Ее легкие были размером с Солнечную систему, и им не хватало воздуха. Она делала огромные, чудовищные вздохи, от которых ее тело вытягивалось, становилось стройнее и выше, но и это не могло утолить терзавшую ее ненасытную жажду пространства. Она ловила северные ветры, глотала тени облаков и вдыхала золотистый аромат звезд, приправленный букетом тающих снегов и серебрящегося лунного света.
Босые ноги ощущали зефирную прохладу подоконника. Она слегка согнула колени и прыгнула. На мгновение все внутри дрогнуло, и крохотные сверкающие осколки ее существа обрушились вниз. Но четверка легких пурпурных крыльев за спиной подхватила ветер и легким жужжанием вынесла ее наверх, где восходящие потоки переливающегося в сиянии далеких комет воздуха бережно поддержали ее и понесли, обвивая все тело и оставляя во рту вкус взбитых сливок и лакрицы.
Так начался ее полет.
Она летела над огромным городом, чье сияние затмевало свет звезд. Она знала этот город и любила его, но все же поспешила миновать, вырваться за пределы его блистающего круга. Туда, где под ногами была благословенная тьма, и в этой темноте, должно быть, сновали белки, пролетали совы, топотали зайцы и скалили зубы в своих логовах волки. А может быть, и ничего этого не было.
Она приняла вертикальное положение и представила, что бежит. Маленькие ступни мягко касались разгоряченного этим фантастическим полетом воздуха, сильные ноги несли вперед, дальше и выше, выше, выше… Ее шаги становились все шире и шире, так что наконец площадкой этого дикого, первобытного бега стала сама земная твердь. Она была Девочкой на Земном Шаре, и этот удивительный конь нес ее вперед, а может быть, и назад, вверх, а может быть, и вниз через вздымающиеся просторы Вселенной.
Вселенная была мягкой и дышала. Чувствовалось, как пульсирует ее огромное живое сердце, а может, это пульсировала сама Вселенная, и этому настойчивому, неумолимому в своей неизбежности пульсу подчинялись солнца и луны, и хвостатые кометы, и планетоиды, не говоря уж о больших городах и даже о волках и белках.
Земля вращалась все быстрее и быстрее. Маленькая авантюристка нещадно погоняла ее, в нетерпении кусая губы, чья персиковая нежность казалась фиолетовой в призрачном свете тысяч и миллионов погибших солнц. Капли крови летели сквозь густую пустоту межзвездного пространства, оставляя за собой рубиновый след, как маленькие космические Гензели, в тщетной надежде когда-нибудь вернуться назад.
Наконец, спустя миллиарды лет ожидания, впереди показалась пурпурная точка, поначалу почти не заметная, но стремительно приближающаяся и оттого все увеличивающаяся в размерах.
Морские ракушки, обнимаясь и кружась, запели на ветру – она смеялась. И смех ее, блестящий и переливающийся в звездном свете, дробился на многие и многие осколки, ловившие отражения пурпурного пятнышка, ее, ближайших и далеких звезд и, наконец, друг друга.
Он летел ей навстречу. Легкие его были размером с Млечный Путь, и им не хватало воздуха – как будто бы здесь, в центре, а может, и на самом краю Вселенной, был воздух. Но сильные руки мощными движениями загребали этот несуществующий воздух и каким-то непостижимым образом несли его вперед, дальше, ближе, к ней, к ее персиковым губам и переливчатому смеху, обрывки которого уже достигли его лица, крылышками японских журавликов касаясь щек, волос и шеи.
И когда он тоже засмеялся, самой Вселенной могло показаться, что, быть может, и она в один прекрасный неведомый миг родилась из такого вот невыразимо чудесного, счастливого смеха, когда двое смеются вместе.
Ближе, ближе…
Он был похож на человека и не похож; она звала его тритоном, и эльфом, и феем, и иногда трикстером. Он рассказывал ей удивительные вещи о местах, которые ей было трудно даже представить. Порой он осторожно поворачивал свою большую лавандовую планету и показывал ей, как на глобусе, места, где родился и вырос. Она смеялась и ничего, ничего, кроме него, не видела.
Какое-то время, в всплесках пробудившейся нежности, он, случалось, протягивал к ней руки и что-то шептал, но она не слышала – она отшатывалась в страхе, и сердце ее замирало от боли и влекущей к нему печали. Ей почему-то казалось, что стоит только их планетам, таким разным, соприкоснуться, как произойдет нечто ужасное и в ужасе своем непоправимое. Он понял и в конце концов смирился.
Он любил ее. Она это знала.
Иногда они путешествовали – рука об руку проносились через тысячи световых лет, чтобы понаблюдать за рождением новой звезды или гибелью целой галактики. Смотрели обычно молча и никогда, никогда-никогда не обсуждали увиденное.
Однажды она спросила его: «Кто ты? Там, в своем мире? Что ты делаешь этими долгими днями, когда мы не вместе?». Он ответил: «Думаю о тебе».
Она любила его. Во всяком случае, он мечтал об этом.
А потом на его планете изменились звездные сутки.
Она не знала, что это было сделано намеренно – не им, а другими, конечно. Она подумала, что, может быть, его планета просто смертельно устала, ведь он так часто – ей теперь казалось, что даже слишком часто – поворачивал ее, чтобы показать ей самый большой город или сделать лихой вираж между двух комет.
Она ждала. Ночи ее были теперь пусты, ноги не отрывались от подоконника, а дни наполнены им, только им одним, да еще для разнообразия тысячей мелочей, какими люди обычно наполняют свои земные сутки.
И вот сегодня, наконец, она почувствовала, что пора.
Он немного изменился – может быть, повзрослел, а может, подустал. Она внимательно разглядывала его осунувшееся лицо и круги под глазами – даже в радости его, его неописуемом безграничном счастье снова видеть ее читала она эту усталость и тайную, тяжелую грусть разочарования. Она боялась, что он разочарован в ней. Он боялась спросить его об этом.
Они кружили друг напротив друга, и восторг долгожданной встречи медленно перетекал в светлую, всеобъемлющую и во всем растворяющуюся нежность. Вокруг кружили солнца, планеты и луны – это были чужие солнца, планеты и луны, - и хоть некоторые из них были совсем-совсем близко, эта тягучая взаимная нежность, приняв в свое лоно, замедлила их бег, так что в целой Вселенной в этот миг, казалось, двигались только эти двое – в причудливом космическом вальсе кружились друг подле друга.
И вот – медленно, очень медленно – он протянул руку. Его планета сделала пол-оборота, когда он подался вперед.
Она любила его. Она это точно знала.
И вот – медленно, очень медленно – она потянулась ему навстречу.
Их руки насквозь прошли друг через друга.
Она вскрикнула. Планеты опасно сблизились.
Он привлек ее к себе. Она не могла его коснуться, но все ее существо рванулось ему навстречу…
Вся единая, бесконечная и в одном атоме заключенная сущность мира заключена была в этом объятии. Вокруг – вверху, внизу, справа и слева, за миллионы парсеков от них и близко, слишком, опасно близко – зарождались и прекращались: жизни, солнца, галактики. Но в каждом из них, между ними, внутри них билось что-то огромное, золотистое, теплое и наверное, обязательно, непременно живое. Стояла такая тишина, что казалось, еще чуть-чуть, и можно будет услышать Его голос…
Когда она почувствовала, что пора, и дала об этом знать своим мягким, пушистым девическим голосом, он только печально улыбнулся в ответ. «Я буду ждать тебя здесь завтрашней ночью», - сказал он. – «И ночью после этого и множеством ночей после».
Она ушла. Он грустно посмотрел на свою родную планету. Пройдет еще немало времени, сотни его прежних суток, прежде чем он сможет вернуться туда, в свое беспробудным сном спавшее, уставшее от практически непрерывной работы тело. Он жаждал этого возвращения. Там, на своей земле, он изучал, проектировал, моделировал, строил, трудился над тем самым межзвездным кораблем, который однажды примчал бы его к ее планете.
(Благодарю Dasha Az за прекрасную иллюстрацию)