Человек не может не думать, тем более за пультом клавиатуры. Думая по-русски, вспомнилась мировая классика:
Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,
Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,
Но, с чувствами язык французский согласив,
Увидел, как он груб, неясен, некрасив.
Тогда для Франции, для языка родного,
Трудиться начал я отважно и сурово:
Я множил, воскрешал, изобретал слова,
И сотворенное прославила молва.
Я, древних изучив, открыл свою дорогу,
Порядок фразам дал, разнообразье слогу,
Я строй поэзии нашел – и волей муз,
Как Римлянин и Грек, великим стал Француз!
Пьер Ронсар имел право так говорить, поскольку не зря считается одним из основателей французского литературного языка. У нас же в последнее время наблюдается совсем обратная картина. Зачастую в литературе, постоянно в прессе, и неизбежно в Интернете («Фонтанка» не исключение) идет огрубление, примитивизация, искажение, загрязнение русского языка. И делается это усердно, настырно, с явным подчеркиванием собственных форматов и оборотов автора, который горделиво полагает, что его мысль (вопрос, есть ли она) достигнет читателя через все дебри насаждаемой фразеологии. Это не безобидное явление – язык наряду с территорией и валютой есть основное средство объединения населения в народ, государство, отечество.
Когда я учился в институте, слово «дизайн» считалось ругательным из лексикона буржуазной идеологии. Однако преподаватель-технолог стремился привить нам понимание роли и места красоты. Он убедительно внедрял нам мысль, что красота продуктивна, конструктивна, действенна: детали и изделия, которые проектируются и выполняются с ориентацией на красоту, оказываются экономичнее, технологичнее, менее металлоемкими и, в конечном счете, более функциональными.
В не меньшей, а может даже большей степени это относится к «изделиям» литературы – текстам. Красота текста создает выразительность, убедительность, запоминаемость, делает его чтение легким и приятным, позволяет проникать в образно-идейный мир произведения, не спотыкаясь о нелепости и корявости языка. И хотя «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», красота текста обеспечивает его ясность, доходчивость и понятливость.
В дискуссии с небезызвестным лингвистом профессором А.К. Жолковскиим, автором и пропагандистом теории инвариантности текстов, мы как-то пришли к суждению, что вся художественная литература содержательно лишь отражает вариацию и детализацию исполнения или отвержения заповедей Господних. Литературе присущ предельный инвариант, общий для всех жанров и всех языков, содержащий суть человеческого существования индивидуально и в обществе, каким являются установления Господни.
Художественное разнообразие реализуется комбинаторикой структур текстов, богатством их фразеологии, сюжетными извивами, которые создают красоту и впечатлительность произведений. Все это обеспечивается средствами и возможностями литературного языка, которые, увы, не безграничны. Фундаментальная «Лемма о лингвистической относительности» утверждает, что ни один язык не способен охватить своими выразительными средствами полноту сущности Божьей и всю красоту мироздания. Именно этим обусловлено существование множества языков, ибо в своей совокупности они способны более полно соответствовать указанной функции.
А мы ныне нарочито и искусственно урезаем и ограничиваем выразительные свойства русского языка, сужаем рамки его возможностей, исключаем из оборота его сильнейшие впечатлительные и образные средства. Пройдитесь по массовым публикациям Интернета или той же «Фонтанки», и вы увидите, что в рамках обозримого здесь лексикона невозможно молиться, невозможно искреннее, осмысленное излияние сердца и души перед Богом, нет для этого подходящих слов и языковых структур. Это свидетельство обеднения духа, ведущего далее к оскудению всех проявлений жизни.
Эта тема бесконечна, ибо проблема велика, а возможности решения расплывчаты.
Хотелось бы, чтобы порядок фраз и разнообразие слога наряду с воскрешением слов стали бы приоритетами создателей современных текстов. Но где нам!