Сады Эдема. Продолжение повести Меч Азраила

Виктор Заводинский
Тайфун «Айрис», обрушившийся на Приморск, застал Ложечкина в больнице.

Большинство из нас не любит попадать в больницы. Перенаселенность палат, антисанитария, хамство персонала, дефицит медикаментов, убогость питания — все эти «прелести» самого дешевого в мире здравоохранения накладываются еще и на беспардонность казарменного режима, сравнимого разве что с тюремным. Расставаясь в приемном покое со своей цивильной одеждой и облачаясь в единообразную больничную униформу, человек как бы утрачивает и определенную часть своей личности, превращается в некую вещь, сдаваемую в починку. В любой момент и без всяких церемоний его осматривают со всех сторон, а также изнутри, демонстрируют студентам и коллегам, из других лечебниц, его именуют исключительно кличкой «больной» и, само собой, до минимума ограничивают общение с окружающим миром.

Но все это происходит в обычной больнице, с простыми смертными. Совсем иным было отношение к клиентам в той больнице, в которой лечился бывший первый секретарь горкома партии, а ныне председатель городского Совета Петр Алексеевич Ложечкин. Каждый пациент имел там отдельную просторную палату, напоминающую хороший гостиничный номер, с ванной и туалетом; на полах лежали приятных расцветок мягкие ковры, на стенах висели со вкусом подобранные пейзажи и натюрморты. В каждой палате стоял телевизор, имелись удобные кресла и письменный стол со стулом и настольной лампой. Медперсонал обращался на «вы» и по имени-отчеству, врачи подробно и доброжелательно объясняли назначение каждой процедуры и каждого лекарства и, конечно же, смотрели сквозь пальцы на частые отлучки своих высокопоставленных подопечных, так необходимые им для решения важных и срочных дел, каковых у простых смертных, разумеется, не бывает и быть не может.

Ложечкин, в отличие от остальных обитателей этого комфортабельного полусанатория, во время лечения почти никуда не отлучался, если не считать того, что пару раз съездил домой — повидаться с женой и дочерью. Посетители ему тоже не слишком докучали. Должность председателя Совета была новой и непривычной, реальной власти за ней пока не чувствовалось, и поэтому большинство людей; которые хотели поймать свою рыбу в мутных водах перестройки, направляли стопы в исполком, к новоиспеченному «мэру» Толпышеву. К Ложечкину приходили в основном депутаты из умеренно-демократического крыла, приводили своих протеже, молодых дельцов нового типа: никому не известных инженеров, научных работников, учителей, у которых имелись многообещающие прожекты, но не было ни организаторского опыта, ни «волосатых рук». Они просили помочь в открытии акционерных банков, бирж, страховых обществ, то есть тех новых структур, которые могли бы составить здоровую конкуренцию монопольному государственному механизму. Ложечкину было приятно, что в нем видят человека прогрессивного, готового к радикальным переменам. Значит, не зря он последние два года заигрывал с неформалами: сначала с Народным фронтом, потом с Комитетом гражданского действия, не зря набивал себе шишки, демонстративно конфликтуя (по непринципиальным вопросам) с обкомом. Толпышев, конечно, неплохой хозяйственник, работал и на заводе и в исполкоме, умеет крутиться сам и крутить других, но он слишком зашорен, слишком повязан со старой номенклатурой. Он просто не способен принимать всерьез новоиспеченных бизнесменов и их рыночные идеи. Однако и Ложечкин был не в состоянии оказать поддержку этим людям. Правда, по другим причинам. Дело в том, что согласно закону о местных Советах (устаревшему, но все еще формально действующему) распорядительные права принадлежали исполкому, в том числе и на открытие новых предприятий. Выше исполкома была только сессия, но по каждому пустяку сессию созывать не станешь, даже если этот пустяк — открытие банка или биржи. Да и принять нужное решение на сессии теперешнего вольнолюбивого Совета — проблема немаленькая, ибо двести человек — это двести разных мнений.

И вот в один из тихих больничных дней, когда Ложечкин умиротворенно отдыхал после сеанса мануальной терапии, его осенила простая и гениальная мысль: «А почему, собственно, мы должны держаться за дряхлый закон, который вообще не предусматривает ни должности председателя Совета, ни наличие Президиума? Раньше исполком состоял из депутатов, и именно этот факт давал основание наделять его властными функциями, но ведь теперь в исполкоме имеется только один депутат — «мэр» Толпышев, и оставлять там прежнюю полноту власти просто нелогично, в особенности учитывая, что существует депутатский Президиум, который жаждет и рвется принимать «судьбоносные» решения. Толпышев, конечно, встанет на дыбы, тем паче, что он настроен оставить прежний состав исполкома и, естественно, уже сейчас обещает им сохранить все их права и привилегии. Что тоже, конечно, глупость. Потому что большинство депутатов непоколебимо уверено, что во всех бедах виноваты старые, заворовавшиеся аппаратчики и что стоит их убрать, как дела тут же пойдут на лад. Переубедить их невозможно, поэтому хотя бы несколько самых одиозных фигур следует сменить, бросить кость толпе... Ну да Бог с ним, с Толпышевым! Он поплатится за самонадеянность, и это будет только справедливо. Если нет нового закона, определяющего функции Президиума и председателя, значит депутаты вправе сами определить их, и они сделают это с превеликим удовольствием.

Ложечкин позвонил Мартынову, своему заму, тот немедленно примчался со всеми необходимыми бумагами, и за два неполных дня они накатали проект временного положения о Приморском городском Совете, его Президиуме и исполкоме. Положение, как и полагается подобного рода серьезному документу, содержало изрядное количество воды, почерпнутой из старого закона, но его сухой остаток заключался в том, что у исполкома изымались такие жизненно важные функции, как распоряжение городским земельным фондом, распределение жилья и выдача разрешений на открытие новых предприятий.

— Если сессия это примет, Толпышев подаст в отставку, — выдал свой прогноз Мартынов, прочитав окончательный вариант проекта.
До избрания заместителем председателя Совета Мартынов заведовал лабораторией в институте экономики, имел наработки как раз по управлению развитием городов и мечтал дорваться до настоящей власти, чтобы от души поэкспериментировать. Сильный «мэр» (а Толпышев, бывший второй секретарь горкома, был силен своей опорой на старую номенклатуру) был ему нужен, как дельфину тормозной парашют.

— Я так не думаю, — не моргнув глазом, возразил Ложечкин. — Я знаю Сергея Кирилловича как выдержанного и делового человека. Уверен, что он правильно оценит, ситуацию, и не станет противопоставлять себя всему депутатскому корпусу.
На самом деле он был уверен в противоположном: в том, что Толпыщев сразу же побежит жаловаться в горком, а может и в обком, но кому сегодня это страшно?

— Надо его хоть заранее предупредить, — неуверенно почесав свою кудлатую бородку, предложил Мартынов.

Ложечкин пожал плечами.

— Зачем? Как и все остальные депутаты, он получит проект решения перед началом сессии. Не вижу смысла как-то его выделять и делать для него, исключение. Все депутаты на сессии равны.

Участь предисполкома таким образом, была решена. Но это не было ни единственной, ни главной задачей Ложечкина. После истории с «нейтрализацией» Ковальчука бывший первый секретарь твердо решил уйти с шаткого и чреватого тайными опасностями поста председателя Совета, но уйти не в пустоту, не на улицу. Он перебирал различные варианты (например, вполне реально было обговорить себе теплее местечко в одной из фирм, которые жаждали с его помощью открыться), однако он понимал, что на случайных людей полагаться опасно: сегодня они могут пообещать, что угодно, а завтра, когда он уйдет с высокого поста, с ним не станут даже здороваться. Всего надежнее было бы создать свою собственную фирму и, желательно, с выходом «за бугор», чтобы качать не «деревянные» рубли, а твердую валюту. Начать с какой-нибудь посреднической деятельности, а дальше будет видно.

Ложечкин пригласил к себе нового первого секретаря, Германа Юрьевича Белопятова. Тот приехал через полчаса: сухопарый, с острым кадыком и острым носом, похожий на засушенного морского конька. Ранее Белопятов работал в обкоме, курировал оборонные заводы, и у Ложечкина был с ним неплохой контакт.
В больнице было время послеобеденного отдыха. Тишина и покой царили в светлых коридорах и палатах. За окнами цвела сирень, и небо, с утра обложенное густой серой пеленой, сочилось влагой, капли ее срывались с крыши и дробно стучали по жестяному подоконнику.

— Как ваше здоровье, Петр Алексеевич? — первым делом поинтересовался Белопятов, усаживаясь в предложенное кресло. — Надеюсь, вас скоро выпишут?

— Спасибо, уже неплохо, — солидно ответил Ложечкин. — Вы же знаете, здесь чудные врачи. Слава Богу, это оказалось не сердце, а желудок.

— Язвочка? — участливо спросил Белопятов. Он явно был рад, что Ложечкин пригласил его: значит, хочет что-то предложить, значит, не забыл товарищей по партии, проскользнув в коридоры новой власти.

— Да, что-то вроде того, — уклончиво кивнул Ложечкин На самом деле у него был обыкновеннейший гастрит, нажитый еще в студенческие, сухомяточные времена. — Но я хотел поговорить с вами о другом. Скажите, Герман Юрьевич, как вы себя чувствуете в кресле первого секретаря горкома?

Белопятов натянуто улыбнулся, обнажив мелкие желтоватые зубы.

— Странный вопрос, Петр Алексеевич! Вы только что сидели в этом кресле и прекрасно знаете, что это за чувство. Прежде всего, это большая ответственность!
Ложечкин покивал головой.

- Да-да, ответственность большая. Но вы ведь умный человек и не хуже меня понимаете, что руководящая роль партии почила, как говорится, в бозе. Во всяком случае — в прежнем, привычном для нас с вами смысле. Нужно искать новые подходы, новые пути...

- Я понимаю... — неуверенно ответил новый первый секретарь. — Вот вы стали председателем Совета... Толпышев стал председателем исполкома... Это большая победа для городской партийной организации...

«Господи, какой же он дурак! — мысленно вздохнул Ложечкин. — Может, потому мы все и развалили, что в нашей номенклатуре каждый второй — вот такой дебил?

— Да, конечно, это победа, — невозмутимо согласился он. — Но эту победу надо закреплять. Тем более, что сегодня нас с Толпышевым депутаты избрали, а завтра могут и переизбрать. Для того, чтобы городская партийная организация могла проводить свою линию в условия рынка (а рынок придет, никуда мы от него не денемся) она должна иметь свою собственную достаточно прочную экономическую базу. Логично?

- Логично. А у вас есть конкретное предложение?
- Разумеется. И оно просто, как канцелярская скрепка. Город помешался на подержанных японских автомобилях. В Японии они стоят очень дешево, но не каждый может туда за ними съездить. Если мы создадим некую компанию, которая будет закупать автомобили в Японии, а продавать здесь, на этом можно сделать неплохой начальный капитал.

- Отличная идея. Но где же мы возьмем валюту, чтобы закупать автомобили?

- Валюту мы получим от продажи металлолома и различных неликвидов. Многие предприятия завалены эти добром по горло, но они не имеют права выхода за рубеж: например, оборонные заводы. Если мы посулим им часть машин по льготной цене, они с удовольствием станут нашими соучредителями.

— Тогда следует и пароходство подключить, чтобы перевозкой не было проблем, — оживляясь и приосаниваясь, заметил Белопятов, уже предвкушая, как выстроится очередь за престижными «патролами». Раньше горком распределял должности, теперь будет распределять иномарки. Замена, конечно, неэквивалентная, но лучше хоть что-то, чем ничего.

— Ну, хорошо, а кто будет руководить этой компанией? И где она будет размещаться?

— Руководить будем мы с вами: вы и я. Конечно, неявным образом. Явным образом нужно будет назначить генерального директора — кого-нибудь из ваших инструкторов. И вообще: кадры следует подбирать только из наших, надежных людей. А разместиться надо прямо в горкоме. У вас ведь все равно аппарат должен сократиться и комнаты будут освобождаться.

— Прямо в горкоме?! — Бывший куратор «оборонки» изумленно поднял рыжеватые, колючие брови.

— Разумеется! — Ложечкин смотрел на своего преемника с доброжелательной снисходительностью. — Вы же не хотите, чтобы к вам пришли мои депутаты-демократы и реквизировали пустующие помещения! И затягивать с этим делом не советую. Надо все оформить, пока во главе городского Совета стоим мы с Толпышевым, пока мы можем оказать полное содействие.

Лицо Белопятова опять сделалось осторожным, натянутым.

— А что, разве есть опасения?

— Особых опасений пока нет, но вы же понимаете: политическая обстановка в стране неустойчивая. А у меня, видите, еще и здоровье не ахти. Поэтому приступать к организации компании надо немедля и особое внимание надо обратить на то, чтобы она ни при каких обстоятельствах не могла уплыть из наших рук, чтобы в лихой момент мы с вами, грубо говоря, могли иметь свой кусок хлеба с маслом.

— Это-то я понял, — заверил первый секретарь. — Тут вы абсолютно правы. С этой демократизацией недолго остаться и без работы.

Тем временем за окном как-то неожиданно потемнело, дробь дождя превратилась в непрерывный, гремящий гул. Собеседники одновременно посмотрели в ту сторону, и Ложечкин промолвил с участием:

— Кажется, дождь ударил всерьез. Вы без зонта?

— Пустяки, — поднимаясь из кресла, ответил Белопятов. — До машины два шага, проскочу. Знаете, Петр Алексеевич, у меня к вам есть один деликатный вопрос. Так, безделица... Когда вы сдавали мне дела, вы забыли сдать пистолетик, он числится за вами: «ПСМ-5,45».

Ложечкин дружески улыбнулся и развел руками.

— Каюсь, Герман Юрьевич, виноват! Утерял я этот пистолетик.

Лицо секретаря приняло оторопелое выражение.

— Как это потеряли? Он же за вами числится!

— Так и потерял. Ездил однажды на рыбалку, в приграничный район — вы же знаете, обожаю свежую корюшку, — ну и взял с собой на всякий случай. А там как-то вот и потерял. Если желаете, могу объяснительную написать.

Белопятов несколько мгновений смотрел на Ложечкина со смешанным выражением удивления, недоверия и восхищения («Приватизировал, шельмец!»), потом пробормотал смущенно:

— Нет-нет, зачем же! Мы сами акт составим. — И поспешил к выходу.

«Так я вам его и отдал! — мысленно ухмыльнулся Ложечкин. — Времена нынче крутые, серьезные. Без оружия сейчас человек все равно, что голый». Ему очень хорошо помнилась встреча с субъектом в черных очках у подъезда собственного дома и тот холодный пот, которым он тогда обливался.

Дождь шел весь вечер и всю ночь. Проснувшись рано утром, Ложечкин включил радио и услышал голос Толпышева, до противного знакомый, но необычайно взволнованный. Председатель исполкома говорил о тайфуне, свалившемся на город. Он зародился над пустынным простором Индийского океана, вобрал в себя, словно гигантский тепловой насос, энергию тысяч квадратных тропических миль и, непостижимым образом перепрыгнув сразу через Малайский архипелаг, Филиппины и острова Восходящего Солнца, обрушил всю свою мощь на скалистые сопки Приморска.

Метеорологи прозевали беду. Действуя, как обычно, в рамках простейшего линейного прогноза, они сообщили вчера вечером, что в городе ожидается дождь, переходящий в значительный. Но в июне приморцев дождем не удивишь, и никто не ожидал, что из «значительного» он превратится в «катастрофический», что вздувшиеся речки в считанные часы затопят низинные микрорайоны, что потоки, рвущиеся с крутых склонов, подмоют опоры электропередач, зальют трансформаторные будки и уничтожат километры дорог, что по улицам будут плавать резиновые лодки и военные машины-амфибии, снимая людей с крыш, развозя хлеб и медикаменты.

Толпышев сообщил, что при горисполкоме работает штаб по борьбе с тайфуном, и призвал горожан сохранять спокойствие и деловитость. После него выступил Мартынов, который тоже призвал приморцев к спокойствию и, обратившись отдельно к депутатам, попросил всех, у кого есть такая возможность, собраться в здании горисполкома для оказания помощи в спасательных работах.

«Геройствуют мужики! — усмехнулся Ложечкин. — Спешат продемонстрировать народу, что власть попала в надежные руки, что новые «отцы города» костьми лягут, но со стихией совладают. Дешевый театр! Тайфуны приходят каждый год, и каждый год затопляются низинные районы. Дамбы надо строить, а не геройствовать. А от депутатов сейчас какой может быть толк? Бегать по городу в роли курьеров?.. Я-то уж точно в горисполком не поеду, я больной, с меня взятки гладки. Толпышев и один справится прекрасно, в автономном режиме он великолепен, пусть порезвится напоследок. И Мартынов пусть отведет свою демократскую душу, посидит бессонно у телефона. Русского интеллигента хлебом не корми, дай пострадать для народного блага. А если уж очень буду нужен — позвонят или приедут. У меня еще лазерные процедуры не закончены, да и массаж бросать не стоит: после него себя каждый раз новым человеком чувствуешь».

Ложечкин выключил радио и, упруго поднявшись с постели, начал делать утреннюю гимнастику.



В доме Гиви Боридзе, бармена ресторана «Парус», третий день продолжался кутеж по случаю помолвки его сестры Тины. Тина окончила в Москве педагогический институт и там же, в Москве, нашла себе жениха, тридцатилетнего кандидата наук. Жениха звали Сослан, по национальности он был осетин. Гиви видел его в первый раз, но выбор сестры вполне одобрил: самостоятельный мужчина, имеет кооперативную квартиру и «Жигули», с таким Тина не пропадет. Будущей теще Сослан привез большой персидский ковер, Гиви получил в подарок увесистый золотой перстень, а его младший брат Сандро — цейсовский бинокль с просветленной оптикой. К сожалению, глава семейства, старый Важа Боридзе, не дожил до этих радостных дней, не увидел счастья своей дочери. Четыре года назад он умер от рака желудка, оставив дом на попечение Гиви, который тогда был еще не барменом, а простым официантом.

Итак, кутеж шел уже третий день, и даже самый привередливый гость не смог бы пожаловаться на недостаток напитков и изысканной снеди: на столе было все, чего может пожелать душа и желудок, начиная от коньяков «Вардзия» и «Сакартвело» и кончая камчатскими крабами. Где-то, у кого-то были проблемы, люди давились в очередях, мусолили продуктовые талоны. У Гиви Боридзе проблем не было. Он имел все, что хотел, без очередей и без талонов. Хозяйка дома, пышнотелая чернобровая Зана, без передышки сновавшая в кухню и обратно, вдруг приблизилась к мужу и, склонившись к нему, тихо сказала:

— Там Зураб Мадиани пришел.

На лице Гиви возникло легкое замешательство.

— Пусть войдет! — сказал он негромко.

Но Зураб Мадиани, начальник городской милиции, и так уже входил в гостевую залу, не дожидаясь разрешения. Как и всегда, он был молодцевато затянут в кожаную портупею и одет в темно-синие галифе, заправленные в до блеска начищенные высокие сапоги. Фуражка была у него и левой руке, а правую руку он картинно держал на ремне, возле кобуры.

— Здравствуй, Гиви! — сказал Зураб, нехорошо улыбаясь. — Мир твоему дому и всем собравшимся в нем.

Все посмотрели на него с настороженным интересом, а Гиви поднялся со своего места и радушно промолвил:

— Здравствуй, дорогой! Проходи к столу, гостем будешь. Помолвка, понимаешь, у сестры...

Начальник милиции посмотрел па Тину, одетую в белое платье, потом на сидевшего рядом с ней жениха, и улыбка на его лице стала еще более нехорошей.

— Удачного зятя ты нашел, Гиви! — сказал он. — Поздравляю! Красивые племянники у тебя будут. Жаль, я не знал, зашел без подарка...

Сослан, которому не понравился развязный тон пришельца, поинтересовался негромко у Тины:

— Кто этот майор? Что ему нужно?

— Это наш знакомый. Зашел поздравить, — сдержанно ответила девушка. — Не обращай внимания.

Гиви меж тем изобразил еще большее радушие и ответил непрошеному гостю:

— О чем ты говоришь, Зураб? Ты сам для нас как подарок! Эй, Сандро! — обратился он к брату. — Принеси наш фамильный рог! Я сам налью уважаемому Зурабу.

Сандро, отяжелевший от выпитого, попытался выполнить просьбу старшего брата, но едва он оторвался от стула, как все поплыло у него перед глазами, он покачнулся, и соседям пришлось поддержать юношу. Ему совсем недавно исполнилось восемнадцать, и хотя, как всякий грузин, он с детства был привычен к вину, тягаться с закаленными мужчинами он был не в состоянии.

— Погоди, бичо! — повелительным жестом остановил его Зураб. — Не надо рога! Я пить не буду, я на работе.

— Какая работа? — с подчеркнутым возмущением воскликнул Гиви. — Разве сегодня не выходной? Разве у тебя нет заместителя?

— У меня два заместителя, — важно ответил начальник милиции. — Но сегодня очень много работы. Вот вы тут пируете... — Он значительно провел взглядом по лицам гостей. — А этой ночью из следственного изолятора группа рецидивистов сбежала. Вот я и зашел спросить: может, кто-нибудь что-то видел или слышал?

Гости пьяно, вперебой, загалдели:

— Что он сказал?

— Кто-то из тюрьмы сбежал.

— А! Вот, оказывается, почему ночью стрельба была...

Гиви подошел к Зурабу. Он был на целую голову ниже начальника милиции и почти в полтора раза толще, смотреть на гостя ему приходилось снизу вверх, задирая лицо и выпячивая и без того выпирающий живот.

— Слушай, дорогой! Зачем, такие вопросы задаешь? Мы тут сидим уже три дня, у нас праздник... Откуда нам знать, кто там у тебя сбежал? Или ты думаешь, что твои бандиты у меня в доме прячутся?

Зураб усмехнулся, пригладил пышные черные усы.

— Не кипятись! Я просто так спросил. Ехал мимо, услышал веселье и подумал: вдруг люди что-нибудь знают. А вообще, ты мог бы меня и пригласить. Или мы не друзья?

Гиви смешался, не зная, как ответить. Зураб Мадиани, овдовевший лет пять назад, три раза делал предложение Тине, и три раза Тина ему отказывала. Как можно было звать его на помолвку? Мог просто оскорбиться. Да и не такие уж большие друзья милиционер и бармен: как волк с бараном.

— Душно тут, — заметил Зураб, опять нехорошо улыбаясь. — Выйдем во двор. Я тебе что-то сказать хочу. — И он направился к двери, на ходу надевая фуражку, не сомневаясь, что хозяин дома последует за ним. Гиви и последовал.

Двухэтажный дом Боридзе стоял в глубине сада. К решетчатым воротам вела длинная бетонированная дорожка, обсаженная розами. За воротами виднелся милицейский «жигуль» с синей мигалкой на крыше.

На полпути Зураб остановился и, повернувшись к Гиви, сказал негромко, но очень отчетливо:

— Слушай, Гиви, ты меня давно знаешь. Если я что-то обещаю, я это обязательно делаю. Если ты действительно выдашь Тину за этого вонючего осетина, у тебя будут большие неприятности.

Гиви насупился. Ему очень захотелось ударить Зураба. Но он знал, что не одолеет тренированного майора. Да и не мог он позволить себе такого удовольствия — ударить начальника милиции.

— Я знаю тебя, Зураб, — сказал он кротко. — Твоему слову можно верить. Я заплатил тебе сто тысяч за место бармена и сейчас плачу каждый месяц пять тысяч. Если этого мало, скажи, сколько я еще тебе должен?

Зураб укоризненно покачал головой.

— Ты не понял, Гиви! Если ты отдашь сестру за осетина, в «Парусе» будет работать совсем другой бармен. А ты будешь находиться очень далеко отсюда и будешь делать совсем другую работу. Совсем худой станешь! Как спичка.

Гиви посмотрел с обидой.

— Слушай, разве я хозяин Тине? Разве я могу силой привести ее в загс и заставить сказать «да»? Ведь недаром говорят: «Если женщина заупрямится, девять пар волов не сдвинут ее с места». Если ты мужчина, возьми и укради ее!

Зураб ухмыльнулся. «Этот пузан хоть и трус, но не дурак, — подумал он. — Неглупую мысль подсказал».

- Ладно, Гиви, не сердись на меня, — промолвил он миролюбиво. — Из-за твоей сестры я прямо ненормальный сделался, словно меджнун какой-то. Скажи: неужели я ей совсем не нравлюсь?

- Как ты можешь не нравиться! — возмущенно воскликнул Гиви. — Красавец мужчина, первый человек в городе!.. Просто она с тобой мало знакома. Этот Сослан в Москве каждый день у нее перед глазами, вот она и привыкла к нему.

- Думаешь, она и ко мне может привыкнуть?

- Откуда мне знать? — опять вильнул бармен. — Москва так портит девушек! Институт закончила, теперь в аспирантуру хочет поступать... У этого Сослана большие связи в Москве.

- У меня тоже в Москве есть связи, — важно заметил начальник милиции. — Если захочу, хоть завтра смогу туда переехать. Когда назначена свадьба?

Гиви вздохнул, переступил с ноги на ногу, опять обреченно вздохнул и ответил:

— Через две недели.

— Где?
— В Цхинвали, у его родителей.

— И что же, он две недели будет у тебя жить?

— Ну, зачем у меня? Ему же свадьбу готовить надо! Завтра с Тиной в Чхалту съездит и уедет в Цхинвали.

— А что в Чхалте?

— Бабушка Софико в Чхалте. Девяносто лет бабушке, очень хочет Тининого жениха посмотреть.

Зураб усмехнулся и сказал:

— Вай! Молодец бабушка Софико! Пусть еще девяносто лет живет. На чем они поедут?

— На моей «волге», на чем же еще! Ты знаешь, вертолета у меня нет.

— Ты тоже поедешь?

Гиви чуть задумался и отрицательно мотнул головой.

— Сандро поедет. Я и так уже неделю прогулял, работать надо.

Зураб опять усмехнулся.

— Что с тобой, Гиви? Сестра замуж выходит, а ты о работе скучаешь. Иди лучше к гостям, развеселись. А я пойду бандитов ловить. Восемь человек, понимаешь, сбежали! Захватили оружие, постреляли охрану и сбежали.

— Тяжелая у тебя работа! — сочувственно произнес Гиви.

— Не всем же за стойкой стоять, из пены деньги делать. Кто-то должен и преступников ловить, жизнью рисковать.

— Опасная у тебя работа! — с еще большим сочувствием произнес Гиви.

Зураб даже в плечах раздался и ростом еще выше стал.

— Мир тебе! — сказал он, словно золотой рубль бросил, и, небрежно ткнув тяжелым кулаком в мягкую грудь бармена, повернулся и неторопливой хозяйской походкой двинулся к воротам.

«Пусть моим врагам будет такой мир!» — подумал Гиви, с ненавистью глядя ему вслед. Потом он зло сплюнул и медленно пошел к дому, из открытых окон которого лилась беззаботная «Оровелла». На душе было противно: словно его только что заставили проглотить живую лягушку.

На следующий день Тина проснулась раньше всех. Солнце еще не встало из-за гор, но небо уже высветилось, и звонкоголосая пичуга пеночка уже выводила трели в ветвях старой груши, росшей за окном.

— Вставай, Тина! — пела пичуга. — Вставай, подружка! Посмотри, какое солнце поднимается над Абхазетти! Посмотри, как цветы раскрывают свои тугие бутоны, как наливаются соком бархатные персики, как мохнатая пчела летит за нектаром! Вставай, Тина! Бабушка Софико уже |выгнала коз на лужайку, замесила тесто для хачапури и поглядывает на дорогу: не едет ли ее любимая внучка? Уже лохматый пес Джумба ловит черным носом теплый ветер долины: не пахнет ли он милой молодой хозяйкой? Вставай, Тина!..

Тина встала, потянулась сладко и гибко, подобно молодой кошке, проворно оделась, подошла к зеркалу, начала расчесывать густые черные волосы. Она немного устала за последние дни, утомилась затянувшимся застольем и кухонной суетой, пустыми разговорами с дальними родственниками, вынужденной отстраненностью от Сослана. Как хорошо и спокойно будет у бабушки в Чхалте! Как вкусны бабушкины хачапури! Да что там хачапури: обыкновенная вода, которую бабушка приносит в медном кувшине из родника, для Тины слаще любых московских «фант» и «пепси». Потому что в Чхалте прошло ее детство. Потому что ее щеки на всю жизнь запомнили морозное дыхание высоких белых гор. Потому что там остался кусочек ее сердца. И, конечно, бабушке понравится Сослан. Он тоже вырос в горах, он умный и добрый. Что с того, что он не грузин? Разве не одно небо над Кавказом? Разве не одни звезды зажигаются ночью над Лагиди и Цхинвали? Разве не одной крови все люди на земле?..

Осторожно ступая, чтобы не разбудить никого в доме, Тина покинула комнату, спустилась на нижнюю половину и вышла в сад.

Ее обступили густые, насыщенные запахи, словно она попала в оранжерею. Что только не росло здесь, на этой благодатной земле, не знающей ни морозов, ни зноя! Груша, айва, мандарины, гранаты, персики, виноград,.. Сад заложил еще прапрадед Тины, Иосиф Боридзе, когда пришел сюда из Тифлиса и открыл духан. Боридзе были потомственными духанщиками, хотя и не слишком везучими. Стоило им разбогатеть, как их либо обворовывали, либо они горели, либо случалось еще какое-нибудь несчастье. И часто только сад оставался единственным источником существования и спасения, давал возможность выбраться из очередной долговой ямы, свести концы с концами. Божьим даром был этот сад, маленьким кусочком Эдема.
В длинном белом платье, легкая как тень одуванчика, Тина скользила меж влажных веток деревьев, улыбалась розовому утреннему солнцу, веселому пенью пеночки, серебряным брызгам росы...

«Как мудро устроена природа! — думала Тина. — Каждый год в мир возвращается весна. Каждый год распускаются цветы, каждый год птицы поют свои любовные песни. Ах, если б и у людей было так, если бы молодость и юность не уходили безвозвратно!.. Скоро я уеду, милый мой сад, кончается моя весна. Я буду стареть вдали от тебя, стану мамой, а потом и бабушкой... Заметишь ли ты мой уход? Замечаешь ли ты вообще человека? Или ты сам себе и мир, и вселенная, и космос?..»

— Тина! Вот ты где, стрекоза! — услышала она голос брата и, оглянувшись, увидела его на балконе, в белой рубашке, с ласковой улыбкой на круглом лице. Она помахала ему рукой и счастливо засмеялась.

— Иди, буди Сослана, — сказал Гиви. — Пора собираться, путь дальний. Надо еще к нотариусу заехать: доверенность на машину оформлю, на твое имя.

— Какую доверенность? — Тина подошла ближе и вопросительно подняла на брата большие, почти черные глаза. — Разве ты не едешь с нами?

Гиви отрицательно покачал головой.

— Срочные дела появились. Сандро поедет.

— Сандро? А как он себя чувствует, после вчерашнего?

— Спит еще. Ничего страшного, растолкаем, ему не за рулем сидеть. Сама понимаешь: в Чхалту я не могу тебя одну с Сосланом отправить. Бабушка Софико не поймет нас.

— Не поймет, — согласилась Тина. — В Москву я могу с ним ехать, а в Чхалту не могу. Там живут еще по старым законам.

Часа через три голубая «волга» Гиви Боридзе покинула городок. За рулем сидела Тина в джинсовом сарафане и шелковой блузке нежно-розового цвета. Рядом с ней, выставив локоть в открытое окошко, белозубо улыбался Сослан, глядя, как умело управляется с быстрой машиной его восхитительная невеста. На заднем сиденье, раскинувши руки по широкой спинке, дремал Сандро, изредка постанывая от приступов головной боли. Было еще не жарко, и путешествие обещало быть приятным.

При выезде на трассу «волгу» остановил милицейский патруль: молодой лейтенант в белом шлеме и двое рядовых с автоматами.
Лейтенант вежливо козырнул Тине и попросил документы. Тина подала ему свои права и доверенность.

— Пассажиров тоже попрошу предъявить документы.

Сослан достал паспорт.

— Это мой жених, — пояснила Тина. — А это мой брат, — добавила она, кивнув в сторону открывшего глаза Сандро.

— Извините, — сдержанно улыбнулся лейтенант. — Бандиты из тюрьмы сбежали. Ищем!

— Нашли, где искать! — насмешливо заметил Сослан. — Они небось уже все в горах, в абреки подались.

— Абреки раньше были. Сейчас — бандиты, — серьезно возразил милиционер и махнул рукой: — Можете ехать!

Они поехали дальше.

— Что он сказал? Какие бандиты? — подал голос окончательно проснувшийся Сандро. Вчерашний визит начальники милиции напрочь затерялся в его затуманенной вином памяти. Он помнил только, что хотел сходить за фамильным рогом, но его почему-то не пускали.

— Все нормально, — кивнул ему Сослан. — Милиция свое дело знает.

Больше часа они ехали меж чайных плантаций и мандариновых садов, а потом свернули на дорогу, ведущую в сторону гор. Начался подъем, начались повороты, предвестники головокружительных серпантинов, придвинулись темные устья ущелий, заросших буком и орешником. Асфальт сделался похуже, но и машин здесь ходило поменьше.

-Ты, наверное, устала, — сказал Сослан. — Давай я поведу.

- Ничего, — весело мотнула головой Тина. — Я люблю водить машину. Через пару часов будем в Чхалте.

Но им было не суждено доехать до Чхалты. Вырулив очередной поворот (слева — скала, справа — обрыв), Тина увидела впереди группу людей, решительные позы которых не предвещали ничего доброго. «Бандиты!» — была ее первая мысль, но она тут же отметила, что люди одеты в милицейскую форму, и в одном из них, картинно подбоченившемся, узнала Зураба Мадиани.

Майор вышел на середину полотна и властно поднял руку. Тине ничего не оставалось, как остановиться.

- В чем дело? — спросила она сердито. — Что за глупый театр?

- Здравствуй, Тина! — сладко улыбнулся Зураб. — Какая встреча! Я уж думал, больше не увижу тебя, не услышу твой золотой голос!.. А кто это сидит рядом с тобой? — Майор наклонился к окошку и посмотрел на Сослана, который изо всех сил сдерживался и глядел прямо перед собой. — Очень похож на одного из тех, кого мы ищем!

— Не дури, Зураб! — строго сказала Тина. — Это мой жених. Пропусти нас!

Начальник милиции продолжал смотреть на Сослана — насмешливо и презрительно.

— Выйди, дорогой! Я с тобой познакомиться хочу.

— Сосо, не выходи! — сказала Тина. Но Сослан уже открыл дверцу и шагнул к майору с решительным выражением на лице.

— Что тебе надо? — спросил он жестко. — Что ты корчишь из себя удельного князя? Лучше бы настоящих бандитов ловил, чем к чужой невесте приставать.

— Вах-вах! — весело осклабился Зураб. — Смотри, какой горячий! Откуда взялся такой на мою голову, осетин вонючий?

Сослан потемнел, как головешка, и ударил Зураба в скулу. Зураб покачнулся слегка, покривился от боли и резко ударил Сослана в солнечное сплетение. Тот переломился пополам, и тут же на него обрушился сокрушительный двойной апперкот, в который майор вложил всю силу своего тренированного тела. Сослан взмахнул руками, тщетно пытаясь удержать равновесие... Зураб, войдя в азарт, еще раз ударил, а в двух шагах за спиной у Сослана был обрыв, и внизу шумела река...

Тина вскрикнула и выскочила из машины.



Заводная зеленая обезьянка весело кувыркалась на гладкой поверхности стола. Голубой пластмассовый слоненок молча смотрел на нее и одобрительно кивал большой головой. Трехлетняя Ирочка лежала на коленях у мамы, оттопырив голую попку, и таращила блестящие глазенки на игрушечный зверинец. Процедурная медсестра Люба Баранова легким шлепком вогнала иглу в пухлую Ирочкину ягодицу и плавно продавила поршень шприца.

 — Вот и все, моя золотая! — ласково сказала она. — Совсем и не больно.

— Спасибо! — улыбнулась Ирочкина мама и, поставив дочку на пол, начала натягивать ей колготки.

Дверь приоткрылась. В кабинет заглянула Марья Ивановна, регистратор, пожилая рыхлая матрона.

— Любовь Андреевна, вас к телефону! — произнесла она подчеркнуто официальным, неприятным тоном.

Телефон в поликлинике был один-единственный, в регистратуре, а Любу недавно избрали депутатом городского Совета, и звонить ей стали часто: то на заседание комиссии вызывали, то на встречу с избирателями, то еще куда-нибудь. В этот раз она услышала в трубке голос Валерия Груздева, своего коллеги по Совету и по депутатской группе «Демократическая Россия». Он работал в уголовном розыске, в следственном отделе.

- Да, я слушаю, — сказала Люба, машинально поправляя прядь волос, выбившихся из-под белой шапочки.

- Люба, у меня к тебе вот какое дело... Помнишь, на похоронах Ковальчука ты сказала, что не веришь в его инфаркт? Ну, что инфаркт не был естественным. Я тут поговорил кое с кем... В общем, не могла бы ты подъехать сегодня в нашу контору?

Люба глянула на ручные часики. Смена заканчивалась через двадцать минут. Но после работы она собиралась сходить в универсам. Сегодня там ожидался завоз колбасы и сметаны, а если повезет, можно выстоять и мясо. Очереди, конечно, страшные, но что делать? Мужа и сына чем-то надо кормить. Муж у Любы работал автомехаником и к ее избранию в депутаты относился просто: чем бы баба ни тешилась, лишь бы в доме было что пожрать.

— Часов в пять тебя устроит? — спросила она, решив, что в мясную очередь сегодня ввязываться не будет, поскольку в морозилке еще лежат полтора цыпленка.

— Идет, — согласился Валерий. — Ровно в семнадцать жду тебя у входа в управление.

Виктор Ковальчук, о похоронах которого шла речь, тоже был депутатом горсовета. Еще до избрания в Совет он как активист Комитета гражданского действия начал распутывать дело о выставке японского «ширпотреба», которая проходила в городе в прошлом году. Выставка была «закрытой», пригласительные билеты распространял обком партии, а по ее окончании все экспонаты — видеомагнитофоны, телевизоры, компьютеры и т. д. — были раскуплены неким кругом лиц по весьма символичным ценам. Ковальчук пытался пролить свет на эту загадочную историю и как будто был уже близок к успеху, но вдруг умер. А Люба Баранова оказалась последним человеком, который видел Ковальчука живым. Собственно говоря, он умер у нее на глазах.

— ...Расскажите, как это произошло. — Начальник следственного отдела майор Пивень смотрел на Любу с добрым вниманием. Груздев тоже присутствовал при разговоре и время от времени делал записи в растрепанном блокноте.

— Мы встретились на троллейбусной остановке, — начала Люба. — У меня было заседание комиссии, а Виктор шел из своего комитета...

— Вы извините, Любовь Андреевна, — прервал ее Пивень, — но, если можно, сразу уточняйте: какая остановка, какая комиссия, что за комитет...

— Да-да, конечно,— кивнула Люба, — я понимаю. Просто я думала, Валерий вам в основном все уже рассказал. Я была на заседании депутатской комиссии по здравоохранению...

— Где заседала комиссия?

— В горисполкоме. Потом я пошла на остановку, на Семеновскую...

— Вы пошли одна?

— Да. Другие там еще остались, а я спешила домой. Мужу не нравится, когда я прихожу поздно. Он считает, что политика — это не женское дело.

— По-моему, он не так уж далек от истины. А вы не посмотрели на часы, когда выходили из горисполкома?

— Конечно, посмотрела. Было двадцать минут восьмого. Я спустилась к Семеновской, прошла по подземному переходу и сразу увидела Виктора. У него тоже было заседание, в Комитете гражданского действия...

— Как он выглядел?

— Как всегда. То есть был спокоен и бодр. Инфаркта не было и близко!

— Вы хорошо знали Ковальчука?

— Нет, не очень. Познакомились только в Совете. Но слышала о нем и раньше. Он ведь был довольно известным в городе человеком, Гражданское действие организовал, его имя мелькало в газетах...

— Понятно. Извините, что перебил. Итак, вы увидели Виктора..
.
— Я увидела его и сразу подошла. Ему тоже надо было на троллейбус, и мы пошли вместе...

— Вы разговаривали?

— Конечно. То есть разговаривала в основном я, рассказывала о своей комиссии. Мы в тот день заслушивали заведующего горздравотделом и должны были решить: рекомендовать его снова на эту должность или нет. Я при голосовании воздержалась. Я простая медсестра и видела этого человека первый раз в жизни. А Виктор сказал, что надо было голосовать против. Я спросила: почему? Он ответил: скоро у меня выйдет статья, тогда узнаешь.

— Что за статья?

Люба пожала плечами.
— Увы! Я хотела спросить, но не успела.
 
— Что же вам помешало?

- Какой-то человек вдруг подошел к Виктору и сказал: «Привет, Андрюха!» И хлопнул Виктора по плечу. Виктор обернулся, посмотрел на него и ответил: «Вы ошиблись. Я не Андрюха». А потом подошел троллейбус, была давка. Виктор меня сзади подсаживал... А когда мы уже пошли, я обернулась к нему и спросила, до какой остановки он едет, и тут увидела, что лицо у него белое, как простыня, и глаза широкие. Я закричала, его вынесли из троллейбуса, кто-то побежал звонить в «скорую», я пыталась делать искусственное дыхание... Вот, собственно, и все.

Она вопросительно посмотрела на Груздева, и тот с легкой укоризной промолвил:

- А мне ты про этого человека не рассказывала!

Люба удивленно подняла брови.

- Про какого?

Про того, который окликнул Ковальчука.

 - А при чем тут этот человек?

Она посмотрела на майора.

- Наверное, ни при чем, — успокаивающе улыбнулся Пивень. — Но, может быть, и при чем. А что, он тоже сел и троллейбус?

- Не знаю, не заметила. Может быть, через другую дверь... Когда Виктор сказал: «Вы ошиблись!», он извинился и сразу отошел.

- Как он выглядел?

- Среднего роста, в коричневой болоньевой куртке, лицо загорелое, кавказского типа, на левой щеке свежий шрам...

- По какому плечу он хлопнул Ковальчука?

- Кажется, по правому... Да, точно! Я стояла справа от Виктора, а он подошел сзади, и его рука оказалась между нами...

Вдруг Люба вздрогнула, и ее взгляд опять растерянно метнулся от майора к Груздеву и обратно.

— Неужели это он?.. Но у него ничего не было в руке!

Пивень и Груздев переглянулись.

Любовь Андреевна, расскажите подробнее об этом человеке, — попросил майор. — Какого он возраста?

- Лет тридцати — тридцати пяти.

- По-русски чисто говорил или с акцентом?

- Кажется, был небольшой акцент, но я не могу точно судить. Он и сказал-то всего три слова.

— А вы уверены, что они с Ковальчуком действительно не были знакомы?

— То есть? — Люба посмотрела на майора с таким искренним непониманием, что тот несколько смешался и поспешно пояснил:

— Ну, могло ведь быть и так, что этот кавказец знал Виктора Ковальчука под именем Андрей. В жизни, знаете, случаются и не такие повороты.

— А, понимаю! — кивнула Люба. — Но тогда он должен был удивиться: почему «Андрей» не признал своего имени? Но он не удивился, потому что назвал первое пришедшее в голову имя... Ну конечно! — воскликнула она взволнованно. — Это он убил Виктора! Он чем-то уколол его! Нужна немедленная эксгумация!

— То есть вы полагаете, что Ковальчук узнал слишком много о японской выставке, и за это его убили?

— Ну конечно! Он почти год этим занимался... Наверное, и статью об этом написал...

— Статья еще не вышла?

— Кажется, нет. Я еще не видела сегодняшних газет, но раньше ничего не было.

— А вы не знаете, Ковальчук еще кому-нибудь об этой статье говорил?

— Не знаю. Надо спросить у его товарищей по Гражданскому действию. Может быть, у них есть и копия рукописи. Но эксгумацию надо сделать обязательно! Вскрытие ведь только констатировало инфаркт, причину никто не пытался выяснить.

Пивень вдумчиво посмотрел в разгоревшееся лицо медсестры и вежливо улыбнулся.

— Ну, что ж, Любовь Андреевна... Большое вам спасибо! Если вас не затруднит, я попросил бы прийти еще завтра: мы бы попробовали с вашей помощью сделать фоторобот этого кавказца. Часов в десять удобно?

— Да, конечно, — охотно согласилась она, поднимаясь со стула. — Завтра с утра я как раз свободна.

Груздев проводил ее до выхода из управления.

— Ну, как, Валерий? — спросила она перед тем, как попрощаться. — Я не выглядела полной дурой перед твоим начальником?

— Все нормально, — успокоил ее Груздев.

— Похоже, что это очень серьезное дело. Ты ведь помнишь, как наш прокурор извивался на сессии, словно уж на сковородке, когда Ковальчук пытался выдавить из него хотя бы список членов оценочной комиссии!

Оставшись один, майор Пивень достал из стола пачку «Примы», вытряхнул из нее последнюю сигарету, подержал в руке и со вздохом положил обратно. Последнюю сигарету он выкурит завтра. А потом — хоть бросай! Не покупать же у спекулянтов.
Вошел Груздев.

— Ну что, Пал Михалыч? — сходу спросил он. — Интересное дельце, не правда ли?
Пивеаь посмотрел на него с меланхолической грустью.

— Чему радуешься? Мы зачем тебя в Совет выдвигали? Чтобы ты нам квартиры и автомобили выбивал! А ты? Притащил «интересное дельце» и сияешь, как юбилейный рубль. Мало у нас других дел, что ли?

Груздев ухмыльнулся, извлек из кармана пачку «Родопи» и, закурив, промолвил:

— Пал Михалыч, кроме шуток... Вы обратили внимание на удивительное совпадение? Ведь в деле банды Бешеного Макса тоже фигурирует некий кавказец — судя по всему, профессиональный убийца высокого класса. Может быть, это одно и то же лицо?

— Остынь, Валера, охолони! Я уж не настолько отстаю от тебя в умственном развитии, чтобы не обратить внимание на сие удивительное совпадение, — иронически заметил начальник отдела. — Но боюсь, что это действительно всего лишь совпадение. Ведь тот, «максовский» кавказец — типичный уголовный киллер. Такие, как он, не связываются с ядами, они обходятся ножом и пистолетом. Да и Ковальчук, с его Гражданским действием и депутатством, не вписывается в один ряд с рэкетирами. Если это — убийство, то убийство совсем иного сорта.

- Наверное, вы правы, — потускнев, согласился Груздев. — К тому же — шрам... В показаниях свидетелей по делу Макса у того «кавказца» шрам не фигурировал.

- Ну, настоящих-то свидетелей у нас одна Тамара Филь, которую мы взяли в разгромленной «хате» Макса, — возразил Пивень. — Но шрам как раз и не показатель. Если он в самом деле свежий (а у Барановой все-таки глаз медика), то «кавказец» мог заполучить его в последний момент, на той же «хате» у Макса. Там и автоматы палили и гранаты рвались... Чикаго да и только! Вот уж не думал, что доживу до настоящих гангстерских войн.

— То ли еще будет! — с ухмылкой знающего человека заметил Груздев. — В развитом капиталистическом обществе! Глядишь, и мы станем когда-нибудь настоящими полицейскими, а не ментами долбаными.

Майор с сомнением посмотрел в жизнерадостное лицо своего подчиненного и ответил:

— Не знаю, не знаю. Что было — видели, что будет — увидим. Но чтобы ты не страдал от зависти, глядя, как мы превращаемся в полицейских, пока ты заседаешь в Совете, я поручу это «интересное дельце» именно тебе. Всякая инициатива должна быть наказана, сам понимаешь.

— Понимаю, — вздохнул Груздев. — Куда ж деваться. Только боюсь, что пробить разрешение на эксгумацию будет не просто. Ведь официальное дело по Ковальчуку у нас не открыто.

Он глубоко затянулся и выпустил тугую струю синеватого дыма. Пивень с завистью сглотнул слюну.

— Как-нибудь пробьемся, — успокоил он. — Схожу к прокурору... Ты лучше скажи, друг Валерий, где сигареты берешь?

— Это мне теща прислала. Из Белоруссии. У них там полегче с этим делом.

— Хорошая у тебя теща!

— Если хотите, могу поделиться, — спохватившись, предложил Груздев и полез в карман за пачкой.

— Да нет, спасибо! У меня пока есть. Это я так спросил, из любознательности.



Начальник областного управления КГБ генерал Тарасов стоял возле большого — метр на полтора — аквариума и кормил рыбок. За толстым зеленоватым стеклом, подсвеченные теплым электрическим светом, метались аквамариновые хризиптеры, благородные песочные донцеллы, белоперые кабубы, ярко-красные рыбы-клоуны.... Рыбки были маленькой страстью стареющего генерала. Он мог, часами следить за их плавными и, казалось бы, беспорядочными движениями, наполненными таинственной, первобытной гармонией, в чем-то сходными с трепетанием пламени. Но еще более он любил наблюдать, как, отталкивая друг друга, хватают они круглыми ненасытными ртами «манну небесную», сыплющуюся из Всемогущей Руки. Разве не так же и люди? Бьются за место под солнцем, за кусок хлеба с маслом, и невдомек им, что их жизненный мирок — это всего лишь большой стеклянный ящик, что каждое их движение и каждое их стремление находятся под контролем тех, кто задает корм.
За спиной у генерала едва слышно отворилась высокая дверь, ведущая в приемную, приблизились легкие шаги адъютанта, раздался мягкий, с ноткой извинения голос:

— Василь Василич! Звонит городской прокурор... У него срочное дело.

Тарасов неторопливо обернулся. Был он крепок в плечах, с густой, чуть тронутой сединой шевелюрой, моложав, но уже начал полнеть, несмотря на регулярные посещения сауны и теннисного корта.

- Это Фалдин, что ли? — спросил он, как бы с трудом припоминая фамилию, чему имел законное оправдание: за последние два года в городе сменился третий прокурор.

- Так точно.

- И что у него?

— Он хочет говорить с вами.

«Наверное, опять будет просить, чтобы я помог ему справиться с какими-нибудь рэкетирами или наперсточниками, — поморщился генерал. — МВД и прокуратура совсем обнаглели. Они думают, что раз в КГБ созданы отделы по борьбе с организованной преступностью, то мы должны делать за них всю работу».

— Ладно, — кивнул он, захлопывая коробочку с кормом. — Соедини.

Адъютант исчез за дверью. Генерал подошел к столу, массивному и гладкому, как мраморная глыба. На столе не было ничего, кроме перекидного календаря и трех телефонных аппаратов: двух городских и одного внутреннего. Еще один — ярко-оранжевый («прямой провод») находился на отдельном столике слева от кресла.
На одном из городских телефонов зажглась лампочка, и невидимый голос адъютанта произнес:

- Василь Василич! Снимите трубочку.

Тарасов снял.

- Слушаю.

- Здравствуйте, Василий Васильевич! Это Фалдин вас беспокоит.

- Здравствуйте, Николай Владимирович. Чем обязан?

- Знаете ли... э-э... Я хотел бы с вами встретиться...

- Да что у вас стряслось? Не томите старика!

- Э-э... Я не могу по телефону.

- По этому можете.

- Все равно не могу.

- Экий вы! — усмехнулся Тарасов. — Ну ладно. В таком случае подъезжайте часика через два. Сможете?.. Ну и чудненько! Сейчас у меня, к сожалению, намечено совещание, а через два часа я к вашим услугам.

Никакого особенного неотложного совещания у генерала не намечалось, но пусть прокурор чувствует, что имеет дело с занятым человеком, и знает свое место!
Ровно через два часа Фалдин вошел в кабинет начальника УКГБ. Был он высок, чуть сутуловат, приятен лицом, молод (ему едва исполнилось сорок), женат, воспитывал двоих детей, был членом горкома и депутатом горсовета (третий созыв подряд), имел любовницу и недавно принял крупную взятку от «Облпушнины».

— Итак, я весь внимание, — сказал генерал, усадив гостя в кресло и предложив сигареты и кофе. — Что все-таки у вас стряслось?

— У меня лично пока ничего не стряслось, — ответил прокурор, слегка задетый снисходительным тоном гэбиста. — Но я боюсь, что очень скоро может стрястись нечто... э-э... что заденет вас. Дело в том, что ко мне обратились из милиции с просьбой дать санкцию на эксгумацию трупа Ковальчука. — Он многозначительно посмотрел на генерала. — Они подозревают отравление и требуют вскрытия дела.

— Ну и что? — безмятежно спросил Тарасов. — При чем тут я?

— Василий Васильевич! Не надо из меня делать дурочку. Я прекрасно помню... э-э... весь разговор, который имел место на даче Пугина. Я не сомневаюсь, что ваши люди все записали на пленку, но подобную предусмотрительность мог проявить... э-э... еще кто-нибудь из участников той встречи: например, редактор Птах.

— Ради Бога! На то он и журналист. Только не надо драматизировать. На даче у первого секретаря обкома речь шла всего лишь о том, чтобы как-то унять этого вашего... как его?.. Ковальчука, чтобы он умерил свою активность... Вы что же, подозреваете меня в убийстве? Некрасиво, Николай Владимирович, некрасиво! Да и нелогично. Вы прекрасно помните, что разобраться с Ковальчуком взялся председатель горсовета Ложечкин, а я, извините, отказался. У меня и серьезной работы по горло!.. Да и вообще: тот разговор сам по себе, а инфаркт, случившийся с Ковальчуком, — сам по себе. Связи между ними никакой нет, не надо выдумывать то, чего не существует.

Несколько секунд прокурор смотрел в благодушное лицо начальника управления КГБ, пытаясь понять, действительно ли он принимает его за дурака. Ложечкин, бывший первый секретарь горкома, способен, конечно, на многое, но не на убийство же! Убить могли только люди Тарасова. Госбезопасность всегда считала себя выше закона, и с этим все мирились. Но сейчас наступают смутные времена. С одной стороны, Пугина избрали председателем облсовета, но с другой стороны, уже официально отменена руководящая роль партии. Ковальчук, конечно, копнул слишком глубоко, зацепил первых людей области, но не убивать же за это! Сейчас надо быть предельно осторожным, нельзя подставляться, и если Тарасов этого не понимает, пусть пеняет на себя.

- Вы меня убедили, — сказал он, поднимаясь из расслабляюще удобного и глубокого кресла. — Завтра я дам санкцию. Извините, что отнял у вас время.

- Ну что вы! — улыбнулся генерал, тоже вставая. — Всегда рад помочь. - А сам подумал: «Черт бы побрал этого Пугина и всю его партийную банду! Шкодливы, как кошки, а трусливы, как зайцы. Нахапали барахла на шару, а госбезопасность, как всегда, должна отдуваться».

Проводив гостя, он сразу же вызвал полковника Самарина, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью.

- У меня только что был прокурор Фалдин, — сказал генерал без долгих вступлений. — Он намерен дать санкцию на эксгумацию трупа Ковальчука. Можете ли вы гарантировать, что следы отравления не будут обнаружены?

- Полных гарантий нет, — ответил полковник, настороженно глядя умными желтыми глазами. — Операция готовилась спешно, использовали препарат зарубежного производства...

- Не надо оправдываться, — поморщился генерал.— Я не собираюсь вас распекать. Никто не виноват, что нам всегда приходится работать в режиме цейтнота. Сейчас надо уничтожить следы, только и всего.

- Сколько у нас времени?

- Нужно сделать это сегодня ночью и без лишнего шума. И главное, чтобы потом не пошли новые круги.

Самарин задумался. Уничтожить следы за одну ночь, да так, чтобы не пошли «круги», — это опять работа в цейтноте. Опять что-то упустим, наследим...

— Под ударом объект номер один, — напомнил генерал. Объектом номер один именовался первый секретарь обкома, его личная безопасность стояла превыше всего.

- Сделаем, — кивнул полковник. — Могила еще должна быть рыхлая, пробуравим в двух местах, накачаем серной кислоты...

- Версия?

- Самая простая. Там неподалеку имеется «дикая» свалка. Какой-то разгильдяй-хозяйственник вывез несколько бутылей кислоты, какие-то хулиганы притащили их на кладбище и разбили... Для убедительности задействуем еще пару соседних могил.

— Не верх изобретательности, но для нашей прокуратуры сойдет. Только смотрите, чтоб не было свидетелей. Теперь скажите: какие у нас имеются данные на исполнителя?

— Данные уточняются. На сегодняшний день известно следующее. Профессиональный наемный убийца, Ренат Абдуллаевич Мирзоев, азербайджанец, пятьдесят пятого года рождения, две судимости, постоянного места жительства не имеет. В настоящее время, по нашим сведениям, проживает в городе Лагиди Абхазской АССР.

— Кто его вел?

— Майор Белых и старший лейтенант Осокин.

— Белых и Осокин должны срочно вылететь в Лагиди, найти Мирзоева и ликвидировать. Это приказ.

Полковник посмотрел на генерала с откровенным неодобрением.

— Не хотелось бы. Мы рассчитывали использовать его и далее.

— Это приказ! — жестко повторил Тарасов. — Мирзоев попал в поле зрения МВД и прокуратуры. Время нынче смутное, береженого Бог бережет.

— Вас понял, — хмуро кивнул Самарин. — Только вот, стоит ли, гонять в Лагиди наших людей? Может, проще попросить грузин? Я думаю, они с удовольствием поохотятся на этого азербайджанца.

— Грузины подключатся. Я свяжусь с Сухуми и лично попрошу. Но мы не должны афишировать саму ликвидацию. Ее надо провести очень аккуратно: например, при попытке к бегству. И сделать это должны наши люди.

— У Осокина мало опыта, — осторожно заметил полковник. — Он всего три месяца как перешел к нам из идеологического отдела.

— Насколько мне известно, Осокин — один из лучших в управлении стрелков, — возразил генерал. — А опыт... Опыт сам собой не приходит. Это задание как раз и послужит ему хорошей школой.

Самарин счел за лучшее не продолжать дискуссию. Полковник давно уже пришел к выводу, что генерал не вполне соответствует занимаемой должности. Партийный выдвиженец, он, конечно, много нахватался за годы работы в комитете, но по сути так и остался дилетантом, не понимающим, что стрельба в тире несколько отличается от стрельбы в бою. «Бог с ним! — подумал Самарин. — Если Белых хорошо разозлится, он и в одиночку выполнит задание».



Бархатный вечер опустился на курортный город Лагиди. Звезды чувственно дрожали в густом оранжерейном воздухе, настоянном на аромате роз и магнолий, приглашая на неторопливые романтические прогулки. Танцплощадки зазывно гремели музыкой, красивые, загорелые женщины смело улыбались уверенным в себе мужчинам, одинокий милицейский «уазик» крадучись катился по темным улочкам.

Ренат, по обыкновению своему, сидел в этот вечер в «Парусе», на своем излюбленном месте, за отдельным столиком у открытого окна. Отсюда был виден весь зал, а окно давало дополнительный шанс быстро исчезнуть, если в том появится необходимость. Ренат был мрачен и, против обыкновения, заказал целую бутылку коньяка.

Четыре дня назад к нему домой пришли два человека. Один из них, невысокий, с маленькими пижонскими усиками, сказался родственником Рената, сыном его двоюродного дяди по матери. Галим было его имя. Второй, широкоплечий, с черной абрековской бородой, назвался Хайруллой.

— Что вам надо? — спросил Ренат в свойственной ему резкой манере. — Я не звал вас.

Галям посмотрел на него вызывающе.

- Ты знаешь, что делается сейчас в Карабахе?

- Нет, — ответил Ренат. — Не бывал там.

- Там льется кровь. Там армянские бандиты убивают наших братьев, насилуют наших дочерей и сыновей, сгоняют азербайджанцев с исконной земли предков. Неужели ты не слышал об этом?

— Слышал немного. Я не интересуюсь политикой.

— Это не политика, дорогой! — укоризненно покачал головой родственник. — Это война. Мой друг Хайрулла собирает особый ударный отряд...

Бородач важно кивнул и добавил:

— Говорят, ты лихой боец, Ренат! Будто бы нет тебе равных ни с ножом, ни с пистолетом, ни в рукопашной схватке. Нам нужны такие люди. Чтобы воевать не числом, а умением. Тогда мы быстро проучим этих подлых армяшек!

Гости сидели за пустым столом. Ренат не предложил им ни вина, ни еды. И открытая лесть, прозвучавшая в словах Хайруллы, не смягчила его.

— Скажи, Галим, каких братьев у тебя убили в Карабахе — родных или двоюродных? — поинтересовался он иронически. И, не дождавшись ответа, перевел взгляд на Хайруллу. — А у тебя кого изнасиловали там — дочь или сына?

— Ты ничего не понял, Ренат! — досадливо поморщился родственник. — Разве ты не знаешь, что все мусульмане — братья, а азербайджанцы — братья вдвойне? И разве ты не знаешь, что в Коране сказано: «Если кто из правоверных не имеет сил сражаться с врагом, приди и помоги ему!»?

— Ты пойми! Мы их не трогали, — поспешил добавить Хайрулла. — Армяшки первые начали, отделиться захотели!

Но Ренат даже не расслышал его слов. Он смотрел на Галима, невесть откуда взявшегося родича, и все обиды далекого сиротского детства вдруг всколыхнулись в его душе. «Где ж вы были раньше, братья-мусульмане? — думал он. — Почему никто не приютил маленького мальчика, когда умер дедушка Амир? Спихнули в детдом, как спихивают старьевщику стоптанные башмаки... Почему никто не двинул пальцем, когда мне, малолетке, паяли первый срок? Даже на суд никто не приехал! Детский дом сделал меня волчонком, зона сделала волком, и теперь я стал нужен, стали нужны мои клыки, теперь обо мне вспомнили. А где вы были, когда я голодал, когда меня унижали и оскорбляли?..»

Обеспокоенный его молчанием, Хайрулла выложил главный козырь:

— Тебе будут хорошо платить. Тысяча рублей в день тебя устроит?

Ренат не удостоил его даже взглядом.

— Две тысячи.

Ренат покачал головой.

— Это не разговор, земляки. Не обижайтесь, но я не пойду с вами.

— Почему? — насупившись, спросил Галим.

— Я не верю политикам! Эта война, наверное, кому-то очень выгодна, наверное, каким-то большим людям, для которых мы с вами — только пешки. Я не умею быть пешкой.

— Это последнее твое слово?

— Я не говорю дважды.

Галим поднялся, посмотрел недобро. И Хайрулла поднялся: на его лице было недоумение.

— А если пять тысяч в день?

Взгляд Рената прошел сквозь него, как кинжал сквозь гнилую тыкву.'

— Ты пожалеешь об этом, — сказал Галим. — Кровь азербайджанских девочек будет на твоей совести.

«Дерьмо шакалье! — подумал Ренат, чувствуя, как закипает в нем бешенство. — Он меня еще на характер брать будет!»

— Уходите! — сказал он глухо, наклонив голову. — А то я не сдержусь и обижу вас.

— Ты не мусульманин! — сказал Галим. — Ты продался неверным.

— Уходите! — выкрикнул Ренат и яростно ударил кулаком по столешнице. Толстая буковая доска с треском проломилась. Галим и Хайрулла испуганно посмотрели друг на друга и молча вышли.

С тех пор прошло три дня, и все три дня Ренат крепко пил, надеясь, что алкоголь столкнет тяжесть, навалившуюся вдруг на сердце, но ожидаемое облегчение не приходило. Он не сожалел о том, что выпроводил вербовщиков. Да, он был киллером, убить человека, не было для него проблемой, он делал это профессионально и брал за это деньги. Но он никогда не считал себя просто наемником, ему претила мысль о том, чтобы просто за деньги, да еще за поденную плату, отдаваться в чье-то полное распоряжение, слепо исполнять волю того, кто платит. Прежде чем взяться за убийство конкретного человека, он всегда взвешивал на весах собственной совести: действительно ли этот человек заслуживает смерти? И если вывод был отрицательным, никакие деньги не могли заставить его нажать на курок.

Он не сожалел о том, что отказался участвовать в непонятной ему карабахской войне — разве разберешься там, кто прав, кто виноват? — но последние слова Галима: «Ты не мусульманин!» — больно задели его сердце. Ренату не довелось самому читать Коран, но он помнил, как читал его дедушка: враспев, по-арабски, а затем переводя на азербайджанский. Мусульманам Коран обещал вечное блаженство в садах Эдема, с прохладными ручьями, и прекрасными девами, неверных же ожидала геенна огненная. Но это будет после смерти, а до смерти еще предстояло дожить.

«Зачем я живу? — спрашивал себя Ренат, накачиваясь коньяком до звона в ушах, но оставаясь трезвее трезвого. — Неужели мое назначение — только убивать? И если это так, если моей рукой восстанавливается справедливость в этом мире, почему это не приносит мне радости? Если я выполняю волю Аллаха, почему он не даст явного свидетельства, что я иду по пути истины? А если, нет, значит, я служу Иблису?..»
Итак, был бархатный вечер, и Ренат сидел в «Парусе» за бутылкой коньяка в состоянии черной меланхолии.

Бармен Гиви подошел к его столику и вежливо поинтересовался, можно ли поговорить. Гиви был не один, с ним вместе подошел его младший брат Сандро. Ренату было одиноко, и он молча кивнул.

Он выслушал пузача бармена, выслушал сбивчивый рассказ его юного брата и спросил:

— Почему вы решили, что именно я смогу вам помочь?

— Я много слышал о тебе, — сказал Гиви. — Говорят, ты можешь все.

Ренат криво усмехнулся, и отставил недопитую рюмку.

— Это легенды! Кое-что я действительно умею, но я никогда не связываюсь с ментами и не имею дел там, где живу. Если я убью начальника милиции, меня найдут под землей.

— Тебе не надо его убивать! — горячо возразил Гиви. — У Сослана есть братья, они сами займутся Зурабом. Тебя я прошу только об одном: спаси нашу сестру!
Ренат опять усмехнулся.

— Что значит «спаси»? Может быть, ваша сестра вовсе и не хочет, чтобы ее спасали, может, она вполне довольна своим положением. Этих женщин никогда не угадаешь.
Лицо Сандро вспыхнуло: словно спичку бросили в плошку с бензином.

— Тина ненавидит Зураба! Она скорее умрет, чем станет его женой!

— Дело даже не в ней, — вздохнул Гиви. — Дело в Зурабе. Если бы он просто украл Тину, это было бы полбеды. Но он еще и убил Сослана. Зураб очень гордый. Если братья Сослана придут его убивать, он убьет Тину. Он не отдаст ее живой. Только ты можешь ее спасти.

Ренат задумался. «Возможно, все так и есть. Возможно, девушке в самом деле угрожает гибель. Но мне какое до этого дело? Какое мне дело до этого пузатого бармена? Почему я должен из-за его сестры воевать с милицией? В том же Карабахе каждый день гибнут люди, и девушки тоже гибнут, но Галиму ведь я отказал! Почему же я должен согласиться сейчас?.. Но, с другой стороны, если я отказался вчера, отказался сегодня и откажусь завтра, то зачем вообще я живу на этом свете?..

- Ладно, — решил он, — верну я им сестру, а потом съезжу в Карабах, посмотрю своими глазами».

— Хорошо, — сказал он хмуро. — Вы хотя бы знаете, где сейчас ваша сестра?

— Мадиани увез ее в сторону Сванети. Там его селение, — поспешно ответил Гиви, обрадованный уже тем, что Ренат не ответил сразу отказом.

- Откуда известно?

- Сандро проследил.

Ренат посмотрел на Сандро. Лицо юноши было бледно, под глазами лежали темные круги, на левой скуле запеклась кровь.

- Малыш!..

- Да, батоно Ренат!

- Ты очень любишь свою сестру?

- Очень, батоно Ренат.

- Так сильно, что готов отдать за нее жизнь?

- Да.

- Ты пойдешь со мной в Сванети?

- Я готов.

- Там будет горячо, малыш, тебя могут убить.

- Я знаю, батоно. Меня уже пытались убить. Я выскочил на ходу из машины и прыгнул в реку. Люди Зураба стреляли мне вслед.

Ренат посмотрел на Гиви. Лицо бармена светилось угодливой преданностью.

-Завтра в пять утра я буду ждать вас у моста, — сказал Ренат. — Возьми жратвы дней на пять и раздобудь приличную карту.

- Но я без машины! Зураб угнал ее, — неуверенно возразил Гиви.

- Это твои проблемы, — холодно заметил Ренат. — Завтра ты должен быть за рулем, а чья у тебя будет машина, меня не интересует.

- Понял, — торопливо кивнул бармен. — Машина будет. Вот только... Может, мы сразу и о цене договоримся? Сколько это будет стоить?

- Что «это»? — невозмутимо спросил Ренат.

- Ну, если ты вернешь нам нашу Тину?..

- А во сколько ты ценишь свою сестру?

- Гиви смешался. Тысяч пятьдесят он готов был заплатить. Ну, может быть, даже сто. А больше ста тысяч никакая девушка не может стоить, даже собственная сестра. Но этот чокнутый азербайджанец способен заломить что-нибудь совсем несусветное.

— Ладно, — усмехнулся Ренат, — у тебя будет время подумать. А пока считай, что я согласился только ради твоего младшего брата.

Последняя фраза вызвала на лице Сандро легкое смущение, зато лицо Гиви с облегчением просветлело: сперва дело — потом деньги, такой подход его вполне устраивал. Когда дело сделано, торговаться легче.




Малиновый «икарус» замер на перекрестке, повинуясь красному огню светофора. Сквозь открытые форточки в автобус ворвались глухие удары барабана, звон бронзовых цимбал и ритмичное разноголосое пение:

Харе, Кришна, Харе, Кришна,
Кришна, Кришна, Харе, Харе.
Харе, Рама, Харе, Рама.
Рама, Рама, Харе, Харе.

Олег Белых, широкоплечий здоровяк лет сорока, сидевший у окна, глянул туда, откуда исходил весь этот шум, и увидел небольшую группу молодых мужчин и женщин, одетых на индийский манер, в какие-то подобия сари, и с завидным энтузиазмом отплясывающих босиком на заплеванном грязном тротуаре. Несколько зевак, раскрыв рты, внимали маленькому бесплатному представлению, остальные прохожие безразлично текли мимо, спеша пересечь улицу, пока горит попутный свет.

Белых с ухмылкой ткнул в плечо своего напарника Игоря Осокина.

— А что, Игореша, этими придурками ты тоже занимался?

— Они вовсе не придурки, — возразил Осокин тоном скорее терпеливым, чем обиженным. — Они искренне верят в своего Бога и счастливы этим. В наше время, когда большинство людей вообще ни во что не верят, за этих ребят можно только порадоваться.

— Но это же оперетта! Эти псевдоиндийские сари, эти бритые лбы! — с брезгливой миной продолжал Белых. — Зачем это русским людям? Хотите верить? На здоровье! Возвращайтесь в православие. Зачем на русскую почву тащить из Индии какого-то Кришну?

— Ну, если уж на то пошло, то православие на нашу русскую почву тоже было притащено — из греческой Византии, — возразил Осокин. — А в Византию христианство попало из Палестины. По данным современной науки, наши исконные, языческие верования, скорее всего, вышли как раз из Индии.

— Уж скажешь! — хмыкнул Белых и еще раз глянул в сторону резвящихся кришнаитов.

 Но светофор уже сменил цвет, и автобус, плавно качнувшись, поплыл дальше, сквозь задымленный бетонно-асфальтовый город.

Майор Белых и старший лейтенант Осокин ехали в аэропорт, а далее их путь лежал к далекому Черному морю, в абхазский городок Лагиди, где им предстояло найти и ликвидировать опасного преступника Рената Мирзоева. Впрочем, приказ о ликвидации получил персонально Белых, который прошел школу Ливии и Анголы и для которого подобные задания были не в новинку. Инструкция, выданная Осокину, выглядела более гуманно: «Арестовать, но быть готовым к решительным действиям, если Мирзоев окажет сопротивление или попытается бежать».

Игорь Осокин пришел в КГБ практически со студенческой скамьи. Он был членом факультетского комитета комсомола, выступал за сборную университета по стрельбе, дипломную практику проходил на областном радио. Одна из передач, в работе над которой Игорь принимал участие, рассказывала о молодых моряках торгового флота, ходивших в загранплавания. Упор, естественно, был сделан на советском патриотизме и неприятии буржуазного образа жизни. Через несколько дней Игоря пригласили в партком университета, и некий человек, представившийся сотрудником областного управления Комитета госбезопасности, предложил подумать о работе в органах. Он пообещал хороший оклад, двухкомнатную квартиру и льготную очередь на приобретение автомобиля. Справедливость требует отметить, что Игорь был личностью не столько прагматичной, сколько романтичной, и поэтому вряд ли согласился бы отказаться от престижной, творческой карьеры журналиста лишь из одних меркантильных соображений. Как и большинство его сверстников, он был воспитан на книгах и фильмах о доблестных чекистах, ведущих непримиримую и нелегкую войну с мировым «буржуинством». «Рыцари без страха и упрека», «люди с чистыми руками и горячим сердцем», «бойцы невидимого фронта»... Уже сами эти эпитеты завораживали, давали богатую пищу для воображения. А недостатком воображения Игорь Осокин не страдал. Он живо представил себя в какой-нибудь небольшой европейской стране: спортивный «шевроле» с мощным двигателем, встреча с тайным агентом на заброшенной лесной дороге, засада, погоня, стрельба... Не исключено также, что его захотят использовать с журналистской «легендой», пошлют куда-нибудь в качестве собкора какой-нибудь газеты. С языками слабовато?.. Ну, наверное, у них есть какие-то ускоренные методики. Уж в КГБ-то умеют учить языкам, у них, конечно, все на высшем уровне.

Порядка ради Игорь посоветовался с родными. Жена и мать одобрили без возражений, дружно рассудив, что офицер КГБ куда надежнее обеспечит семью, чем начинающий журналист. Отец же, сам старый вояка, демобилизованный в пятьдесят шестом по болезни, советовал хорошенько подумать, потому что КГБ — это все-таки _ армия, и служить там придется как минимум двадцать пять лет. Игорь подумал — и дал согласие. Когда тебе самому едва за двадцать, четверть века не кажется слишком большим сроком.

Служба началась с учебы. Осокина направили на Высшие курсы, и он убедился, что учить в КГБ действительно умеют. За один год курсантам умудрились дать столько, сколько в обычном вузе дают за три, а то и за пять. История и география, философия и психология, социология и организация производства, криминалистика и право... Вот неполный перечень лишь общетеоретических дисциплин, лекции по которым посещали будущие пронины и штирлицы. А еще были специальные предметы: топография и радиодело, искусство конспирации и методика наружного наблюдения, способы перехвата и дешифровки информации, вождение автомобиля и мотоцикла. А еще трижды в неделю — занятия по самбо и стрельба из всевозможных видов оружия.
Единственно чего не было на этих замечательных курсах, так это занятий языками, из чего Игорь понял, что ни его, ни его новых товарищей засылать за кордон никто не собирается. Из них готовили не разведчиков, а контрразведчиков, специалистов по контршпионажу, но это тоже было интересно и многообещающе. Игорь полагал, что в военно-портовом Приморске контрразведчику скучать не придется.
Однако действительность его изрядно разочаровала. Как гуманитарий, он был определен в отдел по борьбе с идеологическими диверсиями, ему было поручено курировать адвентистов, баптистов и прочих сектантов, чьи духовные и организационные центры находились в основном в США. Никаких подвигов это поле деятельности не сулило, и, более того, знакомясь постепенно с вверенным ему контингентом и вникая в суть различных религиозных течений, Игорь невольно пришел к еретической и крамольной мысли: сектанты и вообще верующие никакой опасности для государства не представляют.

Взять хотя бы тех же кришнаитов. Да, в их книгах есть утопическая идея создания религиозного государства, власть в котором принадлежала бы неким мудрецам-брахманам, монопольно владеющим Божественной Истиной и знающим единственно верный путь к всеобщему счастью. Но разве теперешнего советского человека соблазнишь утопическими идеями? Тем паче, что платить за них нужно отказом от мяса, курева, вина и секса. Нет, советскому человеку такой хоккей не нужен, он в кришнаиты косяком не повалит.

Особенно нелепо надзор за религией стал выглядеть на фоне нарастающего перестроечного плюрализма, когда свобода вероисповедания вдруг оказалась неотъемлемым правом человека как личности. Госбезопасность тоже начала со скрипом перестраиваться. Подразделения идеологического профиля сменили вывеску и стали числиться по охране Конституции. А поскольку одновременно с разгулом демократии в стране начался разгул коррупции и рэкета, то под давлением депутатов в каждом областном управлении КГБ был создан отдел по борьбе с организованной преступностью. Там намечалась работа для настоящих мужчин, и Игорь, конечно же, подал соответствующий рапорт. (Он продолжал заниматься самбо и каратэ, а по стрельбе из пистолета стойко держал одно из первых мест в управлении.) После второго рапорта его просьба была удовлетворена, и три месяца назад старлей Осокин наконец-то вступил на опасную, но благородную стезю защитника общества.
\
Навыков самостоятельной оперативной работы у Осокина не было, и его прикрепили для стажировки к многоопытному майору Белых, который до Приморска успел поколесить по стране и по свету, а на Дальнем Востоке очутился за какую-то случайную провинность (кажется, застрелил не того, кого было нужно), но не унывал и надеялся быстро реабилитироваться.

В новой работе Осокину многое казалось странным и непонятным. Прежде всего, его удивила неоправданная, на его взгляд, сверхсекретность, царившая в отделе. Каждому сотруднику выдавалась лишь строго отмеренная доза информации, необходимая для выполнения конкретного задания. Обмен информацией не поощрялся, по всем вопросам следовало обращаться к начальству, а начальство всякий раз тщательно взвешивало — как бы не обременить подчиненного лишними знаниями.

Вот и с этим Мирзоевым не все было понятно. Наружное наблюдение, в котором был задействован Осокин, показало, что Мирзоев напрямую причастен к серии убийств, в том числе и к убийству депутата Ковальчука, однако по какой-то причине он не был задержан, ему позволили безнаказанно исчезнуть из Приморска. Теперь же вдруг дается приказ лететь в Абхазию и брать его там, в совершенно незнакомой обстановке. А парень он, судя по всему, не промах, и взять его будет не просто...

Автобус тем временем прибыл в аэропорт. Мы не станем описывать подробности воздушного путешествия наших героев, так как большинству читателей они до боли знакомы: шаркающая чемоданами очередь на регистрацию, неизменно волнительная процедура осмотра, томительное ожидание в «накопителе», бестолковая толчея у трапа самолета, долгое выруливание и стремительный взлет, легкий завтрак, переходящий в не менее легкий обед, посадки в близнецах-аэропортах... Случай Осокина и Белых отличался лишь тем, что в зоне досмотра они предъявляли свои служебные удостоверения и проходили на посадку, минуя бдительные датчики и просвечивающие установки.

В последнем промежуточном аэропорту, в пыльном и жарком Гурьеве, Белых взял Осокина за локоть и, отведя в сторонку, подальше от чужих ушей, сказал:
 
— Слушай, Игорек... Надо поговорить.

— Конечно надо, — согласился Осокин.— У меня тоже есть куча вопросов.

— Вот и прекрасно! Но сначала спрашивать буду я. Ты знаешь, у нас в отделе какая-то дурацкая сверхсекретность, все играют в суперконтрразведчиков.... Но мы с тобой серьезные люди и летим на серьезное дело, у нас должно быть полное взаимопонимание. Согласен?

— Разумеется.

— Тогда скажи: какие инструкции ты получил относительно Мирзоева?

Осокин посмотрел недоуменно, но честно ответил:

— Задержать и доставить в Приморск. При попытке сопротивления или бегства разрешается стрельба на поражение.

— Ну так вот... Как ты стреляешь в тире, я видел, но приходилось ли тебе стрелять в человека?

— Нет.

— А в тебя когда-нибудь стреляли?

— Тоже нет.
— Тогда слушай меня внимательно... — Белых остановился у решетчатого металлического забора, ограждавшего выход на летное поле, и повернулся к Осокину с лицом жестким и бескомпромиссным.

— Как это ни покажется тебе странным, милый мой Игорек, но когда стреляют профессионалы, то живым, как правило, остается тот, кто стреляет первым. А мне нужен живой напарник, который прикрывал бы мне спину. Поэтому я открою сейчас тебе страшную служебную тайну. Она заключается в том, что мы не должны задерживать Мирзоева. Мы не должны даже пытаться его задержать. Наша задача — ликвидировать его. И желательно сделать это без всяких дурацких перестрелок и без попыток к бегству. Понятно?

- А почему же полковник не сказал этого мне сам? — недоверчиво спросил Осокин.

- Наверное, решил поберечь твою невинность, — пожав плечами, предположил Белых. — Не знал, как ты себя поведешь, получив приказ убить человека. В первый раз это не просто, ты мог и взбрыкнуть.

- А сейчас? Ты не боишься, что я сейчас взбрыкну?

- Сейчас поздно. Ты получил приказ «задержать» и обязан его выполнить или хотя бы попытаться выполнить. Но Мирзоев не из тех, кто безропотно даст надеть на себя наручники. Он обязательно окажет сопротивление, и тогда ты должен будешь попытаться его убить. Беда только в том, что он убьет тебя раньше. А я этого не хочу! И надеюсь, что ты тоже этого не хочешь.

— Так это что же, выходит, меня послали на убой?

Белых кисло поморщился.

- Не совсем так. Полковник попросил меня, чтоб я тебя опекал, под пули не подставлял... Но в нашем деле от всех пуль не убережешь, поэтому я и решил поговорить с тобой откровенно. Теперь, по крайней мере, ты знаешь, что стрелять надо первым, и тогда, может быть, останешься жив. Гарантия не стопроцентная, но на большее никто из нас не может рассчитывать, такая уж профессия.

- Ну, что ж, спасибо за откровенность,— мрачно, но искренне поблагодарил Осокин. — Тогда, может быть, ты мне еще скажешь, зачем мы должны его убить, этого Мирзоева? И почему так вдруг? Почему нельзя было сделать это в Приморске?

- А вот этими вопросами ты лучше себе голову не забивай, — с усмешкой ответил майор. — Особенно, когда нажимаешь на курок. Начальство пусть об этом думает, в тиши кабинетов, а нам с тобой — вредно. Вот однажды у меня в Анголе был случай...

И тут последовал занимательный рассказ о том, как группа наших «военных советников» получила задание ликвидировать одного чернокожего князька, сотрудничавшего с УНИТА, и как командир этой группы не вовремя стал решать для себя вопрос, гуманно ли убивать князька на глазах его домочадцев, в результате чего бравые советские «коммандос» потеряли инициативу и попали под пулеметы не менее бравых юаровских «солдат удачи». Таких рассказов у майора была уйма, Игорю было чему поучиться у своего наставника, однако тезис о том, что самое главное в его новой профессии — вовремя нажимать на курок, не казался ему бесспорным. Война с мафией — это не карательные операции в Африке, тут одной стрельбой ничего не решишь (да и там стрельба не дала ожидаемых результатов). А тут тем более — надо головой работать, надо внедряться в эту самую мафию. Но это, конечно, потом, по возвращении, а пока что надо выполнить приказ.

Прибыв в Сухуми, наши герои, позвонили по известному им телефону, отсутствующему в городском справочнике, и были приняты на одной из конспиративных квартир. Сухумский генерал, однокашник Тарасова по Высшей партшколе, уже получил из Приморска шифрограмму и любезно согласился оказать содействие в задержании опасного преступника. Из Лагиди был срочно вызван начальник тамошнего подразделения, красивый черноусый капитан Чантурия, который доложил, что специально Мирзоевым никто из его сотрудников до сего дня не занимался, но по данным МВД может сообщить следующие сведения. Мирзоев проживает в Лагиди уже больше года по временной прописке, снимая комнату у одинокой женщины. Нигде не работает, так как официально числится инвалидом второй группы, но справка об инвалидности, по всей видимости, фиктивная, купленная за взятку. Ведет крайне замкнутый образ жизни, хотя иногда выезжает на короткое время за пределы республики. Источники доходов неизвестны, но в чрезмерно больших тратах и в явных связях с местным преступным миром не замечен. Ночует, как правило, дома, ужинать предпочитает в ресторане «Парус», по утрам обычно ходит на пляж.

— Будем брать возле дома, — выслушав информацию, принял решение Белых. — Когда пойдет на пляж. Вряд ли он ходит купаться с оружием.

— Может быть, сделаем засаду с вечера? — с энтузиазмом охотника предложил Чантурия, которому еще не доводилось задерживать опасных преступников.

Белых с ужасом представил себе, как в саду под окном Мирзоева всю ночь будет сопеть и трещать ветками горе-оперативник и как ломанется по темноте убийца-профессионал, вооруженный автоматом и гранатами, и категорически покачал головой:

— Ни в коем разе! Если он что-то почует, будет гора трупов. По нашим данным, Мирзоев прекрасно владеет оружием. Его надо брать врасплох. Пусть ваши люди с утра пораньше начнут копать возле его дома какую-нибудь канаву и, когда Мирзоев выйдет, дадут нам знать по рации. Остальное уже наше дело.

Черноусый лагидиец с сомнением посмотрел на приморского коллегу.

- А вы сумеете взять его вдвоем?

- Сумеем, — не моргнув глазом, заверил Белых. Поскольку он не собирался брать Мирзоева живым, его план был прост, как кирпич, падающий с крыши. По сигналу «землекопов» он выйдет навстречу Мирзоеву, спокойно разойдется с ним на пустынной утренней улочке и, развернувшись, тут же расстреляет в спину. Осокин будет идти следом, шагах в двадцати, и вступит в дело в случае непредвиденных осложнений.
План был замечательный, но имел одно слабое, тонкое место: он предполагал, что ничего не подозревающий особо опасный преступник Мирзоев безмятежно проведет ближайшую ночь под привычным домашним кровом, а наутро, с пунктуальностью английского джентльмена, отправится на взморье принимать солнечные ванны. Увы, где тонко, там и рвется. Когда наши герои прибыли в Лагиди, обнаружилось, что Мирзоев в городке отсутствует. Обнаружилось также, что накануне вечером его видели в «Парусе»: он долго беседовал о чем-то с барменом Гиви Боридзе и его братом Сандро, а потом ушел, оставив почти нетронутым заказанный коньяк. Братьев дома тоже не оказалось, а их старая мать, строгая и замкнутая женщина в черном, заявила, что не интересуется делами своих сыновей и не знает, где они находятся.

 Жена Гиви Боридзе к показаниям своей свекрови ничего не добавила.
Игорю Осокину, при всем его малом опыте ведения оперативной работы, все это показалось очень странным. Улучив момент, когда им с Белых удалось остаться наедине, он поделился своими сомнениями со старшим товарищем.

— Не исключено, что кто-то из местных сотрудников работает на мафию и успел предупредить Мирзоева и его сообщников. Этот Чантурия даже не допросил женщин как следует!

— Поживем — увидим, — флегматично ответил бывший спецназовец. — Если через сутки эти абхазы не найдут мне хотя бы бармена, я всю их республичку на уши поставлю.

Гиви мотался по городу всю ночь, но к утру все было готово: машина «нива» с нотариально заверенной доверенностью, рюкзаки, карта и прочее. Сандро прихватил также свой цейсовский бинокль — подарок Сослана. На рассвете, ровно в пять, братья выехали из Лагиди и остановились на условленном месте, у моста. Было тихо и безлюдно, лишь одинокие машины проносились, как тени.

— Ну вот! — проворчал Гиви. — Сказал — в пять, а самого нету! — Он не знал, каковы планы Рената, сколь долгой получится поездка, и поэтому нервничал. Со дня на день он ожидал партию выгодного товара — импортных сигарет и жвачек — и боялся, что товар этот прибудет в его отсутствие и достанется кому-нибудь другому.

Сандро не успел отреагировать на его слова, так как в тот же момент из-под моста выскользнула фигура с сумкой через плечо. Сандро поспешно подался вперед и открыл правую дверцу. Ренат вначале осторожно опустил на пол машины плотно набитую увесистую сумку, потом сел сам.

— Поехали.

— Куда? — спросил Гиви.

— Пока прямо. Потом разберемся. Где карта?

Сандро подал карту. Гиви включил скорость.

Часа через четыре «нива» остановилась у ворот турбазы «Горный орел», в живописном ущелье, заросшем буковым лесом. Где-то неподалеку шумела невидимая речка, с ее верховьев тянуло бодрящим ледниковым холодком. Солнце только-только приподнялось над каменистыми верхушками окрестных гор, которые на самом деле не были настоящими горами, а представляли собой лишь предгорья Большого Кавкасиони.

— Посидите в машине, — сказал Ренат. — Я скоро вернусь.

— У тебя здесь кто-то знакомый? — спросил Гиви. Ренат не удостоил его ответом. Он выбрался наружу, сделал несколько энергичных махов руками и ногами, разгоняя застоявшуюся кровь, и направился к калитке. Сандро невольно залюбовался его мягкой кошачьей походкой.

Турбаза представляла собой ансамбль из десятка домиков, крытых красной черепицей, и большого двухэтажного здания, первый этаж которого занимала столовая, а на втором располагались административные помещения.

Ренат вошел в столовую и огляделся. Сотни полторы мужчин и женщин от восемнадцати и старше, кто в блузках, кто в свитерах, кто в пестрых рубашках — сидели за столами, покрытыми белыми скатертями, и, гремя вилками и ложками, поглощали нехитрый «орлиный» завтрак, состоявший из перловой каши, вареных яиц и салата из морской капусты.

Ренат остановил официантку, катившую тележку е грязной посудой.

— Девушка! Мне директор нужен.

Она взглянула на него оценивающе и небрежно кивнула в правый угол зала:

— Вон он сидит.

Ренат посмотрел туда и увидел лысоватого брюнета лет сорока пяти, одетого в «олимпийский» спортивный костюм. Брюнет сидел в компании двух молодых ярких блондинок и кучерявого верзилы, который был виден Ренату лишь со спины.
Ренат приблизился к ним. Все четверо посмотрели на подошедшего: женщины с интересом, верзила равнодушно, лысоватый начальственно-вопросительно.

— Я из санэпидстанции, — сказал Ренат, глядя прямо в лицо директора. — Крыс травим!

У лысоватого вдруг отвисла челюсть, глаза забегали.

— Пардоньте, я сейчас... — пробормотал он, не глядя ни на кого, и, поспешно поднявшись из-за стола, торопливо последовал за Ренатом, который уже развернулся и направился к выходу.

— Привет, Крыса! — сказал Ренат, когда оба оказались за пределами столовой, в пустынном холле, украшенном аляповатой мозаикой. — Есть разговор.
Лысоватый оглянулся на тонкую стеклянную дверь.

— Зачем кричишь так громко? — укоризненно произнес он. — Пойдем ко мне. Там потолкуем.

Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшой кабинет, отделанный жженым деревом и украшенный большими турьими рогами. Ренат без приглашения опустился в кресло и закинул ногу на ногу. Лысоватый немного задумался, потом полез в холодильник и достал оттуда бутылку коньяка, полпалки салями, банку шпрот и большой ярко-желтый лимон.

— Ну и что тебе нужно? — спросил он, разлив по рюмкам, стараясь не выказать особого беспокойства. — Если тебя прислал Буба, так я перед ним чист, как вот этот благородный напиток, я ему ничего не должен.

- Не трясись, Крыса! — с легкой дразнящей усмешкой произнес Ренат, не торопясь наброситься на даровую выпивку и закуску. — Меня никто не может прислать. Я всегда прихожу сам.

- Я тебя не знаю!

- Это твое счастье. Те, кто со мной знакомятся, долго не живут. Про Турка слышал?

Крыса насторожился.

— Слышал. Его застрелили весной.

— А про Гурама из Поти?

— Он разбился на машине два месяца назад.

— Подумай о них на досуге — после того, как выполнишь мою маленькую просьбу.
 
Глаза Рената дохнули таким холодом, что Крыса чуть не примерз к креслу.

— Что тебе нужно? — пролепетал он.

— Мне нужно попасть в Сванети... — Ренат достал из кармана карту и, развернув, показал пальцем: — Вот сюда!

Лицо хозяина кабинета выразило недоверчивое удивление: такая простая просьба и такое грозное вступление!

— Ты на машине? — спросил он. Ренат утвердительно кивнул.

— Тогда тебе надо спуститься вниз и подняться по Ингурской дороге. Вот так! — Палец директора турбазы прочертил по карте изрядный крюк.

Реках покачал головой.

— Мне это не подходит. Мне надо напрямик.

— Но здесь нет дороги. Здесь горы!

— Я хочу через горы. Мне нужен проводник.

Крыса пожал плечами. Купив себе два года назад спокойное место директора турбазы, он до сих пор не мог привыкнуть смотреть на людей, ходящих пешком по горам, иначе, как на идиотов. Однако он не собирался интересоваться, зачем хочет идти через горы его незваный и, судя по всему, весьма крутой гость. Пусть идет, куда хочет. В чужие дела лучше не вникать. Крыса был сыт по горло делами, в которые в свое время втянул его Буба и от которых, как ему казалось, он откупился. И откуда взялся этот «крысолов»!

— Если хочешь — нет проблем! — заверил он как можно радушнее. — Я дам тебе проводника. Есть у меня один подходящий инструктор, хорошо знает те места. Что-нибудь еще нужно? Могу дать спальный мешок, пуховый. В горах ночью холодно!

— Дашь два мешка, — благосклонно кивнул Ренат. — Со мной кореш. А третий кореш поживет у тебя, пока я не вернусь.

— Очень хорошо! — покорно кивнул директор. — Пусть живет, не жалко.
Примерно через два часа турбазу «Горный орел» покинули три человека с объемистыми рюкзаками. Им предстояло подняться почти до самых истоков реки Цхенискали, бившейся в теснине ущелья, пройти сквозь сумрачную тишину буковых лесов, миновать строгий ельник, вечнозеленые заросли рододендрона и великолепие альпийских лугов, заночевать у подножья старой морены, под огромными немигающими звездами, и рано утром, задолго до восхода солнца, ступить на снежный галстук, круто взлетающий к перевалу. Путь был не слишком тяжел и не слишком опасен, но неопытный человек, без надежного проводника, имел немного шансов одолеть его без нежелательных приключений.

Гиви, как ему было велено, остался на турбазе. Но его продолжала мучить мысль о барыше, который он теряет, упуская партию заморских сигарет и жвачек. Он продержался двое суток, а потом сел за руль «нивы» и покатил вниз, рассудив, что к возвращению Рената и Сандро всяко успеет обернуться.

Возле дома его ждала засада.



Кладбище, на котором был похоронен депутат Ковальчук, начиналось сразу за автострадой и уходило в лес — с каждым годом все дальше и дальше. Никто за ним толком не ухаживал, никто не охранял, и тщетно было бы искать там хоть какие-то признаки цивилизованного порядка: не было ни пешеходных дорожек, ни номеров на могилах, ни чистоты. Оградка лепилась к оградке, старые металлические памятники и жестяные венки годами ржавели, сваленные на обочине разбитой лесной дороги. И только зеленые кроны деревьев скрадывали запущенность и убогость последнего пристанища жителей славного города Приморска.

Следователь Валерий Груздев и судмедэксперт Нинель Семеновна Субботина приехали на троллейбусе: с бензином в милиции была напряженка, и получить машину для выезда на эксгумацию не удалось. Зато Груздеву удалось предварительно дозвониться до директора кладбища и договориться насчет рабочих, которых одновременно можно будет задействовать в качестве понятых. В его практике это была первая эксгумация, и он немного волновался.

Могила Ковальчука находилась недалеко от дороги, за кучей старых автопокрышек, приготовленных на зиму для оттаивания грунта. Еще издали Груздеву бросилась в глаза неестественная, угольная чернота могильного холмика, резко контрастирующая с зеленью леса и с аляповатой пестротой соседних недавних захоронений.

— Кажется, нас ждет сюрприз... — произнес он с подчеркнуто озабоченным видом и с гордостью порадовался, то догадался захватить с собой не только фотоаппарат, но и следовательский чемоданчик с полным криминальным набором. Нинель Семеновна на его восклицание никак не отреагировала. Она занималась своим делом уже двадцать с лишним лет и видывала всякое. Что же касается рабочих копальщиков, то на их лицах обреченно-страдальческое выражение возникло еще полчаса назад, когда директор кладбища отрядил их в распоряжение следователя. Предстоявшая им работа не сулила ни левых денег, ни дармовой выпивки и расценивалась ими исключительно как наказание.

Внешний осмотр показал, что могила залита какой-то едкой жидкостью, бутыль с которой была кем-то разбита об угол металлического памятника. Осколки бутыли валялись тут же. Груздев сделал несколько снимков, собрал осколки в полиэтиленовый пакет, а в другой пакет сложил то, что осталось от цветов, покрывавших могильный холмик. Что касается человеческих следов, то их вокруг могилы было достаточно, но ни один из них не выделялся, все были основательно затоптаны.

— Судя по запаху, это серная кислота, — поморщившись, заметила Никель Семеновна.

 — Если она дошла до гроба, нас действительно ждет сюрприз.

— Это сколько же ее надо, чтобы дойти до гроба! — недоверчиво хмыкнул Груздев и тут же, сам себе возражая, промолвил: — Впрочем, могила свежая, земля еще не осела... Надо копать, там будет видно!

С копанием, однако, тут же вышла заминка. Рабочие уловили слово «кислота» и уперлись: такого, мол, уговора не было, чтоб в кислоте копать, — сапоги и одежда — не казенные. Они были, конечно, правы, тут требовалась какая-то специальная экипировка, но где ее взять?.. Пришлось Груздеву самому надеть брезентовые рукавицы и взяться за лопату, стараясь не думать о неизбежных последствиях.
Минут десять он колупал черную могильную насыпь, стараясь как можно меньше задевать ботинками и штанинами брюк влажные глинистые комья, потом молчаливо наблюдавшие профессионалы не выдержали.

— Слушай, начальник... — окликнул его старший из рабочих, небритый дядя лет пятидесяти. — Давай отойдем, разговор есть.

Груздев посмотрел на Нинель Семеновну, терпеливо приткнувшуюся к соседней оградке с раскрытым журналом «Октябрь» в руках, и, вздохнув, воткнул лопату в землю.
Отошли буквально на два шага, чисто символически.

— Так ты до вечера будешь мудохаться, — сказал дядя, кивнув в сторону едва разворошенной могилы и сделав сострадательное лицо. — Опять же корочки и костюм испортишь... Давай два пузыря, и мы выкопаем твоего мертвяка.
«Обалдеть! — подумал Валерий. — Я, милиционер, должен из своего кармана ставить этим алкашам две бутылки водки, чтобы сделать эксгумацию!.. Но, с другой стороны, новые туфли и костюм обойдутся существенно дороже, а копать все равно надо...»

— А один пузырь вас не устроит? — со слабой надеждой осведомился он.

— Один никак не устроит,— печально мотнув головой, ответил профессионал.

- Ну, хорошо. Только у меня ведь нету с собой.

- А ты съезди. Мы подождем.

— У меня и дома нет. Сами знаете, это сейчас дефицит. Так что либо вы верите мне в долг, либо я копаю сам.

Дядя задумался — можно ли верить в долг менту? — но после недолгого колебания вера в человека восторжествовала — ведь мент тоже человек! Следователь и копальщик вернулись к могиле, работа закипела.

Чем глубже становилась яма, тем сильнее делался характерный запах разложившейся плоти.

— Боюсь, что до гроба все-таки дошло, — заметила Нинель Семеновна и сочувственно посмотрела на молодого следователя.

Валерий уже и сам чувствовал, что выигрышный билет ему не достался. «И какой дурак притащил сюда эту бутыль? — спрашивал он себя. — А, может, и не дурак? Может, это сделано специально?.. Вот вскроем сейчас обугленный ящик, а там — разложившееся месиво! Косвенно это, конечно, сработает на версию убийства, но ниточка будет оборвана...»

Он попросил Субботину присмотреть за ходом раскопок, а сам решил прогуляться по окрестностям: не найдется ли еще чего интересного. Результаты не заставили себя ждать. Уже в шагах тридцати обнаружились осколки еще одной бутыли с кислотой, которая тоже была разбита о могильный памятник. Там же валялась бутылка из-под водки и половинка газеты двухдневной давности. Газета была сильно измята и замаслена. По-видимому, в нее заворачивали какую-то закуску. Имелись там и более-менее ясные следы — от трех пар мужских ботинок.

Валерий сфотографировал следы, собрал в пакеты вещественные доказательства. Затем он двинулся в сторону дороги, надеясь, что там ему встретится хотя бы один из трех следов. Ему повезло. Такой след довольно скоро попался на глаза, и, пройдя шагов пятьдесят в том направлении, откуда пришел след, Валерий увидел небольшую, но весьма живописную свалку, увы, характерную для наших пригородных лесов. Он увидел два холодильника с выдранными внутренностями, такого же качества стиральную машину, несколько окаменевших мешков с цементом, огромный ворох алюминиевой токарной стружки, кучу картонных коробок из-под рыбных консервов и... три уже знакомые ему двадцатипятилитровые бутыли с серной кислотой.
Версия выстраивалась идиотски простая, но идиотски скучная: какой-то мудак-хозяйственник решил избавиться от ненужной ему кислоты (может быть, разгребал подвалы, доставшиеся от предыдущего хозяина), а какие-то мудаки-алкаши вытащили отсюда две бутыли и расколошматили их на могилках (может быть, надеялись найти в бутылях спиртное, а может и просто так, из чистого хулиганства).

Груздев осмотрел бутыли на предмет отпечатков пальцев и таковых не обнаружил. Это было вполне естественно, ибо тот, кто знал, что в бутылях находится кислота, вряд ли стал бы хвататься за них голыми руками. А вот на осколках разбитых бутылей отпечатки должны быть и экспертиза это установит. Кроме того, брызги от кислоты почти наверняка должны были попасть на кожу и одежду тех, кто разбивал бутыли. Поэтому надо будет выяснить, не обращался ли кто-нибудь вчера или сегодня за медицинской помощью с кислотными ожогами.

Озаботившись такими мыслями, Груздев вернулся к могиле Ковальчука. Он подоспел вовремя: копальщики как раз дошли до крышки гроба. Ее состояние было плачевным, изъеденные кислотой доски расползались под лопатой, словно гнилой картон, вонь из-под них шла неимоверная.

— Шабаш, начальник! — сказал небритый дядя, вылезая из ямы и хватая синим ртом воздух. — Дальше — только в противогазе!

Второй копальщик, рыжеватый татарин лет тридцати, сидел на корточках поодаль и жадно курил.

— Да что уж тут и осталось? Веревки завести да поднять! — бодрым тоном попытался возразить следователь.

Дядя посмотрел на него мрачно.

— Куда их заведешь? Там весь ящик развалился.

Груздев посмотрел на Субботину. Медэксперт тоже покачала головой:

— Думаю, он прав, поднимать нет смысла. Ткани разложились, искать там нечего.

— Тогда я спущусь, посмотрю сам, — сказал следователь — В протоколе ведь надо что-то записать.

- Протокол — это не проблема, — усмехнулась Нинель Семеновна. — Я знаю, как выглядит труп, который облили серной кислотой. И знаю, как будет выглядеть завтра ваш костюм.

- Но я должен сделать хотя бы один снимок... — Валерий растерянно моргнул глазами и обратился опять к рабочим: — Вы не могли бы все-таки спуститься туда еще раз и раскрыть гроб? А я бы щелкнул отсюда, сверху.

Копальщики переглянулись.

— Уговорил! — кивнул старший. — С тебя еще полбанки.

Татарин отбросил недокуренный бычок и, встав с корточек, проворно спустился в яму. Напарник подал ему лопату.

Субботина раскрыла свою сумочку и, убрав туда недочитанный «Октябрь», достала стеклянную баночку с металлической крышкой на резьбе.

- Раз уж вы там, наберите немного ткани мне для анализа, — попросила она.

- Это мяса, что ли? — задрав кверху скуластое лицо, уточнил могильных дел мастер.

- Да-да! — чуть смутившись, ответила медик. — Оно должно хорошо отделяться.

Валерий почувствовал позыв на рвоту, но мужественно сдержался. Через несколько минут малоприятная процедура была завершена. Следователь сделал свои снимки, медэксперт получила свой материал для анализа. Рабочие начали забрасывать яму землей. Груздев присел на низенькую оградку соседней могилы и принялся заполнять протокол. Операция «эксгумация» благополучно потерпела фиаско.

Валерий прекрасно понимал, что ни его собственное начальство, ни прокурор не дадут теперь добро на продолжение расследования. Подозрение на убийство явно подтвердить не удалось, а возбуждать дело, опираясь только на пылкое воображение Любы Барановой, никто не станет. Незавершенных дел и без того выше головы. Прибыв в управление, он сдал фотопленку и вещдоки в лабораторию и отправился к Пивню.

— Ты никак с кладбища? — с ухмылкой спросил майор, глядя в мрачное лицо молодого коллеги. — Ну и как? Все спокойненько?

- Ни-че-го! — раздельно, по слогам, ответил Груздев и, плюхнувшись на скрипнувший расшатанный стул, рассказал о серной кислоте с «дикой» свалки.

— Очень занятно!— без особого восторга заключил начальник следственного отдела. — Похоже, что нас держат под колпаком и этот путь обрубили напрочь. Версия с алкашами — это, конечно, подставка, водочную бутылку и газету могли притащить туда из любой городской урны. Бьюсь об заклад, что на осколках тоже не окажется никаких отпечатков.

— Значит, и обожженных кислотой искать не имеет смысла?

— Разумеется. Здесь сработали люди очень неглупые.

— Что же будем делать?

— Будем идти другими путями. У нас есть два фоторобота, которые показывают, что «кавказец» твоей подруги Барановой и «кавказец», уничтоживший Бешеного Макса, по-видимому, одно и то же лицо. Сегодня наши ребята были в аэропорту — по другому делу, но я их попросил показать картинки сотрудникам досмотра. Один сержант — его фамилия Стенин — вроде бы узнал этого человека, но не смог вспомнить, когда и каким рейсом тот улетал. Поезжай в аэропорт и потолкуй с ним.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Не хватало еще, чтобы он вообще все забыл. Тогда уж точно на этом деле придется ставить крест.

Груздев поднялся со стола и, сделав шаг к двери, в нерешительности остановился.

— Пал Михалыч!.. У вас случайно пары бутылок водки не найдется?.. Я там копальщикам пообещал: кислота и все такое... Одна у меня есть, а вот две где-то надо искать.

— А сигареты у тебя еще есть? — хитро прищурился Пивень.

— Сколько угодно! Вчера теща как раз еще посылку прислала, десять блоков.

— Давай тогда сделаем бартер: две бутылки водки на четыре блока сигарет.

— Идет! — радостно улыбнулся Груздев.



Когда Тину, на глазах у которой только что погиб ее жених, запихивали в «уазик», она находилась в состоянии, очень близком к истерике: кричала, царапалась, била руками и ногами. Однако двое мужчин в милицейской форме, занимавшиеся ею, справились со своим делом вполне профессионально. Тина не успела опомниться, как оказалась на заднем сиденье и руки ее были надежно стиснуты стальными дланями «стражей закона». На переднее сиденье сел Зураб. Машина тронулась.

— Ублюдок! — выкрикнула Тина. — Будь проклята твоя мать за то, что родила такого зверя!..

Зураб слегка поморщился и глянул на нее вполоборота.

- Видит Бог, я не хотел этого. Я только хотел показать ему, что он не достоин такой девушки. Ты же знаешь, испокон веку существует обычай: если из-за одной девушки сходятся двое мужчин, их спор решает поединок. Я не виноват, что твой жених оказался таким слабаком.

- Зверь! Зверь!.. — кричала Тина, продолжая рваться из рук своих безмолвных «конвоиров». — Я никогда не буду твоей! Лучше убью себя! А тебя убьют мои братья и братья Сослана! Они найдут тебя везде! Ты будешь прятаться, как хорек, будешь вздрагивать от каждого шороха, окружишь себя бандитами, наподобие этих, но тебя все равно убьют, как шакала!..

- Успокойся, Тина! — ласково улыбаясь, отвечал ей Зураб. — Возможно, я был несправедлив к твоему жениху, возможно, он действительно был неплохим человеком, но его уже нет, и с этим придется смириться. Рано или поздно ты все равно отдашь кому-нибудь свое сердце: почему же этим кем-то не могу быть я?.. Ты слишком долго жила в Москве, отвыкла от наших гор, от наших обычаев... Сейчас мы приедем в мое селение, я познакомлю тебя с родителями, с братьями и сестрами. Ты увидишь, какие это хорошие, чистые люди. Ты будешь жить там, как дорогая гостья, и, клянусь, я не прикоснусь к тебе даже пальцем, пока ты сама этого не захочешь.

Тина яростно мотнула головой.

- Никогда! Никогда этого не будет! Твои родители проклянут тебя, когда узнают, что их сын — убийца!

- Я не убийца, — спокойно возразил Зураб. — Я всего лишь ударил его. Он сам упал с обрыва.

- А Сандро? Почему твой человек стрелял в Сандро? Вы — милиция или вы — бандиты?

— Я накажу этого человека. Но он не в Сандро стрелял, а в воздух, Ты же видела: твой брат остался жив!..

...Были глубокие сумерки, когда «уазик» въехал в Чакру, родное селение Зураба Мадиани. Селение состояло из трех десятков двухэтажных домов, собравшихся вокруг снифа — крошечной круглой площади, как чуткие горные туры собираются вокруг солонца. К каждому дому примыкала мрачного вида башня, сложенная из черного сланца, наверное, еще в эпоху царицы Тамары. В такой башне, всегда имеющей запас продовольствия и воды, можно отсиживаться месяцами.

Набитые туристские тропы обошли стороной древнюю Чакру, и жизнь здесь текла по вековым традициям, лишь в малой степени завихряясь на водоворотах времени. Дважды в день сюда приходил автобус из Местиа, раз в неделю приезжала автолавка из Зугдиди. Горы окружали Чакру со всех сторон, и скальные их склоны были так круты, что снег даже зимой держался лишь на вершинах, срываясь в ущелья гремучими лавинами. Сейчас вершины горели, как свечи, облитые малиновым огнем заходящего солнца.

Дом Мадиани был самым большим в селении и, наверное, самым древним. Как и все остальные дома, он был построен из дикого, грубо обтесанного камня, вместо окон имел узкие бойницы и соединялся с башней потайным подземным ходом. Кроме Зураба в семье было еще три сына и две дочери. С родителями жили младший женатый сын и незамужняя дочь.

Прежде чем открыть дверцу машины, Зураб обернулся к Тине и сказал проникновенным, почти умоляющим голосом:

— Тина! Я об одном тебя прошу: не устраивай истерику, не кричи на все селение. Здесь к тебе никто не прибежит, у нас не принято вмешиваться в чужие дела.

Девушка презрительно посмотрела на него и ничего не ответила. Она и сама уже решила, что будет держаться как можно спокойнее, с достоинством. Тина слышала, что у сванов похищение девушек до сих пор считается в порядке вещей, а в прежние времена похищали и мужчин — для выкупа. В каждом сванском доме даже имеется специальное подземелье — для пленников. Криком тут действительно ничего не добьешься. А вот если притвориться, усыпить бдительность, то, может быть, через несколько дней удастся сбежать или хотя бы передать домой весточку, сообщить о своем местонахождении. Тина не сомневалась, что Гиви поднимет на ноги всю родню и друзей, что братья Сослана тоже примчатся из Цхинвали, едва лишь узнают о случившемся.

При свете карманных фонариков Тину провели темным коротким переулком, лязгнули запоры, скрипнули тяжелые деревянные двери, от которых пахнуло застарелой вековой копотью, вспыхнул неяркий свет, и она очутилась в сравнительно большом помещении — мачубе, в центре которого жарко горел очаг. Это был настоящий сванский очаг: с каменной плитой, на которой пекут лепешки, с древней кованой цепью, на которой висит медный родовой котел. Две женщины хлопотали у очага: молодая в темно-синем переднике и пожилая в глухом платье черного цвета, на головах у обеих были черные траурные платки. (Старший брат Зураба погиб осенью прошлого года — разбился в автобусе, упавшем с обрыва в Ингури, а траур в Сванетии носят двенадцать месяцев.)

— Здравствуй, мама! — сказал Зураб. — Я привез тебе невестку.

Пожилая женщина вытерла руки полотенцем, которое услужливо подала ей молодая, и молча подошла. Лицо ее было морщинисто и сухо, как у большинства горских женщин, глаза — прозрачны, как вода в ледниковых озерах. Откуда-то из полумрака появился и хозяин дома — белоголовый крепкий старик, одетый в домотканую рубашку с высоким воротником, подпоясанную тонким ремешком с серебряными бляшками, с длинной трубкой в руке.

- Здравствуй, отец! — поздоровался и с ним Зураб.— Посмотри, какую я привел вам невестку.

- Здравствуй, дочка!— сказал старый сван, глядя на Тину. — Как звать тебя?

- Он силой привез меня, — гневно сказала Тина. — Он убил моего жениха! Ваш сын убийца!

Стоявшие за ее спиной «конвоиры» уже не держали ее за руки, но запястья еще ныли от их железной хватки. Мать и отец озабоченно посмотрели на сына.

- Зурико! Что она говорит? — спросила мать. — Это правда?

- Это правда, — нехотя кивнул Зураб. — Я убил его нечаянно. У нас был честный поединок, я не хотел убивать.

Отец спросил его о чем-то по-свански. Зураб долго и эмоционально отвечал, порывисто жестикулируя. Потом старик сказал что-то жене, и она, подойдя к Тине, взяла ее за руку.

— Бедная девочка! Какое горе у тебя!.. Не бойся: здесь тебя никто не обидит... Малула!.. — обратилась она к молодухе. — Проводи нашу дорогую гостью в ее комнату. Пусть переоденется и отдохнет с дороги.

Тина хотела возразить: не гостья, мол, я, а самая обыкновенная пленница, хотела потребовать, чтобы ее немедленно доставили к ближайшему телефону, но Малула подошла и улыбнулась так по-родственному, так по-домашнему, что у Тины вдруг обмякло что-то внутри, слезы хлынули у нее из глаз. Она подалась к девушке, ткнулась лицом в ее мягкое плечо и зарыдала, вздрагивая всем телом.

— Пойдем, сестренка, пойдем! — повторяла Малула, гладя ее по спине. — Все будет хорошо!.. Такова наша женская доля...

Тина дала отвести себя на второй этаж, в маленькую комнатку с узким окном-бойницей, упала на жесткую деревянную кровать, украшенную затейливой резьбой, рыдания ее скоро перешли в неровные всхлипывания, а всхлипывания — в прерывистое сонное дыхание. Малула укрыла ее одеялом и вернулась вниз, где уже накрывался стол, где пахло жареным мясом и свежими хачапури, где младший брат уже разливал гостям араку, а мать, по древнему обычаю, собирала у мужчин оружие. «Ох, Зураб, Зураб, буйная голова! — думала при этом старая женщина.— Мало нам одного горя, мало нам траура по Бесо: принес ты беду пострашнее. Давно Чакра не знала кровной мести, давно не сидели мужчины в башнях. Придут теперь осетины, и польется кровь...»



Путь через перевал оказался труднее, чем это представлялось Ренату. Лето в этом году припозднилось, снег не успел сойти и маскировал трещины на леднике, а поскольку зимней крепости в нем уже не было, идти приходилось осторожно и медленно, связавшись веревкой (благо проводник был парнем действительно знающим и опытным). Мокрые ноги мерзли, солнце, отражаясь от снега, слепило глаза, хотелось пить, но талая вода не утоляла жажды, растрескавшиеся губы горели от нее еще сильнее.

Вместо запланированных двух дней переход занял три с половиной. Проводника они отпустили у первой травы, и, напившись чаю, он ушел по строчке следов назад, к снежному седлу, четко выделяющемуся на синеве неба.

— Хороший парень, — проводив его взглядом, заметил Сандро.

— Обыкновенный, — равнодушно возразил Ренат. — Ему заплатили, он сделал. Хороших парней на земле очень мало.

— Но, батоно Ренат...

Ренат глянул с легким раздражением.

— Слушай, перестань называть меня «батоно»! Мы на бой идем, там некогда будет говорить длинные слова. Да и не мальчик ты уже: в тебя стреляли, а теперь ты и сам будешь стрелять. Привыкай думать о себе, как о мужчине... Стрелять-то умеешь?

— Только из охотничьего ружья.

— Ничего, сейчас подучимся. — Ренат развязал рюкзак и начал доставать из него свой увесистый арсенал.

— Абрека я из тебя, конечно, не сделаю, но с пяти шагов ты у меня мазать не будешь. Если, конечно, хватит духу выстрелить в человека. В первый раз это очень трудно.

— В Зураба я выстрелю, — мрачно пообещал Сандро.

Полдня они потратили на тренировку. Ренат учил юношу правильно держать пистолет, правильно спускать курок, быстро перезаряжать обойму.

— Если придется стрелять в упор, ни в коем случае не отрывай руку от тела, не пытайся целиться. Прижимай пушку к бедру и пали в живот. Иначе выбьют, опомниться не успеешь. Раненого добивай, иначе он пустит пулю тебе в спину. На войне как на войне.

Еще, на всякий случай, он показал, как обращаться с израильским мини-автоматом «узи» и с гранатами типа «лимонка». Аллах милостив, но вдруг получится так, что малыш останется один и ему придется всерьез отбиваться.

- Как думаешь, у Зураба много людей? — спросил Сандро, глядя, как Ренат опять укладывает оружие в рюкзак.

- А что такое «много»? — спросил в свою очередь Ренат.— Сто волос на голове — это мало, один волос в харчо — это много. Если бы я шел один и моей задачей было просто убить Зураба, я сделал бы это независимо от того, сколько у него людей. Но я иду с тобой и отвечаю за твою жизнь и за жизнь твоей сестры. Если мы ввяжемся в открытый бой, у тебя мало шансов остаться в живых. А если мы загоним Зураба в ловушку, он может убить Тину. Сваны — народ гордый, от своего не отступаются.

- Так что же мы будем делать? Разве у тебя нет плана?

- Не знаю пока. Скажи, а она очень красивая?

- Кто? Тина?.. — Сандро недоуменно пожал плечами:— Не думал как-то... Она добрая! Два года назад у меня было воспаление легких… Она прилетела из Москвы и сидела возле меня ночами, хотя ей надо было сдавать сессию... А у тебя есть сестра?

Ренат покачал головой:

- Нет. У меня никого нет. Мой отец умер, когда мне было три года. Через два года умерла мать, и я жил у дедушки...

- А потом?

Ренат вскинул рюкзак на спину.

— Потом долго рассказывать. Пойдем! Нам надо успеть дойти до леса и поставить палатку.

Но вечером, у костра, Сандро опять спросил Рената, что было потом. Он слышал много разного об этом человеке, поговаривали даже, что он профессиональный убийца, а сегодня Сандро сам убедился, как великолепно Ренат владеет оружием. Но он не похож на убийцу, рядом с ним не страшно.

— Ты знаешь, есть сказка про сироту Ибрагима и завистливого лавочника? — так обратился Ренат к своему юному спутнику после долгого молчания.

— Не знаю, — ответил Сандро.

— Это наша сказка, азербайджанская. Ибрагим был мальчик, лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати, почти как ты. Его родители умерли, и он отправился искать счастья. Он поймал райскую птицу, которая несла яйца необыкновенной красоты. Мальчик продавал яйца лавочнику и на эти деньги жил. Хорошо жил, друзей имел, пел веселые песни. Лавочник позавидовал и донес шаху. Шах забрал птицу себе во дворец, и Ибрагим опять пошел на поиски счастья. Он поймал вторую птицу, которая несла яйца еще более красивые, и зажил еще лучше. Завистливый лавочник опять донес на него. Когда так случилось в третий раз, Ибрагим взял отцовский кинжал и убил лавочника. Он завладел всем его богатством и стал жить, ни в чем не нуждаясь, стал очень богатым. Но счастье оставило его, сердце окаменело. Он не пел больше веселых песен, перестал любить друзей, и райская птица больше не попадалась ему.

Ренат замолчал, неподвижно глядя в костер, в хоровод пляшущих огненных саламандр. Сандро тоже некоторое время выжидающе молчал, но потом не выдержал и спросил:

— Неужели этим все и кончилось? Таких сказок не бывает!

— Ты прав, малыш, — кивнул Ренат, продолжая смотреть в огонь. — Это не конец. Птица все-таки явилась Ибрагиму. Она явилась ему во сне, и она сказала ему: «Твое сердце вновь станет живым, если ты освободишь принцессу, которую похитил злой джинн. Но помни: освобождая принцессу, ты не должен убить джинна и не должен убить кого-либо еще, иначе ты весь превратишься в камень...»

— Ну и как, удалось ему освободить принцессу? — поинтересовался Сандро, видя, что собеседник опять замолчал.

Ренат вдруг нахмурился, подбросил хворост в огонь и резко ответил:

— Не помню! Глупая сказка, не знаю, зачем начал рассказывать. Ложись спать. Завтра встанем рано. Спустимся к селению, будем смотреть, будем думать. Главное — узнать, здесь ли твоя сестра, не увез ли Зураб ее в другое место.

— Как мы сможем узнать? Ее, наверное, взаперти держат.


— Все в воле Аллаха. Ложись! Я еще посижу немного, подумаю.
Сандро послушно встал и пошел к палатке. Он уже почти уснул, когда со стороны костра послышались негромкие, певучие звуки молитвы:

Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Прибегаю я к Господу людей,
царю людей,
Богу людей.
от зла наущателя скрывающегося,
который наущает груди людей,
от джиннов и людей!
Когда сотрясается земля своим сотрясением»
и изведет земля свои ноши,
и скажет человек: «Что с нею?» —
в тот день расскажет она свои вести,
потому что Господь внушит ей.
В тот день выйдут люди толпами,
чтобы им показаны были их деяния;
и кто сделал на вес пылинки добра, увидит его,
и кто сделал на вес пылинки зла, увидит его.
Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..



Все произошло именно так, как рассчитывал Ложечкин. Тайфун «Айрис» пришел и ушел, нагадив сколько смог. «Мэр» Толпышев с присущей ему энергией поднял рухнувшие опоры электропередач, залатал прорехи на размытых бурными потоками дорогах, выделил денежные пособия и жилье пострадавшим от наводнения. Депутаты тоже потрудились — составляли списки и подписывали соответствующие акты. За этими заботами пролетела неделя, а тут и подоспело очередное заседание сессии горсовета.

Толпышев едва пробежал глазами полученный при входе в зал проект решения, как его словно мешком по голове стукнули: на ногах устоял, но соображать на некоторое время перестал. А когда сознание вновь включилось, он сказал себе: «Ну и гад же Петя, ну и падла! Такой подножки я от него не ожидал. Это не по-товарищески!» И уж было от чего прийти ему в такое волнение. Еще вчера скакал он на лихом коне, еще вчера выступал на телевидении и заверял горожан, что исполком полностью владеет обстановкой, перечислял конкретные меры, которые уже в ближайшие дни будут приняты для улучшения снабжения города продовольствием и промышленными товарами, и даже по самой острой проблеме — по жилью дал некие гарантии, имея в виду привлечение китайских и корейских строителей, а теперь его хотят со скакуна пересадить на хромую, облезлую клячу, хозяина города хотят превратить в мелкого клерка, в мальчика на побегушках!..

Словно сквозь туман он смотрел на невозмутимое лицо Ложечкина, восседающего в президиуме, на его зама Мартынова, суетливо шелестящего бумажками, слушал речи депутатов, спокойно и деловито обсуждающих проект «кастрации» исполкома, и, постепенно выходя из состояния шока, с горечью думал, что все-таки недооценил он Петра Алексеевича Ложечкина, легкомысленно посчитал, что бывший первый секретарь горкома смирится с ролью свадебного генерала. Как можно было так бесшабашно ринуться в работу, в Дело, и забыть, совершенно, что этой страной все еще правит не Дело, а Интрига. Мало поварился в партийном котле, ох мало! Правильно говорят: на дураках воду возят. Пока дураки пластались, спасая город от стихии, умница Ложечкин хладнокровно обдумывал, как прибрать этот город к рукам.

В перерыве Толпышев подошел к председателю Совета и, бледный, как гашеная известь, произнес:

— Петр Алексеевич, это непорядочно! Этот документ мы должны были вначале обсудить с вами вдвоем.

— Сергей Кириллович, у вас устаревшие представления о методике принятия решений, — с вежливой иронией отвечал ему Ложечкин. — Это в горкоме мы с вами все решали кулуарно, вдвоем. А здесь, в Совете, все депутаты равны, все должны иметь одинаковые возможности для обсуждения.

— Но это ведь вы подготовили проект!

— Отнюдь. Я лежал в больнице, лечился. Бумаги готовил Мартынов, Он ведь у нас ученый, теоретик! По-моему, там не все удачно, кое-что надо подшлифовать, но в целом документ, на мой взгляд, полезный и своевременный. Ведь если создан Президиум Совета, у него должны быть и какие-то функции. Логично?.. Президиум должен разгрузить исполком, взять на себя часть его обязанностей.

— Но ведь он не обязанности берет, а права! — горячо возразил Толпышев. — Он берет права распоряжаться жильем, землей и открытием новых предприятий. У исполкома не остается никаких рычагов! Чем я смогу заинтересовать хозяйственника, чтобы он сделал что-то для города?

Ложечкин понимающе и сочувственно склонил к собеседнику тщательно подстриженную голову.

— Да. Тут вы, может быть, и правы. Хотя существует мнение, что дело исполкома — не распоряжаться, а исполнять распоряжения. Но вы можете выступить и высказать свое мнение. А там уж — как депутаты проголосуют! И вообще... — Бывший «первый» широко улыбнулся и похлопал по плечу бывшего «второго». — И вообще, дорогой Сергей Кириллович! Зря вы так болезненно все это воспринимаете. Идет естественный процесс становления демократии, депутаты не хотят быть статистами, хотят активно участвовать в управлении. Надо относиться к этому нормально. Не о правах и привилегиях надо думать, а о выполнении обязанностей. У меня, например, как у председателя Совета вообще нет никаких прав! У меня есть только обязанность: подписывать принятые депутатами решения. А вашей обязанностью должно быть — эти решения неукоснительно исполнять. Логично?

Толпышев посмотрел на него с ненавистью и, еще более побледнев, выпалил:
Если депутаты примут этот проект, я буду вынужден подать в отставку! Я не желаю таскать для вас каштаны!

- Я буду очень огорчен, — не моргнув глазом ответил Ложечкин. — Вы очень знающий и энергичный работник... Однако депутаты могут и не принять вашей отставки. Ведь вы так прекрасно проявили себя в борьбе с тайфуном!..

Проект обсуждали весь день, но принятие решения по нему — ввиду большой важности вопроса — перенесли на утро. А наутро Толпышев явился в сопровождении всей своей исполкомовской гвардии, со всеми замами, начальниками управлений и отделов. Мужчины были в парадных костюмах, дамы — в строгих, но не лишенных провинциальной изысканности нарядах. И Толпышев уже не походил на человека, стукнутого мешком. Его лицо горело лихорадочным румянцем и время от времени озарялось гордой, почти мефистофельской улыбкой.

Все ожидали, что Толпышев попросит слова перед голосованием. Но он не сделал этого, он гордо и внешне невозмутимо ждал результата.
Решение, как и рассчитывал Ложечкин, было принято подавляющим большинством голосов, под гром аплодисментов. Против голосовали только хозяйственники (директора предприятий), понимающие, что с этого дня рушится привычная система «ты мне — я тебе», прокурор Фалдин, с самого начала назвавший это решение незаконным, и редактор городской газеты Птах, которому «мэр» уже пообещал «волгу» и пару квартир для сотрудников редакции. И вот тут Толпышев попросил слова.
Он взлетел на трибуну почти тем же бравым соколом, что и месяц назад, когда выступал с благодарственным словом, когда его только что с блеском избрали — из одиннадцати претендентов, в первом же туре. Зал притих и приготовился услышать нечто интересное, и зал услышал.

— Мне очень жаль, уважаемые депутаты, что вы поддались на дешевую приманку, основанную на чьих-то личных амбициях, — звонким, но чуть-чуть дрожащим голосом начал Толпышев. — Решение, которое вы только что приняли, не прибавит вам власти. Потому что некому будет исполнять ваши последующие решения. Вы хотели уничтожить исполком, и вы его уничтожили...
И он зачитал коллективное заявление руководства исполкома об уходе в отставку.
Мартынов придвинулся к Ложечкину и негромко произнес:

— Кажется, мы перегнули палку! Он не один уходит, а всем гамузом.

— Все нормально, — едва шевельнув губами, ответил председатель Совета. — Идет естественный процесс. Большую часть этих людей депутаты все равно не утвердили бы в должности.

— А вдруг сейчас они испугаются, что город останется без власти, и не примут отставку?

— Ну что вы! Посмотрите в зал! Посмотрите в эти сияющие лица!.. Депутаты только сейчас почувствовали, что наконец-то обретают реальную власть, что пал последний бастион бюрократии. Они готовы сами решать все проблемы города. А исполком мы сформируем за три дня, это не проблема, свято место пусто не бывает.

Зал действительно принял отставку исполкома, и принял даже с большим энтузиазмом, чем само «судьбоносное» решение о перераспределении власти. Толпышев и его гвардия ушли посрамленные, а примерно через час в зале появился секретарь горкома Белопятов, и в президиум, к Ложечкину, поступила записка: «Петр Алексеевич! Необходимо переговорить. Жду Вас в фойе. Г. Ю.»

Ложечкин посмотрел в конец зала, увидел спину выходящего Белопятова и посмотрел на часы. До перерыва оставалось еще минут двадцать. «Пусть подождет, — сказал себе Ложечкин. — Пусть правильно ощутит свое историческое место».
Однако и в перерыве он не пошел сразу в фойе. К нему подходили депутаты, поздравляли с победой, он улыбался и скромно отшучивался. И, конечно, не обошел его вниманием и язвительный Птах, подпустив шпильку насчет того, что Толпышев проявил себя очень благородно, не расшифровав, чьи амбиции он имел в виду. Ложечкин и от него отшутился и только после этого неспешным шагом двинулся на поиски первого секретаря горкома.

Он нашел Белопятова одиноко и скованно стоящим у дальнего окна, чужого и ненужного в оживленной и шумной депутатской толчее.

- Добрый день, Герман Юрьевич! Я слушаю вас. — Ложечкин доброжелательно протянул широкую, крепкую ладонь.

- Добрый день, Петр Алексеевич! — невесело ответил Белопятов. — Ну и цирк вы тут устроили! Толпышев прибежал как в лихорадке... Ну ладно, вы с ним не сработались, это я могу понять. Но зачем же отправлять в отставку весь исполком? Кто же будет обеспечивать жизнедеятельность города?

- А кто их заставлял подавать в отставку? — пожал плечами Ложечкин. — Это Толпышев их взбаламутил, хотел оказать на депутатов силовое давление. К нему и предъявляйте претензии.

- Оба хороши! А поскольку вы оба являетесь членами горкома, мы вынуждены обсудить сложившуюся ситуацию на бюро. Прямо сегодня, в шесть вечера.

- Хорошо, — невозмутимо кивнул Ложечкин. — Давайте обсудим. Боюсь только, что депутаты будут возмущены вмешательством партии в деятельность Совета.

- Я вынужден! — виновато улыбнулся Белопятов. — Толпышев уже в обком побежал...

Заседание сессии Ложечкин закруглил в половине шестого. Кроме членов горкома на бюро присутствовал второй секретарь обкома Дегтярев — человек, недавно назначенный из Москвы, но уже известный своим властным характером. Фактически он уже был в обкоме первым человеком, а Пугин, после избрания председателем облсовета, служил ему лишь ширмой.

Обсуждение ситуации было недолгим, так как Ложечкин хладнокровно напирал на то, что идет естественный демократический процесс, а Толпышев просто не успевает перестраиваться. Толпышев кипятился и напирал на личные амбиции Ложечкина. Кончилось тем, что им обоим поставили на вид «за нарушение партийной этики», и, отпустив остальных членов бюро, Белопятов попросил Ложечкина задержаться для приватной беседы. Дегтярев тоже остался.

Разговор начал секретарь обкома.

— Ну, ладно, Петр Алексеевич, это все ерунда, — промолвил он в своей безапелляционной манере, строго глядя из-под резко очерченных, с изломом бровей. — С исполкомом ты сам разберешься. Расскажи лучше, что это за бизнес вы тут с Белопятовым придумали, за спиной у обкома?

Белопятов при этом виновато потупился, а Ложечкин подумал: «Ну вот, теперь и с этим долбаком придется делиться! И так всегда: один с сошкой — семеро с ложкой».
 
— Да что уж рассказывать! — спокойно усмехнулся он. — Герман Юрьевич вас уже во все посвятил. Если хотите присоединиться — милости просим! Только давайте сразу уточним: это дело не партийное, а частное, поэтому будем говорить как бизнесмен с бизнесменом. С каким паем вы хотите войти в нашу компанию?

На скулах Дегтярева заиграли желваки. Ох, с каким бы удовольствием он размазал бы по стенке этого наглеца! Еще вчера! Но что с ним сделаешь сегодня? Он председатель нового Совета. Советы идут в гору, а партия катится вниз. Но он не дурак, этот Ложечкин, чтобы не понимать, что у партии еще очень многое в руках, он прошел хорошую школу.

— Я не собираюсь с тобой торговаться, Петр Алексеевич, — сказал он, не меняя тона. — Но могу тебя уверить, что ты не привезешь из Японии ни одной таратайки, если я скажу «нет». Даже если при этом я уже не буду секретарем обкома, и даже если уже не будет ни обкома, ни самой партии.

— Я верю, — чуть подумав, кивнул Ложечкин. — Чего вы хотите?

— Я хочу, чтоб в вашей компании одним из коммерческих директоров был мой человек. И чтобы он обладал правом заключения валютных сделок. И чтоб никто не спрашивал, откуда у него валюта.

«Все понятно, — сказал себе Ложечкин. — Он хочет использовать компанию как насос для перекачки валюты. Интересно, откуда у обкома валюта? Или это не обкомовская, а из более высоких сфер?.. Ладно, Бог с ним, зачем я должен об этом думать? Я должен обеспечить своей семье достойное существование в рыночной экономике, а до партийных миллионов и миллиардов мне нет дела. Если эти фанатики мечтают о будущей работе в подполье, пусть мечтают, не стану им мешать».

— Нет проблем! — улыбнулся он. — Мы с Германом Юрьевичем как раз имели в виду, что все кадры должны быть людьми надежными, проверенными. Сами-то вы, Игнатий Кузьмич, какую марку хотели бы приобрести?

Тут непреклонное лицо секретаря обкома дрогнуло и взгляд скромно потупился.

— Об этом не надо, — ответил он чуть поспешнее, чем следовало, и тут же добавил:
— Об этом мы поговорим отдельно, в другой раз.

На следующее утро городская газета вышла с броскими заголовками: «Кризис власти!», «Как поссорились Петр Алексеевич с Сергеем Кирилловичем», «Незаконное решение депутатов».

«Собака лает — караван идет! — усмехнулся Ложечкин, пробежав глазами птаховские опусы. — Но работает, шельмец, оперативно, профессионально. Пальца в рот не клади!.. Ничего, и с ним рассчитаемся!»

Весь день он вместе с Мартыновым и несколькими членами Президиума занимался поисками кандидатур на должность председателя исполкома, лично ездил к нескольким крупным хозяйственникам и_неизменно получал вежливые, но твердые отказы. Никто не хотел брать на себя хлопотное и неблагодарное дело на тех фактически бесправных условиях, каковые задавало «мэру» последнее решение сессии. Домой Ложечкин вернулся поздно, усталый и как никогда озабоченный. Он и сам не ожидал, что так трудно будет найти замену Толпышеву.

- Ну, придумал ты себе заботу! — сказала Альбина, встречая мужа в прихожей и подставляя щеку для традиционного поцелуя. — Весь город гудит... Уговорил кого-нибудь?

- Пока нет, но есть еще кандидатуры, — как всегда, уклончиво ответил Ложечкин.
Тебе тут два раза звонил какой-то мужчина, не назвался... Может, хотел свою кандидатуру предложить? — Как всегда, Альбина чуть-чуть подтрунивала.

Ложечкин пожал плечами: мало ли кто мог звонить! Например, кто-нибудь из депутатов. Свой домашний телефон он безотказно давал всем желающим. Он не спеша переоделся, умылся. Альбина тем временем накрыла на стол — в гостиной, перед включенным телевизором. И тут раздался звонок.
Ложечкин снял трубку:

— Слушаю.

— Это Петр Алексеевич?

— Да. С кем имею?

— Вы меня должны помнить. Мы разговаривали с вами перед вашим избранием в председатели Совета возле вашего дома.

— Ах, это вы!.. — Ложечкин усмехнулся и, взяв аппарат в руки, опустился в кресло. — И что же вам угодно на сей раз? Хотите выразить мне свое неудовольствие по поводу отставки Толпышева?

— Бог с ним, с Толпышевым. Он оказался не так умен, как мы думали. Держаться за дураков — значит обрекать себя на убытки. А вот вы человек умный, в вас мы не ошиблись...

— Простите, а что это все-таки за таинственное «мы»? Могу я узнать хотя бы, как звать вас лично?

— Меня лично вы можете звать Иваном Ивановичем. А звоню я вам по поводу известной вам акционерной компании...

Ложечкин отвел трубку от уха и мысленно выматерился. Если бы не присутствие Альбины, он выматерился бы вслух. Только доморощенной мафии ему не хватало в компании!

— А идите-ка вы, Иван Иванович, к чертовой матери! — сказал он проникновенно, опять приблизив трубку. Альбина посмотрела на него настороженно и внимательно.— На этот раз вы меня ничем не запугаете. Делайте свой бизнес где-нибудь в другом месте. Я за свой пост не держусь: уйду с него в любой момент и только вздохну с облегчением.

Трубка помолчала, а потом вкрадчиво спросила:

— Да?.. А как насчет Ковальчука? Милиция, между прочим, подозревает отравление. Уже сделали эксгумацию...

Ложечкин почувствовал, как все тело его покрылось гусиной кожей, словно его обдали ледяной водой. Он быстро глянул на жену... Какое счастье, что она находится здесь, а не в другой комнате, иначе он должен был бы бояться, что она может снять трубку параллельного аппарата и услышать, о чем идет речь.

— Это не телефонный разговор, — промолвил он сухо. — Где я смогу вас увидеть?

— Меня вам видеть не обязательно, — спокойно ответила трубка. — Поговорите с вашим управляющим делами, с Полозовым. Он полностью в курсе.

— Тогда я не понимаю, зачем вы мне звонили? — искренне удивился Ложечкин. — Почему Полозов не мог сам со мной поговорить?

— А это чтоб вы лучше прочувствовали, чтоб настроились по-деловому. Всего доброго, Петр Алексеевич! Всех благ вам!

В трубке раздались короткие гудки. Ложечкин еще несколько секунд держал ее в руках, затем осторожно, словно некую взрывоопасную вещь, опустил на аппарат.

- Что-то очень плохое? — с тревогой спросила Альбина.

- Да так, средней паршивости, — ответил он и принужденно улыбнулся. — Не бери в голову! Это мои проблемы, тебя это не касается... И сделай милость: отключи телефоны! А то мне поесть спокойно не дадут.



Гиви Боридзе раскололся, как грецкий орех, угодивший под каменную ступню великана. К нему даже не пришлось применять физическое воздействие: хватило демонстрации красной книжечки с тиснеными литерами «КГБ». Он рассказал о похищении его сестры Тины, организованном начальником милиции Зурабом Мадиани, об убийстве жениха Тины Сослана и о Ренате Мирзоеве, который пообещал отбить Тину у Зураба. Умолчал он лишь о том, что идею похитить сестру подсказал начальнику милиции он сам, да еще, на всякий случай, «забыл» упомянуть о телефонном звонке в Цхинвали. Братья Сослана уже в пути, и кровная месть — их законное право. Он не сумасшедший, чтобы вставать на пути кровников. Они и так вправе предъявить претензии: ведь Сослан был его гостем и, следовательно, в какой-то мере, находился под его защитой.

- Что тебе известно об этом человеке, о Мирзоеве? — спросил Белых. — Почему ты обратился именно к нему? Вы что, большие друзья с ним?

- Какие друзья! О чем вы говорите! — испуганно воскликнул бармен, исходя мелкими каплями пота, густо выступившими на его круглом, упитанном лице. — Он у нас в «Парусе» часто бывал, платил хорошо, вот я и знаю его.

- А другие, значит, плохо платили? — усмехнулся на это Осокнн. — И поэтому вы решили, что именно он сумеет отбить вашу сестру, да еще в одиночку? — На прежней работе, в идеологическом отделе, Игорю в основном приходилось иметь дело с интеллигенцией, и он еще не избавился от привычки обращаться к собеседнику на «вы».

Гиви заискивающе улыбнулся обоим русским гэбэшникам и отдельно — третьему, грузину, который пока не проронил ни слова.

— Был, знаете, случай... Однажды у нас в ресторане местные ребята решили проучить наглецов из Адлера. Но тех было слишком много, и получилась большая драка. Мирзоев в ней не участвовал. Он спокойно сидел, кушал люля-кебаб, пил коньяк. Но когда в него попала бутылка из-под шампанского, пущенная кем-то из чужаков, он встал, и через пять минут драка кончилась. Потому что все адлерские легли. А Мирзоев спокойно расплатился и ушел.

— Сколько их было? — деловито уточнил Белых.

— По-моему, человек пятнадцать. Да, четыре столика — человек пятнадцать—шестнадцать!

После допроса, который велся без протокола, но под карманный диктофон, Белых и Осокин вышли на балкон, чтобы наедине обсудить план дальнейших действий. Балкон был длинный, во всю стену дома, с теплым дощатым полом. От дождя его защищал нависающий козырек крыши, от солнца — зелень близко подступивших деревьев. Спокойно и уютно было там, два плетеных кресла приглашали отдохнуть, на маленьком столике стояло большое блюдо, полное свежей черешни, клубники и чуть подвяленного прошлогоднего винограда. Ягоды принесла молчаливая молодая женщина, жена Гиви Боридзе: кушайте, уважаемые начальники! Ягоды — не взятка, ягоды можно попробовать. Тем более, что в Приморске с витаминами сейчас напряженка.
Осокин с удовольствием отправил в рот несколько огромных алых клубничин. Белых попробовал всего понемногу и отдал предпочтение выдержанной «изабелле».

— Судя по всему, — сказал он, беря в руки вторую гроздь, — Мирзоев уже находится в Чакре или где-то в ее окрестностях. Он не знает точно, там ли девушка, и поэтому некоторое время будет изучать обстановку...

— Девушку, скорее всего, будут держать взаперти, а сванские дома, как я слышал, — настоящие крепости,— заметил Осокин. — Как он сможет что-то выяснить?

— Наш подопечный — парень исключительно дерзкий и ловкий, — возразил майор. — Если он взялся за это дело, он его сделает. Поэтому разумнее всего отправиться в «Горный орел» и ждать там его возвращения.

— Пока мы будем ждать его в «Орле», он прольет в Чакре море крови, — возразил Осокин. — По-моему, нам; следует ехать прямо к Зурабу Мадиани и караулить Мирзоева там, возле Типы Боридзе, использовать ее в качестве приманки.

— В Чакру ехать надо, — согласился Белых, — но пусть туда поедут грузины. Пусть они сами воюют с собственной милицией, и пусть поднимут побольше шума, чтоб Мирзоев сообразил, что там ему непроханжа, и отвалил назад, на турбазу, где мы его и накроем... А до их крови какое нам с тобой дело! В этих горах кровь льется уже тысячи лет, каждый пацан с кынжалом ходит... Кровь тут не остановишь!

— А вдруг окажется, что девушки нет в Чакре? Вдруг Мирзоев узнает об этом раньше нас и двинется в другое место? В горах много троп и перевалов, а мы как идиоты будем сидеть и ждать его в «Горном орле»!

Белых посмотрел на напарника с явным неудовольствием. Логика в словах старлея присутствовала, но майору ужасно не хотелось лично влезать в эту дикую туземную историю с похищением и освобождением невесты. Ему приказано ликвидировать Мирзоева, и он должен сделать это, даже если небеса рухнут и земля расколется. Но Мирзоев и в самом деле может не вернуться на турбазу. Его могут ранить или отрезать от перевала и вынудить уходить другим путем... «Игорек прав, — сказал себе Белых. — В Чакру должны ехать мы с ним: конечно, вместе с грузинами. А вторую группу пошлем в «Горный орел», и пусть эта группа тоже движется оттуда в сторону Чакры: не спеша, в полной боевой готовности».

Через час из Лагиди выехали две «волги», «нива» и «уазик». Прекрасная, благоухающая Абхазия стелилась по обе стороны дороги, как будто рекламные глянцевые картинки сменяли друг друга. Ореховые рощи и мандариновые сады, многокилометровые чайные плантации и фантастических расцветок розарии, снежные шапки далеких гор и бесконечные пляжи, заполненные курортниками... Это и было знаменитое Черноморское побережье Кавказа, золотая мечта миллионов бледнокожих северян. Осокин оказался здесь впервые и с интересом глазел по сторонам, и в голове у него даже мелькнуло: а неплохо было бы задержаться тут на пару деньков после выполнения задания, расслабиться на горячем песочке. Что же касается майора, то за свою бурную жизнь он повидал всякое — и джунгли, и горы, и пляжи. Доводилось ему бывать и в этих краях: правда, давно, в молодости (принимал участие во взятии группы контрабандистов). Мелькающие мимо окон красоты на него не действовали, он обдумывал план предстоящей операции.

По предварительной прикидке план этот заключался в следующем. Оперативная группа прибывает в Чакру и без лишнего шума арестовывает Зураба Мадиани по подозрению в похищении Тины Боридзе и убийстве ее жениха и устраивает в его доме засаду. Потом создается ситуация, благоприятная для выкрадывания девушки, Мирзоев клюет на приманку и попадает в ловушку. Проблема лишь в том, как арестовать Мадиани без шума. Начальник лагидской милиции не может не понимать, что совершил серьезное преступление, а сванский дом — это действительно крепость. Капитан Чантурия, лично знакомый с Мадиани и выпивший с ним не одну бутылку коньяка, надеется взять его на обман: сказать, что всех начальников подразделений МВД срочно вызывают на секретное совещание в Сухуми: политическая обстановка, мол, неспокойная. Обстановка действительно неспокойная. Гамсахурдиа давит на абхазов и мингрелов, как танк, выкручивает руки местным властям, недалеко и до большой стрельбы. Мадиани может поверить, но может и не поверить. Все очень зыбко, не проработано, действовать придется по обстановке, и шум все-таки может получиться. А шум может спугнуть Мирзоева, он уйдет куда-нибудь через баксанские перевалы, и ищи его потом по всему Союзу!..

Часа через полтора быстрой езды маленькая автоколонна въехала в город Зугдиди. Там она разделилась на две группы: «нива» и «уазик», не останавливаясь, двинулись дальше, чтобы, достигнув Самтредиа, свернуть на дорогу, ведущую в верховья реки Цхенискали, и к вечеру добраться до турбазы «Горный орел», а две «волги», ненадолго задержавшись в Зугдиди, чтобы согласовать действия с местными органами, направили свой путь по ущелью реки Ингури, по самому дикому и неприступному ущелью Кавказа, теснины которого в прошлые века надежно защищали гордых сванов и от своеволия грузинских князей и от тяжелой поступи царских генералов.
Гиви Боридзе находился в первой группе. Он ехал в «ниве», но не за рулем, а в качестве пассажира, между двумя крепкими парнями, и философски размышлял на тему: все, что ни делается, делается к лучшему. Его лично госбезопасность обвинить ни в чем не могла, поскольку никаких преступных дел он с Ренатом действительно не имел: просто попросил помочь как человек человека. Более того: гэбэшники — это на самом деле подарок судьбы, не иначе как сам Святой Георгий их сюда направил. Теперь-то Тина в любом случае будет освобождена: это сделает либо Ренат, либо КГБ. Если Рената при этом арестуют или убьют, значит, такова его судьба. А если еще и Зураба арестуют, это будет совсем замечательно: обнаглел этот легавый до крайности, три шкуры хочет драть с бедного бармена. Неизвестно, конечно, каким будет новый начальник милиции, но вряд ли он станет брать так много, особенно на первых порах.

В первой «волге» ехал капитан Чантурия. Ему очень не по душе была предстоящая операция. Он хорошо знал и уважал майора Мадиани, считал себя его другом. Ну, умыкнул человек девушку, ну, ударил сгоряча ее жениха!.. Не арестовывать же его за это! Если бы не эти двое русских с непонятными, но властными полномочиями, все можно было бы пустить по тормозам: пожурить Зураба на райкоме, временно отстранить от должности... Но генерал велел оказать полное содействие, и поэтому капитану придется арестовать друга.

Белых и Осокин находились во второй «волге». Каменные горы стремительно вздымались к небу, ущелье делалось все уже, река внизу шумела все громче. Осокин вспомнил, что в одной книжке он читал: «В Сванетии говорят: «Плохая дорога это та, с которой путник обязательно свалится, и тело его не найти. Хорошая дорога — та, с которой путник падает, но его можно потом найти и похоронить. А прекрасная дорога та, с которой можно и не упасть». Дорога в Чакру с этой точки зрения была прекрасной: правый борт авто частенько чиркал о каменный отвес, а камешки из-под левых колес то и дело осыпались в бездонную пропасть.

Группа захвата состояла из десяти человек, у каждого из них были свои думы, но никто из них не знал, что четвертью часа раньше по этой же дороге проследовали две другие «волги» — с цхинвальскими номерами. В «волгах» сидели небритые мужчины в черных рубашках. Их лица были решительны, а глаза красны от бессонницы и от выпитой водки, которая не делала их пьяными, но давала силы идти на смерть.




В то самое время, когда председатель городского Совета Ложечкин мирно беседовал с первым секретарем горкома Белопятовым в фойе Дома народных собраний, в другом конце этого же самого фойе медсестра Люба Баранова поймала за локоть милицейского следователя Валерия Груздева.

- Привет, Валера! — обратилась она к нему с радостной улыбкой и со свойственной ей товарищеской непринужденностью. — Здорово мы прокатили исполком, а?

Привет! — ответил он хмуро. — Здорово-то здорово, но теперь придется наспех избирать кого-нибудь другого. Тот же горком подсунет своего человечка, и проголосуем за милую душу. Хороший хозяин делает обычно наоборот: он сначала подыскивает нового работника, а потом увольняет старого.

— М-да... — растерянно произнесла Люба, и радости на ее лице слегка притухла. — А как твои дела? С Ковальчуком что-нибудь прояснилось?

Груздев глянул по сторонам и, понизив голос, ответил:

— Похоже, что ты была права. Скорее всего, Виктор действительно умер не своей смертью. Но доказать это мы пока не можем.

— А эксгумацию сделали?

— Сделали. Но нас кто-то опередил и залил труп кислотой.

— О Боже!..— Глаза Любы расширились. — Какой ужас!

— Вот так! — усмехнулся Груздев. — Мафия не дремлет.

— Ну и что вы собираетесь делать дальше?

Валерий пожал плечами.

— Работаем! Размножили фоторобот, пытаемся найти еще кого-нибудь, кто опознал бы этого «кавказца». Но пока толку мало. В аэропорту один милиционер вроде опознал, но когда ему показали еще несколько похожих портретов, сел в лужу.

— Слушай, Валера!.. — Люба опять оживилась. — А почему бы тебе не выступить по телевидению? Показал бы людям портрет, сказал бы, что разыскивается опасный преступник...

Груздев посмотрел на нее с интересом. А действительно, почему бы не выступить?..
 По Ковальчуку, конечно, одни подозрения, но, судя по всему, этот же «кавказец» идет у нас и по делу банды Макса, а там уже чистые, доказанные убийства. Да, есть все основания обратиться за помощью к народу, может, кто и откликнется. Птичка по зернышку клюет!

— Это мысль! — с чувством сказал он и бережно пожал тонкое Любино запястье. — Родина тебя не забудет! Пойду прямо сейчас, попробую пробиться в вечерние новости. Исполком вы и без меня добьете.

Вечером того же дня Груздев вышел в прямой телевизионный эфир под рубрикой «Следователь просит помочь». Портрет предполагаемого опасного преступника увидели десятки тысяч горожан и жителей области, и уже на следующий день в уголовный розыск обратились три свидетеля. Двое, как и аэропортовский сержант, не смогли с уверенностью подтвердить, что видели именно этого человека, а вот третий свидетель весьма заинтересовал Груздева и его начальника майора Пивня.

— Это точно он, никаких сомнений! — решительно заявил пятидесятилетний крепыш с седым ежиком волос на круглой голове. — Я подвозил этого парня из аэропорта до города. Он еще все расспрашивал про рэкетиров да про похороны мафиози на Монастырском кладбище... Ну, того, которого под клаксоны хоронили!..

Груздев и Пивень переглянулись. «Мафиози», похороненного на Монастырском кладбище, звали Иваном Малининым, он работал в кооперативе «Меркурий» и был застрелен под окнами собственной квартиры. Предварительное расследование показало, что убийц было двое: один стрелял из револьвера системы «наган», второй — из пистолета «ТТ». Стреляли дерзко, прямо на улице, средь бела дня. Потом убийцы сели в серую «волгу» без номеров и уехали. Материалы расследования забрала прокуратура, и там они, кажется, зависли без движения. Однако... Если «кавказец», столь круто обошедшийся с бандой Бешеного Макса, едва прибыв в Приморск, выказал интерес к похоронам на Монастырском кладбище — значит, между убийством Малинина и разгромом рэкетиров есть прямая связь. Значит, «кавказца» нужно искать через «Меркурий»!

- А куда вы его отвезли? — на всякий случай спросил Пивень. — В гостиницу или по какому-нибудь адресу? И вообще, как, на ваш взгляд, он впервые приехал в Приморск или нет?

- По-моему, впервые, — на секунду задумавшись, ответил седой крепыш. — У него была карта — новенькая, наверное, только что купил в аэропорту, — так с этой картой он меня заставил колесить по всему городу и все спрашивал: что то, а что это. А потом, на Тургеневской, неожиданно говорит: «Хватит! Здесь я выйду». Расплатился и вышел.

— В каком месте Тургеневской?
 
— Между Чапаева и Щорса.

— А вы не заметили, в какой дом он вошел?

- Он не вошел в дом. Там был телефон-автомат... Когда я отъехал и посмотрел в зеркальце, то увидел, как он вошел в будку.

А что значит: «Он меня заставил колесить по городу»? — поинтересовался Груздев. — Силой, что ли, заставил? Или угрозой?

— Ну, не заставил, — ответил он нехотя. — Заплатил хорошо. Сказал, что он журналист, спецкор. Я еще потом подумал: «Откуда у журналиста лишние деньги по городу кататься?..»

Эти показания были записаны на магнитофон и запротоколированы, свидетеля с благодарностью проводили до двери и стали думать, как действовать дальше.

— Надо брать за жабры «Меркурий», — категорическим тоном заявил Груздев. —
Коню ясно, что это они пригласили «кавказца» отомстить Бешеному Максу за смерть Малинина.

— Коню-то ясно, — согласился начальник следственного отдела. — Только давай действовать без шума и без телевизионных эффектов. Я переговорю с налоговой службой, нашлем на «Меркурий» инспекцию, а в состав инспекции включим нашего сотрудника. Нам нужен список членов кооператива, и в первую очередь — членов правления. Получим список — посмотрим, кто есть кто. В кооперативах такого масштаба, как правило, не обходится без лиц с уголовным прошлым. Копнем места отсидки, пошлем туда наш портретик... Главное, никого не спугнуть!

На том и порешили. Пивень тут же позвонил начальнику налогового управления, с которым был в дружеских отношениях, и попросил оказать маленькую услугу. Машина закрутилась.


Вечером того же дня полковник Самарин доложил генералу Тарасову, что милиция упорно продолжает разматывать дело Козальчука и, по данным телефонного прослушивания, вышла уже на кооператив «Меркурий».

— Еще немного, и они выйдут на Полозова, — пояснил он. — Полозов, конечно, будет все отрицать, но засвечивать его жалко. Через него мы держим на крючке Ложечкина.

— Какие известия с Кавказа? — спросил генерал.

— По последним данным Мирзоев успел уйти в горы, В настоящий момент его местонахождение устанавливается и проводятся мероприятия по его блокировке.

— Передайте вашему хваленому майору Белых, что я им недоволен, что задание должно быть выполнено в течение сорока восьми часов и ни на минуту позже. А что касается милиции... — Генерал сделал пометку в перекидном календаре. — Кто там занимается Мирзоезвым?

— Следователь Груздев. Молодой, честолюбивый, депутат городского Совета.

Генерал встал, взял со стола коробочку с сушеными дафниями и подошел к аквариуму. Большой оранжевый вуалехвост выплыл из зеленоватой глубины и внимательно посмотрел на человека немигающими белыми глазам
Генерал взял щепоть корма и бросил в воду. Вуалехвост плавно развернулся и, беззвучно чмокнув круглым ртом, важно пошел к поверхности. Наперерез ему из зарослей травы маленькими фиолетовыми молниями метнулось несколько хризиптер. Не зевай, Фомка, на то и ярмарка! Генерал повернулся к терпеливо ожидавшему продолжения разговора полковнику.

— Свяжитесь с прокурором Фалдиным: пусть он заберет у милиции это дело и передаст нам. А чтобы у честолюбивого депутата Груздева не возникло соблазна продолжить следствие, так сказать, частным, образом, организуйте ему маленькое физическое внушение.

- Самарин вздохнул.

- Погорячились мы все-таки с Ковальчуком, Василь Василич! — заметил он грустно. — С него бы тоже хватило внушения. А теперь сами себе создали кучу работы.

- Вы свободны, — сухо кивнул Тарасов. — И не забудьте послать Белых шифрограмму.
Полковник вышел с липом подчеркнуто обиженным.

Генерал вернулся к столу. По правде говоря, его не особенно волновал исход дела Ковальчука—Мирзоева. Он был уверен, что с местными органами прокуратуры и МВД он в любом случае найдет общий язык. Гораздо больше его тревожил общий политический ход событий в стране. Как это ни было прискорбно, но Ельцин и его команда каждый день выигрывали по очкам у Горбачева, и даже в азиатских республиках усилились демократические тенденции. Если КПСС окончательно рухнет, то и КГБ недолго продержится: во всяком случае, неминуемы очень серьезные кадровые перестановки, и было бы большой глупостью с этой опасностью не считаться. Пока не поздно, надо думать об отходных путях, о том, как сохранить верные кадры, как сохранить реальную власть. Рубль стремительно падает, и власть будет в руках тех, в чьих руках валюта. Ложечкин — умница, он понял это раньше многих. Но Ложечкин — дилетант, мелко плавает, надо разворачивать дело по-настоящему. В каждом СП, в каждой фирме, имеющей выход за рубеж, должны быть наши люди, мы должны разработать широкую экономическую программу и немедленно приступать к ее осуществлению. История не простит нам медлительности.

Он нажал кнопку селектора.

— Слушаю, товарищ генерал! — раздался молодцеватый голос адъютанта.

— Пригласите ко мне начальника экономического отдела.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

Вечером следующего дня, когда Валерий Груздев, утомленный следовательскими делами и заботами, возвращался домой — обычным маршрутом, срезая путь по темным дворам, — его вдруг взяли в «клещи» невесть откуда появившиеся четверо крепких и молчаливых ребят. От первого удара Груздев увернулся, рефлекторно припомнив нерегулярные уроки самбо, от второго у него потемнело в глаза», но он тоже успел зацепить кого-то, от третьего удара он упал, и дальше его били ногами, не давая встать, били профессионально, по самым болезненным местам. Потом бить кончили, и один из молодчиков с издевкой произнес:

— А теперь, мент поганый, спроси: за что?

— За что? — чуть приподнимаясь и отплевывая кровь, сочащуюся из разбитых губ, прохрипел Груздев. Удар в лицо опять уложил его на землю.

— За нахалку, опер, за лишнее любопытство. На щипачей гони шары да на гоп-стопников, а к серьезным людям не лезь. Мы в своих делах без легавых разберемся.

Его пнули еще пару раз и ушли. Он поднялся, морщась от боли в паху, и побрел домой, шмыгая разбитым носом и более всего расстроенный тем, как ужаснется, увидев его в таком состоянии, жена.

Наутро он появился в управлении с опухшими синими губами и с пластырной наклейкой на левой брови.

— Кто это тебя так отделал?— уставился на него Пивень, когда Груздев зашел к нему в кабинет.— Любимая жена приласкала?

— Поскользнулся, — хмуро соврал Валерий. — Шел домой в темноте, а там — какое-то дерьмо...

— Не повезло тебе, — сочувственно произнес майор. — А у меня новость. Только что позвонили из прокуратуры, просили передать им все дела по Бешеному Максу. Дальнейшее следствие, по-видимому, будут вести они сами. Так что подготовь все материалы и — с плеч долой. С сегодняшнего дня займешься вот этим. — Пивень протянул Груздеву пухлую папку. — Это квартирные кражи за последний месяц. Скокари совсем обнаглели: в одном и том же подъезде уже пятую квартиру обчистили, как на работу ходят!

Груздев взял папку и недоверчиво посмотрел на начальника. Впервые за годы работы он усомнился в его искренности. Больно уж совпал вчерашний налет с сегодняшним отстранением от дел. Коню понятно, что эти вещи взаимосвязаны. Но кто за ними стоит? Неужели всего-навсего полууголовный кооператив «Меркурий»? Ой, не верится!

- Письменное распоряжение прокурора будет? — спросил он хмуро.

- Разумеется, — охотно заверил майор. — Да ты не грусти, Валерий! «Кавказец» нам с тобой все равно не по зубам, пускай им прокурорские «важняки» занимаются, а нам с тобой, дай Бог, с домушниками разобраться, нам народ и за это спасибо скажет.




Маленький сванский храм прилепился к скальному выступу, гордо паря над тесным ущельем, над суетой и бренностью мира. Два крошечных окошка, обитая железом дверь с массивным замком, прямой латинский крест, вытесанный над входом рукой древнего мастера, миниатюрный квадратный дворик, отгороженный от пропасти невысокой каменной стенкой, нитка тропы, вьющаяся над обрывом...

Это было идеальное место для наблюдения, дома и башни Чакры были видны отсюда как на ладони, а двадцатикратный цейсовский бинокль позволял даже разобрать надпись «Сельский Совет» над дверью дощатой хибарки, притулившейся к округлой площадке снифа. Ренат и Сандро засели за оградой храма еще на рассвете, и жизнь селения текла перед ними размеренно и беззвучно, словно немое кино в стиле замедленного «ретро».

День начался с того, что мальчишки выгнали на верхние луга стадо резвых пятнистых коров. Затем женщины с кувшинами потянулись к роднику, который бил прямо из скалы, в центре селения. Потом пожилой сван в войлочной шапочке вывел со двора круторогого быка, запряженного в узкие длинные сани, и не спеша направился куда-то вверх но ущелью: наверное, за дровами. Голубой курносый автобус привез несколько пассажиров и в том числе — почтальона. Почтальон зашел на короткое время в дощатую хибару сельсовета, оставил там почту и этим же автобусом уехал назад, в Местиа.

В одном из дворов, чуть более просторном, чем остальные дворы Чакры, был виден зеленый милицейский «уазик». Очевидно, это и был двор семейства Мадиани. Однако тяжелые двери этого дома не открылись ни разу, и в окнах его, как Ренат ни вглядывался, не заметно было никакого движения. Поэтому оставалось неясным главное — здесь ли Тина Боридзе, не переправил ли ее Зураб в более секретное место?

Солнце уже поднялось высоко и изрядно припекало. Ренат передал бинокль своему юному напарнику и, достав из лежавшей рядом с ним сумки флягу с водой, сделал два больших глотка.

— Что будем делать, если до вечера ничего не выясним? — спросил Сандро. — Вдруг Тина еще здесь, а ночью он ее увезет?

— Когда стемнеет, я спущусь в селение и все узнаю,— ответил Ренат, глядя на белое облачко, плывущее к нависшей над ущельем снежной горе, похожей на грудь исполинской девы.

— А я?

— Ты вернешься к палатке и будешь ждать меня. Если Аллах будет милостив, может быть, я вернусь с твоей сестрой.

— Я должен пойти с тобой! Ты ведь даже не знаешь ее в лицо.

— Я знаю в лицо Зураба. Но я еще подумаю, до вечера есть время.

Сандро недоверчиво посмотрел на невозмутимое лицо человека, от которого одного теперь зависела честь семьи Боридзе, и взялся за бинокль. Ренат же извлек из сумки кусок копченой колбасы и половинку лепешки, разломил и протянул юноше его долю. Сандро вежливо поблагодарил и, не прекращая наблюдения, начал жевать.

— Что там новенького? — через некоторое время поинтересовался Ренат, покончив с едой и еще раз приложившись к фляжке.

— Автолавка приехала, — доложил юноша. — Женщины собрались, дети бегут... Из дома Мадиани тоже вышла женщина, пожилая: наверное, его мать...

— Да? Ну-ка дай взгляну на нее. — Ренат взял бинокль.

Водитель автолавки, невысокого роста грузин лет тридцати пяти, в черной кожаной куртке и черной кепке «аэродроме», уже открывал дверцы своего магазинчика на колесах, балагуря с женщинами и детьми, которые столпились у него за спиной в сладком предвкушении исполнения желаний. Такие маленькие селения, как Чакра, обслуживаются в основном по предварительным заявкам, поэтому каждая женщина знала, зачем пришла. А дети... Что нужно детям? Орехи, казинаки да пряники, а это добро, слава Богу, еще есть на Зугдидской базе.

- А это кто еще пожаловал?.. Ренат перевел бинокль. Две белые «волги» вынырнули вдруг из-за скалы, за которой исчезала уходящая вниз по ущелью дорога, и остановились возле фургона автолавки. Одновременно распахнулись все дверцы, и на сниф выскочили мужчины в черных рубашках: пятеро из каждой машины. Все были вооружены: кто с охотничьим ружьем, кто с пистолетом, а у двоих были даже автоматы Калашникова. Размахивая руками и что-то крича, они оттеснили детей и женщин от фургона и заставили сесть на землю посреди снифа...

- Что там происходит? — обеспокоенно спросил Сандро. Без бинокля ему была видна лишь общая картина внезапно случившейся сумятицы. — Что это за люди? Что они делают?

- Наверное, это приехали осетины, — не отрываясь от бинокля, предположил Ренат. — Берут заложников. Сейчас будут требовать голову Зураба.

И действительно. Один из налетчиков, высокий рыжеватый, взял за руку кудрявого мальчика лет десяти и, держа в другой руке мегафон, сделал шаг в сторону. Обратившись лицом к сумрачным башням Чакры, он произнес сильным и звучным голосом, и голос его, еще более усиленный электроникой и металлом, долетел до стен древнего храма:

— Жители Чакры! Гордые сваны! Привет вам от не менее гордых горцев Осетии! Мы не хотим вам зла, мы не хотим крови ваших детей и женщин, мы не хотим ничьей крови. Но один из вас, Зураб Мадиани, подло убил нашего брата Сослана Дадаева, и он должен умереть. Если в течение часа мы не получим убийцу нашего брата, умрет этот красивый мальчик. Его кровь падет на ваши головы, гордые сваны!

Человек с мегафоном кончил говорить. Одна из женщин вскочила и метнулась к нему, что-то крича. Ее оттолкнули стволом ружья.

— Неужели они в самом деле убьют ребенка? — в отчаянье спросил Сандро. — Они же не бандиты! Это же обыкновенные люди!

— Кто может знать? — ответил Ренат, пожав плечами.— Я сам сейчас часто удивляюсь. Люди стали непредсказуемы, зверь проснулся.

- Но ты разве мог бы убить?

- Ребенка? — Ренат категорически покачал головой. — Исключено. Я слишком хорошо умею убивать, чтобы воевать с детьми. Я свободный человек, я уважаю себя. Эти люди себя не уважают. Еще вчера они были рабами, а сегодня вспомнили о своей гордости, но все равно остались рабами.

Прошло еще несколько минут. Вдруг на верхней площадке башни, принадлежавшей семейству Мадиани, появился человек в черном свитере и с автоматом в руке. Это был Зураб. Он выпрямился во весь рост и что-то прокричал.

— Жаль, что не слышно, — посетовал Сандро. — Интересно, что он говорит?

— Что он может говорить! — пожал плечами Ренат.— Я думаю, он говорит: «Оставьте в покое детей и женщин, жалкие трусы! Вот я! Придите и возьмите меня, если вы мужчины». Что он еще может сказать?

На снифе раздались выстрелы. Зураб залег за каменным зубцом, из двух бойниц башни выдвинулись стволы. Ближние к снифу башни тоже ощерились оружием.

— Ой, дураки осетины! — в сердцах сплюнул Ренат. — Сейчас они нам все испортят. Сейчас все сваны запрутся в башнях, и их оттуда пушкой не вышибешь. Как будем твою сестру доставать?

— Но ведь мать Зураба среди заложников, — напомнил Сандро. — Да и мальчика могут убить. Зураб будет что-то делать.

Однако в следующий момент ситуация на снифе вдруг резко изменилась. Еще две «Волги», на этот раз серые, вынырнули из-за скалы. Еще до того, как они окончательно остановились, из них, как чертики из коробки, стали выскакивать вооруженные люди в штатском...


...Когда до Чакры оставалось два поворота, впереди послышались выстрелы. Капитан Чантурия приказал своему водителю остановиться и спросил по рации у Белых:

— Там стреляют. Что будем делать, товарищ майор?

— Продолжать движение, — не раздумывая, ответил бывший спецназовец. — На месте сразу выскакивать и действовать по обстановке, но решительно. Мирзоева я беру на себя.

Ворвавшись на крошечную площадь, они увидели группу вооруженных людей в черном, окруживших кучку испуганных женщин и детей, сидящих на земле.

— Не двигаться! — закричал капитан Чантурия. — Бросай оружие!

Последовало секундное замешательство, после чего люди в черном начали стрелять во вновь прибывших, а те, соответственно, в них. Поскольку стрельба шла почти в упор, промахов практически не было. Из чекистов первым упал Чантурия, из налетчиков — верзила с мегафоном. Ребятишки бросились врассыпную, женщины заголосили и последовали их примеру. Через несколько секунд схватка кончилась, победа оказалась за профессионалами. Однако цена ее оказалась высокой: кроме капитана погиб еще один лейтенант, остальные члены группы почти все были ранены — в том числе и Белых. С противоположной стороны потерь было больше: шестеро убитых и четверо раненых. Допрашивать раненых было некогда, но, судя по номерам их машин, они приехали из Цхинвали. По-видимому, это были друзья и родичи Сослана Дадаева, погибшего от руки Зураба Мадиани. Ближайшая больница находилась в Местиа, надо было срочно ехать туда, пока раненые не истекли кровью.

— Ты останешься здесь, — сказал Белых Осокину, морщась от боли: пуля перебила ему левую ключицу. — Гиви, мерзавец, подставил нас под пули!.. Мирзоев где-то здесь. Ты должен найти его и выполнить приказ.

— Один? — с изрядным сомнением спросил Осокин.

— Из Местиа я свяжусь с Зугдиди, вызову кого-нибудь тебе в подмогу. Из «Горного орла» движется группа... Ты хотя бы найди его. И еще раз напоминаю: стреляй без предупреждения! Сейчас ты сам видел: капитан начал с крика, потерял инициативу...

— Ладно, — кивнул Осокин. — Но раз уж я остаюсь один, я должен знать, за что я должен убить Мирзоева.

Белых опять поморщился: на этот раз не от боли.

— Да, в общем, ерунда! Его использовали для устранения чересчур активного депутата, а теперь ему на хвост села милиция, и надо от него избавиться. Грязная, конечно, работа, но кому-то надо ее делать... Мы — люди военные, и это приказ. Ты должен его выполнить.

— Я постараюсь, — ответил Осокин. — Только сейчас я сяду вместе со всеми в машину, а выйду за поворотом. Не стоит афишировать, что кто-то из нас остался.
Через несколько минут истекающая кровью автоколонна медленно двинулась в сторону Местиа.

Когда четверка «волг» покинула опустевший сниф и скрылась за поворотом, Сандро промолвил смятенно:

— Батоно Ренат! Я уже ничего не понимаю! Кто с кем здесь воюет?

Ренат посмотрел на него с мягким упреком.

— Я же просил тебя не называть меня «батоно»! Честно говоря, я и сам не понимаю. Если это зурабовские менты сделали ловушку, то почему он к ним не вышел или хотя бы с башни не переговорил? Да и повадки у этих мужиков какие-то не ментовские: больно круто на рожон полезли. Не исключено, что это гэбэшники.

— А что тут надо гэбэшникам? — удивился юноша.

— Аллах знает. Может быть, решили искоренить кровную месть как пережиток родового строя. Сейчас все перемешалось, ничего не поймешь.

А в селении царила тишина. Тяжелые двери каменных домов закрылись за счастливо спасшимися детьми и женщинами, и никто не выходил наружу; ружейные стволы скрылись в глубине башенных бойниц, но в их темноте угадывались внимательные, настороженные глаза, глаза мужчин, готовых стоять насмерть.


Игоря высадили примерно в километре от Чакры. Через переполошенное селение ему ходу не было, поэтому он решил обойти его стороной и, зайдя сверху, найти где-нибудь удобное место для наблюдения. С собой он имел два сухаря и кусок сыра, завернутый в носовой платок. На всякий случай, для наспех сочиненной «легенды», на нем была окровавленная черная рубашка, снятая с одного из убитых осетин. В кармане брюк лежал пистолет.

Обойти Чакру стороной было легче придумать, чем выполнить. Сванские ущелья круты и глубоки, как морщины на лице старика, и сначала Игорю пришлось изрядно вспотеть, поднимаясь по изматывающим осыпям, потом его рука судорожно шарила по гладкому камню, не находя зацепки, и не однажды он вздрагивал и прижимался к скале всем своим драгоценным телом, когда из-под ноги выламывалась надежная на взгляд опора... А глубоко внизу белела пенная Ингури, чужая, бесноватая речка, готовая проглотить и размолоть его бесследно, если он совершит хоть одну ошибку. Никогда раньше Игорю не доводилось заниматься скалолазанием, и он готов был поклясться, что если останется живой, то и под страхом расстрела не подойдет близко ни к одной скале выше человеческого роста.
Исцарапанный, в изодранных рубашке и штанах, с дрожащими от нервного напряжения ногами, мучимый жаждой, он наконец спустился в лесистую лощину и, к радости своей, услышал там негромкое журчание ручья. Сняв рубашку, Игорь умылся до пояса, напился всласть и, усевшись под корявой горной березой, жадно съел один сухарь и половину сыра.

«Ну вот, — сказал он себе. — Старший лейтенант Осокин жив и готов к действию. Но к какому? Если Мирзоев здесь, как я могу его найти? Он тоже не дурак, сидит где-нибудь в скалах и все видит. Дай Бог, если он меня уже не засек. Ходить вокруг селения — глупо, так же как ждать подмоги из Зугдиди. Это очевидно. Очевидно и то, что уходить из Чакры после сегодняшней стрельбы Мирзоев будет не через Местиа, а только через перевал. Поэтому надежнее всего подняться вверх по ущелью и... Главное, чтоб он оказался на расстоянии выстрела, а там уж я не промахнусь».

Дождавшись начала сумерек, Игорь вышел из леска и, внимательно оглядевшись, отправился в путь. С заходом солнца резко похолодало, драная рубашка не грела совершенно, грело только движение. Игорь шел быстро — настолько, насколько позволяла сгущающаяся темнота, и чем дольше шел, тем большее беспокойство охватывало его. В этих чертовых горах можно элементарно загнуться от холода!.. Впереди темнел лес, в лесу есть дрова, но в карманах нет спичек. Придется пожертвовать одним патроном, чтобы развести костер. Когда-то, на курсах, его учили и этому.

Чтобы костер не был заметен с тропы, Игорь решил углубиться в лес. Пройдя десятка три шагов, он вдруг почувствовал запах дыма, а еще через несколько мгновений заметил и рыжий огонек, метнувшийся меж темных елей. Стараясь ступать как можно бесшумнее, Игорь приблизился и увидел небольшую полянку, освещенную пляшущим пламенем костра. У костра сидел хрупкого сложения юноша в туристской штормовке. Он пил чай из дымящейся эмалированной кружки и время от времени оборачивался то в одну, то в другую сторону, вслушиваясь в звуки леса и словно ожидая кого-то. Неподалеку стояла приземистая горная палатка, отблескивая серебристыми скатами крыши.

«Какие-то туристы, — подумал Игорь. — Подойду, прикинусь заблудившимся». .
Он громко хрустнул веткой и двинулся к костру. Юноша вскочил и настороженно посмотрел в его сторону. В правой руке вместо кружки с чаем он держал теперь пистолет. «О! — сказал себе Игорь. — Значит, это судьба. Держу пари — это Сандро, младший брат Гиви Боридзе. Значит, и Мирзоев где-то поблизости. Конечно, именно его поджидает здесь этот мальчик с пистолетом... Ну что ж, деваться мне теперь некуда, подождем вместе».

- Добрый вечер! — произнес он с усталой и счастливой улыбкой человека, долго проплутавшего и наконец-то вышедшего к людям. — Могу я погреться у вашего костра? У нас тут экспедиция неподалеку, я отошел и заблудился.

- Пожалуйста! — неуверенно разрешил Сандро, поспешно пряча пистолет, который пришелец благоразумно «не заметил». — Садитесь.

Игорь подошел и присел на камень. Блаженное тепло охватило его. Он щурился от дыма и улыбался, на мгновение забыв, зачем он здесь, забыв всю короткую свою жизнь, растворившуюся во властной памяти доисторических, пещерных тысячелетий, когда огонь был человеку всем — и домом, и оружием, и Богом. И лишь пистолет, оттягивающий карман брюк, удерживал его в действительности, не давал расслабиться окончательно и провалиться в предательский сон.

— Чаю хотите? — спросил юноша.

— С удовольствием, — с благодарной улыбкой ответил Игорь.

— Может быть, вы и есть хотите?

— Тоже не откажусь. — Второй сухарь и остаток сыра он давно уже сжевал, они почти не утолили голода.

Сандро подал ему миску с лапшой, сдобренной мясной тушенкой, и кусок лепешки. Лапша была остывшая, но Игорь смел ее одним махом. Сандро добавил еще
.
— А что у вас за экспедиция? — поинтересовался он. — Что-то ищете?

— Археологическая,— на мгновение отрываясь от еды, ответил Игорь. — Клад царицы Тамары ищем.

— А разве она бывала в этих местах? — удивился юноша.

— Сама не бывала, но ее придворные сюда приезжали.

— Да? А в каком это было веке? Что-то я забыл.

«О Господи! — мысленно вздохнул Игорь. — Чему их учат в школе, этих грузинских мальчиков? Если он забыл, то я-то уж подавно не знаю. Надо было сказать, что у нас геологическая экспедиция».

— Ты знаешь, я сам не археолог. Я тут случайно, к друзьям приехал, из Москвы.

— А-а... — протянул Сандро. — У меня сестра в Москве училась...

«Сейчас про Москву что-нибудь спросит. Ну ладно, в Москве я бывал, как-нибудь отболтаюсь. Однако надо перехватывать инициативу».

— Пора нам и познакомиться, — сказал он с улыбкой.— Меня Павлом звать. А тебя?

— Сандро.

— Похоже, ты не местный. С палаткой вон...

— Из Лагиди мы, туристы. Товарищ в селение ушел, а я его жду.

— У нас в лагере было слышно — там стрельба какая-то была сегодня. Не знаешь, что случилось?

Юноша подозрительно посмотрел на гостя.

— Не знаю. Здесь не было слышно. Мы сверху недавно пришли. Вам еще дать лапши или налить чаю?

— Теперь можно и чаю. Если не возражаешь, я посижу тут до утра.

Игорь решил дождаться Мирзоева и застрелить его тут же, у костра. Мальчика он не боялся.

Сандро пожал плечами:

— Сидите, мне не жалко. — И поведя головой, прислушался, не идет ли Ренат.

А Ренат в это время был уже совсем рядом, на расстоянии прыжка. Двигаясь сквозь темноту леса с бесшумностью призрака, он еще издали заметил у костра постороннего человека и принял однозначное решение. Сандро так и не уловил ни шороха до того самого момента, когда из-за, ближайшего куста метнулось гибкое, пантерообразное тело, и человек, назвавший себя Павлом, вдруг завалился набок, получив точный удар по сонной артерии.

- Святой Георгий! — воскликнул, вскакивая, юноша. — Как ты меня напугал, Ренат!

- Кто такой? — игнорируя его сантименты, строго спросил Ренат, кивком указывая на лежащего.

- Из археологической экспедиции. Заблудился. Павлом звать.

- Ренат присел на корточки и обыскал «Павла».

- Так и есть! С пушечкой ходит твой «археолог». Что он тебе еще врал? О чем спрашивал?

- Про стрельбу в Чакре спрашивал: не знаю ли, что там случилось. Я сказал, стрельбу мы не слышали, недавно только сверху спустились.

- Про меня спрашивал?

- Нет. Спросил только, откуда мы пришли. Я сказал — из Лагиди, туристы.

- Дурак! Надо было соврать, назвать какой-нибудь другой город. Разве можно говорить правду первому встречному? Забыл, на какое дело идешь? Или это моя сестра сидит в крепости у Зураба Мадиани?

- Но, Ренат!.. — Сандро растерянно захлопал глазами. — Он сказал, что они клад царицы Тамары ищут...

- А ты и уши развесил!.. — Ренат холодно и жестко усмехнулся. — В таком случае оставайся здесь со своим «археологом» и отбивай свою сестру с его помощью. Я не люблю, когда вокруг меня болтаются люди с оружием. Я ухожу.

«Павел» застонал и пошевелился. Сандро недоуменно уставился на Рената.

— Ты в самом деле уйдешь? Но ты же обещал!.. Кроме тебя, никто этого не сможет сделать.

— Ну ладно, — смилостивился Ренат, который, конечно, и не собирался уходить, а хотел всего лишь повоспитывать своего юного товарища. — Твой гость вроде очухался. Сейчас мы его расспросим и тогда решим, что делать дальше. Дай-ка водички!

Сандро подал фляжку.

От холодной воды Игорь вздрогнул и открыл глаза. В глазах все плыло, в ушах стоял тихий звон. Он приподнялся и сел на землю, одной рукой утирая с лица воду, другой, проверяя, на месте ли пистолет. Пистолета, конечно, не было. А прямо перед ним на камне сидел человек, из-за которого он пролетел через всю страну, человек, которого ему было приказано убить. «Главное — стреляй без предупреждения, — вспомнил он «мудрое» поучение майора Белых. — Да уж, Олег, это тебе не в Африке воевать, среди соломенных хижин и безоружных эфиопов. Посмотрел бы я на тебя сейчас, на моем месте».

— Что скажешь? — обратился к нему Ренат. — Откуда у тебя вот это? — И держа двумя пальцами, покачал перед собой «Макаровым». — С каких это пор археологам выдают табельное военное оружие?

— Я не археолог, — с искренним вздохом признался Игорь. — Я из Цхинвали сегодня приехал. Тут один местный сван моего брата убил.

— Из Цхинвали? Что-то ты не похож на осетина.

— Это мой двоюродный брат. У меня мать русская. Мы с Сосланом с детства вместе росли...

Так это брат Сослана!.. У Сандро загорелись глаза, но Ренат продолжал допрос с прежним недоверием:

— Как звать того свана и что вы собирались сделать с ним?

— Зураб Мадиани его звать. Он убил нашего Сослана, и мы поклялись, что убьем его.

— Я видел, что было на площади. Вас постреляли и запихали в машины, никто не убежал. Как ты сумел уйти и оказаться здесь, да еще с оружием?

— Я выскочил на ходу из машины, за селением. Вырвал у кого-то пистолет — они все раненые были — и выскочил. Там обрыв был, они, наверное, решили, что я разбился, а я зацепился за скалу и висел, пока они не уехали. Им нельзя было долго стоять — раненых было много, в больницу торопились.

— Зачем сюда пришел? Что делать собираешься?

Игорь помедлил, прокрутил назад весь разговор: убедительно ли подана «легенда», точно ли расставлены все интонации. Вроде все логично, все на местах, можно продолжать.

— Мне Зураба надо убить, — сказал, опустив голову и глядя в землю. — Я клятву дал.

Ренат помолчал, продолжая разглядывать человека, назвавшегося братом Сослана из Цхинвали, и ему показалось, что где-то он его уже видел, но не мог вспомнить — где. Наверное, мельком, в толпе, на улице. Мало ли бывает случайных, мимолетных встреч, да и людей, похожих друг на друга, на земле предостаточно. Ясно было одно: отпускать от себя этого человека нельзя. Если он действительно тот, за кого себя выдает, он будет пытаться убить Зураба, и это еще более затруднит освобождение Тины (ведь убить Зураба ему все равно не удастся). А если у него какая-то другая игра, то тем более надо быть настороже. Надежнее всего было бы прикончить его и сбросить в Ингури, но Ренат уже дал себе слово постараться никого не убить в этот раз: спасти принцессу, не причиняя вреда джинну.

— Ладно, Павел, оставайся с нами, — сказал он. — У нас тоже есть дело к Зурабу Мадиани...

Игорь поднял голову и посмотрел в глаза Мирзоеву: непроглядная ночь была в тех глазах.

- Вот этот парень... — продолжал Ренат, кивнув в сторону Сандро, — брат невесты вашего Сослана. На рассвете Зураб и несколько человек с ним выйдут на лошадях в сторону перевала. Они хотят уйти в Картли. Мы встретим их перед перевалом, и ты сможешь выполнить свою клятву. Как, говоришь, тебя звать?

- Павлом. А тебя?
- Меня? — Ренат усмехнулся. — Разные люди зовут меня по-разному. Ты можешь звать меня Ибрагимом. Так будет правильно.

- Пистолет отдашь?

- Позже. А то потеряешь в дороге. — И повернувшись к Сандро, Ренат уже другим тоном промолвил: — Через полчаса уходим, малыш! Дай мне что-нибудь пожевать и собирай манатки. Завтра увидишь свою сестру: я разговаривал с ней...




Тина слышала стрельбу, но не видела, что происходило на площади: узкое окошко ее комнаты выходило совсем в другую сторону. Она догадывалась, что стрельба была связана с ее заточением в этом мрачном каменном доме; по-видимому, какие-то люди — наверное, ее родичи и родичи Сослана — пытались ее освободить, но попытка не удалась. Она рыдала весь оставшийся день, представляя убитыми Гиви и Сандро и незнакомых ей братьев Сослана, сердце ее разрывалось от боли, она отказывалась от еды и питья.

Вечером, когда на улице стемнело, в доме собралось много народу, пришли мужчины от каждого семейства Чакры, от каждого «дыма». Они расселись внизу, в мачубе, и долго спорили. Их голоса были хорошо слышны, но они говорили по-свански, и Тина не понимала слов. Но она понимала главное: большинство собравшихся ругало Зураба, а Зураб пытался оправдываться, и несколько молодых сванов стояли на его стороне.

Вдруг она услышала шорох в открытом окне, и там: показалось лицо незнакомого человека. Тина вскрикнула, но человек негромко сказал:

— Не бойся! Меня послали твои братья. Мы освободим тебя.

— Дева Мария! Они живы! — Тина бросилась к окну. Увы, окно было слишком узким, чтобы сквозь него могла протиснуться даже такая хрупкая девушка.

— Ты можешь выйти из дома? — спросил Ренат.

— Нет, моя дверь заперта. Да и внизу люди.

Тут послышался звук отпираемого запора. Тина отпрянула от окна, голова Рената тоже исчезла.

Вошел Зураб. Он был возбужден и решителен.

Он опустился на одно колено перед Тиной и сказал, глядя ей в глаза — снизу вверх:

— Тина! Я прошу твоей руки и сердца. Прошу в четвертый раз и умоляю не оскорблять меня четвертым отказом. Потому что завтра на рассвете я увезу тебя через перевал в Картли, и если ты скажешь «нет», мне придется везти тебя поперек лошади, завернутую в бурку: как пленницу, а не как невесту.

— А если я скажу «да», ты дашь мне лошадь? — живо спросила Тина.

— Конечно. У меня для тебя есть чудесная кобылка.

— А что за стрельба была сегодня, Зураб? — входя в роль строгой невесты, поинтересовалась Тина.

— Пустяки! Какие-то бандиты хотели ограбить автолавку. Их постреляла местийская милиция.

— Хорошо. Выйди на несколько минут, дай мне подумать.

Зураб взял ее тонкую белую руку, бережно поцеловал, поднялся и вышел. Тина опять подскочила к окну.

— Я все слышал, — сказал тут же появившийся незнакомец. — Скажи ему «да» — это облегчит нашу задачу. Ну, пока! Завтра ты увидишь Сандро.

Человек соскользнул с выщербленной стены дома. Тина отошла от окна. В комнату вошел Зураб.

— Твой ответ? — спросил он настороженно.

- Я согласна, — опустив глаза, ответила девушка. Он просиял и взял ее за руку.
Пойдем, ты скажешь это всем. Я хочу, чтоб все услышали, что Тина Боридзе согласна стать моей женой.

- Но не сегодня, — прошептала Тина. — Я стану твоей женой не сегодня.


Место для засады Ренат выбрал возле переправы. Здесь, за узким деревянным мостиком, перекинутым через глубокий поток, тропа прижималась к невысоким рыжим скалам, из которых было удобно вести и наблюдение и прицельный огонь. А людям Зураба в этом тесном месте будет очень неуютно.

- Сколько их будет, Ибрагим? — спросил Игорь.

- Не знаю, — равнодушно пожал плечами Ренат.— Человек пять-шесть. Может, десять.

Он достал из сумки короткоствольный автомат «узи», засунул за пояс двадцатизарядный «стечкин», разложил на каменной полочке гранаты.

— Ты обещал вернуть пистолет, — напомнил Игорь. — По-моему, самое время.
Ренат посмотрел на него изучающе.

— Послушай, а зачем тебе убивать Зураба? — спросил он. — Что он плохого тебе сделал? Он победил твоего брата в честном поединке, а вы, как бандиты, захватили детей и женщин, хотели убить ни в чем не повинного сванского мальчика... Поделом вас постреляли гэбэшники, и я не дам тебе убить Зураба, он настоящий мужчина.

- Но разве ты сам не собираешься его убить? — искренне удивился Игорь.

- Он не сделал ничего такого, за что заслуживал бы смерти. Я просто заберу у него девушку, вот и все. И это я сделаю только потому, что знаю точно: она не хочет быть его женой.

- Так он ее и отдаст!.. — пробормотал Игорь. Он был обескуражен. Глядя на боевые приготовления Рената, он не сомневался в его решимости залить огнем и свинцом все ущелье. Да и как иначе можно отнять невесту у гордого свана, бывшего начальника милиции, который уже перешел свой Рубикон и у которого нет иного выхода, как уходить в Восточную Грузию, вступить там в гвардию Гамсахурдиа. Какой странный этот киллер, совсем странный!..

- Я вижу их! — воскликнул вдруг Сандро, наблюдавший за тропой в бинокль. — Первым едет Зураб, за ним — Тина, и еще... раз, два, три... Еще семь человек.

Рениат тоже выглянул из-за камня, увидел движущиеся фигурки всадников.

— Через полчаса они будут здесь. Скажи, Сандро, ты по-прежнему готов рискнуть жизнью, чтобы освободить свою сестру?

— Готов, батоно! — не раздумывая, ответил юноша.

— Тогда сделаем так...


Мостик был узкий и шаткий, лошадей пришлось вести в поводу. Сначала Зураб перевел своего жеребца, затем Тинину кобылку, потом помог перейти самой Тине, Вода ревела внизу, мостик качался под ногами, Тина крепко держалась за его руку, и ему была приятна ее беспомощная доверчивость. Прошлой жизни не было, за перевалом начнется новая. Там, в Картли, Звиад Гамсахурдиа начинает большие перемены, ему нужны отважные воины. А недоношенным осетинам он, Зураб, еще покажет! Он еще придет к ним в Цхинвали и подожжет их дома. Они заплатят за ужас ребенка, которого хотели убить, за слезы его молодой матери, поседевшей в те минуты. Это не люди, это звери, и он будет с ними, как зверь.

Вот и последний сван перевел коня.

— Сейчас, за поворотом, будет трава, — сказал Михо, младший брат Зураба. — Это последняя трава перед перевалом. Надо там отдохнуть, пусть лошади попасутся
.
Зураб не успел ответить. Потому что из-за скалы вышел вдруг красивый тонкий юноша в брезентовой куртке. Это был Сандро Боридзе.

— Тина! — окликнул он сестру.

— Сандро! — воскликнула девушка и бросилась к брату раньше, чем Зураб успел удержать ее.

Сваны вскинули оружие.

— Не стрелять! — рявкнул Зураб. Он не мог допустить, чтобы брата его невесты застрелили у нее на глазах: уж после этого она бы ни за что не согласилась стать его женой. Мгновение — и брат с сестрой скрылись за поворотом, и в этот же миг из-за скал ударила автоматная очередь. Она взрыла землю прямо перед ногами Зураба, не причинив ему вреда. Сваны открыли ответную стрельбу, хотя и не видели, в кого стреляют. Зураб бросился туда, где исчезли Тина и ее брат, но вторая очередь, вспоровшая тропу прямо перед ним, остановила его.

— Слушай, Зураб, — раздался голос из-за скалы, и там показалась голова человека. Человек говорил по-русски, но с акцентом. — Ты смелый человек, но сейчас ты проиграл. Вы все на мушке у моих джигитов, мы можем перестрелять вас, как уларов на снегу. Но мы не хотим крови. Мы пришли за Тиной, и мы взяли ее. Дай мне трех лошадей, и я отпущу вас живыми. — И для убедительности он еще раз прострочил очередью перед ногами Зураба.

Несколько минут сваны совещались. Зураб рвался в бой, но остальные решили, что не стоит рисковать жизнями восьми мужчин ради одной девушки. Кто знает, сколько их там, за этими камнями? Нужно дать им лошадей.

Зураб взял Тинину кобылку и еще двух лошадок поплоше и отвел к повороту скалы. Оттуда сначала выглянул ствол, потом юношеская рука приняла повод.

— Теперь переправляйтесь на ту сторону, — скомандовал со скалы тот же человек. — И не вздумайте мудрить: у нас достаточно гранат, чтобы раскидать вас по всему ущелью.

Бормоча проклятия, сваны повели лошадей к мостику. Ренат дождался, когда все перейдут, и выстрелил в запал гранаты, который он заранее укрепил под настилом. Раздался взрыв, и мост перестал существовать. Ренат спустился к Сандро и Тине. Брат и сестра стояли, держась за руки, и все никак не могли оторвать друг от друга счастливых глаз.

«Какая она красивая! — с грустью отметил Ренат.— Недаром Зураб на все был готов ради нее: даже человека убил. А на меня она даже не смотрит. Увы, это не моя принцесса, хоть и я ее освободил».

- Ладно, голубки, — сказал он хмуро. — Рано радоваться. Садитесь на лошадей и дуйте к перевалу. И ты, Павел, поезжай с ними.

- А ты? — спросил Сандро. — Почему ты попросил у них только три лошади?

- Потому что я не верю, что они ушли совсем. Они найдут другое место для переправы и вернутся. Это сваны, и это их горы, они здесь знают каждый камень. Я попробую задержать их.

Девушка подошла и протянула ему руку:

— Спасибо! Я так благодарна вам.

— Пустяки, — пробормотал он, смутившись. — Это Сандро молодец, не побоялся пойти под пули, если бы не он, ничего бы не вышло. Этот гордец мог сам застрелить тебя.

- Мог, — согласилась Тина, только сейчас поняв, что самое плохое уже позади.

Ну, все, — сказал Ренат. — По коням!

Сандро и Тина сели в седла. Все посмотрели на «Павла».

— Я остаюсь, — покачал головой Игорь, которому не было никакого резона расставаться с Мирзоевым, не выполнив задания. — Если будет стрельба, мое место — здесь. Мои счеты с Зурабом не кончены.

— Ладно, оставайся, — спокойно согласился Ренат.— Только имей в виду: если будет стрельба, шансов остаться в живых у тебя практически нет.

— А у тебя?

— У меня чуть больше.

Брат и сестра еще раз взглянули на остающихся, ударили в бока лошадей и поскакали в сторону перевала.

— Ибрагим, ну сейчас-то ты мне отдашь пистолет? — спросил Игорь.

Ренат внимательно посмотрел на него и достал из кармана «Макаров». Положив правую руку на «узи», левой рукой протянул «Павлу» пистолет:\

— Держи!

Черное дуло автомата смотрело Игорю прямо в живот, рот его вдруг наполнился слюной, и он понял, что не успеет даже прикоснуться к курку, как его самые прекрасные мире внутренности разлетятся по рыжим камням. Тягаться с этим парнем в скорости стрельбы было бесполезно.

— Иди на тот конец скалы, а я буду здесь, — сказал Ренат. — Главное, не дать им нас обойти, чтобы не прорвались к перевалу.

Игорь дошел до края скального островка и оглянулся. Мирзоев стоял спиной к нему, беззащитный, как агнец на заклании. Игорь поднял пистолет. Он был уверен, что не промахнется, что приказ генерала будет выполнен. Он прицелился точно в затылок и... опустил пистолет. Майор Белых оказался прав: выстрелить в человека — это не то же самое, что выстрелить в мишень, тут надо преодолеть в себе определенный барьер. Но приказ есть приказ. Игорь опять поднял пистолет... В это мгновение раздался выстрел, и одновременно Игорь ощутил обжигающий удар в левое плечо.
Это один из сванов, которые, конечно же, не ушли, взобрался на скалу, находившуюся на другой стороне реки, и поймал его на мушку карабина. Со стороны Мирзоева тут же последовала автоматная очередь, и карабин полетел вниз, звонко ударяясь о камни, а его владелец взвыл, сотрясая простреленными руками.

Игорь опустился на землю и сел, прислонившись спиной к скале. В глазах кружилось, во рту горело. Из-за реки раздалось еще несколько одиночных выстрелов, потом заговорили «Калашниковы», им ответил «узи», грохнул взрыв гранаты... «Это война, — подумал Игорь, — и я, кажется, умираю». Лицо дочурки встало у него перед глазами — недоуменное, горькое, молящее: «Папочка, не умирай!..» Он осмотрел рану. Пуля вошла сверху в мякоть трицепса и наискосок ушла в грудную клетку. Один Бог знал, что она там натворила, но здесь, в горах, с такой раной, конечно, не выжить, даже если Мирзоеву удастся перестрелять всех сванов. А Ренат уже был возле него.

— Сильно зацепило? Сейчас перевяжу, потерпи.

Приподняв Игоря за здоровое плечо, он оттащил его в более безопасное место, огражденное со всех сторон большими камнями, и оторвал полосу от подола своей рубашки.

— Бесполезно, — покачал головой Игорь. — Я умираю.

- Пустяки! — как можно беззаботнее возразил Ренат, туго накладывая повязку. — Я бывал и в более крутых переделках.

- Я не протяну и получаса, — покачал головой Игорь. — И прежде чем умру, я должен сказать тебе кое-что...

Ренат посмотрел вопросительно.

- Говори!

- Я не Павел...

- Я понял это, сразу. Я тоже не Ибрагим.

- Я не брат Сослана Дадаева. Я старший лейтенант госбезопасности Осокин...

- Примерно так я и думал. И чем же Зураб Мадиани насолил госбезопасности?

- Я здесь не из-за Зураба. Я здесь из-за тебя, Ренат Мирзоев.

Лишь брови вздрогнули на лице Рената. Ничем другим он не выдал своего изумления.

- Я прибыл из Приморска, — продолжал Игорь, чувствуя, как слабеет с каждой минутой. — Прибыл с приказом ликвидировать тебя, как опасного преступника, наемного убийцу...

- Вот как! — Ренат сразу вспомнил, где видел этого человека: конечно же в Приморске! — Зачем же ты говоришь это мне?

- Потому что я не смог тебя убить, не смог выстрелить тебе в спину. Наверное, я не гожусь для такой работы.

- Кто прислал тебя? Кто отдал приказ?

Игорь вздохнул, в груди больно захлюпало.

— Это не важно. Важно другое. В Приморске ты воевал с рэкетирами, потом тебя использовали для устранения политического деятеля, депутата, который пытался разоблачить партийную мафию. Сейчас на твой след вышла милиция, и чтобы ты не попал в руки любознательных следователей, меня послали тебя прикончить.

— Очень остроумно, — криво усмехнулся Ренат. — И что, у вас не нашлось никого побойчее?

— Был один побойчее, — в свою очередь усмехнулся Игорь,— его зацепило в той перестрелке, которую ты видел на площади в Чакре. Остался я, и я должен был выполнить приказ.

— Ты все сказал?

— Да. Я уже слышу пение ангелов, мне нет смысла что-то скрывать.

— В какого ты веришь Бога?

— Бог один. Ты называешь его Аллахом, мы называем его Христом, в Индии он зовется Кришна... У него много имен, так же, как у тебя.

— Это не так. Истинный Бог только Аллах. Пока не поздно, помолись Аллаху, и тогда, может быть, ты попадешь в рай.

Из-за ближнего края скалы ударила автоматная очередь. Значит, сваны перебрались через реку. «О Аллах! — подумал Ренат. — Как не хочется убивать этих достойных людей!» И коротко размахнувшись, он швырнул туда гранату.

— Полежи здесь, — сказал он Игорю. — Схожу на тот край, как бы они нас не окружили.

Ренат скрылся за камнем, и ангелы смолкли. На душе у Игоря было тихо, пусто и одиноко, и до умопомрачения не хотелось умирать. Так мало было прожито, так мало понято...

«Зачем же я жил? — спрашивал себя Игорь, глядя в холодное голубое небо. — Неужели я сделал все, что мне было начертано, и в моем существовании мир больше не нуждается? Что ждет меня там, за последней чертой: библейское Царство Небесное, ведическая цепь перевоплощений или банальное атеистическое небытие?.. Или сбудется сказанное пророками: каждому воздастся по вере его? Христианин предстанет пред Христом, мусульманин — пред Аллахом, кришнаит будет кружить по кольцу инкарнаций, а тот, кому вдолбили, что «жизнь есть форма существования белковых тел», так и сгинет во мраке?.. Обидно, Господи, не знаю, каким именем мне называть тебя, но обидно! Неужели это и есть конец всему? Неужели ты не дашь мне хотя бы еще одной попытки? Я бы жил совсем не так, совсем не так, совсем не так...»



Солнце над горами Сванетии клонилось к закату; на далеком восточном краю континента, в городе Приморске, медицинская сестра Люба Баранова, уже уснувшая рядом со своим мужем-автомехаником, вдруг проснулась, словно от какого-то тревожного толчка. А может, она и не проснулась, потому что нередко случается так, что человеку лишь снится, что он проснулся, а потом он просыпается еще раз — уже по-настоящему. Во всяком случае, Люба была уверена, что проснулась. Муж сопел рядом, от него, как всегда, сильно пахло табаком и немного — выпитой за ужином водкой; на прикроватной тумбочке тикал будильник, сквозь открытую форточку доносились удаляющиеся шаги одинокого ночного прохожего... А прямо перед Любой, на фоне белого потолка, в размытой туманной рамке, висела яркая, живая картинка: словно на экране импортного телевизора.

Люба увидела дикое горное ущелье, пенную речку, бьющуюся в его глубине, незнакомого светловолосого человека, лежащего среди камней с неподвижными остекленевшими глазами и с кровавым пятном, расплывшимся по груди. Второй человек стоял поодаль, с автоматом в руках, прислонившись спиной к скале, и на лине его, устремленном вдаль, застыло выражение отчаянной решимости. Люба узнала в нем «кавказца со шрамом» и ничуть не удивилась этому узнаванию, как не удивилась самому факту появления картинки.

Точка обзора тем временем поднялась выше, и Люба увидела еще несколько человеческих фигурок. Медленно и неотвратимо они взбирались по отвесным скалам и охватывали смертельным полукольцом тех двух — светловолосого, которому уже ничего не было страшно, и его товарища, месяц назад убившего Виктора Ковальчука. И Любе почему-то стало вдруг по-женски жалко этого человека с автоматом, захотелось прийти ему на помощь...

Картинка раздвинулась почти во весь потолок, и стало видно, что ущелье окружено удивительным, прекрасным садом: каждое дерево там цвело, на каждом дереве пели дивные птицы, прозрачные ручьи манили прохладой... Сад наступал на ущелье, медленно поглощая его, растворяя в себе. Скальный островок уменьшался в размерах и таял, как тает льдинка в весенней воде. Но что же станет с людьми на этой льдинке?..