных мужей, делая их беспомощными и слабыми, подобно малым детям. Когда противоборствующие стороны оказались неспособны к дальнейшей борьбе и знахари, лекари и целители занялись долгой и дорогостоящей работой по восстановлению здоровья всех пострадавших от Кары Ворона, к власти пришел Диктатор. Нескольких юных почитательниц Черных Птиц успели за это время застать за вампиризмом и насыланием черной порчи с проклятиями и даже подвергнуть пыткам, но на птицеловов обрушился такой поток несчастий, что все у них валилось из рук, все в руках ломалось, вся работа оказывалась испорченной, пища их становилась тошнотворной, любое их слово вызывало ссоры и драки, они резались тупыми ножами, каждая дверь старалась вогнать им занозу в руку, а все клопы собирались там, где их угораздило прилечь, не говоря уже о мухах и москитах, каждая собака бешено лаяла на них и собственные дворовые цепные псы набрасывались на них в собственных дворах. И когда некоторые из птицеловов наложили на себя руки, пленниц отпустили, а враждующие стороны плюнули на войну, хотя и мирного пакта не подписали. Диктатор происходил из числа отошедших от дел стратегов, и сам он, замысливший неслыханное доселе Предприятие, приходился Диктатору племянником, что и позволяло ему надеяться на успешную подготовку экспедиции.
Город остался от вспыхнувшей, подобно пожару, Империи Арахнидов, сплетшей прочную паутину торговых путей и вырастившей многочисленные гнезда колоний, одной из которых на пепелище прежних, свободных от расчетливого Нового Народа, ущелий и хребтов, плато и долин, осталась вольная Мессалиона, уцелевшая и даже окрепшая, в отличие от других имперских форпостов после упокоения и превращения в одно из Высших Существ, парящих над обитаемым миром, основателя Арахна. Способствовало этому переселение из тесной метрополии, где города буквально упирались друг в друга если не крепостными стенами, то пригородами с их многоярусными террасами садов, полей и пастбищ, нескольких семей искусных мастеров механиков, оружейников, корабельщиков, ткачей и ювелиров, создававших утварь, которую не стыдно было избрать себе в жилище тому духу, которому был посвящен тот или иной предмет, используемый в хозяйственных делах, из тех, что делают все сами, лишь только в руку их возьми – хоть инвентарь для любого дела, хоть украшения-талисманы, хоть статуэтки домашних Пантеонов Предков. Младшие отпрыски обширных родов мастеровых, переселившись в Мессалиону, основали собственные цеха, реализовали огромное количество оригинальных идей, запрещавшихся канонами Метрополии.
Проходя кварталом, занимавшимся изготовлением шкафов, дверей, шкатулок и сундуков, надежно сохраняющих свое содержимое как от воды и огня, так и от, по желанию – от жары или холода, непрошенных рук и глаз, или даже от проницательности способных видеть сквозь камень, дерево, кожу, металл, стекло жрецов и магов, колдунов, предсказателей будущего и прошлого, а также их помощников, невидимых обычным взглядом, он прочитал на стене еще не смытую надпись углем по серому камню:
«Императорский Дракон имеет право обругать кого угодно. Как правило, он прав. Бояться нужно тем, кого он начинает вдруг хвалить».
Он заметил под надписью отпечаток обезьяньей лапы и подумал: «Гораздо хуже, если он похвалит. И глупо даже и пытаться понравиться ему».
В одном из анекдотов про драконов один из них объяснял, почему он не ест обезьян («потому что они слишком умные»)
В окрестностях Мессалионы водилось множество различных видов обычных обезьян. Маленькие приживались в домах горожан вместо кошек и собак, а крупные зачастую нанимались в качестве слуг для переноски различных тяжестей по крутым склонам окрестностей Мессалионы. За соблюдением их прав и обязанностей следили Летучие Обезьяны, каждая из которых умела читать мысли любого, у кого они были и знала большенство из младших, старших и высших языков.
Среди солидных разноразмерных и самой невероятной формы угловатыми серыми камнями выложенных фасадов, за каждым из которых скрывалась пещерная часть строения с туннелями и ходами между зданиями, производственных площадей примостился полукруглыми рядами скамей и площадкой на выступе нависающей над обрывом террасы, обращенной на закат, Театр Заходящего Солнца. Среди символических декораций репетировали очередную пьесу из наследия классиков жанра Драмафарс.
-Я лично и сама, ну ничего не понимаю! Я в этом ничего не понимаю, но вам я расскажу все то, чего не поняла!
«На фоне живописного заката любая чушь и ерунда ласкают взгляд», - подумал он.
На склоне, на камнях, над зрителями часто собирались обезьяны, зачастую разных пород и тоже смотрели представления. Иногда они, в отсутствие людей забирались на сцену и разыгрывали одну из пьес, распределяя при этом роли по величине и облику представителей разных племен. Так, чудовищ обычно изображали гориллы или тигровые обезьяны, героев – макаки, жрецов – хануманы, а детей – лемуры. Боги в такой постановке неизменно были Летучими Обезьянами. Очевидцы утверждали, что в обезьяньем исполнении комедии получались смешнее, а ужасные легенды – страшнее, движения и эмоции – выразительнее, а обезьяньи восклицания успешно заменяли речь. Пьесы только выигрывали от того, что суть происходящего не сопровождалась завесой слов, расписанной цветами мыслей. Впрочем, мартышки, павианы, гиббоны, шимпанзе, орангутанги, бабуины и многочисленные разнокалиберные антропитеки показывали все нюансы событий, происходящих на сцене, настолько обстоятельно, что из тех людей, которых не выгоняли со скамей во время игры Обезьяньего Театра. Многим приходилось признаваться, что только в исполнении обезьян они начинали понимать тот скрытый смысл, что оказывался недостижим для них в исполнении людей. Редко кому доводилось присутствовать при этих представлениях, хотя Летучие Обезьяны объясняли, что выгоняют только тех, кто мешает.
Между тем, он миновал ту часть улицы, что пролегала между скамьями зрителей и сценой. Даже во время игры Обезьяньего Театра жители Мессалионы свободно ходили по ней. Прохожие обезьянам не мешали.
Чуэн кормил своих Ювелирных Зверей в их стеклянных дворцах, имитировавших знаменитые шедевры архитектуры через узкие окна в крышах. Тщательно проверяя после всыпания через них корма, чтобы ни одно из них не осталось незапертым. Пауки, жуки, скорпионы, термиты по цене приближались к стоимости драгоценных камней и так же могли защитить своих носителей от различных опасностей – отравления, бессонницы, той или иной болезни, обмана, несчастных случаев, гнева, безрассудства, страха, забывчивости и прочего – каждый от чего-то, чаще – от сочетания разных неприятностей. Помимо великолепия красок и узоров, блеска или поглощения света, подбор Ювелирного Зверя к носителю осуществлялся по совместимости породы украшения и того, кто мог себе позволить держать его у себя дома и тем более – носить на себе. Многие из питомцев Чуэна помимо яда обладали воздействием на чувства, мысли, здоровье и даже судьбу и прямо противоположными свойствами, нежели Защита, проявляющимися как медленно, так и мгновенно. Человек, несовместимый с тем или иным Ювелирным Зверем не только не мог взять его в руки или носить на одежде, но и находиться с ним рядом, причем эффект несовместимости мог сказаться и отстрочено. Как правило, аристократы Мессалионы знали, кому из них вредно присутствие того или иного питомца Чуэна и насколько и какие из Ювелирных Зверей и для чего им полезны. Некоторые держали у себя целые коллекции Драгоценных Тварей, различавшихся разной продолжительностью жизни, зависевшей зачастую от непосредственного носителя или носителей ( совместимость слегка передавалась по наследству в некоторых семьях из благородных императорских ветвей), а также от времени, которое носители проводили с ними в тесном контакте платья, прически, боевого или охотничьего снаряжения. Причем длительность и сила их Защиты, да и сама жизнь как Ювелирных Зверей, так и носителей зачастую зависели как в прямом, так и в обратном порядке, причем это могло влиять на обе стороны Партнерства. От изощренных ос Чуэн защищался при помощи ос, живших в его саду, летавших между деревьев и днем и ночью и знавших, кому мастер передал свои сокровища, а кто взял их без спроса. Один укус Стража был смертелен, а жало пробивало все, кроме стальной брони, причем даже в ватной шубе или толстой шкуре они находили брешь. Ведь даже стеклянная маска для глаз не защищает от памяти Роя, а Стражи различали все живое по рисунку Радуги Глаз, видя ее гораздо подробнее, чем те, кто многократно превосходил их размерами и никогда не теряли след, ориентируясь в запахах настолько же изощренно. Чуэн вообще не запирал ворота и входную дверь, ведь Озарение о необходимости приобрести Драгоценную Тварь могло посетить состоятельного клиента в разгар ночного пира или поздних деловых переговоров. Питомцы Чуэна также могли способствовать Успешности в различных важных сторонах жизни и занятиях, но всегда требовался тщательный индивидуальный подбор. А что касается красоты Ювелирных Зверей, то, как правило совместимые носители были сразу же очарованы блеском своих Партнеров.
До Чуэна дошли слухи о возможной экспедиции в Страну Арихалка и он раздумывал, не оставить ли Дело на детей и внуков, предполагая, что в тех таинственных краях можно обнаружить новых, еще не встречавшихся ему существ, подобных тем, что он выращивал и пристраивал к взаимной пользе их и их владельцев.
-Страна Мифрила и Арихалка далека от Мессалионы, - сказал Кими, - Мне приснилось, что проснется наша гора и исторгнет из себя через жерло того дракона, которым беременна, а сам кратер, зияя, останется воротами Подземного Мира и многие чудовища воспользуются ими, чтобы выйти из недр нам на погибель. При этих родах все скалы фьордов и русла долин станет трясти и многие строения рассыплются, убивая людей, а террасы, которые частично сползут по склону, перемешивая урожай с камнями и пылью, частично сгорят от дыхания дракона и иных порождений Обители Темного Огня. Поэтому я прошу принять меня в команду «Радуги», отправляющейся в Страну Мифрила и Арихалка, ведь когда гора родит дракона, сына великого Дракона, здесь многие умрут, а я не хотел бы оказаться в их числе. Со своей стороны могу сообщить, что умею заклинать ветра и безошибочно определяю, какие незнакомые плоды, грибы и корни ядовиты, а какие съедобны.
Он кивнул головой и принял Кими в команду «Радуги» поваром.
«Всегда пригодится в дальнем походе Жрец Смерти, пусть даже по старости отошедший от дел», - подумал он, выходя из травяной лавки, хозяином которой являлся Кими, так и не купив Настой Семи Семян, дарующий спокойный целебный сон. Впрочем, некогда Кими был из тех врачей, что способны вылечить одновременно от всех болезней сразу и, заручившись благосклонностью его Покровительницы, он обрел ночной покой в своих снах, освободившись от кошмаров и забыв купить лекарство против страшных грез.
Имиш следил за тем, как пауки ткали на скелете из тонких, тщательно подогнанных планок тонкую ткань, прочнейшую из всех тканей, кожу Воздушного Кита, почти не Влияя на их работу. Затем дым красной золы наполнит ее изнутри, лишь добавь снаружи мешки с пузырями дымного и водяного балласта, чтобы регулировать высоту, корпус самого корабля с мачтами по обоим бокам, сзади и спереди, несущие сотканные теми же пауками паруса, что ветру не под силу разорвать, хитрыми точными механизмами устанавливающиеся и сворачивающиеся прямо с палубной галереи – и корабль готов. Лети, да знай себе наполняй пузыри балластом из горных ручьев, да со дна ущелий пересохших рек, в чьих руслах ил истлел, дымя багровыми клубами в небе и окропляя склоны и вершины, как дождем.
«В этом труде мелочей не бывает», - думал Имиш, - «Важна каждая деталь, какой бы незначительной она не казалась».
Пауки были разномастными, чаще серыми с парусными крестами на спине – белыми или черными, каждый размером с собаку. Паучий Шелк не намокал, а каркас Воздушного Кита в непроницаемое для воздуха и дыма плетение, так же как реи в паруса. Балластные мешки располагались над парусами, на самых выдающихся буграх Воздушного Кита, чтобы можно было с их помощью выправлять крен воздушного корабля. Сам Воздушный Кит напоминал гусеницу, слепленную из семнадцати шаров в два ряда с единственной непарной Головой впереди. Паучий Шелк не рвался, но мог быть пробит стрелами баллист и арбалетов, прожжен насквозь липким Жидким Пламенем из огнеметов или хрупких керамических снарядов и гранат, легко разбивающихся о туго натянутые бока, теряя при этом несущий дым.
Корабль мог получиться совершенным настолько, насколько может быть совершенным нечто, созданное смертными. Имиш даже сам захотел оказаться на борту «Радуги», когда она отправится в экспедицию. Перспектива надолго разлучиться с женой-мегерой, тещей-гарпией и многоголовой гидрой отпрысков его не пугала настолько, что даже радовала.
«И как я до сих пор не околел от их ласки, заботы и почтения?», - думал Имиш.
Скелет Воздушного Кита висел на канатах в доке – расширенной пещере с огромным устьем, перекрытом гигантскими воротами из тяжелого каменного дерева, способными выдержать порыв любого урагана и наглухо отсекавшими в запертом виде любой сквозняк. Все, занятые на постройке Воздушного корабля проникали в док (Дом Воздушных Кораблей) через боковой тоннель, пройти которым можно было только через четыре столь же герметичных двери, три из которых оказывались запертыми, если была открыта хотя бы одна из них. Корпус корабля с каютами, трюмом, палубой-галереей и мачтами, недавно завершенный до последней детали, стоял на подставке на дне пещеры под оплетаемым остовом Воздушного Кита как раз так, чтобы готовая несущая часть «Радуги», будучи уже оплетенной, присоединялась к нему канатами и замками без смещения как корпуса, так и Воздушного Кита. И это тщательно выверенное размещение обоих составных частей «Радуги» охранялось воротами и четырьмя дверями от малейшего движения воздуха.
Когда-то Имиш был отличным кормчим. Как раз таким, в каком нуждался уже почти построенный им Воздушный Корабль.
Кан встал со скамьи и посмотрел на судью, недовольного тем, что свидетели на протяжении всего Цикла Луны постоянно меняли свои показания.
-А что удивительного в том, что у них разное мнение и убеждение об одних и тех же событиях? Ведь ты не станешь удивляться тому, что у них разное мнение утром и вечером, в полдень и в полночь, на рассвете и на закате по поводу того, светло, или темно, к тому же независимо от погоды и времени года?
Судья посмотрел на Кана и сказал:
-И по поводу того, звездная ночь, или лунная.
-Они все время сообщают одно и то же, но под разными точками зрения и с различной пристальностью различают сначала одни, затем другие детали, вращаясь в своих показаниях, как мышь в колесе с бубенцами. И еще меня смущает, что это колесо показаний катится в сторону от того, что там на самом деле произошло, - добавил Кан.
-Под уклон общественного мнения? – спросил судья, - Или просто, куда пришлось?
-Чем дольше продолжается этот суд, тем меньше мы знаем об этих событиях в действительности и тем больше растет убежденность всех жрецов и воинов, что разбираются они в этом деле все лучше и лучше, хотя их представление обо всем произошедшем – это обозрение ими дерева событий, произошедших позже, покрытого листвой иллюзий и плодами заблуждений, что выросло из зерна того случая, который мы не в силах разобрать.
-Возможно ли, что кто-то нарочно бросил это зерно в наше поле? – спросил судья.
-Сейчас я думаю, что тот, кто бросил нам это зерно, и колесо свидетельских мышей с их бубенцами развернул, чтобы оно катилось по самому длинному коридору нашего дома, тревожа и привлекая всех, кто в нем живет, чтобы эти мыши рассказывали всем, привлеченным звоном, темно им, светло им, холодно ли, жарко ли, проголодались ли они, бодры ли и здоровы, хотят ли спать, плодиться, чего боятся и как они успели украсить каждая свою подросшую за это время ветвь дела в ожидании плодов, что вырастут взамен их украшений, хотя на самом деле их интересует лишь то, насколько плоды в их представлении окажутся съедобнее, чем то, что вырастет на самом деле, а то, что настоящая еда на украшения совсем не будет походить, их не волнует вовсе, - излился Кан.
-Но украшения, что оказались на ветвях, возможно, выросли и сами, просто они не так похожи на те цветы, которые мы знаем, - сказал судья, - Всех хуже тот, кто разбавляет истину водой.
Кан открыл глаза и гибким движением расплел свои конечности и спину из Позы Кобры. Сегодня его ожидало дело о драке, произошедшей при столкновении двух процессий – свадебной и похоронной. Все участники были пьяны, а из жениха дух выбили настолько, что его по ошибке положили в гроб, раскрывшийся, когда носильщики столкнулись с колесницей молодых и в общей свалке труп упал через перила на крышу дома, расположенного на ярус ниже в лестнице уступов левого склона Мессалионы, соединяющегося с правым склоном, на котором в своем саду для медитаций стоял в позиции Древесный Скорпион, чиновник Кан, пятью мостами, два из которых были двухуровневыми, соединяя только средние ярусы противоположных склонов Мессалионы –Правой Мессалионы и Левой Мессалионы, а три – трехуровневыми, достигающими и первого из верхних ярусов тщательно застроенного ущелья, со дна которого колючие Хворостяные Сады почти извели первоначально обитавшее на дне болото с джунглями, растущими прямо из трясины, в которых был ядовит и каждый зуб и каждый шип.
Чикчан смотрел на распластанного на пыточном станке пастуха, пойманного в одной из деревень на территории протектората Мессалионы, когда тот в облачении Жреца Солнца ходил по домам и собирал пожертвования накануне Праздника Великого Дня, самого длинного дня в году. Долгие дни и обилие света в это время года делало жителей маленьких поселений менее подозрительными, лихорадочно радостными и щедрыми. Поймали самозваное духовное лицо, естественно, Летучие Обезьяны, возвращавшиеся со сбора первого урожая в одной из долин на окраине протектората, определив обманщика по тому, что самозванец шел от дома к дому, переставляя ноги не как Жрец Солнца, мелкими шажками, словно катясь на колесах, а перепрыгивая камни и ямы не глядя, точно видя их ногами. Ничего не сообщив обманутым, чтобы их не огорчать, обманщика со всей собранной монетой, самородками и драгоценными камнями, встречающимися в тех местах, Летучие Обезьяны доставили свою добычу в Храм Солнца и теперь дознаватель Чикчан выяснял, не был ли мошенник одержим Духами-Врагами. После трех часов легких пыток Чикчан убедился, что пройдоха был движим исключительно нищетой и корыстью, а облачение достал из сундука своего деда, в котором оно хранилось после смерти одного из сборщиков пожертвований, сорвавшегося в пропасть на узкой горной тропе. Летучим Обезьянам была выплачена четверть от собранного проходимцем, пытки ему засчитали, как наказание, а самого раскаявшегося страдальца настоятель Храма Солнца, которому Чикчан докладывал о результатах дознания, обратил в послушники, приказав обучить его и теории Традиции Солнца по совету все тех же Летучих Обезьян, заметивших, что пойманный ими умеет собирать пожертвования намного лучше большенства виденных ими жрецов. Сам факт того, что талантливый сборщик пожертвований нарядился в облачение погибшего настоящего жреца, Настоятель расценил как знак того, что часть души погибшего осталась в Мире Смертных, чтобы продолжить служить Учению Света и вселилась в того, кого избрала для этого дела, заставив его изображать Жреца Солнца и заниматься тем же, чем погибший – сбором пожертвований накануне Великого Дня, самого длинного дня в году – сорвавшийся в пропасть примерно в тот же день, когда пастух открыл сундук, но ровно шестнадцать лет назад. Сам же Чикчан получил задание узнать как можно больше о строящемся корабле «Радуга», на котором в Северную Страну собирались в поход за Мифрилом и Арихалком и уговорить кормчего взять его, Чикчана, с собой, чтобы тот посмотрел, насколько в северных краях Священный Месяц длиннее, чем в Мессалионе и истинны ли слухи, что далеко на севере Солнце в это время не заходит вовсе.
Чикчан, подумав, сказал, что он лучше всех из Жрецов Солнца подходит для установления истины в этом вопросе, но спросил, не следует ли взять с собой еще кого-нибудь из Жрецов Солнца, например, храмового писца, чтобы тот мог описать все путешествие на случай, если сам Чикчан погибнет в опасной экспедиции, лишившись возможности лично доложить об увиденном, подготовив сразу по ходу развития всех обстоятельств и событий похода письменный подробный доклад и Настоятель Храма Солнца позволил взять с собой писца из тех, кто помоложе и поздоровей, чтобы тот уж точно выжил, по крайней мере описав самую северную из стоянок «Радуги». А Летучие Обезьяны обязались, что те из них, кто отправится на «Радуге» в эти неизвестные таинственные края, доставят все записи, сделанные писцом, лично Настоятелю даже в случае крушения самой «Радуги» и гибели обоих эмиссаров.
Акбаль хладнокровно переваривал слова своей тетушки, возглавлявшей свое многочисленное семейство, занимавшееся разведением кур, свиней и кроликов:
-Главное богатство воина – это Смерть.
Ее муж, как и он сам, был наемным солдатом. Осколки Империи Арахнидов часто воевали между собой, но эти войны редко затрагивали большие укрепленные города, а чаще сводились к захвату, осаде или обороне замков-факторий, небольших поселений и рудников, не приносивших особого дохода, да и добыча доставалась нанимателю. Зачастую они с дядей просто выполняли работу стражников там, где наниматели не доверяли местным, или там, где попросту не из кого было набирать стражу. В одной из таких компаний погиб его дядя и вдова винила его, выставляя перед всем кварталом нахлебником. Ей не терпелось спровадить его на очередную войну. И Летучие Обезьяны, встречая его на улице, кивали ему, как старому знакомому, выделяя среди Бескрылых.
К своим почти средним годам Акбаль и впрямь видел много Смерти, сам часто был Рукой Смерти и изучил немало Инструментов Смерти, освоив с большим или меньшим успехом почти все из тех, которые имели распространение в Мире Смертных.
«Мое богатство – это Опыт и Искусство. И в первую очередь – Опыт и Искусство Выживания», - думал Акбаль, доставая из поясной сумы свиток соглашения о найме, сунутый на рынке серой Летучей Обезьяной. Среди кудахтанья и хрюканья товара Акбаль не стал разбирать, о чем именно шла речь на рыжем пергаменте в знаках, начертанных красной и черной тушью, отметив только, что в соглашении было указано его имя и название корабля, на котором следовало появиться при наличии интереса к найму не позднее вечера вполне определенного дня.
«А еще мое богатство – это репутация», - подумал Акбаль и, пробежав глазами непослушные всем деталям Письмена Древнего Языка, спрятал кожаный лист обратно и направился в таверну.
«Никогда не учи чужих детей тому, чему не стал бы учить своих», - подумал Мулук. Течение Великой Реки принесло в богатую Мессалиону несчастного Мулука из-за того, что слишком многим не нравились их Отражения. Пожалуй, Мулук просто сбежал от чужих Отражений, устав изображать неприятных, злых и неблагодарных людей, чьим промыслом были ложь и обман, а каждая песчинка в чужом глазу оказывалась для этих лицемерных негодяев заметнее, чем камень в собственном глазу. И неизменно эти проходимцы выезжали в какое-либо селение или город на украденной колеснице какого-нибудь благородного рода из потомков основателей Империи Арахнидов, причем владельцем колесницы всякий раз ими представлялся именно Мулук, обряженный в похищенные или купленные у других прохвостов одежды и доспехи, в которых выглядел настолько убедительно, насколько мог сам перевоплотиться в их законного владельца и хозяина тех «слуг», каким притворялись эти обманщики. Пусть «слуги» заставляли всех жителей селений и городов кривиться и плеваться, но сам их «господин» казался всем безусловно настоящим Господином и все обманутые рассуждали, что такому знатному и благородному человеку виднее, какие слуги ему нужны. Но чаще на негодяев вообще не обращали особого внимания, ослепленные блеском Мулука, в сиянии которого видели отблески прежднего могущественного царства, не замечая прячущихся в этом сиянии гораздо лучше, чем в тени, искусных подлецов. Прием всегда оказывался достойный величия славы прежних и нынешних Царей и каждый раз обманщики купались в роскоши, расплачиваясь фальшивыми монетами, поддельными реликвиями Арахнидов, «старинными талисманами», а то и вовсе помолвками Мулука с дочерьми из богатых семей. Свита «вельможи из царского рода», «младшего племянника Правителя», разыскивающего преступника или следующего по указанию Оракула в поисках невесты, а то и посланного в другой далекий город с дипломатическими целями, собирала везде обильную плату за представление, разыгрывавшееся в разных местах с неизменным успехом.
Наиболее доверчивые из обманутых даже отправлялись с лжеслугами Мулука в расписываемые ими замечательные далекие города, в которые «направлялся» Мулук, чтобы выгодно вложить свои средства под покровительством своего нового друга, познакомиться с будущей родней, одарив ту богатыми подарками, просто утолить любопытство, распаленное красивыми рассказами с обещаниями «отблагодарить за щедрость» и «с избытком возместить затраты на дальнее путешествие, чтобы не брать у вас взаймы». Удалившись на достаточное расстояние от жителей разыгранной общины, Мулук переставал сиять, а «свита» становилась теми разбойниками, которыми и являлась на самом деле. Доверившихся им грабили и убивали, тех, кто оказывался пригодным для продажи в рабство, связывали и, привезя в совершенно другой, чем им было обещано, город, расположенный вовсе не в той стороне, куда направлялась колесница «благородного господина», передавали тайно скупщикам похищенных людей, а те уже перепродавали жертв обмана на законных основаниях оптовым работорговцам после соответствующего обучения лишившихся свободы, как полноценных невольников, так что след похищенных терялся. Самого же Мулука, превращаясь из «слуг» в разбойников, «свита» выбрасывала из колесницы с невысокого обрыва с криком:
-Не садись не в свою колесницу!
И с этого и начинался грабеж, истязание и вся «благодарность» обманутым, ошеломленным таким поворотом событий.
Мулук же, пребывая в постоянном опьянении настоем Горного Цветка, которым хитрые и беспощадные злодеи начинали поить « Господина», подъезжая к очередному селению или городу, был сам уверен, что все, происходящее вокруг – чистейшая и истеннейшая, как лед вершин, честнейшая из правд и так считал, пока его хозяева не превращались из «слуг» в разбойников и не выбрасывали его из очередной украденной чужой, но настоящей колесницы. Истории, которыми обманывали жертв злодеи, менялись, как и колесницы, и наряд Мулука, которые разламывались и рвались, превращаясь в бесполезную рухлядь и тряпье и сжигались, чтобы никто по ним не опознал обманщиков. Мулук не помнил в трезвом виде ничего из происходившего в то время, пока он пил коварное зелье и только по оставшимся после того, как яд лжи переставал держать его в своем плену, словам и жестам, интонациям и странным видениям из прошлых, чужих великих жизней, как по тающим теням вершин при отступлении ночной поры, мог строить предположения, кого из Духов лицемерные искусные подонки вселили в освобождавшееся колдовским настоем тело в очередной свой розыгрыш доверчивых людей. Мулук вообще с трудом мог вспомнить что-то, кроме дорог, притонов, рыночных рядов и лавок, где подбирали очередной наряд и снаряжение, ведь нужно было, чтобы соответствовали все размеры, успех обмана скрыт был в тщательности мелочей.
Мулук надеялся, что не оставил нигде ни семьи, ни детей и знал, что обзавестись теперь семьей Мулуку невозможно, поскольку, сбежав от Мастеров Обмана, обнаружил, что самого Мулука без Отражений Духов Мертвых нет. Они кипели внутри него, напоминая какой-то сложный отвар из ягод, насекомых, трав, лягушачьих лапок, корешков, змеиных глаз, лепестков, костей и органов различных ящериц и крыс и крыльев слепых нетопырей. Мулук считал, что полон яда.
«Великая Река пусть принесет меня туда, где этот яд освободит меня», - решил Мулук и обернулся корабельным бродягой, который настолько опытен, что ему нечего терять. Мулук направился к кварталу корабельных пещер, где строились и содержались все Летающие Корабли Мессалионы.
-Нас интересует не тот Закон, по которому нас могут растерзать в силу нашего полного бесправия, а тот Закон, по которому нас оправдают в виду отсутствия за нами какой-либо существенной вины, - сказал Манник.
-За нами наблюдают те, кто способен уничтожить или помиловать кого угодно в этом мире, - ответила седая Летучая Обезьяна, почесала редеющую шерсть на затылке локтевым сгибом сложенного светлого крыла и добавила:
-Это для меня тараканы – как вы, а для Них вы – как тараканы. Спрятались, и про вас забыли… Вы ведь, кажется, ходили в дальние походы на Летучих Кораблях, когда были моложе?
-Глупо обвинять переводчика в знании разных языков и наречий, даже если среди них есть те, что кажутся нанимателю лишними, поскольку отсутствует потребность с них переводить, - сказал Эб, - И более чем странно давать письмо или книгу одному переводчику, платя ему вперед четверть от стоимости перевода, получив перевод, заявлять, что с заказом он не справился на основании совершенно точных сведений указывая на якобы имеющиеся ошибки, тем более, забрав только половину перевода всего письма или книги, которую переводчик успел выполнить, отдавая затем то же письмо или ту же книгу второму переводчику, с тем, чтобы тот завершил работу первого за ту же четверть оплаты, объясняя, что перевод сделан только наполовину из-за болезни или смерти того, кто за него взялся, а затем заявлять, что вся работа сделана не первым и не вторым из занимавшихся этим, приписывая ее себе и продавая целый перевод намного дороже той цены, что была обещана тому, кто его начинал. Намного глупее, застав переводчика за работой над манускриптом, написанном на том языке, что нанимателя совершенно не интересует, обвинять полиглота во лжи на том основании, что полиглот утверждал, что знал другой язык.
И с этими словами Эб покинул здание Торговой Гильдии, направившись в сторону Верфи, поглаживая в развязанной кошельной сумке кусок кожи с вытесненной на ней лицензией переводчика.
«Они, безусловно, нуждаются в моих услугах», - думал Эб об экспедиции в Страну Мифрила, -«Многие языки похожи друг на друга. Я знаю много языков и если им встретится в их Путешествии народ, говорящий на никому не знакомом наречии, мне как-нибудь удастся объясниться с теми, кто говорит на ранее не встреченной никем из участников этого похода Речи, а может быть и выучить ее».
Ахау, член совета Гильдии Купцов, не знал, куда деваться от старшей жены, доставшейся ему от умершего старшего брата по наследству вместе со всем семейным Делом по торговле редкой рудой и металлами. Слухи и сплетни о почти полной готовности экспедиции в Страну Мифрила и Арихалка будоражили как алчные, так и расчетливые умы. Совет требовал, чтобы кто-то из молодежи отправился в этот поход, поскольку постройка этого корабля шла на средства Гильдии, а Мифрил и Арихалк стабильно дорожали. Велик соблазн по возвращении «Радуги» сделать несколько остановок на обратном пути и спрятать добытый товар, чтобы утаить его от купцов и, не сбивая цены, продать затем дороже совсем другим купцам, заявляли опытные Хозяева Рынков, Лавок и Торговых Путей. А старшая жена требовала исполнения Священного Супружеского Долга, хотя Ахау купил для удовлетворения ее нужд уже третьего невольника из дальних стран, что славились мужскою статью и здоровьем племенных быков. И когда Ахау намекнули, что репутация его и позиции в совете укрепятся, а старый конкурент возьмет его в долю с возможностью слияния, если он отправится в эту экспедицию сам, Ахау согласился. И, пристроив младшую жену, на которой Ахау женился сам и на которой до него никто не был женат, Ахау принялся снаряжаться для торговли в той загадочной стране, где до сих пор еще никто из купцов Мессалионы не был. Младшая жена Ахау была отправлена к родителям, возглавлявшим небольшую общину в пяти днях пешего пути от торгового горда, известную строгими нравами. Не то, чтобы Ахау боялся оставлять ее в одном доме с ненасытными невольниками, нет, Ахау опасался ее на произвол старшей жены…
Если говорят, что некто из тех Сынов Земли, что рождаются раз в сто лет, то, верно, Кавак как раз и относился к этим некто. Сравнить его в том древнем, но временем потертом городе, что был размером со средней величины селение, где Кавак появился на свет, могли только с тем, кто родился как раз за сто лет до него и еще с несколькими, подобными легендарным Сыновьям Небесного Отца, также волею Закона Судьбы Земных Существ, не встречавшихся друг с другом, поскольку предшествовавший умирал прежде, чем рождался последующий, а между Смертью и Рождением Героя несколько десятилетий все жили спокойно. Кстати вспоминая при этом, что и во многих других селениях и городах ведь тоже появляются, собрав всю Силу окрестностей на много лет вперед, Герои, но не раз в сто лет, а раз в триста лет, раз в пятьсот лет, а то и вовсе однократно, к примеру, за тысячу лет, концентрируя в себе всю Силу, что может воплотиться в Смертном.
-Так что нам повезло, может меньше других, что каждые сто лет Герой рождается, а может быть и больше, чем другим. И Герои не запредельно сильные и властные, и, в случае чего, Защита. А у других они, чуть что, порядки начинают менять, а то и вовсе пытаются владения расширить, хотя и между появлениями их проходит много лет, как правило спокойных, - говорили те, кто еще помнил предыдущего Героя. Так и рос Кавак, пока не стал пригоден к Ремеслу Героев. И первым городом, который решился покорить Кавак, по воле случая, пришлась Мессалиона. Героя сразу наняли в команду «Радуги», нахваливая дальние волшебные края, чтоб сразу избавиться от сильного потенциального соперника в борьбе за власть, хотя бы на время экспедиции за Арихалком и Мифрилом.
Ламат был лучшим из Мастеров Настенных Росписей Мессалионы. По роду своего искусства Ламат отлично разбирался во всех чудовищах и монстрах, которые когда-либо пригрезились кому-либо во сне, в горячечном бреду или явились в священном трансе. Ламат происходил из знатного семейства Гильдии Собаководов, разводившей псов и сук различных охотничьих, сторожевых и боевых пород. Сам Ламат, знакомый с детства с ремеслом семейным, так объяснял отсутствие желания продолжить дело своих отцов и матерей;
-Если бы мне пришлось продолжить это семейное занятие, я вывел бы породу, каждый пес в которой весил бы, как двое взрослых и упитанных мужей, покрыт был бы такой твердой шкурой, чтоб невозможно было прокусить и чешуею, от которой отскакивали бы стрелы и ножи, с зубами, чтоб росли все время в три ряда и чтобы у зверя породы этой были сразу когти и копыта, чтоб плод трудов моих мог лазить по деревьям и имел бы небольшие крылья, с возможностью использовать их и как плавники, в болотах и реках, чтобы не горел инее тонул, жил дольше человека, а размножением вообще бы не интересовался, но при необходимости мог отложить сразу сотню яиц, и дети этого создания росли бы с той же скоростью, с которой пищу жрут. Но это была бы слишком страшная порода хищных тварей, превосходящая одновременно и собак и тех, кто их разводит.
Слишком часто в детстве Ламат смотрел на собачьи трупы, собачью смерть, собачьи свадьбы, всякую грызню и вырос под вой, рычание и визг и сам не раз был покусан, а однажды даже чуть не съеден сворой распаленных псов.
И Настоятель Храма Луны уговорил его отправиться на «Радуге», снабдив папирусами и пергаментами, углем и красками, чтобы Ламат мог описать в рисунках и картинах то Неизвестное, что встретится исследователям в волшебных и неведомых краях.
Ок, сидя в осаде в имении в окрестностях Мессалионы, в окружении обеспокоенных работников и домочадцев, говорил, веля закрыть ворота за носильщиками от молочника, зеленщика и мясника, сыновьям, что указывали на возможность того, что враги и недоброжелатели могли подсунуть в корзины отравленный товар, возможно подкупив носильщиков или самих их хозяев:
-Нам некогда на кошках, козах и курицах проверять сейчас, что отравлено, а что пригодно в пищу. Берите все, отравленной едой накормим нищих.
Нищие со всей Мессалионы толпились у ворот и вдоль ограды имения бродили, смердя гноящимися язвами и проклиная немилосердную несчастную судьбу и громогласно умоляя, чтобы Ок их накормил и угрожая сдохнуть у ворот и стен усадьбы.
А дело было в том, что Ок случайно увидел в ювелирной лавке нареченную одного из своих сыновей, сосватанную ему девицей строгих правил из богатейшей семьи довольно неблизкого к Мессалионе города по портрету, присланному с представителями того купеческого дома, с которым еще прадед Ока вел торговые дела. И, расспросив об этой незнакомке, узнал, что эта незнакомка не девица, хотя и шлюхою ее не назовешь, имеет на руках младенца и является лишь дальней родственницей тем, кто управляет торговым предприятием, известным всем купцам в просторах, прежде славных, как Империя Арахнидов, что изгнана блудница была из города, сравнимого с Мессалионой, когда без брака понесла.
Найдя коварных представителей невесты, Ок вернул обманщикам портрет предполагаемой в супруги сыну женщины и, при свидетелях из Храмов Солнца и Луны, публично расторг помолвку.
Уж неизвестно, сам ли знаменитый торговый дом решил прибрать к рукам дела купца из Мессалионы, или кто-то из побочных ветвей купеческих аристократов через жену известного торговца пытался возвыситься таким образом, подняв свои активы и престиж, приобретя надежного поручителя, но Ок в своей вилле оказался осажден разбойниками и калеками. И даже полуживых и полусгнивших прокаженных свезли ему пол стены не только из Мессалионы, но и из окрестных селений и даже городов.
И, чтобы прекратить весь этот ужас, мешающий делам и приводящий в безумие жену и дочерей, Ок послал одного из своих приказчиков договориться о местах на «Радуге» для самого себя и для охраны с целью изучения возможных новых рынков и поставщиков.
Киб, в хранилище вин залив свою ярость выдержанными зельями и утопив свой гнев в Забвении Веселой Водой, почти утратил желание смотреть на город свой родной и на друзей, и на знакомых, к числу которых относилось не менее, чем четверть населения Мессалионы. Киб до недавнего времени являлся помошником старейшего из Главарей Разбойников Мессалионы, но слишком стар стал Господин Ночных Дорог. И, на пиру в честь Черной Матери Зверей, патрон задумался, не слишком ли выпестованный им с детства протеже стал силен и опытен. Трон старый шатким показался Господину Ночных Дорог. И Господин велел затеять ссору с Кибом другим помошникам своим. Их было трое. В доме Господина Ночных Дорог повиноваться воле своего хозяина не хуже, чем в казарме стражи городской и все, кто рангом ниже был, чем помошник, не вмешивались в ту резню. Киб оказался лучше, чем трое других помошников, все трое коротким разбойничьим мечом, которым Киб владел отлично, были зарезаны, и двое даже насмерть.
-Ты оказался действительно, мне на беду, реально столь хорош, как я подозревал. Но лучше, чем я могу позволить принадлежащему к числу помошников моих. Ты служил мне честно Ия позволяю тебе покинуть город и основать в другом, подальше от Мессалионы, месте, собственное предприятие по сбору пошлины в честь Повелительницы Ночи, - объявил помошнику им изгнанному, стоящему над трупами, бесстрастно, Господин Ночных Дорог.
Немому Человеку, которым чуть не стал рассерженный и ошалевший Киб, не нужно было бы бежать из города, где он родился, вырос и прославился среди себе подобных, отчаянных парней. Но, поскольку Киб был действительно столь сообразителен и проницателен, как думал о нем Господин Ночных Дорог, Киб вышел из дома, где лежали трупы двух других помошников и истекая кровью, третий тоже готовился стать трупом, пробормотав в дверях сквозь зубы:
-Тем, кто в этом доме знал меня недолго, крупно повезло.
Не останавливаясь, Киб торопливым шагом домчался до Верфи, где уже почти готова была «Радуга» и укрылся в таверне корабелов, где нанялся на эту «Радугу», а золото, имевшееся при себе, потратил на то, что снял комнату в глухой пещере в глубине скалы по соседству с хранилищем вин, среди которых оказалось много напитков из далеких стран, употреблявшихся среди купцов и корабелов и посвятил себя их изучению, как страстный книгочей в библиотеке изучает трактаты с описаниями дальних стран. Киб лишь трезвел и, подкрепив свое поджарое и ловкое на схватки тело мясом, сыром и бобами, переходил от полки к полке, истину ища среди неведомых ему доселе экзотических вещей.
Ик открыл трактат «Откровения и Соблазны» на главе, посвященной Земным Дочерям.
-Простить нас могут только те, кто не способен нас понять. А понять нас могут только те, кто не способен нас простить, - прочел Ик.
-Пусть с ними будет то, что они сделают с нами и пусть они будут милосердны к нам, - прочел Ик.
-Мне нужно столько разума, сколько необходимо для выживания. И столько терпения, чтобы я мог жить, питая разум лишь здоровыми впечатлениями от этой жизни, - прочел Ик.
На полях трактата кто-то из предыдущих книгохранителей другими чернилами написал: «Соблазнять нас бесполезно». Ик не знал, что хотел сказать этим тот, кто это написал. Он стал перечитывать мудрую книгу старых времен, чтобы отвлечься от бесконечных подсчетов и перепроверок отчетностей по долгому строительству со всеми расходами и выплатами, паями и вкладами акционеров шедевра кораблестроения, каким, несомненно, должна была явиться «Радуга» - Летающий Корабль, рассчитанный на экспедицию в таинственную Страну Мифрила и Арихалка, будоражащий умы настолько, что и сам Ик, поддавшись очарованию этого небывалого проекта, иногда невольно задумывался, а не бросить ли все свои дела и не присоединиться ли к этой, уже заранее легендарной экспедиции. Но долг перед обществом, благоразумие и трезвый взгляд на природу вещей удерживали его от решения, которое, возможно, могло оказаться опрометчивым. Тем более, что многие считали этот корабль священным, а самих участников экспедиции – жертвами, которые, погибнув в дальнем походе, своей гибелью купят Мессалионе благосклонность Богов.