Подбили нас в самом начале ночи. А вертушки пришли уже ближе к утру. И как только рассвело, нас бортами перебросили в Термез. Перед погрузкой все пытался сапоги отыскать, но без толку. Так и улетел без них, босиком. Одежды на мне, кроме лохмотьев, что оставались от брюк, - ничего больше не было. То ли сгорело, то ли взрывной волной сорвало, то ли медбрат срезал. Не помню. Кстати, медбрата тоже с нами на борт загрузили (или он уже с ним прилетел), только помню - он сидел всю дорогу напротив меня и просил, чтобы я не закрывал глаза, а в руках у него был шприц с каким-то лекарством.
Короче, оказались мы в Термезе на базе нашего погранотряда. В его медсанчасти.
Мне становилось все хуже и хуже. А самолета на Душанбе еще долго было ждать. И тогда подполковник мед службы начальник медсанчасти Софья Газизовна (дай бог ей здоровья и долгих лет жизни) приняла решение: провести первичную, так сказать, обработку и операцию, насколько позволяли условия. Прежде всего, во избежание полного обезвоживания организма, она заставила беспрестанно поить меня свежезаваренным зеленым чаем. Затем, сделав укол, начала колдовать над моим лицом и руками, которые были по самые локти погружены в два подноса. Короче, я понимал, что просто ножницами с моего лица срезают кожу и она, с громким шлепком, падает в поднос. После чего, всё то же самое проделали с руками. Я видел плохо, потому что глаза, вернее, веки, почти не открывались. Все, видимо, ссохлось за ночь в палатке и перемешалось с песком и гарью. Запашина стоял… Ужасный, если не сказать больше. Осколки трогать она не стала, только проверила: целы глаза или нет.
Так она колдовала часа два, если не больше. Затем всего меня смазала какой то желтой мазью, где можно было, перебинтовала, и снова - чай, чай, чай. Сколько тогда в меня его влили, сейчас, конечно, не вспомнить. Потом выяснилось, если бы не Софья Газизовна, было бы мое лицо на всю оставшуюся жизнь в шрамах и сам я - с перекошенной физиономией, а то и того хуже. Как те танкисты, что обгорели в Великую Отечественную. Еще раз низкий ей поклон. Жаль, фамилию не помню. Так она до самого самолета от меня и не отходила.
Из Термеза на Душанбе летели обычным рейсом на Як-40. Только вынесли нас первыми и пока не загрузили по санитарным машинам, гражданский народ с борта не выпускали.
Короче, привезли в госпиталь, выгрузили у приемного покоя. Стоим мы во внутреннем дворике, ждем, когда нас принимать начнут, и вдруг так курить захотелось… Аж жуть! Ну, я возьми, да и подойди сзади к кабине водителя скорой – нет, мол, сигаретки? Тот, как глянул в зеркало заднего вида, чуть не поперхнулся, но быстро в себя пришел и цигарку дал. Хорошо, это оказался Беломор, а то сигареты к губам прилипали. Стою, курю, вдруг какой-то врач выскочил на крыльцо, да как гаркнет: это что, мол, такое! Стоит головешка головешкой, а из этой головешки еще дым идет. Все сразу рассмеялись и напряжение, не отпускавшее с ночи, немного спало.
После всех, так сказать, процедур вышел я из приемного покоя только в одних больших синих, семейных труселях, на которых спереди и сзади красовалась белая надпись: «ХИРУРГИЯ СТЕРИЛЬНО». Больше на меня ничего надеть было нельзя. Тут видимо, действие уколов начало потихоньку ослабевать и меня срочно - в операционную.
Пока отовсюду, откуда можно, доставали мелкие осколки - еще терпимо, но когда попробовали снимать бинты, сразу, как током - боль адская. Чувствую: сейчас отключусь. Давай орать на них всех, кто в операционной был. Подошел какой-то врач, как мне потом сказали,- военный хирург, и давай меня стыдить по всякому: что, мол, тут симулируем?! И под этот отвлекающий разговор дернул мне бинты, которые уже были наполовину разрезаны на одной руке. В глазах потемнело от боли и, видимо, сработал инстинкт самосохранения, я правой ногой, которая пострадала меньше всех, врезал этому хирургу. Учитывая, что я находился в полулежащем состоянии, удар получился сильный. Как потом рассказывали пацаны, он долго летел, скользя, по кафельному полу. Это я потом, уже в палате, узнал, так как мне тут же морфий вкололи и что потом было - не помню.
Еще сказали, как я очнулся и в себя пришел, что от меня хирург отказался и завтра утром новый придет, но ты не расстраивайся, тебе катетеры поставили на обе ноги, на ступнях, и сейчас медсестра очередную дозу морфинчика принесет, вколет. Положили меня на жесткую кушетку, чтобы пролежней не было, и приставили санитарку, которая должна была следить: стоит ли на моём прикроватном столике кувшин с компотом? А уже Шурику Чернышову, водителю моего бэтээра, нужно было его периодически вливать в меня. Он потом долго этим пользовался и кричал: «Сестричка, компот заканчивается!!». Она искренне удивлялась, куда он мог деться, если я все время под действием морфина сплю, но честно исполняла свой долг, приносила и ставила на прикроватный столик новый кувшин с компотом.
Спал я на спине, с поднятыми вверх руками, потому что кожи на них почти не было, а вместо неё - какая-то буро зеленая жижа, которую скребком счищали на операционном столе. И хоть обезболивающее кололи, но когда руки опускались, видимо, прилив крови устремлялся по ним и боль была страшная…. Я потом, уже в Афгане, долго пугал соседей по блиндажу поднятыми во сне руками. Привычка. А может, мозг долго помнит боль, и дает соответствующие команды, чтобы защитить организм, избавить его от боли, которой уже нет.
Ну, а тогда, на следующее утро, как только я узнал, что военный хирург от меня отказался, повезли меня на перевязку. Медсестричка так хитро улыбается и говорит: «Ну что, допрыгался?! Сейчас увидишь своего доктора!». Посмотрел я на него... А он огроменный шкаф. Типа, как косая сажень в плечах. Ну, и роста соответствующего. В одностворчатые двери боком проходил. Кулак, как сжимал, тот размером был с пудовую гирю. Всё, думаю. Амба. Приплыли, гуси лебеди. Вернее, отплавались. А он оказался гражданским хирургом и, несмотря на рост, вес и кулачищи, руки у него оказались мягкие и нежные, как у женщины. Делал он все очень аккуратно и легко, так что мне повезло.
Перевязал он меня и говорит - Вот, такая, мол, молодой и красивый, ситуация. В советской медицине от ожогов ничего, кроме мази Вишневского нет. И мы тебя сейчас, перед тем, как по новой бинтовать, ею мажем. Но я, понимаешь, диссертацию пишу. Как раз по ожогам. И придумал мазь. На основе мумиё, памирских трав и всякой разной хренотени, но это тебе и знать не надо. А надо знать, что мазь клинических испытаний не прошла. Но я хочу её попробовать. Смогу я это сделать, если ты - не против.
А с чего мне против-то быть? Да хоть какашками обмазывай, лишь бы не болело!
Где-то через неделю, он запретил мне морфий колоть, а то, говорит, одно лечим, другое калечим, На лицо же всё это время накладывали какое-то средство, пахло оно не то дрожжами, не то плесенью и выглядело соответственно. Я уж не знаю, что это было, но сначала хотели с мягкого места кожу брать, как потом хирург смеялся, мол, пересадили бы: глядишь и на бритье сэкономил. Но, как не странно, не стали. И через черную корку, которая потом образовалась, как панцирь, стала пробиваться щетина. А на руках, хоть кожа еще не наросла, но ногти выросли такой длины, что любая женщина позавидовала бы. Их потом какими-то щипцами типа кусачек состригали. А вот корки черной почему-то на руках не было. Боль же потихоньку отступала.
Как бы там ни было, настало 28 мая - святой для пограничников день. Администрация предупредила, что с утра будут все возможные делегации от пионеров до партийного руководства республики, а вечером знаменитые артисты в саду дадут концерт. Мол, всем побриться, помыться. Меня, правда, это не касалось. Мыть и брить мне пока было нечего, да и нельзя.
Первыми - ни свет, ни заря, - приперлись пионеры. Как потом оказалось, весьма смекалистые ребята. Дело в том, что они каждому бойцу подарили галантерейный набор, в котором была бутылочка одеколона «СОРВАНЕЦ» с этикеткой, на которой был нарисован Незнайка в синей шляпе. Отличный одеколон! Практически прозрачный и без резкого запаха. Короче, пока главврач спохватился, было уже поздно! Комсомол же, не то, что юные ленинцы, откровенно подкачал. Нет, подарки, конечно, были, но совсем не то, чего хотелось бы в праздничный день на госпитальной койке. Про партию я вообще молчу. Подарили, как всегда: телики разные, транзисторы. А на кой они, если в каждой палате и так по цветному телику. А с собою их после выписки – как через таможню в Афган? Солдату лишнего имущества не только не надо, но и не положено.
Вечерело. Вот-вот ужин и концерт начнется. Как вдруг Шурик, мой водила, что компот за меня трескал, прибегает и спрашивает: «Деньги есть?». А как не быть, братва не только деньгами нас снабдила, умудрились даже по местному радио песни для нас заказать. Как сейчас помню, для меня ансамбль «Пламя» пел: «Снег кружится, летает, летает… И поземкою клубя, заметает зима, заметает…». Приятно, черт возьми, это слышать, когда на солнышке под 40. Хотя, конечно, в Душанбе не так зной чувствовался, как в Термезе.
Ну вот, Шура и говорит – мол, до нас очередь дошла, одежда освободилась. Прикрой, я быстро. Туда и обратно! И ускакал. А что, ему осколки от брони из спины повытаскивали, контузию пролечили. Спереди все нормально, на лице ожогов нет. Бегай, да бегай. Главное, что бы не забывал, гад, меня на унитазе. Я-то сам еще с него без рук и на одной ноге подняться не мог, а он паразит… Заболтается с санитарками. Пока доорешься!!
Не помню, час прошел или больше, ужин уже стоял в палате. Явился, не запылился. Притащил две бутылки водки - на этикетке «Три богатыря» нарисованы. И три огромных бутыленции вина «Чашма». Я так понял: типа нашего вермута или плодово-ягодного. Они тут быстро закусон смастрячили и на четверых бутылочку уговорили. Остальное, мол, после концерта или ночью с медсестричками.
Посмотрели на меня, лежачего. Видно, стыдно стало. Ну что, говорят, пивнешь, Паленый? Да я бы пивнул, но как-то стремно после морфия и уколов разных. Ничего, говорят, мы тебе водочки полстакана. И пока концерт не начался - подождем реакции, чтобы, если поплохеет, так мигом - врача. Короче, уговорили за День пограничника и за ребят павших. Посадили меня, на лежаке подушкой подперли, ну, и влили полстакана теплой водки… Мало того, что она почти кипяток, так вдобавок не сам же себе вливаешь… Тяжело, в общем, было. Но… Короче, прошла.
Все, говорят, сейчас «Чашмой» еще немного полирнем одеколон, а ты сиди, мы наблюдать будем. А что наблюдать? Чувствую - тепло по всему телу пошло и лицо как будто вместе с руками набухать стало! Ну, думаю, вот оно… А нет, подопустило, похорошело и спать захотелось. Так пока я на массу давить буду, эти ж, ухари, всё подчистую, без остатка, выжрут! Я и говорю им: наливайте, мол, еще полстакана и все! Сказано сделано.
Так я концерта и не увидел. Проснулся только под утро. Чувствую, что-то с лицом не так! Испугался...
Посмотрел на подушку, а она вся черная! Я - в зеркало. А там пол-лица очистилось и кожа розовая такая, как у младенца. Даже забинтованной рукой проводишь и то - жутко приятно. Кожа нежная, шелковистая, как у женщины. Видимо, не зря я чувствовал, что лицо как бы опухает, может, на самом деле, прилив крови к лицу пошел и корка стала отшелушиваться?.. Короче, я Шурика разбудил – колись, гад, где водку достал!! А он смотрит на меня и тоже не узнаёт. Потом дошло, рассказал, что в саду, в дувале, есть схрон, а в нем лежит спортивный костюм (трико не установленного размера) и кеды размера так 44-45. Мол, кому надо в город до дукана, тот и одевает. А магазин – рядом. Там уже по одежде узнают - пограничники из госпиталя и обязательно еще лепешки или фрукты дают. Ну, раз так, тогда - вот тебе деньги, что бы сегодня принес на вторую половину лица.
Шутка, конечно, если бы не хорошие врачи и современные лекарства - никакая бы водка не помогла, как ты ее не назови: «Три богатыря» или «Елена Прекрасная».
Самым последним у меня облупился нос. Врач уже начал волноваться: не отмер ли он? И проверял иголкой - чувствую боль или нет? А я, как назло: ну, ничего! Никакой реакции на эти иголки и покалывания. Пришлось на какой-то аппарат сходить, а там, как искра проскочит! Сразу чих напал безостановочный и слезы из глаз – в три ручья. А врач-то и доволен! Что ему мои слезы и чих? Все, говорит, теперь вижу, что и нос на месте.
А в Термез я уже один возвращался. Ехал в общем вагоне поезда Душанбе -Термез без единого документа, в офицерской рубашке у которой один рукав был обрезан до локтя. Пришлось и другой - под такой же размер укоротить. На ногах - больничные шлепанцы, в руках авоська с тормозком и банкой облепихового масла, что мама нашего взводного прислала для меня из Сибири.
Впереди меня ждал Термез, медсанчасть погранотряда, а в ней - моя спасительница, Софья Газизовна, у которой я и буду дожидаться очередной автомобильной колонны в направлении города Ташкурган Саманганской провинции Демократической Республики Афганистан. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Тогда же, в душанбинском поезде, я еще не знал, да и не мог знать, что через несколько дней судьба забросит меня не в Ташкурган, а в город Воткинск, на родину Чайковского. Но не для посещения его усадьбы и прослушивания разных музыкальных пьес, типа знаменитого «Полета шмеля», а совсем по другому, значительно более печальному поводу. Повезу я туда, как сопровождающий, груз «200» с Рыжим… Андреем Метляковым из мото-маневренной группы Мазари-Шарифа.