Послание и даже наставление на эту актуальную на данное время тему было неожиданно ранним.
Харцызская городская больница, детское отделение. Мне три года (что помню точно). Значит, это приблизительно август-сентябрь 1982 года. Мама, как сейчас понимаю, беременная и вот-вот родящая Марину.
Мне три. Мама со мной в больнице, в палате. Димка здесь же, в отделении (не помню, в палате ли, еще совсем мелкий). Остальные дети, скорее остальные девочки, которые тут лежат, делятся мною по возрасту на:
старше на год, которым четыре. Их было несколько, но хорошо помню только одну, как со мною знакомилась: «а я Люда-а!».
Тамара Абдулаева, ровесница, маленькая, тихенькая, с черными кудрями (в больнице она была Тома, Тамарой и Абдулаевой стала позже в садике, когда мы с нею оказались в одной группе). Ей тоже три, но она не считается. Потому что маленькая и тихенькая. Мне три, но я рослая, выгляжу на четыре, а то и все пять.
Младше была только одна девочка, главная героиня. Она выглядела на свои два. И звали ее… может быть Ирой.
У этой девочки было то, чего не было у меня на тот момент: обостренное чувство справедливости. И громкий голос, озвучивавший собственные мысли.
У меня же было то, чего не было ни у кого (в этой больнице из детишек): бочонок с конструктором. Не стану комментировать, что приходит в голову по этому поводу сейчас, просто констатирую факт. Конструктор был. Белые пластмассовые кусочки, напоминающие миниатюрное Лего (сравнение из современности, ибо тогда, естественно, ни о каком Лего речи и быть не могло).
Я счастливая обладательница. Бочонок сильно добавил мне популярности. В нашу палату приходили часам к 10 мальчики из соседних палат. Строить из конструктора. Они спрашивали, конечно, можно ли поиграть? (а может уже и не спрашивали…) что было скорее формальностью. А открывание крышки и высыпание кубиков стало в какой-то момент ритуалом. Если честно, то все, что происходило дальше, вызывало внутренний протест у меня с двух сторон: и запрещать я вроде как не имела права, поскольку, ну, не было у меня чувства собственности к этим кубикам (они были скорее папины), сокровищность которых ощутила лишь в этих стенах, и они значили для меня гораздо более возможность этого краткого общения, чем способность ими казнить и миловать. И кроме того я ни под каким предлогом не высказывала вслух то, что думаю (уже тогда стремилась помалкивать). А тут…
Мальчики были старше. Им было кому 8-9, а кому и (заоблачная взрослость!)уже 11. Ире, напоминаю, два. Мне три. Но возмутителем всеобщего тотального спокойствия (да-да, и моего тоже) была именно она, самая младшая из всех.
Дело в том, что в отделении был еще один мальчик… несколько отличавшийся от других детей. Ему на тот момент было лет семь. Политкорректно такие дети называются ЗПР. Возможно, настоящий диагноз был чуть глубже. И остальные его гоняли от этих кубиков, как только появлялся поблизости. «Иди отсюда!», «Вон пошел!», «Куда ты лезешь?». Он был Хромушкин, и он был дурак. Это было понятно. Всем, кроме Иры. И…даже мне. Тут, наверное, надо сразу расставить все по местам. Я не считала Хромушкина особенным, что по какой-то веской и очевидной причине с ним нельзя играть. Подумаешь, в очках и полноватый. Но я точно так же не считала, что его должны принимать в игру, если играть с ним не хотят. Это мне казалось само собой разумеющимся.
Поэтому-то мне было вдвойне тяжко разинуть рот. Я сама не слишком верила в то, что делаю. Но Иру такое хамство по отношению к Хромушкину доводило до слез, до бешенства. Она яростно шептала мне: «Почему ты им это позволяешь?! Это же твой конструктор. Забери. Если бы это был мой, я бы уже забрала».
И на следующее утро (но скорее всего не на следующее, сутки-то я точно с силами собиралась, в общем, в какое-то одно прекрасное утро) я вышла…в тот самый круг посреди комнаты, куда каждый день высыпали кубики. В тот самый круг, куда я стеснялась подойти ближе, не то, чтобы строить там самой, с большими мальчиками. Я встала и сказала, что либо они играют с Хромушкиным, либо конструктора сегодня и потом ни для кого будет. И в тот день действительно играли вместе.
Не помню, надолго ли продлилась эта идиллия. Однако основной смысл (чему это все меня научило) я поняла только сейчас, в 2015-ом. Когда речь пошла о строительстве, то бишь творении реальности своими мыслями, поступками, намерениями. Перед Господом равны все. Из Его конструктора строят все. Здесь нету лишних, недостойных или забытых. А научила меня этому (действительно научила, я сейчас все свои поступки сверяю по этой мерке) в мои три года девочка Ира (а может и не Ира даже…), которой тогда было года два. Харцызская городская больница, детское отделение, 1982.