Глава 5. Настоящая икебана.
Сначала всё-таки немного воспоминаний.
Давным-давно мы с моим другом Юриком работали в КБ. Прошу иметь в виду, что КБ – это не коммерческий банк, как сейчас принято, а уважаемое конструкторское бюро, чёрт возьми! Наше КБ конструировало и делало станки со сложной электроникой.
Я конструировал механическую часть, всякие точные железки. Электронщики начиняли её проводами. А Юрик испытывал станки и доводил их до ума, которого нам, кабинетным ученым, не всегда хватало.
В станках была ванна с керосином. В неё погружалась деталь, а дальше немилосердные электрические искры прямо там, в керосине, эту деталь обрабатывали.
На испытаниях я всегда стоял рядом с Юриком и записывал те переделки, что, по его мнению, требовались, в свою записную книжку. Юрик не успокаивался, пока станок не становился настоящим станком, когда он, что называется, «пошёл».
А один станок у нас - ну никак не получался. Не шёл, и не шёл. Что мы только ему ни делали – не помогало.
И Юрик, и я уже были на нервах, нам казалось, что всё конструкторское бюро смотрело на нас как на недоумков, хотя на самом деле все знали, что уж мы-то всегда были наоборот. В смысле, самые опытные в КБ доумки.
Однажды, в самый разгар наших мучений, к нам подошел Валентин Иванович, парторг нашего КБ. Ещё издали Валентин Иванович приближался к нам с сочувственным лицом, как делают люди, участвующие в похоронах. Он вежливо постоял для виду с нами несколько минут. Это должно было означать, что партия принимает на свои плечи часть наших горестных переживаний. Из ванны станка, откуда должно было доноситься тихое, равномерное шкворчание керосина, в данный момент слышалось только какое-то отрывистое неприличное бульканье, прерываемое ворчанием Юрика с еще более неприличными словами. Это уже продолжалось с неделю. Станок ждал, когда кто-то научит его работать, а деталь, установленная в нём, мечтала, когда же её кто-нибудь обработает.
- Что, Юра, никак? – Валентин Иванович всегда выбирал самые подходящие слова для работы с инженерным контингентом.
- Шли бы вы… - вежливо начал Юрик. Я испугался, что закончит он не вежливо и закончил за него:
-… протоколы заседаний просмотрели бы за прошлый месяц.
И сам понял, что получилось не очень приветливо.
- Успею ещё, - терпеливо ответил мне Валентин Иванович и обратился к Юрику: – Юра, чем мы могли бы тебе помочь?
- Кто это, «мы»? – удивился Юрик, так как точно знал, что на всей территории нашей необъятной родины нам не мог помочь никто. Сами сделали, сами должны были и справиться.
- Ну, мы. Партия, - скромно сказал Валентин Иванович.
У Юрика на миг заклинило челюсть. Но думал он недолго.
- Можно. Повесьте тут плакат «Слава КПСС!». Вон на тот гвоздик. Или попробуйте сейчас три раза это провозгласить. Только громко, на весь цех, - попросил Юрик с невинным выражением лица.
Валентин Иванович обиделся и захотел уйти. Но тут Юрик вдруг запел, принудительно гнусавя:
- Будет людям ща-асте!
Щастя на века!
У советской власти
Сила велика!
Я захотел как-то нейтрализовать излишний пафос песни и на всякий случай старательно перекрестился, на что Валентин Иванович как-то ошеломлённо хрюкнул. А я подхватил в помощь Юрику:
- Сегодня мы не на параде,
А к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде
С нами Ле-енин впереди-и!
Последние строки, как мы помним, надо петь два раза. Их мы и пропели с удвоенным энтузиазмом, глядя друг на друга, как когда-то Иосиф Кобзон и Виктор Кохно перед огромным микрофоном в Колонном зале Дома Союзов.
Дальше мы слов не знали, ни я, ни Юрик. Да и Валентин Иванович не захотел слушать, замахал на нас руками, как на святотатцев, но вдруг затих.
Мы тоже замерли. Но тишины не было. В цехе остался некий шум, показавшийся нам знакомым. Мы все обратили взоры к станку. Керосин шкворчал ровным и равномерным рокотом, принимая на себя радостные эмоции обрабатываемой детали. Станок «пошел»!
Конечно, Валентин Иванович доложил об этом случае наверх. Нам пришлось рассказывать подробности на комиссии, так как начальники пытались выяснить, что было причиной загвоздки и как она была наконец устранена. Мы представили протоколы испытаний, но из них следовало, что у комиссии было только два выбора: либо всё-таки крест животворящий помог, либо сработала руководящая и направляющая сила партии в лице бравурной песни. Впрочем, последний вариант не умалял мистического характера происшествия.
После долгих дебатов и устных нам выговоров комиссия свалила всё на особо чистый керосин, который нашему снабженцу удалось украсть в местном аэропорту и в то утро залить в станок.
Валентин Иванович ходил гоголем, и заставлял Юрика писать повышенное соцобязательство – песню про бригаду с Лениным во главе выучить до конца.
Нет нужды говорить, что и в загвоздках со следующими станками, мы с Юриком, таясь от других, улучив, например, когда у всех время обеда, пробовали применить камлание. По очереди крестились, пели всё самое патриотическое, вплоть до гимнов. Но у Бога, великого шутника, в чём, в чём, а в юморе прекрасное чувство меры. Шутки не имеют права проявляться дважды.
Однако песня о бригаде застряла в наших с Юриком душах, похоже, навсегда. Я, например, часто пою её по утрам во время бритья. И Юрик уверяет, что тоже.
Давно это было. Пролетели вихри перестройки над страной.
Одним из этих вихрей принесло к нам в гости японскую девушку Ёку. И теперь Юра-кун (почему «кун» - будет рассказано в других главах) после торжественного ужина у нас, приготовленного Ёкой, захотел сделать ответный жест – пригласить Ёку на дачу, на шашлыки.
Поесть худенькая Ёка не отказывалась никогда.
Опять долгая дорога по пригородным просторам. Ёкины восторги: «О, Россия! Просторы!...» и т.п. – я уже описывал, повторяюсь, но вокруг было так красиво, что Ёка тоже не могла не повториться.
Действительно, погода конца весны была по-летнему прекрасна. Цвели луговые травы. Заодно благоухали. Всё живое стрекотало, чирикало и даже каркало.
Мы въехали на Юрикову дачу.
Стандартные шесть соток, очень ухоженные. Яркая, свежая зелень, еще не обожжённая нашим южным солнцем.
- Юра-кун, можно, я посижу на траве? – попросила Ёка. – Я лёгко.
Когда выяснилось, что Ёка просто боится помять великолепную русскую травку, Юрик великодушно разрешил:
- Садись, Ёка, где хочешь, можешь даже рвать всё, что понравится.
Мы занялись хозяйственными приготовлениями. Через некоторое время к нам подошла Ёка. Она показала нам три продолговатых травинки пырея, среди которых застрял какой-то маленький розово-фиолетовый комочек цветка.
Мы вопросительно воззрились на гостью.
- Икебана, - объяснила Ёка. – Японское искусство. Древнее.
Юрик ласково посмотрел на неё, как на ребенка.
- Ёка. Мы раздуваем огонь, поняла? Когда мужчина занимается делом, никто, даже икебанщица ему не мешает. Тем более, искусством. Вот искусство! Попробуй-ка одной спичкой разжечь мангал!
На том он не остановился. Сунул руку в кладовку, вынул оттуда косу. И под изумлённые протестующие крики Ёки сделал пару взмахов.
По моим представлениям, скошенного хватило бы, так примерно, на дивизию флористов и флористок Японии.
- Ты, Ёка, поикебань там пока с женщинами, а мы уж тут... – попросил Юрик.
Ёка целых пять минут испепеляла взглядом варвара. Но как-то не испепелила, Юрик даже не закоптился. Так, чуть-чуть пропах дымом, да и то от мангала. А моя Светочка аккуратно сгребла траву в маленькую кучку и стала рассказывать Ёке, как в наших деревнях складывают сено в копны. Скоро они с Ёкой уложили маленькую копёнку.
Наконец, все насытились. Шашлыки были отменны. Довольная Ёка простила варвара Юрика и что-то весело щебетала с женщинами. Мы с Юриком слушали кузнечиков. Вдруг Ёка сказала всем:
- У нас в Японии, когда компания, даже на деловые переговорах, петь народные песня. Откуда человек родился. Так принято. Японский обычай.
Мне пришла на ум известная песня, которую часто передавали по областному радио. Я не знал, в нашей местности она родилась или нет, но подумал, что сойдет. Пропою первый куплет, а там кто-нибудь подхватит. У Светочки, например, прекрасная память. Я стал вспоминать. «Ой ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана? Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява, а бородушка кучерява…»
На этом месте я забеспокоился, не будет ли зрителям смешно, если у певца лысая головушка, а бороды вообще нет.
А Ёка взяла из копёнки какую-то травинку, натянула её между губ и – о, чудо! – травинка засвистела, запищала разными музыкальными голосами.
Сама Ёка еще и что-то умудрялась мычать. Что конкретно – не знаю, да и плохо помню. Но что-то похожее на одну знаменитую японскую песню. Может, даже её. Что-то очень красивое, тягучее, мелодичное и бесконечно от нас далекое.
* Здесь автор имеет в виду знаменитую японскую народную песню про сакуру, её можно легко найти в интернете, заказав поиск "Японская народная песня Вишня".
Мы все заслушались. Ёка остановилась и наступила тишина. Ну, не совсем тишина. Стрекотали кузнечики, свистели птички, где-то лаяла собака.
- О чём ты пела? – спросила моя Светочка.
Женщины приготовились слушать жуткую историю, например, про моряка и чио-чио-сан, сначала любовь, а потом все умерли. Или что-нибудь про самурая и его дочь, которую выдали замуж не за того, и она подбирает скалу с нужной высотой. Или что-то в этом роде. Так устроены женщины, а они-то уж тонко чувствуют всякую музыку.
- Вишня. Вишня цветёт. – пояснила Ёка.
И все озадаченно замолчали, оглядываясь по сторонам в поисках хоть какой-то вишни. Как будто забыли, как она выглядит, и теперь срочно захотели восполнить в памяти её образ.
- У меня нет вишен, - грустно сказал Юрик. - Повымерзли в позапрошлом году.
Ёка посмотрела на него с острым сочувствием, как будто Юрик только что сообщил о потере родственника.
В возникшей паузе каждый думал о чём-то своём.
Я думал об удивительной стране Японии. О том, что всё японское никогда не будет познано ни одним европейцем. И еще я немного радовался, что никогда-никогда не поеду в эту страну, иначе там я по всякому чепуховому поводу непременно попадал бы впросак, это уж точно. А вот интересно, думал я, может ли японец, выброшенный прихотливым случаем в наше общество, понять что-то наше или что-то в нас?
- А что МЫ будем петь? – спросила жена Юрика. – Теперь наша очередь, мальчики.
- Да, надо на уровне, - согласился Юрик и посмотрел на меня. - Давайте про Порушку-Параню.
- Я всего две строчки помню, - призналась жена Юрика.
- Я знаю четыре, – сказала Светочка.
- Тогда поём, - обрадовалась жена Юрика. - Скажем, что это и всё. Эй, Юры, начинайте!
Мы с Юриком посмотрели друг на друга, помолчали и, не сговариваясь, грянули на всю округу:
- Будет людям счастье!
Счастье на века!..
Смолкли кузнечики и птички. Осталась только где-то собака.
Ёка что-то судорожно записывала в свою книжку крупными японскими иероглифами, но явно не поспевала за гордыми советскими строками.