Когда ты заходишь в тёмную комнату, в ту, в которой можно за ненадобностью колоть глаз, оставив попытки разглядеть никогда никем не видимые «зги», то в тебе просыпается тот, кто ставит тебя в позу гигантского богомола, и заставляет хриплым шёпотом вопросить: «Кто здесь?»
С опаской вопросив, ты умолкаешь и прислушиваешься, в надежде, что тебе тотчас ответят: «Это мы – «зги», - или же, - Это мы - монахи чернокнижники, - а может быть и, - Это я – королевич Елисей, с девкой-чернавкой…»
Однако, как правило, на твой шёпот никто не откликается, и тот, кто в тебе проснулся, начинает тебе же семафорить, подавая тайные знаки, намекая на то, что тут обязательно прячется какой-то прохиндей. И что надо держать ухо востро, потому как от остальных осязаний-обоняний нет никакого проку.
Так ты замираешь в остроухой позиции, нарушая тишину лишь редким громоподобным хлопаньем ресниц, вспоминая древнее предание о …, чёрт знает о ком, передаваемое из уст в уста, (хотя надо бы из уст в уши).
Самое страшное, что может случиться в этот момент – это то, если некто, ещё не прочувствующий всю напряжённость ситуации, возьмёт, да и щёлкнет выключателем, обрушив на тебя непомерный груз света, тем самым, проявив в зеркальном отражении, лик оцепеневшего востроухого богомола.
И вот именно в это мгновение происходит странное – коварный молчаливый прохиндей оказывается в эту секунду сразу в двух ипостасях: он одновременно и есть, и его уже нет, - эдакий двуликий оборотень.
О том, что он здесь точно был, ты можешь судить по своему же живописному отражению в зеркале, а о том, что он лихо смылся, по скользнувшей в угол тени.
В сам же момент проявления, «было» и «стало» наслаиваются друг на друга, являя вниманию любознательного наблюдателя феномен таинственной неопределённости… В кульминационной точке этого феномена, проснувшийся в тебе от души крякает, и вновь засыпает, тем самым говоря, что всё интересное уже позади…
***
К любой, пусть даже и к самой малой, неопределённости, Иван Кузьмич относился с большим почтением. Так как считал, что она, эта самая неопределённость, есть проявление тех скрытых начал мироустройства, которые таят в себе не только загадки, но и неизмеримые силы, подчиняющиеся законам другой логики. Логике, которая допускает равнозначность, казалось бы, исключающих друг друга событий.
Какие бы то ни было последовательности, тут оказываются несущественными, потому как причинно-следственные связи не работают, а сидят в сторонке и обиженно покуривают, вытолкнутые из круга событий.
Самой же большой неопределённостью в своей жизни, Кузьмич считал себя самого, потому как он одновременно существовал, и как набор загадочных цифр, и как движение неизвестных энергий, и даже как полужидкое тело, набитое всякой всячиной, производной от водорода. И всё это каким-то таинственным образом перетекало одно в другое, и пребывало здесь и сейчас одновременно.
Заварив себе чайку, Иван Кузьмич сел за стол, и, глядя в окно в непроглядную осеннюю темноту, вдруг подумал о том, что и вовсе он, Кузьмич, никакая не неопределённость, а самый что ни на есть контактный переключатель тех самых составляющих его неопределённостей. Переключатель активный, включающий причинную логику, в том или ином своём состоянии.
Мысль эта приободрила Ивана Кузьмича, открыв ему границы иных творческих начинаний, в которых не могло быть ни лжи, ни мелких ухищрений, ни стыдных увёрток. А присутствовала, включённая им самим определённость, выбранная из бесконечного количества вариантов.
Когда в дверь постучали, Иван Кузьмич вздрогнул и прислушался. За дверью раздался голос Клавдии – соседки, что долгие годы пребывала в состоянии бурления и сплачивания соседских масс, поднимая их на борьбу с энтропией, выраженной, то в судорогах ЖКХ, то в конвульсиях Автодора, а то и в одряхлении Энергосбыта.
Клавдия, на минуту затихнув, вновь постучала в дверь, и настойчиво вопросила: «Кузьмич, ты дома? – и чуть погодя, добавила, - Через десять минут собрание… Давай выходи!»
Иван Кузьмич тихонько встал из-за стола и, проворчав: «Иди ты к чёрту!» - выключил свет.
Уже в полной темноте, он переключил себя в состояние постводородной субстанции, занятой творением химических реакций, а потому лишённой всяких там ушек-ножек-языка…
А переключившись, Кузьмич сразу и ощутил, как в тёмной кухне, тут же появился химически нейтральный к собраниям и митингам прохиндей…