Ефросинья Григорьевна всегда в доме просыпается раньше всех
Едва ступив на пол, она опускается на колени у иконы богоматери, находившейся в правом углу спальни.
- Богородице – дева, радуйся…, - привычно, но всегда старательно, как учили её в раннем детстве, выговаривая слова молитвы, добавляя своё сокровенное, обязательно всякий раз просит за детей своих. Сегодня добавляя к их именам новое имя.
Подняв опущенную голову, глядя в глаза богоматери, молит:
- Убереги, прошу тебя, раба божия Николая. Спаси его и сохрани.
Сегодня воскресенье.
Ещё вчера задумала она побаловать своё семейство, как это обычно делала до войны. Когда вся большая семья собиралась за самоваром, к которому подавались прямо с пылу, с жару удивительного вкуса пироги.
Правда, сегодня она достала последний запас муки, который ей удалось обменять на подаренную ей ещё в приданое красивую, ручной вязки скатерть.
Тихонечко затопила русскую печь, большую, но удивительно уютную, с лежанкой и распростёртыми над всей прихожей полатями. Зимними, долгими вечерами сёстры любили забраться на печь, чтобы согреться, обменяться новостями, впечатлениями за прошедший день.
Месила тесто, в деревянном корытце рубила зелёный лук с варёными яйцами, благо, и лук, и яйца были свои, домашние.
Малину, в изобилии росшую в саду, вымыла и рассыпала на столе, чтобы перебрать. Её ни с чем не сравнимый запах быстро распространился по всему дому и разбудил обожавшую есть, но только не собирать ягоды Сонечку.
- Мам, ну что ты! Как всегда…. Почему меня не разбудила?
- пеняла матери входившая на кухню, ещё не пробудившаяся толком ото сна Соня.
- Дак, ты ведь и так раньше всех по будням встаёшь, - с любовью, ласково глядя на розовощёкую, миловидную дочь, сказала Ефросинья Григорьевна. - Давай-ка тогда раскатывай тесто, я уже дважды опускала. Ан, нет. Иди сначала волосы прибери. Руки чтоб очень чистые были.
Уверенными и привычными движениями женщина раскатывала тесто для большого пирога с малиной на весь противень.
Софья быстро заплела волосы в две косы, уложив их корзинкой на затылке.
- Давай-ка, доченька, раскладывай начинку, - обратилась к девушке мать.
Она смотрела на Соню тепло, немного грустно, улыбаясь про себя:
- И эта уже невеста. И когда только выросла….
Соня всегда удивлялась, как, казалось, быстро, легко, без усилия, справлялась мать с любой работой по хозяйству. При этом не видно было никакой спешки.
Ловко, спокойно и размеренно она скатывала шарики из теста, на глазах растущего в её теплых, сложенных лодочкой ладонях.
Открыв загнёт,наклонившись всем корпусом к печи, она отодвинула в сторону жар кочергой и быстро, с помощью деревянной лопаты поставила в печь два наполненных противня.
- Софья! А ну-ка, слазь на чердак, там, помнится, была большая круглая сковорода. Испеку-ка ещё и круглый открытый пирог с малиной; отец любит, вчера бидончик малины в саду собрал.
Софье не нужно было говорить дважды. Уже через пять минут, взобравшись по приставной лестнице во дворе, она переступала порог всегда удивлявшего её чердачного мира.
Ещё раньше, с самого детства, они любили забираться сюда вместе с Анной и, сидя в обнимку в невесть откуда взявшемся старом-престаром облезлом плюшевом кресле у чердачного окна, с высоты обозревать улицу, прохожих и, главное, – мечтать.
Солнечные лучи, проникающие через овальное окно чердака, разделившись на несколько потоков с бесконечным роем летающих в них пылинок, высвечивали каждый уголок, всякую вещь, размещённую здесь за ненадобностью на время, но, по сути, хранящуюся здесь годами.
Старый граммофон с трубой, напоминающей большой колокольчик, на своём привычном месте слева, рядом прялка, множество коробок и коробочек справа.
Соня подошла ближе и, осторожно сняв запылённую крышку, наугад открыла одну из них. Старые ёлочные игрушки: шишки, белочки и зайчики, разноцветные бумажные гирлянды живо напомнили ей о любимом празднике семьи, новогоднем. Праздник действительно был настолько любим в их большой семье, что, начиная отмечать приход по новому стилю, переходили к святкам, Рождеству и Новому году по старому стилю.
В Крещение господне, 19 января, Анна с Соней и Алексеем шли в церковь. И, невзирая на стоявшие обычно в эту пору трескучие морозы, зачастую долго выстаивая длинную очередь, набирали в начищенные до блеска по такому особому случаю алюминевые бидончики и банки освящённую только-что воду и несли её домой, как великую драгоценность, стараясь не расплескать ни капельки.
А дома ожидавшие их с нетерпением родители, не мешкая, окропляли этой драгоценной, дарующей здоровье и очищающей всё водой склонившихся перед ними детей, дом, двор и сад.
Девушка вспомнила, как однажды в сочельник они вдвоём с (тогда ещё тринадцатилетней) Анной, стояли здесь же, у чердачного окна.
Улица внизу была безлюдна. В потоке света, исходящего из электрического фонаря, стоящего напротив, роились и медленно падали большие снежинки, превращаясь на земле в мерцающие дивным, радужным светом алмазы.
Вдруг, продолжая завороженно смотреть на падающий снег, Анна загадала:
- Вот, Сонечка, тот, кто появится первым под нашим окном, и будет, таким, как мой будущий жених.
Девушки прильнули к оконному стеклу. Несколько минут не появлялся никто, затем прошли соседка Наталья Борискина с сестрой Галей, везущей в глубоких, плетёных санках свою трёхлетнюю дочурку Вареньку.
И вновь никого….
Снег повалил хлопьями!
Внезапно с противоположной, неосвещённой стороны улицы выбежал малыш. Укутанный с ног до головы и для пущей важности обвязанный поверх всего пуховым платком, в валенках, видимо, с ноги старшего братишки, он старался убежать от будто догонявшей его женщины. Но большие валенки явно мешали, и мальчик, споткнувшись, упал. Видно было, что подниматься он и не собирается. Находясь в самом центре освещённого фонарём пространства, малыш спокойно сидел рядом со свалившимся с ножки валенком. Женщина подошла к нему и, что-то говоря, надевала валенок, не спеша отряхивала от снега. Мальчик поднял лицо, улыбаясь ей, и девчонки сразу узнали маленького Николку, живущего с бабушкой через три дома от них.
Родители мальчика - военные врачи - были призваны ещё в первые годы войны.
Вскоре в праздничной суете святок об этом случае все забыли.
- Софья! – услышала она голос матери. (Так официально она называла дочь, только когда сердилась.) - Нашла ты форму, ай нет? Тесто ведь поднялось, уж на столе всё скоро будет.
- Интересно, чего это вдруг мне этот мальчонка именно сегодня припомнился, - недоумевала Сонечка, спеша и едва не скатываясь кубарем с чердачной лестницы: рассерженный голос матери её обеспокоил.
Соня спешила не зря, уже поднялось почти всё семейство. Традиционный, умело раздутый Василием самовар, уже пыхтел во главе стола.
Пироги, румяные, прикрытые увлажнённым холщёвым полотенцем, над которым всё ещё стоял пар, дышали, источая вкуснейший аромат, устоять, от соблазна которого, не смог никто из семьи.
Вскоре все уже сидели на кухне, за большим прямоугольным столом. Мать и отец - на стульях. По левую сторону, в торце - старший Василий, тоже на стуле, и младшие дети - на лавке справа, как раз напротив родителей.
Как всегда хвалили пироги, вкус которых был действительно бесподобен, хоть испечены они были по военному времени: из ржаной муки с отрубями.
- Жаль Анна с Зоенькой не попробуют, - сокрушалась Ефросинья Григорьевна, - Вот плюшки-то какие нынче вышли, да и с малиной пирог, чай, хорош. Как они там? Зоя, чай, своим нытьём весь детсад извела.