Весь июль 1945 мы ехали домой в Ленинград из Кирова. Там всё хозяйство оставили колхозу. Всё время мы стояли на запасных путях, навстречу нам шли военные эшелоны. Они шли на Восток. Начиналась война с Японией, а мы-то ещё и не знали об этом. В Кирове мы стояли неделю, жили в теплушках. Там в это время шел судебный процесс. Мы свободно по городу ходили, в клубе бывали. В клубе шел судебный процесс: судили мать и двух дочек – людоеды они были. Мало того, что ели сами людей, так мать ещё пирожки пекла, продавала – и люди их покупали с удовольствием. Кто их видел на процессе – плакали: здоровые, краснорожие бабы, и это – на чужой крови… Расстреляли их.
Пока ехали – прощались. Мы ведь ведь сжились, привыкли друг к другу – как одна семья. А приехали в Ленинград – все рассыпались, как горох. Некоторых встречали на Московском вокзале прямо с поезда – матери, бабушки… А остальных детей, кого никто не встретил, направили в детдома. Мы с мамой получили комнату на улице Стачек 47- 49 (срак семь – срак девять) в квартире маминой мамы – бабы Даши (Дарья Никитична Чигирь).
Мамина сестра тётя Лёля вернулась в Ленинград сразу, как сняли блокаду и её дети – Люся с Юрой - приехали с ней. Люська с Юркой эвакуированы были вместе с нами, Юрка был совсем маленький – три года всего. Мы с Люськой в Городище его вместе нянчили. Тётя Лёля прорвалась по Ладоге из Ленинграда по Дороге Жизни. Приехала к нам в Интернат, но работать у нас не захотела. Устроилась в лагерь для заключенных, в колонию, что была от нас в четырех километрах. Устроилась в бухгалтерию. Там мужиков было много – это по её части было. В той колонии она заведующего медсанчастью соблазнила – дядю Лёву, своего второго мужа так и подцепила. У него комната была в поселке, даже две, с кухней… Он врач был очень высокой квалификации. Вышла замуж, забрала Люську с Юркой туда. Мы в гости друг к другу ходили часто. Я помню, приходила к ним на Новый Год, мы с Люськой ходили с топором в лес, рубили ёлку. И срубили! Притащили в дом – по шею мокрые были! Сделали игрушки – снежинки, цепочки разноцветные – сами рисовали и вырезали, делали клоунов – очень интересных! На пустые скорлупки от яичек, кулёчек сверху расписной наденешь – это колпачок на голове! А снизу – воротничок из блюдечка. Вот такие самодельные игрушки. Сами елку украшали! Когда война кончилась, дядя Лёва был невыездной, так как был репрессирован по Делу Вейса (дело еврейских врачей). Тётя Лёля вернулась в Ленинград, но мужа-то её, военврача дядю Лёву, не выпускали! Он перевелся в Вятлаг – другую районную больницу, раза два в год давали отпуск, он приезжал в Ленинград. Когда приезжал, почти каждый день бывал с тётей Лёлей в оперетте – в Музкомедии. Он был очень музыкальный. Вся первая семья дяди Лёвы погибла в блокаду в Ленинграде. Детей своих у него не было от первой жены. И от тёти Лёли – тоже не было. Растили они детей тётки Лёли - Люську с Юркой.
На проспекте Стачек мы жили довольно долго. Я училась в 384 школе с Варькой, с Лялькой – они мои подруги и по сей день! Ляля жила ниже этажом – на втором. А Варька – на Арсеньевском переулке, по пути в школу. 384 школа находилась напротив Кировского райсовета, следующая остановка после школы была «Нарвские ворота».
Как переехали в Ленинград – обуви никакой не было. Я шила себе тапочки – дойдешь раза два - три до Нарвских ворот – они вдрызг. Кушать ходили в столовую – мама кушала первое, а я – второе. По талонам кормили всех. В нынешнем Кировском Универмаге, на первом этаже, находилось кафе- столовая. Потом ещё школьникам выдали талоны на обувь и у меня появились первые туфельки – бежевые лодочки с перекладинкой. Как рыбья чешуя поверхность была, не ровная. Чулки простые носили.
Огороды были у нас с Люськой за Красненьким кладбищем, за речкой. Тогда кладбища ещё не было, а было минное поле. Там всё время что-то взрывались... Пахали землю и взрывались люди, гибли... Люська хозяйственная была, – и я за ней! У нас на участке воронка была. С водой. Мы из неё поливали свой огород. Всё у нас росло и очень хорошо росло – и картошка, и свекла, и капуста. Я уж и не помню, но много чего росло. Картошку сажали глубоко, почва была песчаная. С куста – ведро! Вывозили матери картошку на тачке. Всю зиму несколько лет ели свою картошку. С Люсей варили ту картошку, сами топили плиту. Варили обеды сами. Супы – все постные – манный, гречневый, пшенный… Луком заправим, да какой-нибудь крупы насыплем. Что супы бывают мясные – мы и не знали. Заправляли комбижиром. Карточки отоваривали, хлеб свой белый прямо в очереди продавали и шли в кино. Там было два кинотеатра – ДК Горького и ДК Газа. Мы были довольно самостоятельными, а ведь маленькие ещё были – я – в шестом, а Люська – вообще в третьем классе! Но росту мы были одного. Шлялись далеко – и на Невский пешком ходили и в другую сторону – на Кировский рынок, до кинотеатра Салют на Нарвских воротах. Ходили даже к Калинкину мосту, в кинотеатр Москва. Когда через несколько лет отменили карточки, стали жить беднее. Цены без карточек повысили, и нам ещё труднее стало. Картошку свою сумками таскали на Сенной рынок. Я стою у ворот, а Люська подойдёт с боку припеку, там, где торгуют – и по дешевке, и продаст нашу картошку. Вмиг брали, у нас картошка отборная была. А дальше – пирожное, мороженное, кино… Но когда матери с работы поздно вечером придут – у нас всегда стояла еда на плите – первое, второе и ещё какой-нибудь компот. И пайку хлеба белого материного – никогда не продавали – только свою!
Первые года два-три огороды были у всех, где кто мог копать землю, сажали все везде, даже на газонах. А потом стали давать землю от работы. Маме дали на Володарской. По железной дороге мы ездили туда с Люськой. Участок болотистый был, глина одна, ничего не росло. Провода вдоль дорожки – и таблички – «Заминировано!» А вокруг за табличками грибов – видимо не видимо! И белые, и красные, и всякие разные! И мы решили с Люськой, что если по травяным кочкам прыгать – то ничего не будет: не могут же кочки заминированы быть! И набрали по два ведра грибов. И так и ходили туда за грибочками раз за разом, по кочкам прыгали, дурочки... И однажды за грибочками запрыгнули в лес – а там здоровая воронка – и трупы разорванные всюду – немцы, наши…сапоги стоят под деревом, а в них – кости – оторванные ноги… Как мы бежали! Уж о минах и не думали! Дома рассказали - так родители наши узнали, откуда грибочки – нам влетело! За то, что на минных полях собирали грибочки те, что они ели с удовольствием. Нам ремнем обеим всыпали… Обидно было - ужас как!
После войны я поступила в школу на Огородниковом переулке, школа была семилетка, нас всех сажали классом ниже, кто не учился в войну – тоже в школу пошли. Взрослые уже сидели женщины и маленькие совсем девчонки. По 15 и по 18 лет были, и уже с ребеночком была одна… Многие в войну уже работали, одна – даже минером на фронте была. А тут – вновь за школьную парту. И пацанки были с косичками – как я. Учились плохо, ничего не знали… формы не было, ходили у кого что есть… Учителям было с нами трудно, всё время с нами занимались дополнительно, причём всё бесплатно! Но все они очень старались дать нам знания. Получали учителя очень мало. Люди все хорошие были. (фото) Учительница биологии очень меня любила, я хорошо рисовала всяких там бабочек, жуков. Тетрадка по биологии очень красивая у меня была. Мне нравилось красиво оформлять. Ещё мне нравилось учить географию и историю. Математик наш очень старался, занимался со всеми круглосуточно, мы ведь плохо знали школьную программу. Театральные постановки к праздникам у нас в школе были очень интересные. Ставили «Русалочку», все в длинных одеждах с зелеными волосами, по Гоголю постановка была. Тетрадки, ручки, учебники – всё нам в школе давали, мама ничего не покупала. Кому старые, кому новые – кому что достанется. Туфельки - лодочки с перекладинкой и простые чулки – маме выдали перед школой. Первые туфли мои. По музеям нас водили – каждый выходной! И в Русский, и в Эрмитаж. В Петергофе тогда ещё одни развалины были. По субботам все мы выходили на субботники, убирали камни, кирпич битый, да и все люди, весь город выходил на субботники, это долго длилось, несколько лет. Чистили город. Дороги ремонтировали, красили дома, деревья сажали, парки, скверы разбивали – очень быстро восстановили город – года за три. Уже нормальный город стал, а сразу после войны, в первый год – одни развалины ведь были, горы мусора….
На автобусах нас возили за город, в Стрельну, в парк в основном. Ходили строем, парами, иначе было опасно – мины были повсеместно. Рядом со школой был магазин – до революции назывался «Шестое отделение». Это был путиловский магазин – Путилов был хозяином Путиловского завода, после революции его в Кировский переименовали. Система была такая – бабушка Даша, жена дедушки Антона, который работал на Кировском заводе, шла в магазин и набирала по карточке своей все, что ей надо. Потом с дедушкиной зарплаты это вычиталось. Так этот магазин там же и остался, назывался только теперь: «Шестерка», или «Магазин номер шесть». Ходили туда, сначала отоваривать карточки, только смотрели на товары – мы ведь всю войну магазина ни разу не видели, а там все было: и мороженое, и пирожное, и конфетки-балаболки…На втором этаже Римма Александровна шляпками торговала. Римма была такая красавица, что, помню, ходили люди на второй этаж, чтоб посмотреть на неё…
Мы потом у неё дачу снимали в Рощино, когда Сашка рос, внучек мой… В тот год, что мы жили у неё в доме, она умерла. От рака поджелудочной железы, последняя стадия. Она ни дня не лечилась, жила и работала, как все. Хотя было видно, как она не здорова. Муж у неё был – моложе на 15 лет, «грузинец», тренер детской сборной по гандболу. Всю жизнь её кормил, женился когда уж ей стукнуло 65. Она недолго замужем-то за ним побыла. Ему после неё дом достался в Рощино, всё хозяйство. А родной сын Риммы - Михаил - в детстве страдал от полиомиелита, слабоумный был.… Где и что он сейчас – я не знаю….
По сей день сохранили дружбу три подруги, которые вместе учились после войны и закончили 384 школу:
1. Варя (Варвара Васиьевна Тархунова (Зеленова)
2. Ляля (Лариса Аркадьевна Крупенина (Денисова)
3. Галя (Галина Евгеньевна Арнаутова) – это я. Общаемся по телефону, иногда встречаемся. Вспоминаем наше военное детство, страшнее и труднее в жизни у нас ничего не было у всех, а нам всем по 83 года. Военное детство – это голод и холод, потеря близких людей, какой-то ужас перед войной, который и сейчас живет в нас. Вспоминаем, кто блокаду Ленинграда, кто бомбежки и бегство от линии фронта кто как мог, на машинах, на товарных поездах, на крышах вагонов…
Мы очень хотим, чтобы на Земле не было войн и бед, и мы никогда не пожелаем нашим внукам, детям и правнукам пережить ужасы войны, лишения и беды, страхи, голод и бомбежки осажденных городов.
Вспоминая своё военное детство, плачем и очень жалеем своих многострадальных матерей, которым пришлось в одиночку растить детей в трудные военные годы.