Так тривиальна Мисс Винтхальтер, что глядя с балкона, видит только звезды и снег.
А были ведь времена, когда видела больше, чем кто либо.
Эти безумные флуоресцентные бури над высоковольтными, ее мама их помнит. Мама ее любила эти ураганчики и красненькие шарики с потолка. И то, что струнные вступали всегда оранжевыми, а ударные синими. Только они с мамой могли видеть музыку в цвете. Мама ее была пианисткой. Они бешено любили друг друга и летать вдвоем. Мамы уже нет, а Мисс почему-то есть. Хреново так вышло.
Так немолода Мисс Винтхальтер, что ей уже целых тридцать два. А были ведь времена, когда в двадцать шесть думала о смерти.
Смерть скалилась и цокала похотливо ей прямо в лицо и говорила, что, да, Господи, все нормально, нам будет клево, даже не напрягайся. Смерь говорила, вот я. Дышала прямо в рот так, что руки отнимались. Вокруг темно, руки не чувствуют, а она, смерть, сука, дышит так жарко , как ни один любовник не дышал, и говорит, да ладно. Смерть ей говорит, ты ничего не теряешь. Мисс Винтхальтер отвечает: наверное. Смерть говорит, ты видела Запределье. Мисс говорит: Запределье, oh God yeah!. Потом Смерть еще не раз приходила, только уже с белыми простынями, туго скрученными в жгут и переброшенными через перекладину в душевой, но Мисс Винтхальтер передумала. Может, зря. Теперь как узнаешь.
Так одинока она, что будучи эпатажно, вычурно, неприлично традиционно счастливой, эта безумная Мисс Винтхальтер верит, что хуже, чем у нее, быть уже не может. А ведь были времена, когда Мисс страдала жестко и больно, когда Мисс и за Мисс-то не считал никто, а так, вроде какой-то антураж осеннего кляклого вечера. Осень варила из грязи пресный кисель, и слишком грязна была жизнь у Мисс Винтхальтер, так похабна, что она, дурочка, считала себя недостойной даже молитвы. Тогда она, Мисс, не понимала почти ничего. Но потом поняла.
Так трезва сейчас Мисс Винтхальтер, что даже чужие бриллианты кажутся ей не слишком чистой воды. А ведь была она в такой одури, что бриллианты сыпались с неба прямо в ее раскрытые ладони. Ха, ребятки, и она ловила их и прятала в кармашках и кошелечках и сумочках. Так она любила прятать свое несуществующее, что не успела понять, как существующее взяло и умерло.
Так она была любима своей мамой и самой собой, что, ей богу и черт возьми,точно знала, что мама бессмертна и все вокруг. Пока жива твоя мама, ты веришь в общее бессмертие, и кажется, что зеленые холмы Ирландии, и наточенные иглы Нью-Йоркских небоскребов тебе под силу, и еще есть время, и еще есть шансы, и ты когда-нибудь… Мисс Винтхальтер не знала слова “никогда-нибудь”. Узнала.
Так Мисс Винтхальтер невыносимо быть Мисс Винтхальтер, что лучше бы кто-то мудрый пришел и сообщил ей, что, мол, все, игра окончена, персонаж исчерпал себя, начинай с чистого. Но никто не приходит, и Мисс тащит за собой кожаную папку с историей своей жизни. И положи ее на бумагу или на ноты, она была бы, о Боже, какой увлекательной, а тащить ее на плече слишком уж тяжело и надоело.
Она порвала голосовые связки и больше не может говорить. Она почти ослепла и все, что видит - это красные шарики в темноте, да оранжевое скрипичное соло. Она впечаталась в толпу и свыклась обыденностью. Она многое изменила, почти все, но только не свое пылающее сердце. То сердце, что раньше стеснялось молиться.
Теперь это сердце болит еще сильнее.
А Мисс Винтхальтер плюет на все и пишет книгу. Пишет страстно и ошалело, бешено, зверски. Так, что бриллианты с неба и красные шарики с потолка. Пишет так, что Запределье дрожит и морфится. Она просто не может по-другому. Такая она, Мисс…
Так Мисс Винтхальтер была талантлива, что... Да, впрочем, какая теперь разница.