1. О со-чувствии в художественных мирах Александра Краснослободского.
В творчестве Александра Краснослободского благодатное «со-чувствие» занимает особое место. Оно возникает в среде тотального непонимания и жестокости как робкий росток, как драгоценное откровение, дарованное душам его героев на каждом этапе их совершенствования.
Для меня как читателя путь душевной эволюции героев этого писателя начался с его короткого отрывка «Бывает...» из ещё не законченной совершенно новой «Божественной комедии», насыщенной опытом последних столетий. В этом символическом повествовании душа, страдающая от голода отдаёт свой кусочек пищи другой, проявляя редкое в этом загробном мире сострадание. Когда взаимное со-чувствие выводит обе души из этого адского круга, автор замечает, что впереди их ждут „еще восемь кругов АДА...“
Однако огонёк надежды уже зажёгся, и не только для этих двух странников загробного мира. Какое счастье для каждого избавиться от этой эгоистичной жабы (образ, которому позавидовал бы сам Данте), которая разрослась в твоё второе «Я» и не даёт душе выбраться из её адской пещеры.
Получается, что в каждом из кругов ада нужно проявить это спасительное взаимопонимание и милосердие к другому: к человеку, животному или растению.
Следующим произведением, с которым я познакомился, был роман «Круг». (Я давно уже не читаю крупные эпические жанры, но после рассказа «Бывает...» я сделал исключение из этого правила и не пожалел.) В этом романе раскрывается новый круг рабского существования души под гнётом страстей, олицетворённых языческими богами Олимпа. Любовь главного героя, художника Квинта, к патрицианке Валерии из Помпей побеждает это насилие страстей и Квинт спускается в Аид победителем над внутренним и внешним Эгоизмом.
Третье произведение, которое произвело на меня неизгладимое впечатление была новелла «Не стреляй!», в котором открывается новый круг земного ада человеческого взаимонепонимания уже в африканской саванне. И снова герой новеллы легионер Серж находит общий язык и взаимопонимание уже со львом, спасая грозного хищника.
Каждое из проявлений милосердия в произведениях Александра Краснослободского заканчивается трагически. Росток сочувствия бывает жестоко уничтожен окружающей средой. Но несмотря на это в душе читателя не остаётся печального осадка. Почему? Возможно потому что, разгадав замысел Творца и совершив свой первый шаг, герой переводится на более высокую ступень развития и ему даётся более трудное задание.
Таким образом в творчестве Александра Краснослободского намечается определённая линия, которая, возможно, проходит через все его основные произведения и соединяет их в одно целое. И линия эта — тема мытарств, подземных и земных кругов, в которых должно родиться взаимопонимание и сострадание души на пути её совершенствования.
Благодаря этой теме, очень талантливо с большой художественной силой раскрывающейся в произведениях Александра Краснослободского, творчество этого писателя являетя новым звеном, продолжающим гуманистическую линию как русской так и мировой классической литературы.
2. О романе "Круг" Александра Краснослободского
В романе «Круг» начертан грандиозный мифо-эпический образ человеческой души, который раскрывается по мере осознания образной символики этого произведения. Я бы не удивился, если бы отрывки из этого романа неожиданно всплыли в черновиках Достоевского как ещё одна легенда Ивана Карамазова. И в этом смысле автора можно поздравить с серьёзной удачей. Заранее скажу, что в своей трактовке символического смысла романа я оставляю за собой право на субъективное прочтение, не притендующее на истину в последней инстанции.
Роман называется «Круг» прежде всего потому, что человек находится в кругу страстей, властвующих над ним подобно богам Олимпа. Зевс — это ненасытная жажда власти и могущества в этом мире. Аид — это та же жажда могущества, но над миром потусторонним. Дионис это бесконечная жажда наслаждений, а Аполлон это гордая жажда творчества, с одной стороны обслуживающего своим мастерством вышеперечисленные страсти, с другой стороны гордо возносящегося над ними.
Страсти, возымев такое могущество над человеком, всё же не являются его абсолютными властителями, так как в человеке есть также силы, которые могут эти страсти свергнуть, ибо обладают титанической силой. И первая из этих сил это мысль-знание о истинном Боге. Эту мысль символизирует прикованный в Аиде титан Япет. Это подтверждается в разговоре Япета с Аидом, в котором титан открывает своему царственному тюремщику тайну: «Уж кто, как не ты, знает, <…> что <…> Олимп того Бога–Солнца, куда выше холмика Зевса». (Под Богом-Солнцем подразумевается, конечно, не Гелиос, подчинённый Зевсу, а абсолютный Бог.) Эта мысль так глубоко запрятана в суетном человеке, что от неё остаётся только тревожно доносящийся до него гул цепей титана идущего по кругу. Почему мысль эта прикована в Аиде? Потому что встретиться с этим знанием люди собираются только после смерти, всегла откладывая эту встречу на потом, тогда как к мысли этой, а точнее к знанию об Отце нужно спуститься вглубь себя ещё при жизни, «умерев» хотя бы на несколько минут для внешнего мира, то есть отрешившись от него.
Сын Япета Прометей так много сделавший для людей и способный освободить в человеке мысль-знание об истинном Боге — это Совесть, начало свободное от эгоизма. То, что Прометей в своё время помог Зевсу низвергнуть в Аид своего отца, говорит лишь о том, что совесть тоже иногда делает роковые ошибки, но они поправимы. Итак, совесть прикована к скале и не может двинуть ни рукой ни ногой. Она только «шевелится» в человеке. Но ласточка на её прометеевом плече это молитва, которая утишает её страдания и даёт ей надежду.
Человек в силу того, что он всё же не чужд альтруизма пытается унять в себе эти угрызения совести, терзаемой зевсовым орлом. Поэтому из-за склонности его к наслаждениям и прекрасному (Дионис и Аполлон) он пытается унять эти не дающие ему покоя «неэстетичные» страдания совести малыми добрыми поступками, заживляя прометееву рану.
Однако эгоистическое стремление к власти и могуществу в конце концов, увидев в этом посягательство на свою диктатуру, жесточайшим образом пресекает эти гуманные поступки, превращая их делателей (наслаждение и искусство) в палачей. Здесь перед нами вырастает поистине дантевская картина того, ада, на который обрекает себя уже в этой жизни люди, которые ради сохранения своего положения безжалостно и окончательно пригвоздили свою совесть к скале, как Прометея (глава тринадцатая).
Главный герой романа художник Квинт — это человек находящийся центре тех страстей, которые могущественно владеют им подобно деспотичным кумирам. Он прелюбодействует, служит своим искусством власть имущим, убивает презренного плебея, оказавшего ему добрую услугу, во всём руководствуясь лишь эгоизмом и инстинктом самосохранения. Наконец, он «удостаивается» рабского клейма, горящего на его плече.
Но, влюбившись в Валерию, он восстаёт против власти эгоистичных страстей в лице Диониса и Аполлона. Он смело идёт навстречу своей смерти, сражаясь как Ахиллес и погибая как Гектор, благородно презрев власть над собою страстей, выдававших себя за богов. Он должен сойти в Аид, но не боится этого, вероятно, потому что совесть его попрала собственный эгоизм и страх, хотя ещё за несколько мгновений до смерти он упивался славой гладиатора, убившего в бою людей не меньше чем Ахиллес. Итак, сойдя в Аид, он встретится со своею мыслью об истинном Боге, достойным которой он стал, несмотря на все свои грехи.
Заглядывая в мифологическое зеркало романа человек любой эпохи может увидеть свой внутренний мир. И угадав его, предпринять те усилия, которые освободили бы в нём мысль об истинном Боге от терании страстей, заточивших её в глубине его подсознания.
Воображение подсказывает интересное развитие сюжета, когда Квинт, спускающийся в Аид, становится связующим звеном между Прометеем и Япетом. Ведь в виноградной кисти, сок которой он испил на арене, была и кровь Прометея. Отправленный в Аид Квинт может передать виноградину Япету, который увидит в этой крови раскаянье своего сына, и тогда он сможет свернуть горы, и превратить Олимп в Помпеи. Но и без этого продолжения роман ничего не теряет. Он эстетически совершенен в своей законченности. И, самое главное, заставляет читателя задуматься о своей земной судьбе и о том какие преоритеты он должен расставить в своей жизни.
Несомненным достоинством романа является и то, что несмотря на такой глубокий философско-религиозный подтекст он обладает острым сюжетом и читается с неослабевающим интересом. Поэтика произведения также отмечена изящным владением деталью.
Итак, этот роман с большим интересом прочитали бы Апулей, Петрарка, Данте, Э.Т. А. Гофман, Гоголь и Достоевский. Я уже не говорю о Михаиле Булгакове.
Если бы я был издателем, то посчитал бы делом своей чести приобрести право на публикацию этого произведения. На обложку издания я бы поместил один из рисунков Уильяма Блейка, а в качестве иллюстраций использовал древнеримские фрески и мозаики.
2.1 О развязке романа "Круг"
Развязка наступает стремительно и совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. В то время как читатель предвкушает бегство мастера чудом спасающего Валерию из гибнущих Помпей, картины извержения Везувия, в то время как он мечтает вместе с влюблёнными беглецами сев на трирему, бежать от гнева богов куда глаза глядят на необитаемый остров, где бы их тайно навещал Дионис, он вдруг оказывается на арене Колизея в роли обречённого гладиатора с двумя мечами в руках. Читатель просто ошеломлён и не верит своим глазам. Всё как в жизни, безжалостно уничтожающей все иллюзии. Это сильная сторона романа. Она для истинных ценителей, понимающих толк в красоте неожиданного поворота сюжета.
Однако этого мало. Радикальный ход предпринятый хозяином Олимпа в тринадцатой главе ставит последнюю точку, не оставляющую и капли надежды на конечное торжество гуманизма в этом жестоком мире. Прометей, жестоко пригвождённый тремя богами к базальтовой скале, пронзённый в грудь стальным клинком по приказу Зевса и истекающий кровью это потрясающий символ гибели эпохи Гуманизма. Сцена описана без всякого преувеличения с дантевской силой. Место бога искусств, бога радости и бога кузнечного мастерства в ней развенчивает всякие иллюзии по поводу них, когда речь заходит о серьёзных вещах. Таков роман-миф, пытающийся заглянуть в суровые глаза будущего.
2.2 О композиции романа "Круг"
Для человека с воображением это настоящий подарок. Главы романа как острова неведомого моря, между которыми воображение читателя чувствует себя странствующим Одиссеем, или мечтательным слушателем Гомера, додумывающим и переживающим новые сцены и повороты сюжета. Он может, не желая смириться с таким концом романа, представить себе, как Квинт просыпается в холодном поту, увидев сон о поединке в Колизее, при первых толчках землетрясения, а Аполлон вздрагивает от пригрезившегося ему кошмара, в котором он видит жестокую расправу своего отца над Прометеем, в которой ему была предуготована такая страшная роль и события продолжаются дальше, дальше, дальше... И уже солёные брызги волн на воспалённом лбу Квинта покрытом пеплом не могут охладить его жар, а Валерия без сознания лежит на корме и бредит...
3. Размышление над новеллой-притчей Александра Краснослободского «Не стреляй!»
С первых строк новеллы в глаза бросается её яркая образность. Дейтвия героев напряжены до предела, скупы и чётки. Пейзажные картины выразительны в своей краткой ёмкости:
«Единственная улочка была петлею в контур джунглей. В ее кривом полумесяце, мостились полтора десятка кибиток.»
Африканский ландшафт здесь зловеще дышит атмосферой переживания, в котором человек с ужасом вдруг понимает, как легко, допустив ошибку, из охотника он становится жертвой:
«Взгляд солдата блуждал по полумесяцу кустов. Они кругом очертили поляну из желтой травы. От кустов, в шагах двадцати околица, а дальше – деревня, за которой стояло кукурузное поле, край которого уходил вглубь саванны. <...> Днем в саванне далеко видно, а вот ночью… Так что у льва на устройство «обеда» из двух дураков, есть много возможностей. Что в кустах джунглей, что в ночном поле саванны – итог один. Лев их живыми уже не выпустит».
Всё это, несомненно, в самых лучших традициях приключенческого жанра. Читатель, погрузившись в эту особую атмосферу, начинает всё видеть какими-то большими, я бы сказал «выпуклыми» глазами, которыми наделяет его автор. Всё для него происходит будто в каком-то сказочном сне. Зигзаги сюжета, как прыжки хищника, ведут его за собой причудливыми и невероятными путями, как будто новеллу писали вдвоём Майн Рид и Редьярд Киплинг, причём в начале преобладает творческая манера первого, а в конце — второго, но при этом странным образом выходит очень органичное целое.
Возникает вопрос: А почему именно так причудливо создано это произведение? Что хочет его автор донести до тебя своим захватывающим реалистическим сюжетом, перерастающим в сказочный? Смысл этой новеллы-притчи приоткрывается по мере размышления над вопросами, возникающими во время и после прочтения.
1. Почему как только легионер входит в африканскую хижину без всяких враждебных намерений, он споткнувшись прокалывает бубен и задевает тотем хозяина — верх оскорбления для его хозяина?
2. Почему так комично представляется коммуникация между Сержем (так зовут этого легионера), вождём и колдуном, в которой каждый понимает всё абсолютно неадекватно тому, что объясняет другой?
3. Почему белый «хозяин» не слушая своего проводника стреляет во льва и выбивает у него глаз.
4. Почему легионер вдруг начинает читать мысли животных, а животные понимают его, почему он, ещё несколько часов назад хотевший убить льва, теперь, поняв этого страшного хищника, спасает его и даже вынимает огромную занозу из его лапы.
5. Почему другой легионер, не слушая крика Сержа «Не стреляй!», убивает льва?
С самого начала очень выпукло вырисовывается необыкновенная гордыня белого человека: «Это я – царь зверей и, мне выбирать – кто тут больше голоден! Все, вопрос решен». Эта гордыня не даёт людям действовать согласованно, внимательно прислушиваясь ко мнению друг друга, учитывая взаимные интересы. Каждый полагается только на себя. Под воздействием этой гордости с героями происходит нечто странное, как будто над ними кто-то творит магический ритуал, под воздействием которого они становятся как зомби безчувственные и глухие к страданиям других.
Возможно, здесь кроется разгадка смысла этого произведения. Люди в своей гордыне стали настолько чуждыми друг другу, что нормальному человеку, не восприимчивому к этому злому гипнозу, легче найти общий язык с животными (хотя бы с самыми кровожадными) чем с людьми. Этот соломонов язык исполнен глубокого доверия, взаимопонимания и взаимопомощи. Но и он, забрезжив как надежда, обречён утонуть в жестокости и непонимании других людей.
Этот язык был в своё время открыт Рабиндранадом Тагором, Редьярдом Киплингом, Джеком Лондоном, Михаилом Пришвиным. Многим он дал надежду на то, что человек, научившись у природы, создаст с ней благодаря родственному вниманию гармоничное целое. Однако реалии 21-го века говорят об обратном и это констатирует притча под названием «Не стреляй!»