Идёт Марья деревней. Изба да огород за ней. Дом быстро пробегает, а вот огородец долго тянется – тут тебе и баня приютилась, и грядки тянутся. Одно поле под картошку - соток в пятнадцать. А, может, и двадцать. Кто его мерил? Когда копаешь картоху – не меньше гектара кажется, как в голбец снесёшь, так не больше сотки: полон двор скотины и всем есть подавай. А что в деревне есть кроме картохи с капуской? Разве что иной раз в колхозе зерна выторговали бабы. Так и то, весь овёс курям шёл, а рожь на мучицу для хлеба пускали. Долго потом ребятня с великим скрипом жернова по дворам вертела. Мучицу на жерновах намолоть дело плёвое, а потому детское. Но долгое. Вот и скрипели жернова, особо после батькиного подзатыльника – хочешь не хочешь, а надо…
Долго идёт Марья мимо каждого огорода. Вот этот, у избушки Степаныча, что сейчас у Марьи по правую руку будет, самый большой на деревне. Но весь сорняком зарос. Потому как крыша у избушки рухнула давно уж. Потому как схоронили хозяина ещё при советской власти. А за пять лет до этого и Марфу его на кладбище всем сходом деревенским проводили. Уважали женщину. И было за что…
А за этим огородом - другая изба. Другие судьбы. И тоже в прошлом. А за ними снова огород тянется. Здесь Зинка-аферистка живёт. Аферистка – это её за работу в сельпо прозвали. Тоже было за что... Так что ты не смотри, что её ни тогда не посадили, ни сейчас. Она уже лет тридцать на пенсии, а всё одно - аферистка. У народа память долгая, упорная. Так и похоронят…
Вообще, в деревне, как верно подметил Гоголь... Это я от себя пишу, не от Марьиных раздумий, потому как Гоголя она, конечно, учила в школе, да было то более полувека назад. Ну, не приезжал Гоголь этот в ихний колхоз ни разу. Лекторы те, да, приезжали. Как страда, сенокос там или уборочная, как дома корову подоить некогда, так их косяк тянется – только сиди да слушай. А Гоголь вот не приезжал ни разу. Потому и не помнит Марья о нём. Но сколько соли на банку груздей надо, она и после смерти вспомнит…
Так вот, (о чём это я? Ах да, о прозвищах!) второе имя было в деревне почти у каждого. Иногда и по родству передавалось. Иногда отдельно. Но это за особые заслуги. Вот Егорка её полжизни Малофеем отбегал. А за что спрашивается? За то, что детей они с Марьей только трёх нажили. Так ведь не в Егоре дело, в Марье было, а всё равно он стал Егоркой Малофеем. Ну а уж отмыться от прозвища, пусть даже доброго, не такого как Егорке приклеили, в деревне труда большого стоило. Ох, поверьте, большого! Почитай, подвиг совершить нужно. Опять-таки большой. Или маленьких несколько. Но кряду. Да и то, бывало, не помогало…
Вообще-то, деревенские привычки, если и известны городским, то только потому, что в городах этих много деревенских осесть успело. И как бы они из себя «дерёвню» не искореняли, но лезла она из них во все щели. И не столько плохим, сколько добрым. Работностью своей деревенской, простотой незамысловатой, честностью той же деревенские всегда и везде выделялись. Куда ни глянь, то тут, то там под самым модным платьем простушка деревенская встречается. Нет, не дура. Именно, что простушка. Ума ей не занимать – сама поделиться иной раз может после института-то. Да вот непосредственность деревенская всё равно нет-нет, да наружу вылезет. Смеются городские… А что смеяться? Деревня простотой испокон веков жила, и жила хуже города. А прозвище потому, что люди так прозвали. И не всегда обидное оно, а просто суть человека этого отображает, и точнее, чем фамилия. Кто бы ни встречал Ваньку Ильина, через час про него говорил одно: «Лапоть!». А так, с прозвищем, и слова достаточно – сразу ясно. Тем более, что и дед, и отец тоже лаптями были.
Но мы опять от Марьи нашей отвлеклись. Ей ещё в село за восемь вёрст поспеть надо, а потом воротиться. А времени-то когда на ходиках одиннадцать уже было? Вот и я о чём. Поспешай, Марья, поспешай. Это я тут языком чешу и своё и чужое, так мне спешить некуда, а у тебя дело…
Продолжение: http://proza.ru/2015/12/02/2149