Томка не плакала, когда от неё ушёл муж. Ушёл – и слава богу. У них и любви-то не было, как можно любить алкоголика?
Томкин муж вовсе не был алкоголиком – просто любил выпить под хорошую закуску, не теряя при этом головы. Но Томка упрямо называла мужа пьяницей, и спорить с ней… Спорить с Томкой муж не решался ни пьяным, ни трезвым.
Вот угораздило же – выйти за такого! Ему бутылка милее семьи, и сын таким же растет, к бутылке тянется. Отцовские гены, Толькины. А были бы Томкины, институт бы окончил, интеллигентом стал. А Генка на заводе работает… Правда, руки у него золотые, кухня и ванная комната – Томкина гордость и зависть соседок – всё Генкиными руками сделано-отделано, глаз радуется!
И на даче у Томки «ажур», и денег зря не выбрасывает: сын и баню поставил, и сарай, и в избе ему до всего дело есть. Вроде бы шутя работает – тут молоточком стукнет, там топориком стешет, столбик под крыльцом заменит… Незаметно вроде, а изба как новая, столько лет стоит – загляденье!
Но любил после работы выпить. Томка его за это осуждала, и невестку осуждала – за то, что Генку не пилила, не ругала, молодые в согласии жили, не то что они с Анатолием.
Не смущало Томку и то, что муж ушел от неё не просто так, а «к другой». – «Небось, такая же выпивоха, - злорадно думала Томка. – Толику веселей будет, сопьётся в хорошей компании!» Она сама собрала мужу вещи в объемистый баул, аккуратно складывая каждую. Муж даже удивился – он-то ждал скандала, упрёков и слёз, а она рубашки гладит, мятые не хочет класть… Чудная! Радуется, что ли? И сказал, уходя:
- Ну, Тома, простишь, не простишь, а я к тебе не вернусь. Не живём мы с тобой, а не пойми чего творим. А я хочу пожить нормально.
«Нормально» Толик прожил пять лет. И когда чужой сдавленный голос в телефонной трубке, запинаясь и давясь слезами сообщил Томке, что её муж умер (так и не развелись, никому это не нужно было – ни ему, ни ей), она не заплакала. Ну, не было у Томки слёз – оплакивать чужого мужа!
На похоронах для приличия подносила к сухим глазам платок и устало думала: «Скорей бы всё закончилось, дома стирки гора, потом гладить всё это…»
Генка не мог сдержать слёз, жалел отца. Мать смотрела осуждающе – плачет, словно отец его вырастил. Она, Томка, растила. И чего, спрашивается, плачет? Умер, значит так богу угодно. Пусть по нём его алкашка плачет, гражданская жена, слово-то какое неуютное.
Томка и то не плачет, а ведь от неё муж ушёл – сегодня как бы второй раз. А первый его уход помнился с обидой: от неё – такой домовитой, хозяйственной, положительной во всём, ушел к какой-то…
Томка увидела её на похоронах – в первый и единственный раз – обессилевшую от слёз, сломанную как молодое тонкое деревце, растерянную от свалившегося на неё горя. А она симпатичная! На пьянчужку не похожа совсем – складненькая, ладненькая, подбородок вздёрнут, и на Томку как на пустое место смотрит.
Она сама их с Генкой позвала. И за место на кладбище заплатила, о деньгах не заикалась… Попробовала бы заикнуться. Молчит, держится, хотя видно, что из последних сил… Лицо слезами залито, а голову не опускает.
Генка как-то раз билеты достал, на спектакль, вот там – такие же были, как эта. Спектакль чудной какой-то, не говорили ничего, только танцевали. Томка сперва не понимала, чего они там изображали, потом вроде как понимать стала: без слов всё понятно.
…И где её Толька нашел? Отыскал, подобрал… Или это она его… подобрала? Теперь одна осталась, у Томки хоть сын есть и внучка (дома оставили, нечего ей тут), а у этой – кто? Стояла одна, ни на кого не глядя.
Потом расходиться стали. Начальник Толькин в «Лэндровере» уехал, за ним вся кодла-шоферня, Толикины собутыльники. Томка тоже хотела уйти, но сын попросил: «Мам, подожди… Постоим ещё». А эта – одна ушла, никто не провожал. Каково ей теперь…
Томка опомнилась. Что это на неё нашло - разлучницу жалеть вздумала. Это что же получается? – Её Толик, пустозвон, пьяница и бездельник, оказался кому-то нужен (этой вот заплаканной берёзке, и ведь любила, пять лет развода не требовала, теперь ничего не получит, ни с чем осталась!) А она, Томка… никому не нужна?
Неожиданно для самой себя Томка захлебнулась слезами. И всё повторяла хлопотавшим вокруг неё сыну и невестке: «Не нужна я никому, никому не нужна, никому…» Сын совал ей стакан с водой: «Мам, попей, ну попей водички, мам!». А она отталкивала его руку и всё выстанывала сквозь рыдания: «Никому не нужна-ааа!»
Генка плакал и уверял её, что она им нужна, и даже очень! Не было бы с ними Томки, кто бы за дачей присмотрел, за садом-огородом, кто бы Ритусю из школы встретил, обедом накормил… А Томка плакала и никак не могла успокоиться. Она и ночью не могла уснуть – вспоминала их с Толькой жизнь…
Жила она с мужем недружно: не прощала обид, не спускала ошибок, а уж если муж приходил домой «под шофе» - устраивала, по меткому выражению Анатолия, «показательные выступления» с обвинением благоверного «по статьям расходов» и непременными слезами о загубленной мужем жизни.
С точки зрения самого Тольки, пил он редко – с получки разве, да ещё с премии (которые исправно приносил домой и отдавал Томке), да ещё когда начальник работёнку левую подкинет. Анатолий работал автослесарем в гараже частной фирмы. Гаражный коллектив был на удивление дружный и спаянный, в беде одного не оставят.
Отказать друзьям Толька не мог, да и не хотел. Пил не на последние, денег в доме хватало, и Томкины скандалы он никогда всерьёз не принимал: пусть её – пошумит, покричит, поревёт Томка, бабы все такие, что с них взять. Зато сына ему родила – точно копию сняла! Его, Анатолия, первенец, его продолжение. И лицом похож, и умом не подкачал, и руки золотые. Эх, повезёт какой-то, когда женится…
Размышляя о сыне, Анатолий светлел лицом и улыбался своим мыслям. Томка, видя на мужнином лице блаженную улыбку, распалялась ещё больше – до слёз её довёл и радуется, скотина!
В свою очередь Томкин муж не спускал жене её увлечения турпоходами. Выйдя замуж, Томка в походы почти не ходила - раз в месяц, а то и в два, отправляя маленького Геню погостить к бабушке. Но редкие эти вылазки, для неё необходимые, как глоток свежего воздуха в душной и тяжкой семейной жизни, вызывали у мужа глухую неприязнь.
- Опять шляться намылилась? – недовольно бурчал Анатолий, не препятствуя, впрочем, жене метаться по квартире в поисках походных «аксессуаров» (мазь от комаров найти, кеды поискать на антресоли, из дивана достать шерстяные самовязные носки и такой же свитер).
Томка не удостаивала мужа ответом, молча собирая рюкзак. Но иногда срывалась и заявляла мужу, что он превратил её в посудомойку и что даже прислуга имеет право на личную жизнь, а друзья должны быть у каждого человека.
Муж сердито возражал:
- А я, значит, не человек? Я тоже с друзьями люблю посидеть, и для этого совсем не обязательно мотаться по лесам. О ребёнке бы подумала, всё спихнуть норовишь… тёще.
- Да уж, конечно, водку пить в гараже удобнее, и магазин рядом. Он двадцать четыре часа работает, пей хоть всю ночь. Обхлебайся! – резала мужу Томка. И встречала горящий ненавистью взгляд…
Маленький Геня начинал плакать, муж, бацнув дверью, уходил на кухню, а Томка с тяжелым сердцем звонила матери: «Мам, завтра с утра приезжай, Геню возьмёшь до вечера? Вечером заберу… Да ничего не случилось, нормально всё. И голос нормальный. Ничего я не плачу, не придумывай».
В общем, с походами пришлось распрощаться, за что Томка винила мужа. Ревнует – значит, судит по себе, за самим грешки есть. Ну как ему доказать, что ничего у неё ни с кем… всерьёз не будет. Не позволит она себе такого – семью разрушить, ребенка без отца оставить. И мужа никогда не бросит, хоть другого любит. А у того – жена… А на Томку только смотрит и вздыхает, хоть бы руку протянул – так нет же, не протягивает, а Томка злится и ждёт, когда ему надоест… в дочки-матери играть.
Впрочем, о походах Томка вспоминала редко: не хотела бередить. Выходные проводила дома – скребла и чистила, варила щи-борщи (супы муж не любил), кипятила в баке бельё, добавляя в него персоль. – Муж любил кипельно-белое, высушенное на лоджии, крахмально-хрустящее и пахнущее свежестью. И пироги любил, с повидлом, с мясом, и слоёные, с рассольным сыром и веточками розмарина.
И Томка старалась – мыла, стирала, убирала, пекла пироги, по воскресеньям ездила с маленьким Геней в зоопарк, а зимой учила кататься на лыжах. Геня даром что маленький, - на лыжах стоял с четырёх, не падал с пяти, а в шесть освоил коньковый ход, но больше всего любил горки и трамплины. – «Ну, мааа-аам, ну можно? Там трамплинчик маленький… Все катаются, а мне нельзя?» - «Нельзя. Вот подрастёшь, тогда…»
Находчивый Генка пускал в ход испытанное средство: начинал громко реветь, размазывая по лицу слёзы, и Томка сдавалась: «Ну ладно, ладно. Сопли только вытри, кто ж в соплях с трамплина…». Томка вспомнила, как поднимала ревущего (уже всерьёз) Генку после «полёта» с трамплина, и не смогла сдержать улыбки.
А когда-то – ходила Тома в лыжные походы, с привалом у костра и душистым чаем из закопченного котелка, в котором плавали сосновые хвоинки и листочки брусники. И компания была у Томки – весёлая и дружная. Пока не выскочила замуж. Где она теперь, Томкина компания? Вспоминают ли о ней? Или уже не вспоминают…
Отношения с мужем, раз пошатнувшись, так и не наладились. Уже не ходила Томка в походы, занималась домом, сыном. А вот с Анатолием… То, что было у них когда-то с Анатолием, ушло без возврата. Словно между ними выросла стена.
Муж приходил с работы, вместе ужинали, смотрели телевизор, ложились спать. Утром Томка кормила мужа завтраком (вставать приходилось в пять, у него смена рано начинается), он молча ел, молча хлопал дверью, и Томка грустно вздыхала…
А ведь когда-то по утрам уйти от неё не мог, случалось – на работу опаздывал. И улыбаясь счастливо, разводил руками: «Жена у меня такая… Не уйдёшь! Не пускает. А работа – она ж не жена… Не убежит». И прощали ему на работе эти опоздания, слесарь был от бога, другого такого не найдёшь.
Выходные всё чаще Анатолий проводил в гараже – «Работку подкинули левую, заплатят по-царски, ты ж сама хотела мебель новую, вот и купишь…» Возразить было нечего, деньги муж приносил домой всегда. Долгожданная мебель была наконец куплена, и соседки восхищённо цокали языком: «Эх, Томка, нас бы так любили… Такую мебель дорогущую купили, могли б дешевле поставить».
И мебель была всем на зависть, и Генка вырос – девчонки по нему сохли, и денег хватало на всё. А жизни не было! И счастья. И однажды муж ушёл навсегда, сказав на прощанье: «Эх, Томка, Томка… Полжизни с тобой прожил – сам не понял, зачем. Ты ж не любила меня никогда. Ты деньги любила, что я тебе приносил!»
Словно обухом по голове ударило Томку. Она молча поднялась и пошла собирать мужнины вещи. Доставала из шкафа по одной и бережно складывала в чемодан, словно прощалась. Когда всё было собрано, отглажено, уложено, муж молча взял чемодан и ушёл навсегда.
- Ну что ж, - сказала ему Томка, когда за ним захлопнулась дверь - со мной плохо было, с другой будет хорошо. Живите, раз так». Томка заперла дверь на задвижку и без сил опустилась на табурет.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2015/11/14/956