Александр Мюнхгаузен (Эйпур)
ОБНИМИ ПОДУШКУ
Фантастический рассказ
Здравствуйте, ребята. В эфире передача «Обними подушку». В прошлый раз мы с вами разбирали перегибы в поведении знаменитого Буратино. Чем же займёмся сегодня?
ПАХ! БА-БАХ!
Вы слышите выстрелы? Это стреляют охотники. Интересно, по какому поводу? Быть может, один из троих досрочно расшиб поллитровую бутылку? Или, что всего верней, они упились и палят, во что попало: всюду им мерещатся медведи.
О-ХО-ХО! О-ХО-ХО!
Вы слышите, ребятки? Это бежит Зайчик. А вот и он сам.
- Я от пьяных охотников насилу ушёл, лапки о стекло порезал, имею два сквозных ранения в оба уха. Они поклялись добраться до меня, лишь проспятся. Спрячьте меня, люди добрые, - просит Зайка.
Ну как, ребята, поможем?.. Кто сказал «да»? Ни в коем случае! Во-первых, миленькие, охотники весьма пьяны и дурно воспитаны. Во-вторых, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», как говаривал классик Илья Петров. В-третьих, у нас, Зайка, идёт прямая трансляция в эфир (сверим часы: около восьми) и, пока идёт радиопередача для сам-мых маленьких, мы не сможем тебе помочь. Уходи-ка ты, дружок, куда подальше, не ровен час перестреляют не только операторов за пультом, но и ведущего… Интересный аспект, мои маленькие слушатели: а сколько бы вы прислали денег на Радио, если бы злые охотники ворвались в студию? Подумайте на досуге.
Ой, уходит Заинька! Почему же! Разве на дружеский совет следует обижаться? Но куда ты, маленький? Там же охотники!
- Ничего, - отвечает Зайка, - бог не выдаст, свинья не съест. Есть у меня в заначке пол-литра, глядишь – за своего ещё примут…
ОХ… ОХ..
Вы слышите, корешки? Это Зайчик уходит. Совсем ушёл.
Ф-фу! – вздыхают операторы за пультом.
И я, ваш ведущий и лучший друг, сейчас вот платочек носовой достану да лоб утру. Положу платочек в кармашек: нельзя терять свои вещички. Положил. Полный ФЕШЕнобель.
Ушёл Зайка, а мы с вами, братва, давайте разберём неправильный поступок Зайчонка. Подумайте на досуге: почему он охотников спаивает, какая выгода ему? если не знать того, как однажды зам главврача одной больницы споил главврача, сдал в милицию одним-единственным звонком и освободившийся пост занял впоследствии, то жизнь не покажется столь печальной. Но телефонов нет в лесу, да и судьба у охотников незавидная – стрелять во что попало.
Меня уже берут за глотку: пора закругляться. Спокойной ночи, пацаны. И подумайте на досуге, где Зайка – малыш совсем – мог водки достать… Улица, улица, улица родная, Мясоедовская у… А-а! Режут!.. Надеюсь, вы захотите узнать, маленькие мои, зарезали вашего ведущего совсем или чуть оставили? Включите свои радиоприёмники завтра, в районе без четверти восемь. А-а! Уже зарезали, но хочется верить в современных врачей…
ХЛОП!
Московское время – двадцать часов.
1989 г.
Александр Мюнхгаузен (Эйпур)
САВРАСОВ ДВОРЕЦ
Фантастический рассказ
Хотеть и делать – вещи разные.
Страна довольно потирала руки: ура! наконец-то создано! наконец-то построено! Предки мечтали – слюнки глотали, картины писали и стихи, всё мечтали, а мы дождались: нате вам! Величественный град без единой тени покрыл планету, очерченный океанами, обрамлённый белыми облаками. Белый асфальт, айсберги домов, выстиранная пыль, прозрачная листва ещё более прозрачных деревьев – здесь нет места тёмным мыслям и ожиданиям. Белые люди, белые грузы на белых грузовиках, и попробуй который бросить тень на белый плетень! Их попросту нет – ни заборов, ни оград, ни запретов. Белым бело, а не зима. Белое солнце пустынного белого неба.
Народ озирался и гадал: каким он будет – первый день Демократии? Озирался, как бы не создать вопросами тени. Гадал – как о т ц а м удастся обойти некоторые законы природы – смену дня и ночи, например. Но был белый вечер, наступала белая ночь.
С тревогой следили за стрелками часов на башне, а секунды растягивались, точно резинки на рогатке отрока. Диктор радио старательно заглатывал слова, особенно глаголы; уж не решил ли кто-то там, что прилагательными легче сбить с толку? Не один диктор волновался, как покажутся новые глаголы, будут ли управляемы, как прежде, не повлекут ли двоякое толкование, а значит – тень. Обыватели не ложились – комендантский час отменялся. Педанты по натуре, они не сводили глаз, белых биноклей и подзорных труб с циферблата башни. Белые сумки, мешки и коляски, бухты белой бельевой верёвки ждали своего часа. Как и грузовики, запрудившие улицы и проспекты. Белые потёки масла, белая использованная ветошь, лужа – и та белая; её сделала светленькая девчушка, сходив под грузовик. Малышку тотчас подхватили сильные отцовские руки, вознесли над толпой – назло или на зависть тем, кто не очистился духовно и желудком…
Белые пятна истории, а она отмыта до неузнаваемости, - глазу не за что зацепиться: никаких революций и войн, белых лидеров сменяли ещё более белые: к белому кителю добавлялась белая фуражка, затем брюки, сапоги, пуговицы… И вот белая Демократия, пришёл её черёд.
За всем этим явлением бело наблюдал Саврасис Атлуп, прибывший сюда нелегально, в качестве Традиционного Наблюдателя. Был он молод и горяч, что заслугой не считалось; друзья называли его просто Саврасом или Атлом, ибо походил на метеорит с пышным хвостом, в котором сгорают не только окончания. По данной планете, выбранной для изучения порядком случайных чисел, прослыл Саврас первым и единственным специалистом, поэтому не пришлось ему ступать по чужим головам, и явление Атлупа здешнему народу не стало неожиданностью для его коллег. Древняя истина о том, что любые процессы в обществе непозволительно пускать на самотёк, была основным девизом его родины. Тем более недопустимо отсутствие такой опытной акушерки, как Саврасис, при рождении Белой Демократии.
За оставшиеся доли секунды уходящих суток он успел выкурить по меньшей мере шесть сигарет и уничтожить следы никотина в лёгких окружавших его людей: тампон-накопитель угодил в праздничную урну – одну из тысяч, установленных подле ГУМа по случаю торжеств. Другое приспособление пришельца – ионизатор, создало подходящую для взаимопонимания атмосферу, и люди глубоко вздохнули. Вслед за боем часов на белой башне.
В ту пору, когда взведённый обыватель атаковал Главный Универмаг, лелея надежду разжиться долгожданным товаром, Традиционный Наблюдатель расположился в белом кафе на углу, при счастливом стечении Стар-авенюдлы и Новинкидлы, потягивал белое.
Поначалу всё шло вполне пристойно, но праздник взвинчивал темп. Вот в ГУМе выставили стекло, кто-то пробивался на выход с коробками, да не угодил в струю, вот кто-то сбросился с крыши в белые объятия пожарников… Грузовики помалу освобождали площадь, увозя пылесосы, утюги, телевизоры, ковры и люстры. Но нашлись и недовольны: стоят себе без настроения, стоят с пустыми руками, глазами и авоськами. Хлеба не дали и сегодня.
- Не всё сразу! – уговаривал над площадью динамик, - утро не наступило, прошёл условно только первый день. А впереди – второй, третий, четвёртый, пятый… - Динамик принялся длинно считать. Лица обывателей расплывались в улыбках: ух, до чего здорово!
За соседним столиком клиент катнул бутылку, Саврас решил последовать его примеру, однако человек (или официант) оказался на редкость расторопным – в два шага к пузатенькой присовокупил закуску, освежил натюрморт. Ломтики бледной ветчины аппетитно розовели из-под навета зелени, казнённые помидоры пускали слюну, посмеиваясь челюстями семян, напитки шалили пузырьками и вносили перебои в созидательную деятельность носоглотки. Саврас быстро дозревал, прекрасно понимая, что без этого дела Демократия невозможна, ибо трезвый никогда не поймёт раскованных: народ-то уже хлебнул. Да и часы на башне не думали тормозить.
Человек тот уж больно часто начал менять бутылки. Дорвавшись, Саврас не забывал, однако, следить за собою. Ноги слушались хозяина, пока их держали под столом, голова казалась ясной – на расстоянии вытянутой руки. Традиционный Наблюдатель потребовал счёт, когда после долгих поисков вдруг нашёл глазами выход – три ступеньки, швейцара и дверь.
- Сегодня платит государство, - возразили ему.
Саврас откинулся на спинку стула, стал изучать наглеца.
- А я хочу платить!
- Сегодня вам всё позволено, - без обиняков согласился человек, пощёлкал на калькуляторе и выдал: - С вас – двадцать четыре, девяносто.
- Верю! Я пересчитывать не буду. Конечно, эта ваша штука работает исправно. Э, двадцать четыре? Неужто я один этак настарался?
- Вы можете не платить, - мягко напомнил человек.
- Плачу! Плачу и п л а ч у! (Человек тоскливо наблюдал, как деревянные пальцы клиента производят карманный переучёт). Шустер-Порошенок возьми, кажется… Нет дырки, тогда… снова…
- Спасибо, что зашли, - облегчённо улыбнулся человек, и тут же был схвачен за галстук:
- Ты, это, не рисуйся! Всяко бывает, грамотей.
- Заходите ещё. – Человек силился высвободиться, но не выходило, и тогда он снял галстук: - Забирайте. На память о посещении нашего кафе.
Полностью раздеть прислугу Саврасу не удалось, его мысли уже текли в ином, одному ему ведомом направлении. С рубашкой и галстуком под мышкой, он преследовал официанта до служебного входа, где и напросился, шепча в чистое ушко: «Завод проклятый – выходной, снова завод… Живём паскудно, отпуск случается, да и тот – худой и тесный. А чего-нибудь такого, остренького, понимаешь? Да с экзотикой чтобы – этого, брат, нет. Или все плохие парни и девчонки в кино подались, сниматься?.. Вот если твоя машинка скажет – поверю. Вот скажет – прямо сейчас…»
Человек вдруг показался совсем не простым: ни камер наблюдения, ни свидетелей… в последний миг передумал. Машинка? – Палец его с тонюсеньким кольцом, с госномером внутри и с печатями снаружи, мягко коснулся кнопки – сумму в двадцать четыре, девяносто сменили нули.
- Так уж и не одного?
Блеснуло колечко во второй раз, и те же нули.
- Хорошая штучка. Дорогая, небось?
- На память о посещении нашего за…
- Брось! Я, поди, не шкурник какой, чтобы хлеб у тебя отнимать. Скажи-ка лучше: а нет ли у такой жизни второго дна? Живём – и не ведаем ничего, а? Честно: позарез хочется острых ощущений. Слыхал тут краем уха, некоторые кафе располагают уникальными возможностями, кои в прейскурантах значатся не для толпы. Верю, что где-то, кому-то и прямо сейчас может понадобится моё участие, посильная помощь.
Официант отшатнулся, окинул клиента с головы до ног взглядом сапёра.
- Остренького, значит? – Человек растерянно оглянулся в зал, встретился взглядом с хозяином. Тот едва заметно кивнул. – Ступайте за мной.
- … как? Уже?
Саврас не запомнил – да и мудрено – долго перехода, одно засело прочно: вниз, всё время вниз. Одному поразился: чем ниже, тем темнее и длиннее тени. ТЕНИ. После обилия поворотов и мелькания ступенек – пугающая чернота, дверь и табличка золотом: «Преступный мир от 0 до 2237 г.»
Саврас мигом отрезвел.
- Ты понимаешь… это в первый раз, забыть деньги… они там лежат, никто не возьмёт… Стоп, я совсем без оружия, а там, наверное… Уважаемый!
Человек толкнул дверь, она распахнулась.
- Это… Я, пожалуй, пойду, в другой раз…
- Обратной дороги нет. Прошу! – Лицо официанта мигом утратило всю привлекательность. В царстве Теней от выглядел вышибалой. То, что ему предстоял обратный путь, слабым утешением было.
- Что ж, если вы настаиваете… Смею надеяться, там… – Саврас запнулся.
Его поняли, как никогда лучше:
- Стрелки меткие. Без надобности лишний стакан не хлопнут.
- А если…
В минуты душевного надлома любимая жена так не разбрасывается мужем. Дверь наглухо вошла в отмеренное пространство. Горемыка выждал, стал изучать место предполагаемого замка. Увы, если и имелась замочная скважина, то лишь с наружной стороны.
– Любезный, прошу следовать за мной. – Бравый сержант отвлёк Савраса от бесполезного занятия. Приём показался ему пристойным, с налётом снисходительной вежливости и лёгкой лени. Шли они по коридору, под гулкими сводами; мелькали провалы – обитые кованым железом двери, чёрные от чаяний, похороненных за ними. Тусклые лампы сидели в засадах миролюбивыми пауками; здесь экономили на зрении обслуживающего персонала. Недолго шли, будто споткнулись – упёрлись в стол с лампой поярче и затенённым лейтенантом.
- Начнёшь запасным палачом, - тоном, не терпящим возражений, застолбил лейтенант, зевнул.
- Осмелюсь доложить, канализация забита. Мы в трубу кричали – не помогает.
- Для начала не худо бы трудовую книжку завести, - пролепетал Саврас. – Заключить достойный договор, и там уж…
- Вас заключили, как только дверь подняла пыль. А трудовые книжки заводим и выдаём чуть погодя. Посмертно, - уточнил лейтенант. – С кроватью что-нибудь придумаем, в наличии есть табуретка, одна. Распишитесь тут и тут.
«Девять граммов свинца высшей очистки – 10.00; бездымный порох тончайшей просейки – 10.00; услуги – 4.90. Итого: 24.90», - прочёл вслух Традиционный Наблюдатель. Подписывать категорически отказался.
- Воля ваша. Кроме кооперативных, есть и государственные запасы, эти уже бесплатно. Отныне вы НЕ свободны. Сержант, проводите.
- Что ж так? Ни фамилии, ни профессии, образования… Для потомков! – едва не задохнулся праведным гневом Саврас. Сержант, не пошевелив и пальцем, озадачил в спину: «Много вас таких, чтобы для потомков. Некогда ковыряться в ваших жизнях. Тарелка морского супа дороже головы профессора-в-неволе».
Саврас похудел на килограмм. Лейтенант заметил:
- Надеюсь, вы понимаете, что пошутили.
Килограмм вернулся, как и не уходил. Саврас прекрасно понимал, что станет конечной целью прогулки. Плоскости коридоров сливались в лестницы и матерились от непредвиденных задержек; сержант не проронил ни слова.
Камера до неприличия долго изнывала от собственной никчемности до последней минуты, теперь как бы воспряла духом, приняв в себя долгожданное существо. Дверной глазок упрямо хлопал ресницами, радовался свежему пятну… До ужина Саврас разучил четыре песни, доносившиеся из соседних камер. Язык был чужд, никогда прежде Традиционный Наблюдатель не слыхал подобного. Песни те куда-то звали. Раза три он внимал им и ходил под конвоем в конец коридора, надеясь, что там его забудут или, на худой конец, вспомнят свои или чужие. И уже совсем невероятным способом сообщили ему, что восстание назначено перед вечерним чаем.
- Только после чая! – возразил Саврас угрюмым стенам.
Подали только чай.
- Н-ну? – задрожали стены.
Как узник ни растягивал удовольствие, чашка показала дно. Подошёл к двери, попросил добавки. О том, что у человека за дверьми весьма развита мускулатура, сообщил кукиш. «Сержант! – отступать было поздно, - сержант, отопри!» Клац-клац – сказали замки, хр-р – сказали петли.
- Я вас внимательно слушаю.
Заключённый из спортивного интереса пощупал бицепсы служивого.
- Занятная штука. Интересуюсь, как часто вам приходится пускать их в ход?
- Поверите, ни разу. А у что бог не обидел, тут вы правы.
- Хочется верить, не в обмен на разум, - начал издали Саврас. – Доверяй и проверяй… Руки вверх, сержант! Лицом к стене, сопротивление бесполезно.
- Да я тебя в бараний рог…
- Это мне знакомо, - перебил узник, ты тоже из народа, тебе самому наскучило вышибать сопли из чужих носов. У нас тут, войди в положение, восстание по плану, так что будь любезен, одолжи пистолет.
Сержант нехотя протянул оружие, встал к стене и спросил, не поворачивая головы: «Пользоваться знаете, как?»
- Прижмёт – научишь. Айда освобождать братьев по духу.
Из 818-й камеры не выходили. Из 709-й, 605-й и 403-й тоже; говорят – им и тут неплохо. Обитатели 124-й интересовались, какую платформу преследуют восставшие. Саврасовы «цистерны счастья» не приглянулись, лишь человек двадцать охотно подключились к событию и пошли должности распределять.
- Что строить будем, - спрашивали вполне серьёзно.
- А что захотите. Вы смертники, вам и решать. – Саврас вытащил обрывок тюремной газеты, добытый ещё в туалете. – Всё придумано до нас. Светлое Здание Будущего. Колонны там, люстры-пилястры, портик, яхты…
По мере того, как в камеры перестало поступать продовольствие, их постояльцы объявляли голодовку. Объявили – и выходили на промысел, а тут Саврас с соратниками, с разночинцами.
Худо-бедно, Старший коммунар поладил с различными течениями и выгреб на стремнину: здешний мир очнулся и заработал на восставших. Шли посылки с продуктами, бандероли с сочувствием, конверты с открытками и носовыми платками, в каждом пятом – по рублю. Непрерывный поток почты навёл Савраса на идею; в одну из ночей, из подручных материалов возвели склад, но дверь не запиралась: помощь не помещалась в ограниченные рамки, и в другую ночь склад выгорел дотла. Сразу же страна горячо откликнулась иным товаром: вагонами шли доски, гвозди, противопожарная сигнализация, добровольные сторожа. Прибывали цемент и шифер, оконные рамы и двери; специальным рейсом прилетели картины из частных коллекций… Саврас внял здравому смыслу, на какой подвиг его вопрос постояльцев из 124-й, сотворил платформу. Программка вышла – пальчики оближешь; не всякий додумается сооружать на скелете тюрьмы стены Дворца для Народа.
Жильцы 818-й и 403-й ознакомились с перспективой событий, хлопали застрельщика по спине: дерзай, дескать, нам всё равно, на кого ишачить.
Тюремный брадобрей вовремя смекнул, что не всякий бунт раздаривает должности главных прорабов. Он занял любимое кресло, вокруг которого истоптал двенадцать пар обуви казённой, и потребовал, чтобы его побрили: «Не могу же я в затрапезном виде выгрести к народу, на трибуны». Традиционный Наблюдатель, как мог, обескровил крикуна, пригласил бывшую политзаключённую на освободившуюся должность. Мальвина взялась за дело крепкими ещё зубами. Прежде всего, соратников заставила вымыть руки и уши, после чего загнала на крышу. За исключением одной балки, крыша выдержала нашествие. Четвёртый этаж постановили снести, чем образованная бригада занималась до ленча; третий держался молодцом – снесли второй. Организованная глупость из своих рядов выдвигала зачинщиков, кто порождал лозунги – один другого краше. Административно-хозяйственный первый этаж был проэкзаменован на сознательность, обещал не подкачать и личными усилиями срубил с фасада историческое название объекта.
На сон грядущий, Саврас с прорабом обошли новостройку. Бывший сержант стерёг бетонные перекрытия, лейтенант – лепные украшения, фарфор, хрусталь, картины и прочую ерунду.
- Странно, на чём она держится?
Старший коммунар не успел узнать, о чём речь, - крыша ухнула на третий этаж. Начальство метнулось к стене, выход за которую до окончания строительства расценивался, как попытка к бегству. Надышавшись пыли, Саврас просил: «Только не спрашивай, на чём держится третий, ладно?»
Мальвина при нём глубоко глотала язык, но лучше бы это сделал тот гад, кто тоже озадачил сокамерников этим вопросом. Обвал будил бывших – все вынесли во двор личные нары. Старший коммунар провёл дознание, вычислил болтуна: его перевели по штатному расписанию в должность говорящего атланта. Нашлись кадры для поднятия не только духа; ЛяЛя-Крягтуха запросто поднимала один угол крыши, потом сюда заводили атланта, обкладывали кирпичом, штукатурили, потом вырубали известную фигуру и переводили под следующий угол. Правда, лицо атланта выходило каждый раз другое, что порождало слухи среди бывших заключённых: революция строгой отчётности порождает плеяду мастеров приписки – мол, атланты остаются на своих постах, отдел кадров трижды вакансию обновлял.
Страна продолжала не забывать героев, материалы шли нарастающим потоком; граждане проявили высокую сознательность. Многие вообще умудрились разобрать собственные жилища и сопровождали конструкторы до стройки века. Снежная фабрика сугробы обещала к декабрю, с опережением плана. Шли телевизоры, инопланетная обувь, люстры, обои и мебель – не бог весть какая. «Коммунары! – кричали с платформ, - кому нары?»
Спонсоры начинали докучать; на велосипеде приедет барин с поздравительной открыткой, и уезжает на грузовике – рессоры выгнуты под брюхо. Мальвина чуть не плачет, Старший коммунар успокаивает: «Да не бери к сердцу, это издержки производства».
Иной раз, наблюдая за бригадой, могло показаться, будто понаехало комиссий: при галстуках, слишком разодеты, с министерским шиком. Комиссии не ехали, однако, хотя показать нашли бы, что. Одной лепки на миллиард, резьба по дереву, по мрамору резьба, хрусталь для окон, ручки дверные, золочёные, да показательный лазарет – с двумя переломами и травмой на всю голову. Вдруг выясняется: к сроку не поставлено оборудование для отхожих мест. С древним головотяпством в кои веки борьбу начинали: электорат ликовал красной дате в календаре, головотяпству же сопутствовал успех неотвратимый.
Саврас не посмел возразить Мальвине, когда та посетовала, чтобы поэтажные сортиры имели по два чёрных выхода и входа; сразу чувствовались и профессиональная закалка, и далеко уходящая конспиративность… К Рождеству подняли двадцать восьмой этаж, тогда же отменили голодовку. И вот наступил момент, когда привычный переизбыток превращается в свою полную противоположность. Потомки вспомнят чуть позже, как из-за нехватки материалов Старший коммунар устроил распродажу бесполезных излишков. Оправдывая поступок перед Мальвиной, он перечислял товары не первой необходимости: дублёнки, люстры и картины телевизор не заменят. Но верно сказано: торговля засасывает, портит рядового гражданина; в нём просыпается ненасытность, и тогда… В следующему Рождеству выставили на продажу всё, вплоть до старой крыши, до которой было очень и очень далеко. Начальство швыряло очередной лозунг, строители костьми ложились, но тянули план. К концу набежавшего конца квартала старались подойти с непревзойдённым достижением. Рывками подрастали этажи: 52-й, 64-й, 79-й. нашлись и злопыхатели; за спиной Старшего коммунара шли дебаты о переименовании Дворца Народов в Насос: взяли – отдали, глотнули – выплюнули, и только с установкой новой крыши удалось рты позатыкать. Не беда, что для её покупки пришлось сдать в утиль одежды, обувь, снять обои.
На торжественное открытие Дворца явились все, у кого в паспорте имелась пометка «родился о двух ногах». Явились послы и пограничники. На алую ленту наскребли у первого ряда гостей, на ножницы – у второго. Лишь ликвидировали последнюю преграду, бывшие заключённые помчались занимать лучшие номера класса «люкс». Верхние этажи в мгновение ока заселили любопытствующие да лишившиеся крова в процессе взаимопомощи. Мальвина держала номер для Савраса, поэтому он позволил себе не торопиться. Дул пролитый ацетон, чирикали о крышу облака.
Саврасис Атлуп любовался народным творением и всё пытался сосчитать этажи. Его внимание привлёк человек, одиноко топчущийся у входа.
- Эй, вы кто такой?
- Я? – почему-то обрадовался тот. – Жаль, мы не познакомились прежде. Я – бывший начальник той, ещё четырёхэтажной тюрьмы. Пошёл в отпуск, а тут…
- Вон оно что? Хотите стать директором нашего Дворца? Заходите смелее!
И бывший начальник вошёл.
Бывший сержант принёс ужин в номер Савраса.
- Верни пистолет, перестройщик. – Заполучив оружие, служивый помимо воли послал традиционного Наблюдателя в угол, прямым, левым хуком. Тотчас зашли навестить ещё двое. Бывший лейтенант доставал из угла коммунара, мазал йодом ссадины и причёсывал.
- А это вам за расширенную зону обслуживания, при сохранении среднего заработка, - говорил лейтенант, положив Савраса туда, где взял.
Директор Дворца с кулаками наизготовку очень вежливо уточнял: «Где тут парень, с кем мы не были знакомы прежде?»
Бывший лейтенант подавал пузырёк с йодом.
1989 г.