В этот вечер она опускалась далеко в лабиринты своего бассейна. Там не было дна, с какого-то уровня погружения начиналась всё та же колодезная тьма. Маша всплывала, качалась на волнах. Вспоминала.
До того домика с лепкой на стенах, о котором она рассказывала Саше, Маша по всем земным меркам была успешной женщиной. Она работала заместителем директора в салоне красоты. Директором же этой клиники был Он. Тот, в кого Маша была влюблена без памяти. Сейчас воспоминания были лишены не то что вкуса, даже цвета. Когда теряются эмоции, от воспоминаний остаются только обертки-картинки, за которыми пустота.
Через какой канал происходит вливание одной личности в другую? Через глаза? У него были печальные глаза и смеющиеся губы. Быстрые острые слова и широкие сильные плечи. Он был сотворён по её идеальным лекалам. Они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, словно общаясь на частотах, неведомых остальным. Что ещё можно было намешать в этот смертельный для неё коктейль?
Салон был оборудован с размахом. Он включал в себя парикмахерскую, массажно-процедурную, водно-процедурную и вип-зал. Сюда слетались все модницы города. О директоре слагались чуть ли не легенды. Да и для Маши он оставался человеком загадкой. Маша помогала ему в экономической части, к тому же, потеревшись среди работниц заведения, заимела опытный «медицинский» взгляд на женские тела и лица.
Она могла с налёту определить тип кожи и женскую проблему, тот самый комплекс, который присутствует у любой даже самой распрекрасной красотки. Женщина всегда находит в себе массу изъянов и, соответственно, причин для мук. Нос, зубы, губы, глаза, щёки, волосы, шея, руки, грудь, талия, попа, ноги – всё это предмет самых придирчивых и пристрастных осмотров и повода для беспощадного анализа у каждой особи женского пола. После таких анализов создаются стойкие комплексы «плоскогрудости», «кривоногости», «толстобёдрости», «узкокогубости», «редковолосия», «волосатости» и всякие другие более интимные и тайные «изъяны» типа складочек, неровностей, асимметрий отдельных микроскопических частей тела.
Так вот Маша с налёту научилась определять то тайное, что женщина усиленно старалась спрятать. По первому взгляду. А, вернее, по запаху.
Все женщины, какими красивыми бы они не были, нехорошо пахли страхом. Пахла страхом и сама Маша. И она ничего не могла с этим поделать. Никакими самыми дорогущими духами нельзя было этот страх заглушить.
Маша тонко чуяла с какого уровня женщина излучает страх. Выше, ниже, правее, левее… Вот эта не поворачивается в «утиный» профиль, а эта пытается перекрестить несоединяющиеся коленки, а вон ту вчера бросил парень из-за «толстых лодыжек», а следующая втягивает «слишком круглые» щёки…
Сколько лет отведено молодости? Говорят, что первые морщинки образуются уже в двадцать два года.
Маша научилась видеть не просто морщинки, а даже их зачатки. Женщины беременны морщинами уже с рождения. Некрасивая и одинокая…Что может быть страшнее? Только старая, некрасивая и одинокая. А если старость начинается с двадцати двух лет?
Все женщины казались Маше увядающими как срезанные цветы. И самое противное, что таким же цветком ощущала себя Маша. Помнится, она была блондинкой с серыми глазами, так милая девушка, не больше. Глаза и губы слегка припухшие. Что-то было в ней горячее, страстное, наивное. И вместе с тем чужое, мёртвое, осыпающееся. Та самая предопределённость смерти, перед которой вся жизнь – ничто.
Маша удивлялась людям, которые вели себя так, словно они никогда не умрут. Они прятали весь свой страх в чёрный мешочек смерти с часовым механизмом, и носили его в себе. Они заглушали свой страх цинизмом, грубостью, жеманностью, любыми манерами, чтобы хоть как-то отвлечь свой ум от неминуемого будущего колокольного звона.
Страх смерти толкал Машу хоть к какой-то пристани, с которой можно было уплыть, пусть не навсегда, но по настоящему, оставив «мешочек» на якоре. Уплыть не в выдуманное, иллюзорное, а в реальное.
- Я отвезу тебя на острова, - сказал он однажды в шутку.
Проходя мимо, словно нечаянно коснувшись рукой её бедра, обтянутого тугой деловой юбкой в мелкую серую клетку.
Реальность качнулась как палуба корабля. И Машу подхватил влажный ветер странствий. Унылая костюмная клетка в её мигом вспыхнувших мечтах, трансформировалась в тонкий белый лён. Ноги покрылись медовой дымкой свежего загара. Майка тельняшка и бутафорский берет-бескозырка дополнили образ вечно юного мира, запаха соленого моря.
- Ты понимаешь, я – инженер, я должен проектировать ракеты. А вместо этого я занимаюсь бабским проектированием. Весь это женский конвейер достал меня, Смыться бы на недельку на острова. Вдвоём. А, Машка? Ты и я. Я на одном конце острова, ты на другом. И море. И только море вокруг. И больше ни одной человеческой души. Хотя, ты строгая, Машка! Ты мне откажешь!
- Тебе надоели женщины, потому что они много хотят от тебя?
- Да.
- А, может, потому что они глупые?
- И это да. Я обожаю умных и молчаливых. Тех, что ничего не просят, а гордо и царственно проходят мимо. Как ты, Машка. У тебя такая классная походка, что все мужики как стая бегут за тобой. А я впереди.
- ???
- Шутка. Что там у нас с отчётами?
С отчётами был полный порядок. Маша старалась, работала. А вечерами не спешила домой. Шла из центра города пешком несколько остановок, впитывая вкус забытого наслаждения воздухом, небом, камнями мостовой, дугами фонарей, следами самолетных трасс в сумрачном небе.
Уже дома, в своей квартире она начала ощущать духоту стен, низость потолка. А если бы он бы он пришёл к ней в гости?
Каждый вечер Маша теперь перемывала бокалы. Почему-то ей виделись бокалы и свечи.
Идеально прозрачные холодные бокалы и свечи со жгучими языками пламени. Об остальном можно было не беспокоиться. Наведение уюта в съёмной квартире не входило в Машины обязанности. В конце концов, квартира - это просто рама. Важнее, что внутри этой рамы - сама Маша и колдовской огонь свечей вокруг неё.
Юбка перестала обтягивать бедра. На щеках заиграл румянец, скулы обострились. Впрочем, от этого она стала ещё более красивой.
Мужчины стали докучать ей всюду. Они ходили за ней по пятам на улице, просили встреч, даже показывали свои «холостые» паспорта. Но никто из них не мог сравниться с его совершенством. Конечно же, он не был совершенным. И Маша, спасаясь от любовного безумия, старательно искала изъяны в нём. Но, как только она находила изъян, тот мгновенно превращался в милую подробность. В итоге её избранник наполнился перечнем сверхкачеств.
К тому же и время, неспешно втекающее в Машины неясные мечты, как вода подпитывало набухающие бутоны цветов страсти.
Но держалась Маша стойко. Она писала стихи и мечтала об островах. Впервые за последние годы страх смерти ушел. Из чёрного мешочка страха росли, ликуя, фантасмагорические цветы грёз, готовые раскрыться многоцветными бутонами.
В магазине Маша купила себе красивое бельё . Изысканное кружево, шёлк… Из одежды тонкий светлый плащ, туго затягивающийся поясом, красные замшевые туфли, серебристая сумка. Всё это было остро-модно в те времена.
Пару раз он подвозил её с работы до дома. Но она вела себя строго. На чай не звала. Все эти пошлые постельные сцены из дешёвых фильмов она отвергала. И никогда бы сама не стала делать первого шага.
Он не удивлялся. Прощался быстро, думая о чём-то своём, ей неведомом. И уходил, оставляя её наедине с ночью.
Здесь в городе не было звёзд. Ночное небо покрывала туманная дымка фонарей. Ячейки квартир выглядели коконами, в которых творилась неведомая, но такая загадочная, как казалось Маше, жизнь. Машина ячейка ещё не была заполнена действом, лишь ожиданием его. Мысли рисовали трафаретные картины о букетах цветов, ночных прогулках под дождём, и потом опять всплывали горячие свечи и холодные бокалы вина.
- Бокал горячего глинтвейна согревает не только тело, но и душу. Я приготовлю тебе его однажды. У меня есть свой фирменный рецепт. Когда твоё сердце совсем замёрзнет. Машка, у тебя ведь ледяное сердце? Или оно тает?
Сердце Машино уже не просто таяло в сладкую лужицу грёз, сознание уже давно не текло по руслу настоящего, оно рвало все преграды и шлюзы, летя прямиком в океан. Громадный океан как планета Солярис рождался внутри неё, видоизменялся, будил внутри неё неведомые, грандиозные силы.
- Машка. А я готов сам тебя позвать к себе на утренний кофе. А почему бы и нет? Почему бы нам с тобой не бросить вызов рутине бытия? Я заеду за тобой на рассвете, и мы встретим рассвет с чашкой кофе в руках. Не вздумай отказываться. Кофе я варю лучше, чем глинтвейн.
Когда-то приходит и такое утро…
В его квартире было много комнат. Почти пустых, прохладных, сумрачных. В одной самой странной «колодезной» комнате с узкими вертикальными тёмно - зелёными стенами одна на другую нагромождались вещи разных форм и объёмов.
- Вечный ремонт. Я его начал и остыл, - сказал он.- Я даже не доделал свою творческую комнату. И я тебе её пока не покажу. Потом. Когда завершу…
В окно кухни били низкие рассветные солнечные лучи. Она присела на стул около квадратного стола, за которым виднелся холодильник и дальше что-то ещё…Туман застилал Машины глаза. В фокусе был только он: его глаза, плечи, губы. Всё остальное расплывалось в туманную невыносимо белёсую муть.
- Знаешь, я не люблю пыль, - сказал он, задергивая шторы и ломая геометрию солнечных лучей.
Резкость изображения не пришла. Просто туман стал менее ослепительным.
Он рисовался перед ней, заваривая в высокой турке размолотые кофейные зёрна. Почему-то в голову Маше пришли мысли о танце любви. Всё живое совершает обряды перед соединением, перед проникновением одного мира в другой. Он танцевал, он наслаждался каждым мгновением привычного обряда. Даже, помешивая крохотной ложечкой густую пенку в горлышке турки, он танцевал. Это был почти статический внешне танец, состоящий из движений, каждое из которых было достойно кисти художника. И Маша испытывала такое же острое наслаждение от всего происходящего. Кухня с гениальностью невидимого режиссёра начала водить камеру её взгляда по ближним планам, выставляя то серую сталь холодильного агрегата, прижатого к оштукатуренной белой стене, то край холщовой занавески, внизу разрисованной синими лилиями, сминающимися волнами на каменной плоскости пола с его рыжими мраморными прожилками. Потом проступал стол, выставлял спасительную опору для её рук. Абсолютно простой стол с белыми деревянными ножками и пластиковой исцарапанной поверхностью. Но и он становился частью действа, частью танца, в котором участвовали, казалось, все частицы, составляющие вещи и объёмы.
Мир рождался здесь. Не там, за окнами, а здесь. Квартира выставляла множество комнат, перекраивала пространство углами и поворотами. Маша сидела лицом к окну и спиной ко всем этим многочисленным комнатам, образующим некий лабиринт. Какая-то часть её подсознания посылала ей картинки женщин, которые бывали здесь, прикасались к вещам. Ведь не первая она и не последняя из тех, кто пьёт кофе из чашек тончайшего невесомого фарфора.
Крохотные чашки уже были поставлены в блюдца. Маша едва прикасалась губами к кофейному нектару. Наслаждение от происходящего входило в неземную пиковую фазу.
- Ты понимаешь, жизнь здесь – это тягостное недоразумение, сказал он, отодвигая в сторону свою чашку. - Всех впереди ждёт смерть. Но люди закрывают глаза на смерть и тащатся лишь от того, что рожают детей. Как будто бы дети – это они сами. Что толку в продолжении жизни, если ты сам в ней не живёшь? И всю жизнь они носятся с детьми как квочки, обустраивают свои гнёзда. А ты Машка, другая. Ты такая же сумасшедшая, как и я.
Он улыбнулся, но его глаза смотрели не только на Машу, а сквозь неё, в одному ему ведомую перспективу.
- Секунды убегают, - ответила она ему.
- Да, да. Нам пора на работу. На нашу с тобой работу.
В машине Маша начала приходить в себя, пытаясь вернуться в свою защитную шкурку. Попытки не увенчались успехом. Что-то безвозвратно изменилось. Прошлый Машин мирок как ненужный черновик был безжалостно смят и сожжён демоном страсти, пока она пила кофе.
Теперь она жила в мире своего мужчины. Один день утреннего кофе по ценности перевесил все прошедшие дни, стал своеобразной точкой, кульминацией всей её жизни, некоей вершиной, за которой её ждало головокружительное неизведанное.
- Ты и я…Такая же как и я… Мы вместе…
Она повторяла эти слова как заклинания некоего выхода вдвоём в неизведанный мир тропических звёзд, восходящих вертикально из линии прибоя. Маша закрывала глаза и погружалась в ожидание неизведанного.
Как же сладко мечтается о тёплом океане в городском зябком смоге. Как сладко.
Белый плащ, красные туфли и внезапная снежная туча, хлопьями… Он был Богом? Кто завертел эту ночную непогоду в городе? Кто привёз её к себе домой? Сварил горячий глинтвейн, обесточил квартал, зажёг свечи? Хрустальные бокалы, доверху наполненные пряной густой виноградной «кровью». Одна из тёмных комнат вдруг оказалась спальней с кроватью во всю свою необъятную ширину.
В окно тщетно бился снег, стекая вниз водяными дорожками-венами. Кружилась голова, кружилась планета в танце снега, текущего водоворотами, подземными течениями в тот самый океан. Ковчег квартиры в снежной буре нёс Машу...Куда?
Ранним утром она тихонько вышла из его квартиры. Сырой плащ, брошенные туфли в коридоре, вещи словно бы укоряли её. За что? Она тихонько оделась и выбежала прочь из нутра его квартиры.
У себя дома она обессилено рухнула на кровать, благословляя Бога за то, что сегодняшний день у неё выходной.
Очнувшись от сна, она приняла ванну, выпила горячего чаю, затеяла уборку в своей комнате. Мыла полы, вытирала пыль со всех укромных уголков и закутков. Тело требовало действия, душа была в замешательстве.
К вечеру она решила погладить смятый плащ. Неожиданно пола плаща расплавилась под утюгом. Светлая ткань обуглилась и поползла надрывами как раз в тот момент, когда зазвонил телефон. Маша прижала трубку к уху, с ужасом глядя на изуродованную красоту.
- Ты почему ушла?
- Мне надо было домой.
- И это единственная причина?
- Да…Почти да…
Потом он уехал в командировку, потом был занят, потом он пару раз шепнул ей что-то ласковое на ушко про поездку на острова.
Она прождала эту мифическую поездку всё лето. Чтобы хоть как-то переживать ожидание, она стала придумывать его «творческую комнату», которую он ей не показал. Она пыталась вжиться в него, представить себя на его месте. Музыка, живопись, литература – чем же он мечтал заниматься? Скорее всего, музыкой. Маша нарисовала эту его комнату и могла часами «находиться» в ней.
Туда она поместила стол, лампу, гитару и ещё много плюшевый диван и много полок заваленных книгами. Что может творить человек? Вещи, картины, книги… Почему же человек не может творить мир? Только копии, слепки, разрозненные части.
Лето было обморочно-скоротечным. Юность листвы перешла сразу в старость, минуя зрелость. Она загадала, что если он не повезёт её на острова в этом году, то она напишет заявление на увольнение.
Какие могут быть острова, когда в руки текут деньги? Курочки всех мастей несут в клювиках вожделенные бумажки, посредством которых можно исполнять свои желания. Курочки кудахчут, суетятся, переживают…
Женщины, приходящие в центр красоты начали раздражать Машу бессмысленностью своих вечных изысканий.
В самый последний день сентября он «вспомнил» о своём обещании. Повёз её «для начала» в густую далёкую желтизну опадающего леса.
В салоне его Ниссана приветливо и тепло светились огоньки. А вот в лесу было неуютно. Встреча обещала прощание. Сухие ветки поломанными иероглифами писали что-то ей на иссиня-холодном небе. Зелёные островки травы не спасали от тоски. Он разжёг костёр, грея её ладони в своих.
- Ты классная, Машка. Но я тебя не достоин. Я думал, что смогу забыть…Но нет. Я думал, что ты спасёшь меня.
- От чего мне тебя спасать?
- Ты любила когда-нибудь?
- Нет, - ответила она, казалось, быстрее, чем он спросил.
- Мне нужно время. Я расстался с ней, и мне нужно время, чтобы её забыть.
- Кого?
- Ты шутишь? По-моему, все в курсе того, что длится уже много лет. Она никак не решится уйти от своего мужа. А я не могу забыть её. Ты, Машка – чудо. Ты дала мне глоток свежего воздуха. Мне хорошо с тобой, но …Она…Ей всё равно…Понимаешь, Машка, ей всё равно с кем я и где.
- Только это тебя беспокоит? – Маша не узнавала свой голос.
Ей навязывали роль многострадальной жилетки. И кто? Мужчина, в которого она влюбилась!
Костёр горел, трещал, огонь превращался в угли.
- Извини, мне надо на минутку отойти, - сказала Маша.
Она пошла вперёд, а потом дальше всё сильнее ускоряя шаг. Лес рос на изломанной неровной поверхности плоскогорья. Холмы сменялись оврагами. И Маша побежала, не разбирая дороги. Она бежала как смертельно раненый зверь, спотыкаясь, падая, расцарапывая руки, раздвигающие ветви. На её пути возникали пересечения тропинок, но она бежала прочь от них, в самую чащу. Бежать на этой планете было некуда. Здесь от леса остались только островки.
Маша бежала, как ей казалось, в самую глушь. Но у Природы были свои планы, и глушь расступилась перед дорогой. И тотчас же остановилась первая попутная машина на беспомощно вскинутую руку.
До дома её подвёз веснушчатый рыжий парень, похожий на клоуна. Он не задавал ей лишних вопросов и даже пожелал счастья и здоровья напоследок.
Бывает так, словно бы весь мир усмехается над человеком, превращая трагедию в фарс. Маша вбежала на свой этаж, дрожащими руками открыла дверь и рухнула без сил на кровать.
Слёз не было. Она уткнулась лицом в подушку. Попробовала заплакать. Не получилось. Всё происходящее напоминало дешёвую мелодраму с минимумом декораций. Работа, лес, дом…И ещё самое главное и неприятное – это власть мужчины над ней, не просто власть, а полная Машина зависимость от него.
Почему то ей виделось его чужое удивлённое лицо с немым вопросом:
- Убегать – это твоё хобби?
Она достала бутылку вина, проткнула ножом крошащуюся пробку, выпила. Вытащила сигарету из старой хозяйской пачки, завалявшейся на кухонной полке. Неумело закурила. Закашлялась от дыма.
Дверь была не заперта. И он ворвался в неё вихрем. Сумерки скрывали подробности его лица, оставляли только осязание, жадное, прерывистое, лишённое рассудка.
Он сгрёб её в охапку, он шептал что-то вроде бы, как «глупая и люблю». Он срывал с неё одежду и его губы как и Машины тоже пахли вином. Что-то было в его поцелуях кислое, ягодное, чуждое.
Дальше в Машиной памяти был провал.
Мы – пленники своей памяти. Призрачный мир заполняет формы, раскрашивает этикетки в безумной жажде слияния…Слияния с чем?
От той ночи не осталось памяти. Кто-то вырезал болезненные картинки из Машиной головы, закрасил пустые места ровным серым цветом обезличенного разочарования.
На работе он был с ней подчёркнуто любезен. Маша же старалась поменьше попадаться ему на глаза. Она написала заявление об уходе, когда он уехал «по делам», и ощутила прямо таки неземное облегчения, сдавая документы и дела.
Конечно, по закону мелодраматического жанра, в последний день пребывания на работе,
Маша увидела его женщину.
Мозг выдал ей мгновенную оценку сравнения. Больше груди, больше талии и взгляд сверху вниз. «Жирафа на тонких ножках» - так окрестила её Маша. Она бы могла понять его, если б девушка была красива… Хотя на вкус и цвет…Видимо, у него были свои представления о женской красоте. Но, скорее всего, дело было и не в красоте, а в некоей внутренней сути. В ней была нужная ему суть, а в Маше её не было.
Вот, собственно и всё.
Брезгливость? Наверное. Может быть, опустошение? И это тоже.
Когда два пустых мира сливаются, они образуют лишь большую пустоту.
Для чего Маша ушла из города? Вовсе не для того, чтобы страдать, а для того, чтобы разобраться в самой себе и найти эту свою внутреннюю суть, без которой жизнь не имеет смысла.
Обычно люди живут без смысла, печалятся и проклинают свою жизнь, мечтают об идеальном мире, где исполняются все желания. Люди просто мечтают о нём, как дети наивно и беспредметно. А беспредметные мечты так и остаются беспредметными, нереальными.
Маша ушла… А потом была дачная жизнь, молния, избушка в потустороннем лесу и её сказочный дом.
Мечты исполняются у того, кто для начала, хотя бы может их чётко и внятно оформить в своей голове. Ну, а во вторых? Во-вторых, следует заручиться поддержкой мироздания. Твоя мечта должна стать мечтой мироздания.
Когда Маша сотворила свой идеальный дом, она поначалу не могла выходить за дверь. Первый выход дался ей нелегко. Те самые восемнадцать шагов до внешней двери отнимали у неё все силы. И ноги подкашивались, и руки не дотягивались до кнопки замка. Но она упорно «тренировалась».
Теперь эти выходы она «играет» легко и вдохновенно, как виртуоз.
Можно войти в прошлое в любой его точке. Можно войти и в будущее в любой его точке. Для Маши всё равно, что прошлое, что будущее. Этот мир вращений как единое море, в которое заходит она. Море, вечно собирающее образы и рассыпающее их. Как волны…
Когда она самый первый вышла за пределы дома, то попала на те самые «острова», в тот совершенный капкан, в который она вляпалась когда-то.
Не сказать, что «острова» впечатлили её. Обычная песочная лежанка. Морская вода, горячий берег и очень много человеческих тел. Жара усиливала ощущение большой птичьей ярмарки.
Он был там, рядом с ней. Вчерашний прокол на щиколотке воспалился, и нога у него начала раздуваться. Рядом с ним она была не самой собой, а «жирафой». И это обстоятельство тогда вовсе не удивило Машу, а доставило ей тайное мстительное удовольствие. Она повела его, прихрамывающего в отель, но дверь отеля стала дверью её дома.
Ну а дальше она исполнила обряд, ставший потом обязательным.
Она искупала его в хрустальной воде, сбила жар, напоила чаем и отвергла все его попытки прикоснуться к ней.
Он сам напросился на задний дворик ночи. И она смотрела на него беспощадным рентгеновским взглядом, подмечая каждое малейшее несовершенство в строении его тела, в жестах, в движениях, словах. Он жаловался на то, что нога у него серо-синего цвета и почему-то решил, что холод станет для него целительным.
От него остался белый ледяной кристалл, там, на дне вазы. Самый первый кристалл. И на стене в гостиной появился самый первый портрет «жирафы».
Теперь же Машина ваза завалена доверху «камнями-пилюлями», а портреты наслоены друг на друга, так что до «жирафы» сразу и не доберёшься.
Лучший из миров, идеальный Машин мир покоя, её удивительный дом неподвластный тлену.
Идеальный? Неужели, она мечтала только о покое в доме? Чем она лучше всех этих мужчин, которые живут в «кристальных пилюлях»?
Сегодня она попросит у Вечности выхода в другой мир, надо только представить то, что понравится мирозданию…
В спальне горел камин. Уютное тепло контрастировало с безжизненным холодом тьмы, смотрящей в окна. Тьма словно бы пытливо спрашивала Машу:
- Ты точно решила оставить дом?
Точно!
Она войдет в чёрную дыру вечности. И пусть там ничего не будет. Но она попробует попросить выхода в другой мир.
Мир не вращающийся. Мир, в котором не умирают, а засыпают, а потом просыпаются обновлёнными. Мир, в котором есть дороги в другие миры. И они открываются тем, кто любит их.
Она оставит дом и пойдёт туда, откуда не возвращаются.
Как же приятно думать о том, что настанет настоящее завтра! Как крепко засыпается и сладко спится…
***
«Утром» она проснулась от звонка в дверь. С бьющимся сердцем Маша выбежала на порог и направилась ко входной двери. Восемнадцать шагов или больше? Ей казалось, что она шла целую вечность. Дверь никак не хотела приближаться. И Маша очень боялась не успеть. Тот, кто звонил, устанет ждать и уйдёт. Но он терпеливо ждал.
Маша открыла дверь. Перед ней стоял мужичок. Крепенький такой. Ладненький боровичок. Он по-хозяйски направился в дом:
-У вас протечка!
- Какая протечка?
- Бассейн протекает. Надо починить.
- А вы кто?
- Дед Пихто.
- А я что, баба Яга?
Маша повернулась к зеркалу, висящему в прихожей. Оттуда на неё смотрела та самая, веснушчатая синеглазка, которая являлась ей в маленьком зеркальце с деревянной ручкой. Длинные волосы заплетены в косу. Сарафан из цветастого ситца до полу. Только плечо гладкое, нет на нём следа-клейма.
Он стоял перед ней. Не красавчик нет, больше похожий на дерево. И руки у него были соответствующие, кряжистые и узловатые.
- Синеглазая, я сделал этот дом для тебя. А ты, хозяйка, смогла всё здесь так здорово обустроить. Красотень! Чаем напоишь?
- Конечно.
- Меня Иваном зовут.
- Мария.
- А чего ты мне не предлагаешь искупаться?
Маша заволновалась.
- Ты сам вошел в мой дом, обычно это я привожу сюда гостей.
- Я не гость, я мастер.
- Тогда, милости прошу.
- Шутки-шутками, но бассейн требует починки и мне придётся в него залезть, воду слить, течь устранить.
- Да, пожалуйста, проходите.
Пока Иван возился в бассейне, у Маши была возможность собраться с мыслями. Но мысли не собирались, они смеялись над Машей, взмывали под потолок разноцветными воздушными шарами, лопались, испуская из себя конфетти. Разноцветный бумажный снег-свет вихрями носился по дому, пока Маша сердито не топнула ногой. И сразу стало тихо, и свет за дневным окном убавил яркость. Маша выглянула в окно, удивившись кучевым облакам на идеальном фиалковом небе.
Иван вышел из ванны, закутанный в полотенце, с ведёрком в руке.
- Вся одежда промокла! Бассейн у тебя неисчерпаемый! Я наловил там рыб золотых. Они желания исполняют. Есть у тебя какие желания?
- Хочу уйти отсюда, - рассмеялась Маша
- А куда хочешь уйти?
- Хочу уйти в мир. Не планетный, а бесконечный. Чтобы был остров - материк в океане звёзд. И по этому океану можно плыть в разные миры.
- О! Да ты почти поэтесса. И ваза у тебя красивая с камнями, ух ты!
- Я собрала целую коллекцию жизней.
- Обычно в таких местах как это, люди не живут. Но ты не просто смогла, ты хорошо обустроила эту чёрную дыру. Навела полный порядок. Считай, что сдала экзамен по благо-устройству. Говоришь, тут в камнях у тебя души тех, кто вечность променял на придуманный рай?
- Да, они в раю.
- А рай ведь – это место не для таких как мы, Машка? Да?
Что-то знакомое было в его словах, некая волнующая суть. И неважно, в какие маски рядится эта суть. Маша так устала от идеальности, что в Иване сейчас ей нравились все его грубые неровности и шероховатости.
Полотенце краем свалилось с Ивана, открывая загорелый мускулистый торс.
- У тебя одежда мужская есть? – рассмеялся Иван.
Маша густо покраснела.
- Я сейчас. Только сиди здесь, никуда не уходи.
Она вышла на задний дворик. Мысли путались. Каркас одежды никак не возникал в её представлении. Но вышло то, что вышло. Как в сказках про добрых молодцев. Льняная рубаха, кушак, шаровары и к ним сафьяновые сапоги.
Иван остался доволен. Не был он похож ни на телесника, ни на душевника, ни на умника, ни на заумника. И оттого с ним рядом Маше было просто, уютно и радостно.
Они пили чай с клубничным вкусом. Диван массировал Ивана. Всё было как всегда, но струны напряжения натягивались всё сильнее и сильнее. Маша буквально физически ощущала эти струны, она даже попробовала сделать соответствующее движение пальцами. Действительно, пространство зазвенело.
- Волнуешься перед выходом? – спросил Иван.
- Нервничаю.
- Все эмигранты нервничают. Но всё же питают надежды попасть из худшего мира в лучший.
- Я не эмигрант. Я живу в идеальном мире. В самом лучшем! Но я же должна развиваться, познавать… Не хочу я быть центром мироздания, вокруг которого всё вертится. Иван, я хочу выйти из замкнутости. Моя мечта-мир, разомкнутый в бесконечность.
- Ладно, Маша, мне тоже пора на твой задний дворик, - Иван сам потянулся в темноту.
И колдунья забеспокоилась.
- Ты не выйдешь…Я не могу допустить!
- А почему?
- А если она тебя сделает кристаллом?
- Тогда я стану кристально красивым, - Иван рассмеялся и слегка куснул её за плечо. Укус-поцелуй получился жгучим как солнечный ожог.
Маша вспыхнула:
- Я не шучу!
- А что ты боишься меня потерять?
- Ничего я не боюсь, просто зачем делать глупости!
- Но ты же собралась идти туда? Так я первым пойду, проложу тебе дорогу, я же мастер.
- Иван! Не смей!
Но он лишь подмигнул ей и вышел навстречу ледяной холодной темноте.
- Эх, красотища то какая! Эх! Эх! Мы с тобою лучше всех!
Маше показалось или тьма немного расступилась? Может быть, и расступилась, но лишь для того, чтобы жадно заглотнуть Ивана.
Маша и охнуть не успела.
Пиксели, гранулы, снег, туманное облачко в ускоренной съёмке сменили друг друга, и в руки колдуньи упал хризопраз, как окаменевший кусочек зелёного листа.
- Нет! – крикнула она, - Нет! Что ты наделала! Мерзкая, гадкая, бездушная ночь! Тебе всё мало! Ну, бери, меня, бери! Жуй, жри, перемалывай! Уничтожай! Какой смысл в тебе? В тебе же ничего нет! Ты - ничтожество! Чёрная мерзкая тварь, пожирающая жизнь! Я ненавижу тебя!
Слезы застилали Маше глаза, и она бросилась в порыве гнева в самое чрево мрака.
- Ну! Чего же ты медлишь! Давай! Раздирай меня на кусочки! Давай!
Бежать по сухому снежному песку было трудно. Ноги утопали в ледяной крошке, и неведомая сила сопротивлялась Машиному движению, тянула её назад.
Но Маша упрямо продвигалась вперёд, шаг за шагом
Тьма за спиной Маши сомкнулась. Но в её ладонях сиял камень. Слабый зелёный огонёк не гас.
Мрак, казалось, сгустился. Ей стало трудно дышать.
- Что же ты не ешь меня? Давай! Смелее! Ты же мечтаешь об этом, чтобы всех сожрать и убить! Чудовище!
Маша старалась кричать громче, но звуки затухали.
Сухой песок снега под ногами и беспредельная, всепоглощающая ночь вокруг. Лишь слабый зелёный огонёк освещает Машины руки.
Тьма не сгущается, не тащит Машу назад, не рвёт её на части, словно раздумывая. Просто становится осязаемо плотной как паутина во множество слоёв. Рвутся тонкие нити, облепляют тело. Теперь уже Маша никогда не найдёт дороги к дому.
- Давай, убивай меня, кромсай, души! Ты ничего не можешь создать! Ты мертвая! Ты бессмысленная!
Каждый шаг даётся Маше всё труднее. Ночь замуровывает её в плотную остывающую тьму, в каменную тьму.
Последним движением Маша подносит зёленый камень к своему лицу, эту крохотную частичку света, которая тоже начинает угасать.
- Нет! Неет! Только не это! – кричит Маша.
Но из губ вырывается лишь шёпот, хрип.
- Неет!
Нельзя, чтобы погас кристалл, нельзя!
И тогда Маша, в одном единственном желании сохранить свет кристалла сама вспыхивает изнутри как тысяча сверхновых.
- Машка, ты звезда!
- Красотка!
- О Боже!
- Вот это да!
Как приятен этот изливающийся из неё свет. Целое море света и сторонний шёпот.
- Ты смогла!
- У тебя получилось!
- Аллилуйя!
- Танцуют все!
- Девочки, мальчики!
- Поднимаем пальчики!
И всякая другая милая чушь….Шёпот, шелест ласковых волн…
- Просыпайся…
Маша улыбнулась, вздохнула легко и свободно. Камень в её руках развернулся в зелёную гладь шёлковой травы.
***
Она сделала шаг вперед, раздвигая невесомую завесу света.
Перед ней снова был сад и небо…. То место, из которого она когда-то ушла….Тот дачный домик, в котором она жила когда-то. И где-то далеко позади и колдовской дом в туманной искажённой проекции…Его размывала вода, льющаяся с неба, далёкий сизый дождь.
А перед Машей её старенький дачный домик, разрушенный молнией. Крыши нет. Но оштукатуренные стены уцелели, и на них вылепленная пара – мужчина и женщина. Женщина в золотом цвете, мужчина в цвете индиго, как солнце и планета.
- Опять двадцать пять! – воскликнула Маша. – Я что, вернулась назад?
-Эй, вы там, наверху!
Подняв глаза к небу, Маша замерла. На небе сияли дороги. Они расходились лучами от земли. Тонко-тонко звенела высь. Радужный веер раскинулся во всю обозримую перспективу от фиолетово-синей гаммы до охристо-багровой…
Центральные лучи-дороги переливались всеми оттенками изумруда - мятой, хвоей, морской лазурью.
-Это рассвет…
- Это рассвет земли…
- Не упусти…
Ласковый шёпот как прикосновение к ногам одуванчиков, колокольчиков, ромашек, иван-чаев, фиалок. Это они шепчут ей?
Над землёй поднимается туман.
Маша осторожно ступает на эфемерную тропинку света. Ни с чем несравнимое чувство полёта- ликования охватывает сладкой невесомой судорогой её тело.
- Ты вернёшься…
- Мы будем ждать тебя…
- Здесь твой причал…
- Не забывай…
Кто выдумал это чудо? Эту космическую бездну-феерию миров? Этот шёпот, музыку, невесомую световую силу, что ведёт её в неизведанное, в неисчерпаемое…
Небо-море раскинулось перед Машей во всём великолепии вселенской красоты.
И там, наверное, были люди, и был он, на одной из звёздных дорог.
Кто он? Маша знала лишь, что на её плече осталось крохотное клеймо, след от поцелуя...
От поцелуя Бога?