Этого моего дальнего родственника звали Неволин Петр Александрович. Нет. Неволин – слишком по-дворянски, а он происхождением из крестьян. Его звали Карп Авдеев. Мелкий ремесленник или рабочий, снимал с женой и двумя сыновьями квартиру в двухэтажном доме – первый этаж каменный, второй – деревянный.
Соседи евреи – семья Гиршбейн. Муж, жена, две дочки, ровесницы сыновей Авдеева.
У них там была почти идиллия.
На перовом этаже мастерская Гиршбейна по ремонту часов, и магазин купца Колобаева. На втором – две или три квартиры. Вот у этого Колобаева и снимали. Вообще, дом его, купца.
Сам Карп Авдеев среднего роста, широкоплечий, ладонь огромная, бесформенное русское лицо, брови, нос картошкой, растительность рыжеватая. У нас в породе мало чеканных профилей воинов, больше невнятные физиономии мордвы пополам с чувашами – русских.
На Льва Толстого был похож, как ни странно.
Нанимался он штукатуром в сезон. Или каменщиком. Или и тем и другим. Рабочий, в общем, не ремесленник.
Гиршбейн – внешностью типичный еврей, как это принято представлять – маленький кучерявый, сильно картавит. Жена его Сара Моисеевна – типичная еврейка. А вот дочки – настоящие красавицы. Библейские. Лет по пятнадцать-шестнадцать, погодки.
Хорошо все жили – дружно.
Мальчики Авдеевы заглядывались на девочек Гиршбейн. И так далее. Что там полагается в уютном провинциальном житье, целиком вышедшим из прекрасных повестей писателей-разночинцев 19 века. С томным, пролитым богом летом, ядреной огуречной зимой, настоящей настоянной на меду осенью, рвущейся вперед весной. И четырьмя молодыми людьми в ограниченном пространстве.
А потом погром.
И опять все, что полагается в таком случае. Необъяснимая звериная жестокость. Неоправданная разнузданность, казалось бы, еще вчера, приличных с виду людей. И тупое попустительство властей. Вообще бессилие перед темным и страшным.
Авдеевы девочек спрятали у себя. Говорят, это было опасно, если находили, а они находили, погромщики убивали и евреев и укрывающих их русских. Тем не менее, спрятали, а как еще они могли поступить. Засунули под кровать, тогда покрывала были до пола, а мальчишки, схватив что-то тяжелое, вырвав грузило из часов-ходиков, заняли оборону у дверей. Решили, умрут, но не отдадут сестер.
Но обошлось.
То есть магазин Колобаева почти не тронули, увидев православные иконы на стенах, так только, прихватили спиртное и пожрать. Лавку Гиршбейна разгромили и разграбили вчистую, а самих: Гиршбейна с Сарой Моисеевной не нашли – те успели убежать неизвестно куда.
К Авдеевым поднялись было, но Анна Петровна, жена, значит, Карпа, как-то сумела их остановить. Может видом своим насквозь славянским, может той же иконой в руках, но остановила.
Карпа-то дома не было, как раз случилось ему работать на строительстве палат каменных под торговые ряды на центральной площади городка. Но он скоро прибежал домой, почти в самом начале.
Соображал, должно быть, достаточно быстро. Хотя, не понятно, почему ничего не предпринял заранее, неужели не чуял, что в воздухе собирается? И никто не чуял? То есть весь город был глух и слеп.
Но когда прибежал, понял все мгновенно, и как-то сразу сильно затосковал. Погромщики добивали помещение мастерской Гиршбейна, и Карп туда не полез, а поднялся в квартиру. Оружие у штукатура – тёра да полутёра. Поэтому постучал в дверь, сказал детям – это я, вошел, кивнул на кровать, что видна из другой комнаты, затем просто кивнул. Пододвинул табурет к дверям, привалился спиной, сел. Он тяжелый человек был, весил много. Велел сыновьям идти в комнату к девочкам, и закрыться там, подпереть чем-нибудь вход, комодом.
Так и просидел, пока все не кончилось. Несколько часов. Много, весь вечер и ночь.
Сидел, молчал, должно быть думал.
А вечером следующего дня, пошел куда-то, и не вернулся.
Нашли его под мостом через речушку Рыбцу – повесился на какой-то перекладине. На деревянной балке или стропиле, части крепления моста. Той, что низко идет, от опоры.
Пристав показал и рассказал. К тому времени, как семья, сыновья с матерью Анной Петровной, прибежала, его уже сняли, укрыли, и они не видели, как Карп висел.
И хорошо, что не видели.
А повесился он от невыносимого стыда и страшного разочарования в людской породе.
Потому что в этом погроме принимали участие те самые люди, с которыми они жили в одном городе. Здоровались на улицах, раскланивались в магазинах, крестили детей и женились-выходили замуж, улыбались во время городских праздников, выпивали и закусывали.
А это – страшно.
Зы. С того момента наш род и начал обинтеллигентиваться.