Когда этих клавиш коснётся рука,
Тогда улетает из сердца тоска,
Со мной ты разделишь и грусть, и печаль,
Мой старый, усталый рояль.
(Пирагс Ольга)
Он был намного старше меня. Огромный, красно-коричневого полированного дерева, с точеными ножками, бронзовыми педалями. С пипочкой на элегантном гнутом боку. Нажмешь пипочку и можно поднять крышку-крыло, а там внутри, под невероятным количеством толстых, средних и тонких струн, огромная бронзовая литая плита с двумя выпуклыми датами 1872 и 1892 и с литыми нерусскими буквами Josef Berger. Многие папины гости говорили, что это знаменитый беккеровский рояль, а папа поправлял их, что это не немецкий Беккер, а венгерский рояль Йозеф Бергер, но что он очень старинный.
Впереди у него была гнутая крышка над клавишами, а когда ее открывали можно было видеть внутреннюю черную-пречёрную поверхность. В этой черноте были инкрустированы золотые круги с виньетками. Слева круг с цифрой 1872, справа 1892, а между ними, шикарными буквами с завитушками золотом, Josef Berger.
Слева и справа от ажурной подставки для нот выдвигались точеные круги-подставки для свеч.
Зато клавиши у него были не белые, как на пианино у соседей, а желтоватые, с рисунком, чем-то похожим на рисунок продольно распиленного дерева. Дядя Сережа, папа моего двоюродного брата Славки, сказал, что это слоновая кость. Он же и научил меня года в два или три играть "Чижика пыжика" одним пальцем, а потом "Ах зачем эта ночь так была хороша". И мы все хором пели.
Рояль папа привез с войны. Он выменял его у какого-то капитана на шикарный дорогой портсигар. Потом, долгие дни и ночи, он ехал через всю Европу под этим роялем, укрытым брезентом на железнодорожной платформе. Когда не было дождя, брезент скидывали и прямо на ходу поезда солдаты бренчали на инструменте и орали песни. Представляю себе эту картину.
Несколько раз солдаты перегружали его на "эй ухнем" с поезда на поезд и, наконец, рояль прибыл в пригород Сталино, в Рутченково.
Инструмент был подарен моей старшей сестре Инночке. Потом он переехал в город Макеевка, где я родился.
Но это все я узнал гораздо позже, для меня рояль был частью нашей квартиры и нашей жизни от моего рождения.
Инка его ненавидела. Потому, что папа с мамой наняли ей учительницу музыки, а та учила сестричку при помощи длинной линейки. Фальшивая нота - удар по пальцам, неправильный счет - удар по шее, неправильная, не гордая посадка на стуле - удар по спине. В результате, имея отличный слух, любовь к музыке и пению, Инка возненавидела фор-те-пиано. И имя это произносила с такой ненавистью в голосе, что аж мороз по коже продирал.
Но я рояль любил. И годам к пяти умел подбирать на нем мелодии и довольно прилично играть их. Причем, совершенно не зная нот. Папа, мама, Инка и Борис, самый старший уже взрослый брат, усаживались на ступеньках нашего крыльца, к ним присоединялись соседи и их дети, открывались двери и окна и я играл, а все пели. Репертуар был немаленький.
А потом папу, зам прокурора области, за что-то сослали, наверное за то, что он еврей, в маленький шахтерский городок Снежное. Рояль поехал с нами.
СНЕЖНОЕ
Папа в Снежном получил усадьбу и должность старшего юрисконсульта треста "Снежнянантрацит". Усадьбой назывался дом на две семьи. Каждая семья обладала застекленной верандой, а в полу веранды была еще крышка люка, который вел в подпол. С веранды ты попадал в квадратную прихожую с кучей дверей. Направо в кухню, еще одна дверь в ванную комнату, совмещенную с туалетом, налево в спальню родителей, а прямо - в зал, или, как тогда называли, в столовую. Направо из зала был вход во вторую спальню, которая позже стала моей комнатой.
Большую половину зала занимал его величество Joseff Berger.
Перед домом был большой палисадник. Там мама посадила три яблони и между ними все пространство засеяла метиолой, еще ее называли ночной фиалкой. Вечером ее нежно-сиреневые и синие мелкие цветочки раскрывались и оглушительно пахли.
За домом был огромный двор. Он был разделен на сад и огород. В саду росли сливы, яблони, чершни... А в огороде несколько грядок огромных помидоров "бычье сердце", грядки с цветами... Помню гвоздики, георгины разных сортов, табачок с белыми и лиловыми цветами, "цыганочка" - кудрявое растение с разноцветными цветами в виде огромных ромашек... Задняя и большая половина огорода была занята зарослями выше человеческого роста кукурузы и подсолнуха.
А еще там находились летняя кухня и сарай с углем и дровами. В сарае был чердак. Когда летом к нам на откорм привозили из Сталино моего двоюродного брата Славку и двоюродную сестру Ляльку из Харькова, мы с ними прыгали с чердака на кучу угля. Можете себе только представить, какими чумазыми негритятами и в какой чистой одежде мы оттуда вылазили. Правда, из одежды на нас со Славкой были только трусы.
Какую силу нужно было иметь, чтобы стащить с этого городского типчика брюки и рубашку!!! Но вот Ляльке было похуже. На ней, кроме трусиков, было еще платье, а в косах белые, синие или розовые банты. Будучи довольно хитрой, она стаскивала с себя платье и банты, оставалась в одних трусиках и прыгала вместе с нами в кучу угля. После занятий "парашютным спортом" мы отмывали Ляльку под шлангом во дворе, и она снова натягивала на себя свои девчачьи шмотки.
А еще мы играли в морской бой. Нет, не на бумаге. К крану в огороде присоединялся шланг, еще один шланг - к крану в летней кухне, а третий протягивался из двора соседей. Задача была спрятаться между стеблей кукурузы и подсолнуха и выслеживать противника, стараясь шлангом не шевелить стебли, чтобы тебя самого не засекли. Если же кого-то обнаруживали - наконечник шланга зажимался большим пальцем, и сильнющая струя воды била по противнику. Противник отстреливался, а третий приходил одной из сторон на помощь.
Я, как самый маленький, обычно проигрывал, потому что к тому же был еще и худым и почти дистрофичным. Меня сбивали с ног струями воды, и поверженного добивали по обгоревшим плечам и спине. Кончалось это обычно слезами и угрозами, что я никогда больше с ними играть не буду. Но иногда мы объединялись с Лялькой, самой старшей из нас, и тогда доставалось Славке.
В самую жару игры останавливались. Мы стаскивали с кровати стеганное одеяло и расстилали его под роялем. Это был наш домик.
А еще под роялем жила огромная бутыль, литров на двадцать с вишневой наливкой.
Однажды, мама готовилась к своей с папой серебряной свадьбе. Для ожидающихся гостей готовилась вишневочка.
Славка придумал инструмент. Это была медная проволочка свитая из двух жил, оканчивающаяся петелькой, размером чуть меньше вишенки. Этой петелькой он выуживал из бутыли пьяные и очень вкусные вишенки и давал нам с Лялькой лакомиться. А чтоб ущерб был не очень заметен, рвали в саду свежие вишенки и засыпали их вместо выуженных. Мы с Лялькой быстро пьянели и начинали беситься, потом я засыпал. А Славка, как стойкий оловянный солдатик, был ни в одном глазу.
Короче, однажды мама что-то заподозрила. Она попробовала наливку и оказалось, что это не наливка вовсе уже, а черт-те-что. Нас построили на допрос, но я почему-то сильно качался и говорил как-то несвязно. Славка твердил, что он даже не пробовал вишни. Мы же с Лялькой молчали, как партизаны. Лялька и Славка были наказаны тем, что в течение трех дней им не разрешалось выходить во двор, а меня мама выпорола. Папа пытался защитить нас, но дома роли менялись. Мама из адвоката становилась прокурором, а папа из прокурора превращался в адвоката.
С тех пор бутыль размещалась не под роялем, а в кухне. Кроме того, ее залепливали какой-то глиной, а из глины торчала трубочка. Так что вытянуть пьяную вишенку ну никак не удавалось.
УРОКИ МУЗЫКИ
Соседские девочки Галочка и Танечка стали учиться музыке. К ним приходила учительница музыки Екатерина Семеновна, очень добрая еврейка. Она не то что линейку никогда не использовала, она даже кричать не умела. И если девочки ошибались, она заламывала руки и говорила:
- Тот, кто не ошибается, тот не габотает. Девочка моя, начни, моя гадость (гадость - это радость), сначала!
Букву эр она не выговаривала.
Однажды она пришла и застала Галочку за тем, что та объясняла мне ноты и показывала как играть какую-то пьесу, которую ей задала Екатерина Семеновна. Екатерина Семеновна села в сторонке и предложила нам продолжить. А потом сказала:
- Дитя, а у тебя есть пианино?
Я ответил:
- Нет.
- Но как же ты без фогтепиано можешь учиться иггать?
- У меня рояль есть!
- Рояль? Деточка, давай я тебя тоже буду учить иггать на инстгументе. Бесплатно.
Конечно, мама не допускала даже мысли, что меня будут учить бесплатно. И стала платить Екатерине Семеновне. А Екатерина Семеновна вскоре очень жалела, что взялась меня учить. Нет, не потому, что я имел плохой слух, и не потому, что я не хотел учиться. Просто я никак не мог понять зачем нужны ноты, если можно просто слушать, запоминать музыку, а потом без всяких нот повторять ее на слух.
- Деточка, пойми наконец, что даже великие композитогы учат ноты, без нот нельзя иггать. Ты иггаешь совсем не так, как сочинил композитог. Ты иггаешь по-своему. Вот давай попгобуем иггать в четыге гуки.
Мы начинали и выяснялось, что я играю совсем не так, как надо, чтобы совпасть с Екатериной Семеновной.
Мудрая учительница однажды принесла толстенную книгу нот с этюдами Черни.
- Вот попгобуй запомни и повтоги.
На этюдах я сломался. Запомнить, а тем более повторить их, было практически невозможно. Пришлось учить ноты, тихо ненавидя про себя Черни.
С папой случилась беда. Он долго и тяжело болел, а когда я был в третьем классе, он умер. Похоронили его в Харькове. Мы вернулись в свое Снежное. Инна жила у Славкиной мамы в Сталино и училась в техникуме, брат Борька, на восемнадцать лет меня старше, окончил химический институт, женился и они уехали в Грозный. А мы с мамой остались сиротами.
Нет я не стал пай-мальчиком. Был хулиганистый и вечно что-то утворял. Но учился хорошо. А, главное, я почувствовал себя как-бы ответственным за маму. Помогал ей по дому, бегал по магазинам, пытался колоть дрова, таскал в дом уголь...
Учебу у Екатерины Семеновны пришлось отменить. У нас не было денег ей платить, а просить ее учить меня бесплатно маме не позволяла гордость. Да и мне было как-то не до музыки. Рояль стоял закрытый, с него только пыль смахивали...
Однажды я встретил одноклассника, который тащил огромную коробку с баяном. Он похвастался, что учится в музыкальной школе. Оказывается, пока мы ездили лечить, а потом хоронили папу, в Снежном открылась детская музыкальная школа.
Я от зависти чуть не лопнул. Олег учится, а я нет! Дома мама обратила внимание на мой грустный вид:
- Ты двойку получил?
- Нет.
- А что?
- Олег в музыкальной школе учится, а я нет!
Назавтра мама была в музыкальной школе. Была уже середина учебного года и ей сказали, что в середине учебного года нельзя принимать на учебу. Ведь я не догоню остальных.
Тогда мама вышла в коридор, где я её ждал, взяла меня за руку и ввела в кабинет директора.
- Проверьте его!
- Белла Иосифовна, поймите, вы очень уважаемый человек, но это невозможно.
В кабинете директора стояло два черных пианино. Я без спросу подошел к одному из них и стал стоя играть этюд Черни. Конечно, я жутко волновался, конечно сбивался. Но директор был поражен. Он долго молчал, а потом сказал, как бы раздумывая вслух:
- У меня есть еще три кандидата. Попробуем.
И для четырех человек был специально, в середине года, открыт класс. Уж не знаю, как ему удалось все официально утрясти, но в ДМШ №1 г.Снежное посреди года появились четыре второклассника.
Конечно, за школу пришлось платить, но мама сказала, что лучше она голой будет ходить, но даст ребенку музыкальное образование.
К тому времени рояль уже прилично фальшивил и дребезжал. Немудрено, 1892 года рождения и после стольких переездов.
Пришлось маме вызывать настройщика рояля.
Явился настройщик. Был он явно в хорошо подогретом настроении. Спросил где можно помыть руки. Мама ему ванную комнату показала. Он там почему-то застрял надолго. Когда мама уже все жданики поела, она заглянула в ванную. Оказалось, что настройщик, абсолютно голый, лежит в ванне и спит. Пришлось нам с мамой его из ванны выкорчевывать.
Рояль так и остался расстроенным. Года через полтора я его настроил сам, найдя в корбочке внутри рояля тяжеленный настроечный ключ.
Сестричка Инна уже давно умерла, а рояль жил у ее мужа. Перед отъездом в Израиль мы думали взять его с собой. Но в возрасте 104 лет он являл собой уже печальное зрелище. Молоточки его были изгрызены молью, некоторые были отломаны. Со многих клавиш отпали пластинки слоновой кости и эти клавиши темнели, как изгрызенные кариесом зубы. Рояль хрипел, дребезжал, фальшивил, клавиши западали. Но внешне он по-прежнему был красив и грациозен. Правда, теперь на нем стояла на салфетке ваза для цветов, а он для нее был лишь подставкой.
Нашли настройщика. Но тот сказал, что такие механизмы, как у этого антикварного рояля, давно не выпускают. А чтобы поменять абсолютно все на современный механизм понадобится тысячи три - четыре долларов. Тут же он предложил купить его у нас за пятьсот долларов.
За пятьсот? Да нам только память о том, с чем он связан, дороже стоит. И мы его не продали.
Он стар, давно уже не играет. Но он жив!
-----------------------------------------------------
Следующая глава здесь: http://www.proza.ru/2015/12/17/1047