Памяти Сергея Парамонова
За окном медленно вальсируют снежинки, дети ушли кто куда, жена читает Мариенгофа, собака Феня залезла туда, куда ей нельзя залазить — на кровать. Не до нее, потом отчитаю. Вдруг за стеной слышу голос, который постоянно слышал в далеком детдомовском детстве. Выглянул за дверь, потом подошел к тому месту, откуда шел звук, и понял, что полуглухая соседка на полную включила телевизор. В телевизоре был тот самый парень, который пел все то время в пионерских лагерях, потом в автобусах ПАЗ, из открытых окон, отовсюду. Я хотел было позвонить бабке, чтобы одним глазком увидеть лицо поющего, в конце песни узнать фамилию, а потом залезть в поисковик и найти про него все, что можно. Палец застыл на полдороге, и, пожалев бабку, я решил лезть в поисковик без наводки.
Кособочась, долго думал, с какого слова начать поиск. Ведь прошло очень много времени. Набрал «песни советского союза». Сразу полезли те, кто поет до сих пор, потом те, которые уже отпели. Но голос, который я слышал, был детский, а значит, надо искать популярных детей, певших в советское время. И уже через минуту я слушал ту самую песню, которую слушала полуглухая соседка. А потом уже читал про самого певца. Им оказался Сергей Парамонов, мальчик из черно-белого телевизора прошлого столетья. Тонкий, я бы даже сказал тощий, он стоит на главной сцене страны и, слегка шепелявя, поет песню про Гену крокодила. Голос звонкий, как у многих в босоногом детстве. У Сергея яркая мимика и корчагинская улыбка.
Так получилось, что дети из тогдашнего телевизора казались нам, сидевшим в стенах детского дома, богами, даже нет, не богами, а каким-то миражом. Заоблачным и недостижимым. Настолько далеки были мы, сидящие у единственного детдомовского, пронумерованного, чтобы не украли, телевизора, и они — поющие на сцене рядом с Магомаевым. Счастливые, довольные жизнью и, возможно, судьбой. Вот я читаю, что им, и Сергею тоже, приходили пачками письма, а какая-то девочка из Питера даже была влюблена в него. Мне же за все детдомовское время не пришло ни одного письма. Ни зависти, ни даже желания познакомиться со звездами сцены не было, так как мысль о том, что есть те, кто живут в иной реальности, просто не зрела в детской голове. Они там, мы тут. Точка. Да и сам телевизор был для нас странным предметом, так как все, что было за забором детского дома, тоже в своем роде телевизор. С той лишь разницей, что в кино можно было залезть на забор или яблоню и сбежать от окриков хозяев.
Сейчас я понимаю, в какую историю тогда вошел Сергей Парамонов. И понимаю, что быстрый уход его в мир иной связан отчасти с тем, что жизнь в нереальной реальности, когда ты стоишь на главной сцене страны и генсек Брежнев принимает от тебя цветы, уводит от самой реальности. Ты как бы на юру, ты улыбаешься, но будущее твое уже определено этой современной сутью.
Знаю, что звездность Сергея была недолгой. Несколько лет. Два-три года, пропал божественный голос, слава померкла. Уже другие, еще не встретившие мутацию и пубертат, стоят на главной сцене страны. И вот уже не освещенный софитами он живет среди простых, не «поцелованных Богом» людей. Детская память всеобщего рукоплескания не отпускает, а нужно все менять и меняться самому. Но это и сложно, и невозможно, потому что тогда нужно стать таким, как все, признать, что прошлое было миражом. Тебя пусть и узнают на улице, но ты уже не можешь встать к микрофону и заворожить данным тебе свыше чудом — голосом. Кривая улыбка, вот все, что достается от прошлой радости. Опасность не найти своего нового пути — даже, может, и не искать, живя звездным прошлым.
Как сложно не желать славы и, обретя ее, не стремиться к ней снова. Ибо это уводит и отводит от главной цели появления человека на земле — просто жить. Отождествлять себя с реальностью, в которой живут другие люди. Это большой труд — удерживать себя от смертных страстей. Ибо только смирением возвышается человек. Остыванием страсти жить над жизнью.