Гришка с ошалелыми от счастья глазами, прибежал к Алине на работу.
— Мам, дядь Воля посылку прислал!
— Ты взял извещение?
— Да.
— Тогда сегодня получим.
Благо отделение связи, как и аптека, где работала Алина, урвало помещение первого этажа одного жилого дома: почта - с левого угла, аптека - аккурат посерёдке.
Гришка в предвкушении нежданного сюрприза уселся на маленький красный диванчик в торговом зале небольшой аптеки, расположенной на первом этаже пятиэтажного жилого дома, где мама работала врачом-консультантом. Скинув на светлый пол, выложенный скользкой плиткой, чёрный рюкзачок с учебниками, стал выжидать конца рабочего дня. Полчаса до закрытия тянулись мучительно долго. Он нервничал, беспорядочно перебирая в голове возможный ассортимент сюрприза от дяди. Кроме нескольких импортных вещиц, купленных его женой, лет пять назад, когда Гришка ещё ходил в детский сад и пары шоколадных батончиков в редкие приезды, дядя ничего не дарил. Фантазии никто не отменял. Коротая время, Гришка раздул их до невероятных размеров, явно не вмещающихся в габариты посылки. Например, велосипед! Ну, что ему стоит! Эту мысль он припрятал глубоко в себе на всякий случай. Ну, мало ли, а вдруг? Он так давно мечтал о велосипеде.
***
Посылки от старшего брата Алины — Вольдемара — приходили редко, нерегулярно, без всякого повода. Женился он рано, будучи девятнадцатилетним студентом второго курса аграрного института. По залёту. Так, что вскоре к двадцатилетию обзавёлся дочуркой Машей. Всю свою внезапную любовь, завершившуюся обескураживающей родителей обеих сторон свадьбой, Волька провернул, пока учился и проживал один в купленном родителями доме дальневосточного города. Родители дорабатывали необходимый трудовой стаж к северной пенсии на Чукотке, а его с нескончаемой компанией друзей и подружек подкармливала, жившая неподалёку, мамина сестра Варвара. С будущей женой Волька познакомился по дороге к родителям в чукотский посёлок на зимних каникулах — в аэропорту города Анадыря. Ну, и завертелось. Но и после женитьбы, бурную студенческую жизнь Волька старался не прерывать, использовать до донышка в сложившихся непростых обстоятельствах. Благо жена доучивалась за тысячу километров от него в университете крупного приморского города. Приезжала нечасто, раз в месяц. Волька с удовольствием платил ответным визитом, насыщаясь там морем, крабами, импортными шмотками, совсем другой почти заграничной жизнью портового центра с массой иностранных туристов и гастролёров. С поездки привозил неизменно пару коробочек сушёных галет из кальмаров тамошнего производства. При жарке на сковороде в растительном масле они приятно шкворчали, стремительно росли в размерах, распространяя креветочный запах, были необычайно вкусны — хрустящие, лёгкие, сытные — напоминали чипсы. Вернувшись от жены, Волька с пущей тщательностью навёрстывал прорехи в привычном расписании: ночные рандеву с друзьями, рестораны, дискотеки, затяжные застолья теперь уже вне дома. Дочка росла рядом в заботливых руках родителей и сестры Алины, ученицы выпускного класса школы. Все хлопоты те делили меж собой, не обременяя занятого собой папашу. Получив диплом экономиста, Волька незамедлительно умотал с женой на заработки за полярный круг в посёлок Эгвекинот, где когда-то до пенсии проработали родители обоих. Машка в юном возрасте кочевала меж бабушками с дедушками: то в Украину, то на Дальний восток. А с пяти лет окончательно поселилась у своих родителей.
Родственные узы с роднёй Волька урезал постепенно, долго и мучительно для первых, как отдирают присохший кровью бинт с незаживающей раны. Письма, приходившие раз в квартал, в течение пяти лет были постепенно из жизни изъяты безвозвратно. Звонки после смерти отца, происшедшей спустя два года Волькиного отъезда, едва сохраняли частоту раз–два в год, подстраиваясь под личные неотложные вопросы Волькиной семьи. Новый год, восьмое марта и даже день рожденье мамы никогда не входило в перечень причин их внезапного появления, за редчайшим исключением. Алина имела счастье услышать долгожданные поздравления с днём рождения дважды: в восемнадцать и в сорок один. Сугубо от него одного. Сама она с мамой напротив старалась регулярно писать письма, отправлять поздравительные открытки и бандерольки родне, наивно надеясь удержать на тонкой ниточке своей неистребимой однобокой любви хотя бы брата. Оставшиеся двое: невестка Нэлька с племянницей Машей, держались обособленно, на расстоянии вытянутой руки, необъяснимым решением Нэльки. С чем было связано такое поведение - осталось никому ненужной, кроме невестки, тайной. Ни мать Вольки, ни Алина и словом не возразили последней, когда-либо, дабы не обидеть Вольку. Как Волька выстраивал график необходимых для его теперешней жизни связей, было ведомо только ему. Проживая на Крайнем Севере, гостил у них всё реже и реже — дней пять–семь, — будучи в отпуске или командировке внезапными наездами, никогда не предупреждая родных о своём визите.
А тут вдруг, спустя двенадцать лет самостоятельной жизни, отправил свою дочь Машу после окончания школы на целых три года под бок к родственникам учиться.
Дочка у Вольдемара получилась на славу: рослая блондинка с фигурой фотомодели и выдающейся грудью третьего размера редкостно красивой формы — наследство мамани Нэли. Длинные густые блондинистые волосы с лёгким рыжеватым оттенком — достойный подарок от деда и прадеда по папиной линии и предмет гордости и тщательного еженедельного ухода мамаши, спускались до круглой, «схваченной» тренировками по лёгкой атлетике, попки. Стройные ноги «от ушей», небесного цвета глаза в обрамлении пушистых длинных ресниц и губы бантиком — всё вместе и по отдельности не раз скручивало шеи мужчин от мала до велика. Этакая породистая лошадка цвета блонд —охота иметь всем. Яркая внешность не соизмерялось с Машкиным выбором первого парня, достававшим макушкой в самый раз ей до подбородка, а в последующем и мужа точь такого размера. Тяга к «малышам» и одновременное восхищение высокорослыми красавцами с атлетической фигурой, где первенство, бесспорно, принадлежало любимому отцу ростом под метр девяносто, вызывало недоумение окружающих. Но она на интересующий всех вопрос только вскидывала брови домиком, таращила голубые глаза, хлопала светлыми ресницами и никак свой выбор не комментировала. Ресницы, доставшиеся Машке от отца — прямые, светлые, длинные, — напоминали коровьи. Машка подкрашивала их коричневой либо фиолетовой тушью и неизменно подкручивала, но не часто: на свиданья и важные встречи.
В детстве Алина подшучивала над Волькой, дразня бычком. Психуя, по какому-либо поводу, он, выкатывал, свои и без того большие серо-зелёные глазища, хлопал коровьими ресницами, размахивал длинными ручищами, доказывая свою правоту. Уровень негодования легко определялся по частоте собирания тонких губ в «куриную попку». Таращить глаза и стягивать губы в бутончик в приступах гнева было чертой семейной. Алина подсмеивалась над Машкиными ресницами, Машка над вытаращенными глазами и «куриной попкой» тёти.
Принудительная учёба Маши в колледже после успешного окончания средней школы выглядела странным чудачеством родителей. Училась Маша в основном на пятёрки, причём без видимых усилий. Учёба давалась ей легко. Она отличалась жуткой талантливостью с раннего детства. Первые слова начала уверенно произносить в семь месяцев, а говорить правильно сложенными предложениями в год. Чем ввела как-то в ступор зашедшую осмотреть её педиаторшу. Докторица, услышав от восьмимесячного ребёнка, схватившего ручонкой её стетоскоп: «Тётя, дай!», — долго не могла прийти в себя и произнести что-либо вразумительное. При этом речь юной особы на удивление была чиста и не картава. Она охотно декламировала в полтора года стихи Агнии Борто, Сергея Маршака, Корнея Чуковского, пела штук семь детских песен от начала до конца, без фальши выводя мелодию, знала названия всех животных, которые вообще могли попасться на глаза в журнале «Вокруг света». В этом просматривалась любовь деда-фронтовика, изучавшего с ней годовые подписки журналов, а вечерами исполнявшего фронтовые песни засыпающей внучке, и бабушки, разучивающей с ней стихи и песенки.
Имея за спиной три образовательных учреждения: музыкальное по классу домбры, художественную школу с хорошими навыками акварельного письма, и средне-образовательную, Маша в колледж не стремилась. Но противостоять влиянию предков не смогла. Они за неё переживали, боясь отпустить в неизвестный город, например Москву одну-одинёшеньку, где строили себе на будущую старость достойную квартиру. А здесь в Энске рядом с бабушками – мамой и её сестрой Варей, тётками – Алиной и двоюродной Марусей, их детьми родители были за дочку спокойны. К тому же рядом в соседнем подъезде, пустовала их собственная двухкомнатная квартира, доставшаяся Вольке от родителей. Тёти, бабушки, братишки, сестричка не дадут пропасть или заскучать дочурке. Помогут, поддержат, подкормят. До этой трёхгодичной учёбы, Маша с родителями гостила у бабушки с Алиной наездами редко и не подолгу. Так, повидать родственников недельку и дальше на юга к морю к маминым родителям в Украину. Там и фрукты какие хочешь, и солнце, и целых два моря под боком — хошь Азовское, хошь Чёрное. А в Энске и сходить-то особо некуда. Две реки — Зея и Амур — грязные, холодные с каменистым пляжем. Городской парк маленький с устаревшими аттракционами, тройка кинотеатров. Драматический театр летом всем составом уезжал гастролировать, а само здание изредка принимало гастролеров из других периферийных городов страны. Да Маша и не была приучена к театрам. В дальнейшем, проживая в столице, племянница к удивлению Алины не посетила за пять лет ни одного театра или музея.
Ассортимент фруктов и овощей на Дальнем востоке был скудный, бесполезно-китайский, а цены кусались. Что явно не устраивало гостей, привыкших отъедаться дармовыми хохлацкими сочными плодами щедро родящего черноземья Украины. Там родители Нэльки были обладателями двухэтажного дома, абрикосо-вишнёво-персиково-яблочного сада, внушительных размеров огорода и яйце-мясо-приносящим ассортимента представителей хозяйского подворья в Горловке.
Только волевым решением беспокойных предков, Маша, была откомандирована учиться на бухгалтера в финансово-экономический колледж. Его ещё мама Вольки заканчивала. Родители Маши тоже посвятили себя целиком работе в финансовых сферах: Волька трудился экономистом, Нэлька — бухгалтером поневоле, переученная с почвоведа ввиду возросших привилегий и востребованности счетоводческой специальности на рынке труда.
Отучилась Маша легко, весело, без хвостов и пересдач, получив диплом с отличием и дополнительной графой обладателя знаний юридических основ. Родственники подкармливали, чем могли, помогали, поддерживали, выручали. Родители, в свою очередь, не смотря на всероссийские задержки зарплат в перестроечный период, дочурку деньгами не обижали. Одевалась у портних, любила откушать в кафе, ресторане. Позже и поклонники появились, с безропотным удовольствием оплачивающие угощения. Уехала Машка, наскоро собравшись, ни с кем не попрощавшись, продав квартиру, и отдав бабушкину мебель, одолженную на время проживания, случайным прохожим. Так постановила Нэлька, заехавшая за дочуркой, дабы увезти для дальнейшей лучшей жизни в Москву.
Показаться на глаза матери, тёти Вари, баловавшей его вкусненьким в студенческие годы, и сестёр Алины и Маруси Волька в этот год не рискнул. Не заехав в Энск, сразу полетел из Анадыря в Москву. Супротив решений Нэльки никогда не шёл, а расслаблялся на полную катушку, когда бывал в Энске один, сугубо спонтанно с двоюродным братом Аликом: высоким мускулистым красавцем — гураном. Тот вырастал, как чёрт из табакерки, безошибочно в день приезда Вальдемара. И не успевала мать перекинуться парой фраз с сыном, как те внезапно исчезали в неизвестном направлении в бездоказательное приключение за туманом до умопомрачения на пару дней. Сотовой связи не было в помине. Где они куролесили, одному Богу известно. Два весёлых гуся: один белый, другой чёрный, оба женаты и этим оружием надёжно защищённые от всяческих серьёзных посягательств на их свободу представительницами слабого пола. Возвращались помятые, счастливые, неизменно невиновные: «Не хотели, сопротивлялись, нечаянно попали в сети, не выпускали!»
Машка, закончив колледж в Энске, укатила в Москву летом. А в ноябре через пять лет после её отъезда прилетела долгожданно-нежданная посылка от Вольки.
***
Гришка, с трудом дождавшийся окончания рабочего дня, подгонял Алину всю дорогу до почты. Любопытство распирало. Посылку получили объёмную, не тяжёлую. Домой несли вдвоём в огромном пакете. Посылка была обшита белой тканью, мягкая и рыхлая на ощупь. Прибыла согласно надписи из города Анадыря Чукотского АО. Все трое: бабушка, Алина и Гришка смотрели на неё с нескрываемым интересом и тайной надеждой. Пока Алина вскрывала, каждый старался высказать свои безаппеляционные догадки о содержимом.
— Там мне подарок! Наверно шуба! Когда я у него была в гостях последний раз, намекала, что хочу шубу, — срывающимся слабым голосом говорила бабушка, вызывающая когда-то в цветущем возрасте зависть окружающих своим всегда модным и ухоженным видом.
— Ага, дождёшься! Там не купил, а спустя семь лет купит! Там наверняка куртка Грише, — предположила Алина. — На продукты это точно не похоже.
Изредка, не каждый год, от брата приходила маленькая на полкилограмма бандероль с корюшкой из Хабаровска. Секретный смысл, заложенный в её перемещения из Анадыря Чукотского АО в Хабаровск, а оттуда в Энск, Волька родне так и не открыл. Недосказанность и манерность благотворительных жестов была его отличительной чертой. Например, шоколадные батончики в честь своего внезапного появления он вручал племяннику с чувством разве что короля одаривающего своих подданных излишним куском хлеба со своего стола, подразумевая под сим золотые монеты. Главным был сам факт дарения, и обязательное условие благодарения, восхищения и незабывания. Алине навсегда запомнилась первая посылка брата, отправленная из Магадана тайно от жены в честь рождения племянника. Посылка прилетела спустя два месяца после события.В ней было восемь пачек дефицитного на тот момент детского питания и больше ничего: ни записки, ни поздравления. Жаль, племянник съесть подарок не смог ввиду аллергического настроя организма к искусственно созданным продуктам. Пребывая в Магадане в командировке, Волька так решил поздравить сестру.
В Анадырь брат с женой перебрались сразу после окончания Машей школы. Там руководство их далеко небедного предприятия предоставило семье для проживания двухкомнатную квартиру.
— А может быть, он тебе что-нибудь прислал? — предположила бабушка, отгоняя щемящее желание оправдать свои надежды.
— Не смеши! За всю жизнь ничего не присылал, а тут пришлёт! — резко оборвала Алина.
Наконец, материал был вспорот и содержимое посылки, завёрнутое в несколько полиэтиленовых старых пакетов, представилось взору трёх пар жаждущих глаз. Мохнатый куль был стянут длинными стиранными колготками на вырост — это была каракулевая шуба!
— Вот видишь! Я ж тебе говорила! Он прислал мне шубу! — довольно воскликнула мать, расплываясь в улыбке и гордясь поступком сына.
— Сейчас посмотрим, — Алина, медленно развернула шубу и приподняла её над паласом. Шуба была старая, длинная, большого размера. Мелкий жидкий каракуль на рукавах, по подолу и вдоль борта был стёрт до кожи. Это и не удивительно. Он вообще был собой нехорош. Напоминал шкуру больного, замученного невзгодой нелюбимого ягнёнка. Может сам и того — душу отдал. На спине в области левой лопатки и на правом рукаве дразнящими острыми языками торчали углы разрывов. Алина нервно засмеялась, догадка потрясла до глубины:
— Это же Машкина шуба! Родители купили её Машке в последний отпуск в Москве перед окончанием колледжа, — воскликнула она.
— Я ещё долго пытала Машку, почему каракуль такой хилый. С дохлой овцы сняли? Не могли, дочурке что-то приличное подобрать? Деньги у родителей водятся, финансисты хреновы. На любимую кровинушку пожалели? Машка обиделась, фыркнула что-то неубедительное, типа «мне нравится». Вещи себе на заказ шила, в магазине не устраивали, а эта дохлятина — понравилась?
Роста Машка была под метр восемьдесят, как мама Нэлька. Папаша Волька остановился в росте, на шесть сантиметров переплюнув супругу, и не добрав роста деда по матери — метр девяносто. Из всей многочисленной родни неприлично маленьким ростом — метр пятьдесят восемь — выделялись Алина с Василисой, маминой мамой. И как дед с таким ростом манюсенькую Василису разглядел? Остальные двоюродные сёстры были под метр семьдесят, двоюродный брат Алик — вровень с Волькой.
— Ну, я подумала, что на её рост ничего приличнее не нашлось. Не стала больше Машку донимать. К тому ж Нэлька любительница поэкономить там, где не надо, и транжирить по тому же принципу! — закончила монолог Алина, рассматривая порядком истрёпанную студенческими похождениями племянницы, шубу.
Лицо мамы-бабушки скисло окончательно, глаза потухли, когда Алина накинула шубу на плечи. Подол мягкой меховой складкой улёгся на паласе, рукава скрыли кисти, широкий объёмный воротник с красивой блестящей пуговицей — размером в полусферу теннисного мячика, — скалывающей его в баранку, отступив сантиметров десять от тонкой шеи, пристроился на плечах. Гришка, потеряв интерес к содержимому посылки, улыбался, проверяя пальцем глубину дыр в шубе. Рост Алины более, чем скромный усугублялся размером носимой одежды - сорок четыре. Бабушка со своим пятидесятым при росте метр шестьдесят четыре в молодости явно смогла бы полнее заполнить просторы драной вещицы. Но, учитывая особенности пожилого возраста, безжалостно вымывающего кальций из костей, рост уравнялся с Алининым. Да и размер бабушки с её болезненной худобой не очень-то отличалась теперь на первый взгляд от дочкиного. Вздохнув одновременно, они переглянулись. Больше в посылке ничего не было. Даже записки. Прям загадка, которую испытывают археологи, откопавшие неизвестный для дальнейшего применения сосуд или предмет. Воцарилось сумрачное молчание.
— Что с ней делать? — спросила Алина, сворачивая шубу в рулет и обматывая несъедобное изувеченное тело колготками.
— Не знаю. Её даже не перешьёшь, она вся в дырах. — Отозвалась бабушка, окончательно распрощавшись со своей мечтой о новой шубе.
— Ты думаешь, её выгодно перешивать? — засмеялась Алина, набирая телефон знакомой портнихи.
— Переделка шубы с такими дефектами, как ты описываешь, стоит почти, как сама шуба. — Отпарировала Соня. — Да ещё кто возьмётся? Я точно этим заниматься не хочу. А тебе зачем? Платить приличную сумму за переделку старья и неизвестно что получить на выходе! Если хочешь — посмотрю, скажу точно, сколько будет стоить эта возня. Советую не париться.
Соня никогда не отказывала Алине в просьбах, что-либо переделать, подшить, скроить, сшить. Мастерица с «золотыми» руками. Все лучшие вещи, заказанные Алиной, были сшиты ей добротно, качественно. Носились долго и с удовольствием. Расставаться с ними, отжившими положенный срок, всегда было жалко. Показывать Соне поношенную шубу, «подарочек» старшего любимого брата, было просто стыдно. Да и зачем?
Вся эта затея реанимировать безвозвратно сдохшую овцу выглядела бы нелепо. Решили с бабушкой сдать шубу в комиссионку. А вдруг чё выгорит?
Спустя неделю прозвенел звонок от брата. Звонил он редко, в исключительных и только ему ведомых случаях, даже не по праздникам, а по каким-то своим внутренним необъяснимым порывам — остаточному затухающему зову предков. Чем несказанно радовал маму, безусловно и бесконечно любящей сына. Наверно, как и все мамы.
— Посылку получили? Ну, как, понравилась? — радостно прогремел голос Вольдемара.
— Что понравилось?
— Ну, шуба, естественно! — Волькин голос источал поток радости оглушающей величины.
— А что с ней делать? Она пятидесятого размера на метр восемьдесят старая и драная! Кому она предназначена? Мне или маме? — съязвила Алина.
— Мы тут семьёй (имелась ввиду троица: он, Нэлька и Маша) долго решали, что с ней делать и решили подарить тебе. Большая? Так отдай, перешей на себя. На лилипутский рост как раз хватит, — с явным удовольствием отправил ответный удар Волька.
— Ты в курсе, сколько стоит переделка шубы? Тем более, что она в дырах и потёртая?
— Сколько?
— Две тысячи минимум, а то и больше, а новая около трёх.
— Ну, вот! Всё-таки ж дешевле?
— Перешивай себе сам эту дохлую шкуру. А колготки старые зачем?
— Они целые.
— Да? И надо же, тоже пятидесятого размера! Какие длинненькие! Ты и вправду надеешься, что я подрасту? Спасибо, колготки я могу купить себе сама. А почему шуба пришла из Анадыря? Маша же с ней улетела в Москву? Или я что-то путаю?
— Шубу Нэля отправила с ненужными вещами в Анадырь. Потом мы отправили её посылкой в Москву Маше. Она её носить отказалась и отправила опять нам в Анадырь. Ну, мы тут посовещались и презентовали тебе.
— Не запутались? Надеюсь, её не сильно тошнило? Это ж, сколько она бедная налетала? Сколь стала стоить «старушка»? Прими искреннее восхищение твоей победой в неравной борьбе. Ты смог вырвать у них столь щедрый подарок для сестры. Догадываюсь даже, что к сорокалетию. Намедни вот долбануло всё-таки.
— Какая к чёрту борьба? Какая победа? У кого вырвать? Ты о чём? Ничего не понимаю. День рожденье был… Извини, совсем замотался.
— Не извиняйся. Я привыкла. Маша, помнится, улетела в Москву в девяносто восьмом, а сейчас две тысячи третий. Получается, вы пять лет не могли решиться её подарить? Или ты мечтал из ей чё себе перешить?
— Тебе хотели приятное сделать, а ты… вечно чем-нибудь недовольна! — Волька бросил трубку.
— Надеюсь, у него глаза не выкатились и ресницы не сломались! Если вот только губки не сразу сможет растянуть из «курьей попки»! — В сердцах крикнула Алина пикающим сигналам. Мама молчала. Разве возможно разлюбить сына за его какое-никакое, но внимание.
Брат явно обиделся. Долгожданный разговор закончился, не коснувшись маминых ушей. Шубу Алина сдала в комиссионку. Причём цену поставила на тридцать процентов меньше исходной. Приёмщица долго возмущалась, намекая, что надо хотя бы пятьдесят процентов от стоимости скинуть за плачевное состояние вещицы. Алина в свою очередь вообще не верила, что шубу купят. Хоть блефануть напоследок. Кто ей может запретить? Вот эта рыжая дама с незавитой химией на башке, прищуренными хитрыми глазками в голубых облаках и пухлыми губками в ярко-розовой блестящей помаде? Щас! А через две недели цену всё одно начнут снижать в геометрической прогрессии. «Ведь брат так настаивал, что она ещё дивно хороша — пусть порадуется высокой цене», — смеялась Алина про себя, мило улыбаясь продавщице и не уступая ни цента. На том и порешили, подписав соответствующие документ и квитанции.
Через две недели встретив на улице подругу Ритку в шикарной каракулевой шубе шоколадного цвета, Алина вспомнила про свой «подарочек» от братишки. Рост у Риты был за метр семьдесят. Шуба почти до пят, завитки средних размеров густой здоровой шерсти ягнёнка переливались. Да ещё цвет, какой: молочно-горького шоколада! Залюбуешься.
— Привет, Алин! Ты в город?
— Да. Ты тоже? Забежим по пути в комиссионный, глянуть на товар.
— Какой товар? Купить что-то хочешь?
— Да, нет. Брат подарок прислал. Не подошёл. Сдала. Хочу цену после снижения посмотреть. Хочешь, покажу? — заговорщицки подмигнула Алина.
— А что прислал?
— Пойдём, сама увидишь.
В комиссионке Алина подвела её к стойке с шубами. Почти половину стойки занимали каракулевые «дамы» разного возраста, роста, размера и завитков от мелкой химии до застывших крупных волн ночного моря. Седовласок и представительниц «шоколада» не наблюдалось.
Пробежав глазами вдоль ряда, и не заметив ни одной шубы столь же длинной, как её, Алина замерла. В груди йокнула радостная догадка: «Неужели продали? Так быстро? Значит, кому-то подошла, приглянулась «моя» старушка!» Алина имела опыт сдачи детских вещиц, проскочивших быстрый рост сына, в перестроечные времена задержки зарплаты. Продавалось всё долго, нередко только после очередной уценки за копейки.
Ещё раз, поочерёдно пересмотрев все шубы, Алина убедилась окончательно в отсутствии своей.
— Ну, что? Где подарок? — спросила нетерпеливо Ритка.
— Что-то не нахожу. Может, уже продали? Девушка, а шубу чёрную длинную каракулевую продали? — Спросила Алина, обращаясь к скучавшей рядом продавщице. Девушка, одетая под стюардессу в синюю узкую юбку до колен и белую блузку с оранжевым бантом поникшей крыльями бабочки, раздражённо крикнула:
— Ничего такого не продавали!
— Но её тут нет!
— Там она висит! Смотрите внимательно!
— Я уже посмотрела на несколько раз.
— Я вам говорю, не продавали, — девушка, нехотя цокая шпильками по мраморному полу, подошла к стойке с шубами и стала выдёргивая чуть ли не каждую за рукав, спрашивая: «Эта ваша?».
— Что вы кричите? Моя длинная, почти до пола. Здесь такой длины шуб вообще нет.
— Сейчас посмотрю по журналу. Нет, не продавали точно. — Девушка ушла. Через пару минуту она вышла с заведующей. Теперь уже вдвоём они стали пересматривать стойку с шубами. После чего завотделом, явно в замешательстве, убежала в свою каморку, отгороженную от небольшого зала фанерными листами. Спустя минут десять она появилась, радостно вещая:
— У вас же тут написано каракулевая дублёнка! Что вы голову нам морочите?
— Какая каракулевая дублёнка? — промямлила Алина ошарашено. — Я сдавала каракулевую шубу. А что дублёнки бывают каракулевые?
Сотрудницы замерли, пытаясь, видимо, переосмыслить вопрос, но так, и не нашлись, что ответить. На всякий случай, подойдя к стойке с дублёнками, которых там болталось штук пять, медленно перечитали пришпандоренные чёрными нитками к подолам квитанции. Самописные ярлычки с ценами не порадовали желанной строчкой. Испуганно вытаращившись друг на друга, они снова скрылись в каморке заведующей.
— Зайдите через день, — еле слышно сказала заведующая, глядя куда-то мимо Алины в несуществующую точку. Несомненно, и Алине хотелось бы вместе с ней разглядеть тайну исчезновения шубы третьим глазом.
— Продали, наверно, и забыли записать, — вынесла вердикт Ритка. —Главное, что продали. А какая шуба то была?
— Гавно. А ты свою хочешь продавать! Видела бы ты «мою»!
— Надоела она мне. Сносу нет. Ей семь лет уже!
— Зато «мою» племянница за сезон продырявила и истёрла так, что ей на вид лет сто, — рассмеялась Алина в ответ.
Комиссионку на следующий день закрыли на ревизию. Через день, появившейся там Алине, молча вернули заявленную в квитанции сумму. Шуба ушла с кем-то, не поправщавшись. Знать, кому-то она всё-таки приглянулась и пришлась впору. Поживёт ещё «старушка». На самолётах налеталась, теперь по земле ещё походит. Счастливая судьба видать есть и у шуб.
15 июля 2015г. опуб-но в 2015г.