Дом – музей Л.Н.Толстого в Ясной Поляне
=====================
БРОСОК НА СЕВЕР. ТУЛА
Волею судьбы в самом конце 1960-х годов я поселился на житьё в Туле. Случилось это словно бы неожиданно, но очень удачно и радостно. Я давно хотел оставить жаркую Среднюю Азию и поселиться в России. И хотя я вырос и прожил к тому времени в Таджикистане уже более двадцати лет, полюбил горы, здешних людей, таджикский говор, но генетическое подсознание русского человека звало меня на Север. И свершилось это следующим образом.
Когда я приезжал из Душанбе в Москву в командировку (в палеоботаническую лабораторию Института географии), в разговоре с друзьями-коллегами я не раз вслух говорил о своём желание - жить в России. В Москву в эту же лабораторию нередко наведывались также геологи из Тулы, и однажды случайно услышали, что есть далеко в Средней Азии такой-то палеоботаник, геолог-четвертичник, который мечтает переехать в Россию. Геологоразведочному институту (ЦНИГРИ – Центральный научно-исследовательский геологоразведочный институт в Москве, в Туле – филиал) нужен был специалист моего профиля. Обо мне заинтересованные в моих работах геологи рассказали директору института и убедили его, что нужно взять этого специалиста к себе.
Через какое-то время я (в Душанбе) неожиданно получаю письмо из Тулы. В полученном письме дирекция официально (пока предварительно, до получения моих конкурсных документов) приглашала меня работать в филиале этого института в Туле. Была гарантия жилплощади. Когда я показал это письмо своим домочадцам, ответ был один - надо ехать. В советское время с поездками было как-то проще. Я подал заявление об увольнении из Института геологии, где я работал, а также отправил документы в Тулу на конкурс. Все мои коллеги удивились этому непонятному для них тогда решению. Но – решение было принято. Остальное было делом сноровки. Позже мне из Тулы сообщили, что я прошёл по конкурсу на должность старшего научного сотрудника ЦНИГРИ. И вот – нас ждал город Тула.
Сначала я уехал в Тулу один. Всё было необычно и как-то тревожно. В сознании метались мысли об оставленном Таджикистане, о горах, о прерванной работе (я начал собирать материал для докторской диссертации), о том, с чем я жил более тридцати лет, начиная с приезда моих родителей в Душанбе в 1936 году. И вот я - в незнакомой Туле. В городе одни русские, нет изнуряющей азиатской жары, спокойная провинциальная жизнь, тульский говор и т.д. Но во всей этой эпопее была одна важная проблема, из-за которой я и решился на отъезд из Таджикистана.
ОРДЕР НА КВАРТИРУ
Дело в том, что в Душанбе я вместе с моей старенькой мамой и моей небольшой семьёй жили в страшно неудобной коммуналке: вода и «удобства» вне дома, зимой – печка, копоть, топили углём, грязно. Недоброжелательные вороватые соседи и т.д. В Институте геологии, где я в то время работал, получить нормальную квартиру мне «не светило». Директор мне сказал: «Видите ли, Миша, на квартиру от сотрудников у нас в профкоме лежат двадцать с лишним заявлений, а выделяется для нашего института только одна квартира в год… Хотите? – Ждите». Я не стал ждать двадцать какой-то очереди. И - в путь, в Россию! В Туле мне, как приглашённому специалисту, пообещали выделить квартиру – предельно светлая мечта. Сразу квартиру не дали. Дом достраивался. Приехав в этот незнакомый город, в то время ещё не очень-то благоустроенный (это же было более сорока лет назад, а сейчас Тула – Красавица!), меня поселили в общежитии.
Помню, что там, на столе стоял чей-то старенький магнитофон с одной единственной кассетой и с одной записанной на плёнку песней-романсом, «Я ехала домой, я думала о Вас, луна светила в окна тусклого вагона…». Я приходил с работы и включал эту цыганскую песню. Теперь, через много лет, если я слышу эту песню-романс, я вспоминаю мой первый приезд в Тулу, это тульское общежитие на шестом этаже и старый магнитофон. А через некоторое время я узнал, что к Новому 1969-му году мне выделена квартира. Я сообщил об этом Эле в Душанбе. Моя Эля была человеком очень оперативным. Немедленно загрузила контейнер с небогатыми вещами, книгами и вместе с сыном Андреем отбыла в Тулу. Приехали, и ещё три месяца мы вместе прожили в общежитии, но к Новому Году я получил ордер и – о, радость! – наконец-то мы стали владельцами аж трёхкомнатной квартиры. Мама моя пока оставалась в Душанбе. Мне вручили ордер и ключи. Заходим, осматриваем пустую квартиру, а сердце радуется. Свежая краска ещё не везде высохла, стены сухие, но окна плохо заделаны, в них с улицы поддувает, но – простор какой! И после того, как пришёл наш контейнер, и мы его разгрузили, всё равно было просторно и полупусто.
Мы жили очень бедно, как, впрочем, многие советские начинающие научные работники. У нас ничего не было, кроме моих книг. Я был (и остался) книголюб, много – классики, да и - моя специальная ботаническая, географическая и геологическая литература. Было: элементарно простая постель, платяной шкаф, кухонный стол-развалюха и пару стульев. Всё! Вселились под Новый Год быстро (1968 – 1969), не успели заделать щели в неплотных рамах окон. В комнатах было холодно. Если ветер дует с севера, значит теплее в южной комнате (благо – батареи работали хорошо, жарко), если же ветер меняет румб, теплее в северной комнате, перебираемся туда. Спали на полу. Зарплата у меня была маленькая, кажется, рублей 170 – 175. Ну, это – обычное дело: советские научные работники, которым ничего не надо, кроме своих научных проблем, оплачивались, как говорят, по остаточному принципу. Скудно. Я и был таким. Жили терпеливо, по крайней мере – я. Эля на работу ещё не устроилась, да и затем работала лаборанткой – за мизерную зарплату. Но нам было хорошо. Мы – вместе, есть работа и квартира, а поэтому нас обогревали светлые надежды. Но в институте, в аналитическом отделе, меня сразу же загрузили работой «на полную катушку».
Наш дом находился в южной части города. Это так называемый Менделеевский посёлок. И вот наконец-то мы дождались Весны. За три-четыре месяца мы уже пообвыклись в Туле, у нас российская прописка, на душе хорошо и спокойно, но – голодно. Денег на жизнь явно не хватало, а родственников рядом никаких не было. Короче говоря, жили от получки до получки, скромно, материально ущербно. Но – весна, а затем – лето! И пошла наша новая, тульская жизнь.
К Л.Н.ТОЛСТОМУ В ЯСНУЮ ПОЛЯНУ
Я полюбил тульские места, сам город Тулу с оставшейся от старого времени исторической частью города, с великолепным тульским кремлём, со старой мещанской частью города, где один к другому лепились частные дома с крошечными приусадебными участками, яблоневыми садами, огородами…Я жил в южной части города, откуда на автобусе через три-четыре остановки можно было просто доехать до всемирно известной Ясной Поляны, к Льву Николаевичу Толстому. А поскольку я увлекался ещё в молодые годы чтением сочинений Л.Н.Толстого, для меня близость Ясной Поляны была потаённой радостью и успокоением. Теперь я часто дни отдыха проводил в окрестностях Ясной Поляны. Путь прогулки был обычным.
Воскресный день. Выхожу на автобусную остановку, сажусь в автобус, доезжаю до дома отдыха «Ясная Поляна». Иду через остатки старого леса с кряжистыми дубами и липами. Слышна дробь дятла. Прохожу через уютный и малонаселенный двор дома отдыха. За домом отдыха по тропе, мимо старых берёз спускаюсь к реке Воронке. Это – небольшая речка шириной четыре-пять метров, на изгибах – пошире. Перехожу на левый берег по мостику. Далее тропа тянется через хорошие, молодые тогда (в 1970-х годах) тенистые берёзовые посадки. Осенью они бывают золотыми с багровой примесью от осин.
Не доходя до усадьбы, перехожу на правый берег Воронки, на пойму. Здесь раскинулись пойменные луговины, сенокосы, куда в молодые годы ходил Толстой и вместе с крестьянами вёл сенокос, и где, по воспоминаниям некоторых современников, он любовался молодыми крестьянками, в особенности – одной из них.
Нередко этот путь мы совершали втроём, всем моим небольшим семейством, включая моего восьмилетнего тогда Андрея. Не доходя до усадьбы, на склоне, перед подъёмом к собственно усадьбе, утомлённые жарой, останавливались около колодца, который здесь существует с давних пор, ещё со времён Л.Н.Толстого. Там, на колодезном срубе, всегда есть кружка, чтобы напиться, а из-под сруба по желобку течёт-журчит чистая, как серебро, холодная водичка. Из этого колодца в усадьбу возили в бочке, и возят до сих пор, эту прохладную чистую воду.
Здесь мы с наслаждением утоляли жажду, а затем шли вверх до могилы Л.Н.Толстого. Там, молча, сидели на лавочке. Могилка расположена в укромном тенистом месте, она всегда бережно ухожена, красиво обрамлена ёлочными веточками, могила без креста. Известно, что Л.Н.Толстой был отлучён от церкви Синодом РПЦ за критику церковных ритуалов и за другие его идеи, касающиеся содержания Евангелия. Поэтому креста на могиле нет. Лев Николаевич к своему отлучению от церкви отнёсся спокойно.
Затем мы поднимались к усадьбе. Недалеко от крыльца графского дома издавна было «дерево бедных» с колокольчиком. К этому дереву во времена Толстого приходили убогие люди, разные странники и, позвонив в колокольчик, дожидались милостыню. К ним выходил Лев Николаевич, одаривал их мелочью, беседовал. Бывшее здесь «дерево бедных» со временем состарилось и пропало, а на его месте теперь посажено молодое дерево, которое уже стало таким же большим, как и прежнее. Рядом, перед нами - решетчатая веранда дома, налево – одноэтажная белая кухня, вниз уходит берёзовая аллея – «прешпект», справа от которой большой яснополянский пруд. За домом – липовая аллея, ведущая к купальному пруду. Недалеко от графского дома сохранилась кучерная изба, крытая соломой, конюшня. За ней – яблоневый сад. Всё это очень интересно, в особенности для тех, кто хорошо знает биографию, жизнь Л.Н.Толстого, кто читал его сочинения и дневники, дневники его дочерей, Т.Л.Сухотиной-Толстой, А.Л.Толстой и других, в которых вспоминались детали жизни этого знаменитого семейства.
В ГРАФСКОМ ДОМЕ
В самой усадьбе на экскурсии мы бывали неоднократно. Помню, однажды мы решили побывать в Ясной Поляне в очередной раз. Меня тянуло туда. Это была зима 1970 года. Был морозный день. Приехали, взяли экскурсионный билет, зашли в прихожую графского дома и ждём экскурсовода. Пришла опрятная пожилая женщина и говорит, что «сегодня из-за мороза нет посетителей. Я проведу вас по дому одних, а вы сами смотрите и читайте - что где».
И вот мы втроём, в сопровождении молчаливого экскурсовода, медленно, в тишине, идём по дому, никто нас не торопит, прошли по всем комнатам, рассматривали портреты, написанные И.Е.Репиным, какая-то (не помню) картина художника Н.Н.Ге, с которым Л.Н.Толстой был в близких дружеских отношениях. На стенах продуманно расположены фотографии близких, хорошая репродукция Сикстинской Мадонны Рафаэля. Спустились вниз, в «комнату под сводами». Там – чёрный кожаный диван, на котором, по приданию, родился Лев Николаевич, на стене на крючке коса, палка-стульчик, с которой Толстой гулял по усадьбе, на вешалке висит белая крестьянская блуза из холста. Здесь же широкий старинный письменный стол… Я, молча, всматривался в детали обстановки, представлял, что вот за этим старым массивным столом сидел человек, которого знает весь мир (на этот сюжет есть картина И.Е.Репина, который не раз приезжал к Л.Н.Толстому). Он водит пером по листу бумаги, и выведенные им мудрые слова становятся достоянием всех и навсегда.
До сих пор благодарен тому случаю, что в этот раз при посещении Ясной Поляны было безлюдно, не было экскурсантов (сейчас их много в любую погоду и – со всего мира), что по тихой, чистой и умиротворённой, молчаливой усадьбе мы прошли медленно и внимательно. За окнами был морозный день, в протопленном доме тишина и затаённая наполненность отзвуками тех, кто когда-то обитал здесь, разговаривал, слушал звуки рояля, кто словно бы присутствовал здесь и сейчас, - всё это осталось в моей памяти как эхо тихой духовной музыки.
В зимнее время я часто брал лыжи и – в путь, по лыжне. Вокруг молчаливые леса, уснувшая берёзовая роща, ели, чистый белый снег, хорошее скольжение лыж и – вот я снова здесь. Прохожу мимо заснеженного колодца, затем поднимаюсь к могиле Толстого, которая и зимой бережно обрамлена еловыми веточками. Посижу, помолчу и – в обратный путь по той же лыжне, домой.
Но больше всего мне нравилось бывать в Ясной Поляне осенью. Я проделывал тот же маршрут, что и привычный летний, вдоль Воронки до усадьбы. Осенью картина преображалась: стоят золотые берёзы, «в багрец и в золото одетые леса», словно ещё более потемневшие ели, чувствуется запах прелых листьев, тишина. Остановись и – слушай. Где-то издали доносится дробь дятла. Осень притаилась и ждёт зимы.
Жизнь продолжается
А у нас, уже привыкших к новому месту, текла спокойная размеренная жизнь. По утрам, летом, я часто делал вместе с Андреем пробежки в посадках. Посадками называли рядами высаженные лиственницы недалеко от нашего дома. Утром я поднимал моего паренька, в спортивной одежде и в кроссовках мы спускались с нашего пятого этажа и – бегом. Пробегали мимо пруда, который был рядом с нашим домом (зимой там бывали мальчишеские хоккейные баталии), затем по тропинке через ржаное поле, добегали до посадок, а ниже посадок, во влажном овраге, были пахучие росяные луговые травы. Там разминались, дышали чистым утренним прохладным воздухом и возвращались тоже пробежками, и уже около дома шли медленно, уставшие. Мама была уже на ногах. Готов чай, какая-то каша, оладушки, и - на работу, а Андрей – в школу. Я очень любил эти утренние пробежки по свежему воздуху, через ржаное поле, по влажному лугу в овраге, а вместе с этим – очень любил моего сынишку Андрея. И хотя в последующем я уехал из Тулы (по причине, о которой я, возможно, ещё расскажу), Тула и Ясная Поляна остались в моей памяти навсегда, как лучшая часть моей жизни.
НЕОЖИДАННОЕ И ПРИЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО
Ещё проживая в Душанбе, я часто по рабочим делам бывал в Москве. У меня там были мои коллеги по научной работе, друзья. Там, на Смоленской набережной, в районе Плющихи жил и живёт мой хороший друг Андрей Никонов с Корнелией (Нелей) Ивановной. Андрей – известный учёный-геолог. Судьба свела меня с ним, когда я ещё работал в Таджикском Институте геологии. Помню (это был, мне кажется, 1964-ё год), пришёл ко мне молодой человек, мой ровесник, представился. Говорит, что он сотрудник Института физики Земли РАН, прочёл мою статью в научном журнале и захотел познакомиться с автором, и предложить ему творческое сотрудничество. Меня это, конечно, польстило. Гость – из Москвы!
Среднеазиатское лето. Была жара. Я пригласил Андрея и его спутницу-студентку в дом (это та коммуналка, о которой я рассказывал в очерке «В дали от фронта»), разрезал большую сладкую мирзачульскую дыню, угостил новых московских знакомых, поговорили. С тех пор (а прошло уже более 50 лет), мы продолжаем наше, как мне кажется, плодотворное сотрудничество и хорошую дружбу. Мы бывали с Андреем во многих совместных экспедициях на Памире, в Тянь-Шане, замерзали на высокогорных перевалах, работали также в жарких предгорных адырах (холмах) Таджикистана, раскапывали археологические стоянки вместе с известным археологом и нашим другом В.А.Рановым, разгадывали по палеоботаническим данным и геологическим материалам историю гор Средней Азии: как быстро росли горы, почему Памир так часто «трясёт», какой была природа гор тысячи и миллионы лет назад, насколько грандиозным было древнее оледенение, как в течение длительной геологической истории менялся климат и - многое другое.
Часто вспоминаю некоторые эпизоды наших экспедиционных поездок. Вот мы раскапываем геологический разрез Орта-Учкуль на Памире. Высота 4600 м над уровнем моря, древние озёрные глины. Озеро когда-то (2-3 миллиона лет назад) лежало значительно ниже (на высоте 2800 – 3000 м), а затем в результате эрозии, размыва рельефа, оно было спущено, и озёрные отложения вместе с Памиром, были подняты тектоникой на новую, современную высоту. На какой высоте оно было прежде, можно было определить по палеоботаническим остаткам, сохранившимся в наслоениях этих древних озёрных глин. Решались две важные геологические задачи: как быстро росли горы Памира (известна величина поднятия и время, за которое произошло это поднятие, а значит можно определить скорость поднятия гор), и какой была тогда природа Памира.
Сейчас Восточный Памир - это высокогорная холодная пустыня, многолетняя мерзлота, как в Тибете, а два-три миллиона лет назад Памир был другим, ниже, с влажным климатом и его покрывали богатые горные субтропические леса. Работали на разрезе с энтузиазмом, были взяты образцы и на так называемый палеомагнитный анализ, с помощью которого нашим коллегой-палеомагнитчиком А.В.Пеньковым был установлен возраст этого древнейшего озера (2,3 – 2,5 млн. лет). Все эти материалы очень важны для правильного понимания геологического становления Памира, как высокогорной страны.
РАБОЧИЕ ЭТЮДЫ
Много можно интересного рассказать о нашей с Андреем Никоновым работе, Это – особый разговор. Может быть, в дальнейшем я вернусь к этому. Были и простые маршруты, но были и очень трудные. Однажды, возвращаясь из очередной экспедиции с Памира, Андрей предложил: «Давай пересечём Полизакский перевал (высота порядка 3500 м над. у. м.) пешком, проследим, как меняется геологическое строение Дарвазского хребта в этой его части». Отпустили машину вперёд, а сами – встали на горную тропу. Идём налегке. Надеялись пройти за световой день. С нами был и Саша Пеньков, хороший товарищ и геолог, родом из Тулы. Уже много лет проживает в Якутии. Андрей то и дело останавливается, присаживается на какой-нибудь валун и пишет, пишет что-то в своём полевом дневнике. Идём дальше. День перевалил за полдень, а мы ещё не достигли перевальной точки. Я говорю, - « Андрей, надо спешить». В ответ – «успеем». А вот и – вечер. А в южных горах вечер очень быстро переходит в ночь, в тёмную бездонную ночь с колючими холодными и яркими звёздами. И вот, застала нас ночь на перевале. Ни звука – как на Луне.
Идти в темноте нельзя – горная тропа коварна, тем более - ночью. А у нас экипировка крайне простая – куртки-штормовки и по ситцевому вкладышу от спальных мешков. А спальные мешки остались в машине. Днём была несносная жара, а ночью сильно похолодало, высота – за 3000 метров, на траве – изморозь. Костра разжечь не из чего, т.к. мы поднялись выше пояса древесной растительности. Да и спичек у нас некурящих не оказалось. Непростительно для полевиков. Прижались друг к другу, почти не спали. Упала изморозь. Ждали утреннего солнышка. А горы высокие, солнце из-за них выкатывается поздновато. У меня от холода к утру опухли коленки. Мне после этого трудно было идти. Но вот нас осветили первые лучи Светила, слегка обогрели. Вздох облегчения. Мы что-то пожевали и - скорей вниз, по тропе, туда, где нас должна была ожидать наша экспедиционная машина. Дошли благополучно. Всё хорошо то, что хорошо кончается. Но ночёвка была очень холодной и рискованной. С тех пор у меня начали болеть суставы в коленках.
ВЕРНЁМСЯ В ТУЛУ
Я мысленно унёсся на Памир, но вот – я же в Туле. Очень хотелось, чтобы ко мне хотя бы кто-то приехал в гости, не хватало близкого собеседника. С новыми знакомыми здесь я ещё не очень сошёлся. А как хотелось бы поговорить с таким человеком, с кем есть о чём вспомнить. У меня ещё не было телефона в доме. А мобильников тогда и в помине не было. И вдруг – звонок в дверь. Открываю. О, радость, стоят Неля и Андрей Никоновы, мои дорогие москвичи. Неожиданная встреча. Обнялись. У нас впервые здесь, в Туле, появились дорогие гости! Просто друзья решили порадовать наше одиночество и повидаться с нами. Одобрительно осмотрели наше жильё, наше богатство – книги, и нашу бедность – обстановку. Навезли вкусной провизии, о которой мы с Элей по бедности уже давно забыли: большая тушка курицы (суп и жаркое), вкусно пахнущая колбаса, сыр, какие-то конфеты, печенье, московские булочки и т.д. Сделали чай, начали пировать, разговорились, развеселились (бутылка «Рыцарского») и – полились воспоминания.
На следующее утро пошли в наши любимые посадки и в луговой пологий овраг. Ах, как было хорошо! Медовый запах цветов, жужжали летающие жуки, стрекотали стрекозы, пролетали бабочки-лимонки… День был ясный, солнечный. Набегались, как дети, наигрались в мяч. Маленький сын-Андрей стоял на воротах, а большой – забивал ему голы. Утомлённые движением, мы улеглись на подстил в траву и задремали. Вернулись домой уставшие, устроили вкусный чай с конфетами и московскими булочками. Вечером Андрей и Неля тепло попрощались с нами и пошли на вечернюю электричку.
Жалко было расставаться, но завтра всем – на работу. Как мы были благодарны Неле и Андрею за этот неожиданный визит, который доставил нам и сыну-Андрею столько радости и удовольствия. До сих пор помню всё в мельчайших деталях. Потому что я видел, что эта радость, доставленная нам друзьями, шла от чистого сердца.
Продолжалась наша спокойная жизнь и знакомство с тульской землёй. А в Институте я всё более и более втягивался в работу с сибирским материалом. Геологи привозили мне на микропалеоботанический анализ образцы, собранные ими в Якутии, Забайкалье, в Монголии… Работы было много, пошли геологические отчёты, новые публикации и т.д. Я очень уставал, особенно - глаза. Было много работы с микроскопом. А в дни отдыха были и походы за грибами.
ВСТРЕЧА С ЦЫГАНАМИ В ТУЛЬСКОМ ЛЕСУ (МАЛЕНЬКИЙ РАССКАЗ)
Самый лучший летний отдых в нашей Средней Полосе – это поход за грибами. Выход на природу, на простор, на свежий воздух, уход от городского шума и суеты, лучше этого ничего нет. Это – простая истина. Помню один такой поход.
Саша Лукин, мой тульский сосед-приятель, как-то в хорошее летнее время (прошли тёплые дожди) предложил:
- Слушай, я знаю хорошие грибные места. Может быть… А?
- А где эти твои грибные места?- с сомнением спросил я.
- А это за Косой Горой. Нужно от Косой Горы пройти по Лихвинской узкоколейке километра четыре, свернуть по тропе вправо. Там есть хорошие берёзово-сосновые перелески с неглубокими сырыми овражками. Грибы будут, это надёжно.
Зная Сашку как слегка авантюрного мужичка, я засомневался, стоит ли верить ему? С другой стороны, его предложение – выйти из дома и подышать природой, выглядело очень заманчиво. Да и в тульском лесу по грибы я давно уже не был. Решили идти втроём, включая Андрея, моего малого сына (тоже напросился).
- Предлагаю завтра выйти за полдень, спокойно дойдём до места, там переночуем (тепло же!), а с утра начнём, – подвёл черту Сашка. Решили идти с ночевкой.
На следующий день собрали простую провизию: хлеб, огурцы, всякую домашнюю еду, воды во фляжки и т.д. и вышли, как и запланировали, где-то после полудня. До Косой Горы (городок рядом с Тулой) доехали на трамвае. На окраине городка вышли на Лихвинскую узкоколейку. Это старая железная дорога, уже давно заросшая травой, кустарником, шпалы разрушились. Когда-то по ней ходила «кукушка». По этой узкоколейке прошли километра три-четыре. Свернули за уверенным Сашей на еле заметную тропу, углубились в лес. Грибов пока не видно. Идём через заросший кустарником лес. Ход замедлился. Потихонечку стало темнеть, надвигался вечер. Спрашиваю Сашку:
- Далеко ли ещё идти до твоего грибного места, ведь с нами малый парнишка?
В ответ – молчание. Идём дальше. А чуть позже слышу:
- Я, кажется, потерял дорогу.
Короче, мы заблудились в тульских лесах. Усталые, еле выбрались из леса на какую-то луговину. Неожиданно между деревьями, вдалеке мелькнул огонёк. Это горел чей-то костёр. Пошли на огонёк. Подошли. Оказалось, что стоит в ночном цыганская семья. Бричка с опущенной оглоблей, на лугу пасутся стреноженные кони, растянут двухскатный шатёр. В шатре на стареньком ковре, накрытые пёстрыми одеялами, уже спали цыганята, то ли двое, то ли трое, с мамой-цыганкой. У костра сидел заросший и закопчённый солнцем и кострами цыган. По возрасту лет так тридцати пяти – сорока. Седина в кудрях и в бороде. Курит трубку.
Поздоровались. Цыган окинул нас задержанным взглядом, так как мы появились совсем неожиданно, затем, глядя на моего парнишку, предложил заночевать под шатром. Проявил гостеприимство. Я посмотрел на уставшего и изморённого Андрея он валился с ног, ибо – вместе со взрослыми по шпалам и лесным тропам прошёл по крайней мере семь-восемь километров. Ночевать под шатром мы отказались. Да и там места было мало, там уже лежали мама-цыганка и дети цыганята.
Спрашиваю, что это за место? Выяснилось, что мы отклонились от намеченного маршрута километра на три в сторону.
Сашка молчит. Виноват.
В костре у цыгана была печёная картошка. Он палочкой выкатил из горячей золы несколько картошин, пододвинул баночку с крупной солью, угостил нас. Картошка была испечена умело, корочка не подгорелая, румяная, а мякоть хорошо пропаренная, рассыпчатая.
- А где взял картошку? - спросили мы.
- Да вон поле, иди и копай, сколько хочешь.
Вольная цыганская психология – нужно, так и бери.
Поблагодарили цыгана за вкусную печёную картошку и за совет. У края картофельного поля уже в темноте, ощупью, выкопали несколько картошин, чтобы тоже испечь в своём костре. Решили заночевать на краю берёзово-соснового леса. Из сучьёв и листьев устроили настил. Развели костёр, достали съестное, что было с нами, плюс – нами испеченная картошка. Подкрепились и начали укладываться.
Заморосил тёплый, но на счастье редкий дождичек. Андрей тут же, на устроенном ему пахучем берёзово-хвойном подстиле, под пологом большой берёзы, уснул. Потихоньку и мы с Сашей улеглись. Дождичек сеял недолго. Открылось небо. Кое-где, между кронами сосен и берёз, мелькали чистые звёздочки. Стало зябко. Я укрыл Андрея курткой. Спал он крепко и спокойно. Костёр тлел до утра.
И вот наступил летний ранний рассвет. Утро было прозрачным, безветренным. Косые лучи солнца уже задевали верхушки берёз и сосен, на траве – густая роса, воздух влажный, но не холодный. Издали увидели, что цыган уже запряг в бричку лошадей, снял шатёр, кружились около брички цыганята, беззаботно, весело. Был погашен костёр, от которого остались только чёрные угли. И вот-вот эта кочевая семья снова двинется в медленную и дальнюю дорогу. Куда едут, - в Молдавию, в Карпаты, или просто плутают по югу России? Вот - жизнь! И трудная, и незавидная, но это и есть кочевая цыганская жизнь. Мы увидели как, покачиваясь на кочках, медленно удалялась цыганская бричка, и вот она уже исчезла за стволами деревьев.
Удивительное дело: меняется страна Россия, где-то на Земле происходят важные события, политики спорят между собой по поводу и без повода, в небе появляются новые движущееся «звёзды - спутники», прогресс... А кочевая жизнь цыган порой и сегодня остаётся в своём первозданном виде, как у этой кочующей семьи: дорога, шатёр, ночлег – где придется, костёр. Вот и этот многодетный цыган, - о чём могли быть его думы, когда он застывшим взглядом долго и молчаливо смотрел на пламя ночного костра? - Этого нам не знать и не понять.
Наш бивуак тоже задвигался. Мне радостно было от того, что Андрей выспался, отдохнул и по-мальчишески был весел и непоседлив. Ну, что ж, солнце поднимается, небо очистилось от вечерней хмари, Устроили завтрак. Теперь надо искать грибы, а также – обратную дорогу.
Обратная дорога была очень приятной. Приятной, потому что, во-первых, все отдохнули, выспались на свежем летнем воздухе, на пахучем берёзово-сосновом подстиле, около тлевшего костра. Позавтракали домашней едой. Во-вторых, по пути нас сопровождал хороший лес, иногда переходящий в берёзовое мелколесье, которое перемежалось полянами с удивительно пахучими луговыми травами, с красочными скоплениями Иван-чая. Птичий щебет завершал узоры красивого среднерусского пейзажа.
Грибов мы набрали немного. Не повезло с грибами. Но мы не упрекали Александра, который «знает хорошие грибные места». Видно было, что он и без того переживал за грибную неудачу. Ну, да ладно. Вот мы снова вышли на Лихвинскую узкоколейку, и это уже – обратный путь, домой. Прошли километра три. Хотелось пить, жарко, а воды уже не осталось, всю выпили, не рассчитали. Дошли до заброшенной, нежилой деревни, это уже недалеко от Косой Горы. Осмотрелись.
Стоят покосившиеся серые деревянные избы с заколоченными окнами. Тишина. Людей нет. Поодаль, за такими же старыми избами, видна порушенная временем церквушка с проросшим кустарником на крыше. Колокольня без колоколов. Я полюбопытствовал и пробрался через заросли крапивы к избе. Заглянул вовнутрь и увидел там: на полу: разбросанная старая утварь, разбитая крынка для молока, старые вёдра, зернотёрка, поломанная деревянная лопата, раскисшие от сырости школьные тетрадки, паутина. По всему было видно, что дом был покинут его обитателями спешно и - навсегда. И может быть не по своей воле.
Во дворе, за избой, я увидел: стоит прислонённый к стене большой деревянный крест, на котором просматривалась потускневшая от времени выжженная надпись: «Здесь покоится раба Божья Зябликова Дарья». Почему крест остался около избы, а не на могиле? – Непонятно. Где она похоронена, эта неизвестная бабушка Дарья, может быть в глухо заросшем саду? И бугорок её уже сровняло время? Тихо. В тишине по-особому слышатся птичьи голоса. Безлюдно. А когда-то в этой избе горела печь, было тепло и уютно, кружились дети, была жизнь, а по весне цвёл ныне запущенный, постаревший яблоневый сад.
В округе от деревни раскинулись просторные, очищенные от камней не засеянные ровные поля, теперь заросшие бурьяном и кустарником. Когда-то на этих полях колосилась пшеница. А когда люди ушли отсюда, исчезли церковные колокола, их звон, обезлюдила деревня, наверно - навсегда.
А кругом такая красота!
Мы проходили эту деревню в начале пути, днём, когда следовали за Сашкой и за грибами. А теперь – нам очень хотелось пить. Жарко. На нашу радость около крайней избы мы нашли старый колодец, неглубокий, можно зачерпнуть водички. Заглянули в него: углы колодца затянуты паутиной, покоится тихая и прозрачная гладь воды, видно неглубокое дно, уложенное камнями, слегка прикрытыми илом. Листья плавают. Паук-бегунок скользит по воде. Отогнав с поверхности воды, залетевшие сюда берёзовые листья, зачерпнули чистой прохладной влаги. Ах, какая же вкусная вода! Она сама по себе была вкусна, а для измученных жаждой грибников – ещё вкуснее.
Снова подумалось, а жаль, что люди ушли из этой деревни, больно хороши эти места.
Дошли до Косой Горы. На автобусной остановке, пока ждали автобуса, Андрей уснул у меня на плече, конечно, парень очень услал. Но дома он уже и не показывал свою усталость, а бойко рассказывал маме о дороге, о цыганах, о ночном костре и печёной картошке, о дожде…
Этот поход в тульские леса, встреча с бедной кочевой цыганской семьёй, забытая, заброшенная русская деревня среди просторных лесов и медовых луговых трав, - всё это вызывает смешанные чувства. С одной стороны – вековая красота среднерусской природы, и тут же - несправедливые и непредвидимые движения жизни: кочующие бедные цыгане и – покинутая, разрушенная временем деревня.
ГИТАРА
Я любил петь песни и неплохо играл на гитаре. Но своей гитары у нас не было. Эля любила слушать меня и очень хотела, чтобы у нас появилась гитара. Приходит как-то и говорит, что «в Басово в магазине продаётся хорошая чешская гитара. Но – дорогая, шестьдесят рублей». И смотрит на меня, молча. Я говорю, - «Эля, а на что жить будем? Итак, впроголодь живём. Андрея надо хорошо кормить». Эля была доброй души человек и – авантюристка. Давай, говорит, купим гитару, будет отвлекаться от голода, будем по вечерам петь твои экспедиционные песни и романсы. С голоду не помрём. (Это - вынужденная бытовая обстановка советского старшего научного сотрудника! О, го-го!). Я отвечаю, что «это же половина моей месячной зарплаты!». Хотя у меня была степень кандидата наук и аттестат старшего научного сотрудника, зарплата была типично советская. Ну, да ладно, отвечаю, с очередной получкой возьмём гитару. Где наша не пропадала! Так и сделали.
Занимать денег на жизнь стеснялись, да и потом отдавать – трудно: берёшь чужие, а отдавать придётся свои. Люди пока ещё не очень знакомые. Поэтому, как только я получил зарплату, пошли, и вот – дома у нас гитара, хорошая, с хорошим звучанием, чешская. После покупки гитары, мы перешли на самую дешёвую пищу: хлеб, каша с постным маслом, картошка, капуста, варёные овощи и т.д. Стыдно об этом говорить, но – такова жизнь. Зато – какими хорошими стали вечера. Тихонько пели песни я, Эля, и Андрей подпевал. Песни наши, старые, их сейчас не поют, считают не современными, не ко времени: «Там вдали за рекой догорали огни», «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца», «Главное, ребята, сердцем не стареть», «Я смотрю на костёр догорающий» и другие, ныне забытые, т.к. пришло другое время. А для Эли я пел старинные романсы. Эля любила их слушать, да я и сам любил их петь.
Подошла вторая наша тульская зима. В этот раз мы хорошо заканапатили окна, в доме было тепло, но – также голодно. Эля мне как-то сказала, что нужно бы Андрею сестрёнку придумать. А в чём дело? Давай, пусть у сына будет сестрёнка. Я обнял Элю, и мы порадовались от этой трогательной и хорошей задумке. Но наступила новая забота. Эле надо было хорошо питаться. Я стал подрабатывать, брал у геологов в Москве геологические образцы на палеоботанический анализ, у тех, кто должен был защищать геологический отчёт или готовил диссертацию, а они мне хоть немного, но платили за анализы. Ходили в соседнюю деревню Скуратово за молоком к хозяйке. Свежее, жирное, ароматное, не магазинное, молоко спасло Элю и будущую Оленьку. Эля поправилась, летом ждала дочку.
Подошла весна 1970-го года. Настало лето. Эля попала в роддом за три месяца до родов. Так надо было, врачи велели, чтобы она была под наблюдением, т.к. рожала она Олю, когда ей было уже тридцать четыре года. Поздновато.
НАС ЧЕТВЕРО. НОВЫЕ ТРУДНОСТИ
Как-то я взял Андрея с собой, чтобы со следующей передачей навестить Элю. Подошли к роддому. Андрей (ему уже почти одиннадцать лет, читать умеет) читает: «Роддом». Посмотрел на меня и спрашивает, - «Папа, что, у меня будет сестрёнка?». «Может быть»,- ответил я ему, улыбаясь. Боже, какое блаженное и радостное лицо было у него, от радости запрыгал. Мамина палата была на втором этаже. Эля через окно спустила веревочку, мы привязали к ней сумочку с едой, она подтянула её. Поговорили через открытое окно, и пошли домой. Андрей очень ждал появление сестрёнки. 26-го июля 1970-го года нас стало четверо. Мы были очень уверены, что родится девочка. Андрей попросил назвать её Олей. И Эля так хотела, т.к. в Новосибирске жила единственная родная её кровинка, сестрёнка Оля Кузнецова.
Жизнь наша потекла немножко по-иному. Дело в том, что Андрей, когда ему было три – четыре года (в Душанбе), сильно переболел. У него появилась аритмия сердца и, кроме того, часто простужался. Мы побоялись, чтобы что-то не случилось с нашей крошечкой Олей, а поэтому решили, как бы трудно нам не было, Олю в ясли не отдадим. Поэтому единственным источником для жизни оставалась моя зарплата. Всего-то 175 рублей. При тех советских ценах на хлеб и прочее (хлеб стоил 18 копеек буханка, молоко что-то около 30 – 40 копеек за литр, мясо, а мы его почти не ели, - 3 - 5 рублей за килограмм, овощи дешёвые и т.д.), квартплата, так вот, на 175 рублей четверым прожить можно было только на крайнем пределе. Я искал подработку в Москве, делать палеоботанические анализы. Но это было сделать очень трудно. Так и жили мы на одну мою зарплату. Мама моя, Мария Петровна, была ещё в Душанбе. А когда я ей написал, что у неё появилась новая внучка, она собралась и приехала к нам на время, так и осталась у нас на всю зиму – до весны. Она боялась за свою однокомнатную квартиру, что осталась запертой там, в Душанбе, без присмотра, а поэтому согласилась пробыть у нас только зиму.
ПРИЕЗД БАБУШКИ
Помню, как встречал маму в Москве. Мама приезжала поездом утром на Казанский вокзал. Моя электричка из Тулы приходила к полдню на Каланчёвскую платформу. Ей, старушке, нужно было пересечь площадь трёх вокзалов, чтобы ждать меня на Каланчёвке. Кто-то помог ей перенести все вещи. Приехал, ищу, где же моя мама? Всё оглядел. Затем стал рассматривать закоулки перрона. Вижу, сидит моя мамочка с задумчивым лицом, думает, где же мой Миша? Рядом – вещи и завёрнутое в полиэтиленовую плёнку большое стёганое одеяло. Сама стегала, ехала-то из тёплой Азии на зиму, в Россию, на морозы. Ждала меня с утра почти до полдня. Я, подходя, окликнул её. О, радость, я здесь не одна! Разулыбалась, расправились морщинки, успокоилась. На ближайшей тульской электричке мы доехали до места. Мама оглядела квартиру, говорит, - хорошо. Помолилась, поблагодарила Бога, что её сыночку наконец-то выпало счастье жить в своей квартире. И зажили мы впятером.
Подошла красивая среднерусская осень, золотые листопады, грибное время, ласковое солнышко, тепло, а там и зима пришла. Зимы в Туле были многоснежные, но мягкие, с оттепелями. Андрей уже учился в четвёртом классе, я работал, а бабушка с Элей крутились вокруг Оленьки, да изобретали, что поесть, да подешевле.