На проспекте тоски в свете старых фонарей неторопливо падает снег. Падает большими белоснежными хлопьями, медленно - словно в кино. Улица пуста, лишь где-то вдали слышен тяжело идущий поезд - мерный стук колес, надрывный, саднящий душу гудок, словно крик смертельно раненного животного. Но скоро и он смолкает, и вновь воцаряется тишина: гнетущая, тяжелая, обволакивающая все естество, заставляя сжиматься сердце в маленький комок.
На проспекте тоски в домах не горят огни. Старые, грязные от бесконечно серых будней, словно паруса огромных бригантин - призраками, скользящими в безнадежном мраке, повидавших на своем веку немало бурь, но так и не нашедшими пути назад.
На проспекте тоски в маленьком баре не играет музыка. Лишь слышно, как умирает время над головой у бармена в пожелтевших дешёвых пластиковых часах с выцветшими золотистыми буквами "СССР", а чуть ниже "1972". Бармен стоит у серой, барной стойки, покрытой сетью трещин, смутно напоминающий карту дорог давно забытого государства и задумчиво вытирает тарелку с двуглавым орлом. Единственный посетитель сидит напротив и хмуро смотрит на медленно тающие маленькие льдинки в янтарном виски. На дне стакана уже отчетливо видна выгравированная надпись: "tumbler".
"У нее такие глаза... И такая улыбка... И когда она рядом, так хочется жить..." - Тихо, чуть мечтательно говорит посетитель. Закрывает глаза и залпом допивает всю тщетность бытия(?).
Время на часах замирает. И идет дальше.
"Еще?!"- Устало спрашивает бармен.
Старая дубовая дверь с выцветшей мишенью для дартса над плакатом времен гражданской войны с тихим скрипом открывается. С порывом ветра залетают снежинки, и медленно тают на черном кафеле, оставляя белесые следы.
Медленно входит фигура в черном балахоне и ставит в угол косу, блестящую острием, с черным как ночь косовищем. Молча проходит и садится у барной стойки и задумчиво смотрит, то на бармена, то на до этих пор единственного посетителя.
И в глубине капюшона ему кажется, что он видит глаза. Её глаза.