Пока наш Вова отдыхает и поправляет свое драгоценное здоровье в безмятежном сне, мы ненадолго перенесемся в село, где живет его друг, Виктор Иванович. Вчера, на бахче, они, как не подобные и бессовестные жители нашей многострадальной и героической родины нажрались горячительных, приводящих к свинячему состоянию напитков. Кроме всего прочего, двое безобразно подвыпивших коллег, по своему образу, поведению и конечно состоянию, незаметно как, оказались в станице Казанской. Хотелось лучше, но получилось как всегда… Казачки были до глубины души обижены непристойным поведением новоявленных женихов, которых, как говорится, можно было бы самих того самого… А как коллеги добрались до дому, одному только Богу известно. Володя оказался в своем любимом вагончике, а Виктор Иванович с невозмутимым видом приперся в родную хату. А ведь можно было бы и на бахче остаться. Но мы не ищем легких путей…
Очень много воды утекло с тех древнейших пор, когда стихийно, но в то же время и направленно образовывались здесь населенные пункты. Многое видывал на своем веку батюшка Дон, много радости и огорчения, много веселья и забот, но больше всего и чаще всего, постоянно текущих, вдоль берегов гостеприимной реки, людских слез и крови. После войны 1812 года царем Александром Первым, за успешные и героические победы над французами, за ратные, смелые, пером неописуемые подвиги казаков, были подписаны очень ценные и значительные как для тех, так и для нынешних времен бумаги. Казакам, безропотно отдававшим свои героические жизни - за Веру, Царя и Отечество, были дарованы замечательные, очаровательные, просто неописуемые красоты земли. Привольно жилось до этого момента беглым холопам из русских земель и хохлам из близлежащей Украины, на ставших родных берегах Дона. Тут же образовалась неприступная и, в то же время, гостеприимная казачья станица. Каких-то восемьдесят лет прошло с тех пор, как лила в батюшку Дон свои горькие слезы казачка Аксинья, а всего в ста верстах от неё, под Колодезями, строчил неистово из пулемёта Гришка Мелехов по наступающим отрядам матросов. Долго потом черные пятна бушлатов, раскиданных по окровавленному снегу стояли перед его глазами мучительной безнадёжностью того страшного исторического периода - братоубийственной гражданской войны. Село Богомолово было образовано старообрядцами, переселившимися из Каширы, что находится под Москвой. Это село, после того, как пьяные казаки порубали в пух и прах плохо-вооруженных матросов, было переименовано в Красный флот. А много-много лет до этого, люди, для которых родным языком стал суржик (смесь русского и украинского языков) обустроились в шестнадцати километрах от Казанки и обосновали хутор Дедовка. Междоусобица, вражда, мордобой и смертоубийство с течением исторического времени, заставило враждующие стороны разделить между собой места для своего будущего проживания. Уже в Советские времена вплотную к Дедовке организовалось село Глубокое, на основе которого был создан колхоз - «Тихий Дон». Между Казанкой и Глубоким была установлена прочная межа, символизирующую границу между Ростовской и Воронежской областями. На правом крутом берегу Дона простирались бескрайние и необжитые степи. На левом берегу обозначились лесистые местности, но не очень широко. Далее кругом, куда не посмотришь, был сплошной, страшный и несокрушимый песок - настоящая пустыня. После Великой Отечественной Войны, большевики вплотную занялись, этими пустующими, не приносящими никакую пользу, землями. Кроме этого, на данном месте происходили ужасные, немыслимые и просто фантастические песчаные бури. Пыль и песок, грубо говоря, дико наступали на Воронежский чернозем. В срочном порядке была организована посадка соснового леса, неприхотливого к засухе и песку. Так же были образованы и сосновые полосы, обрамляющие поля, на которых сейчас в основном сажаются арбузы. Последним председателем «Тихого Дона» был Виктор Иванович Тюрин. После окончательного развала колхозов он, естественно, стал никому не нужен. Сейчас уже 2010 год, но он по прежнему полон сил и энергии… Выращивает картошку, клубнику и конечно же арбузы… В данном колхозе когда - то работал парторгом Евграфович - царствие ему небесное. Выпивал он на старости, как раз разгул осетинской водки дошёл до своего критического апогея. Вот и траванулся бывший парторг, как многие, многие и многие. Надо бы поберечься, но пути господни, как говориться, неисповедимы. Евграфович был, есть и навсегда останется в нашей памяти действительным примером доброты и чистоты, добропорядочности и честности, справедливости и искренности, правильности осознания окружающего нас мира и, конечно, совести.
Никогда не забуду, как он мне под бутылочку, да под хорошую закусочку, много чего поведал… И про плохое и про хорошее, про жизнь свою и людскую, про войну, как стояли итальянцы на той стороне Дона, про разруху и голод, принесшие непосильные и невыносимые страдания, про большевиков, которые проводили позорное и беспощадное раскулачивание. Хоть и сам был парторг, но настоящий и правильный парторг. Очень-очень был удивлен, когда увидел у него в сарае, сияющую небесным светом и издающую какую-то неописуемую, непередаваемую энергию, икону Серафама Саровского. Этот пыльный сарай предстал перед нами, с покосившимися стенами и с провисшей по углам паутиной. Он впустил нас внутрь с просевшим от времени потолком, с его не устроенностью от наваленного мусора. Этот ветхий сарай, тем самым, как бы символизировал наше разрушенное и разбитое в пух и прах общество. В начале большевиками, а затем и новоявленными демократами, давшим полную и окончательную свободу ворам, мошенникам и бандитам всех мастей. Это убитое, нещадно временем, помещение показывало, что из себя, представляет в настоящий момент наша бедная, разоренная и изнасилованная в самых извращенных формах Россия. Слезы навернулись от явившегося передо мной очаровательного и наполненного глубоким смыслом явления, из которого милостиво исходил божественный лучезарный и таинственный, просто неописуемый свет. Святой Серафим, как бы выходил к нам на встречу из рамок ярко-синего фона иконы и, обещающе, давал понять, с пронизывающим взглядом и указующим жестом, что еще не все потеряно, что ещё Бог простит, что ещё надо искренне верить в истинное светлое, правильное и правдивое будущее.
Покойный, Евграфович, в свое время давал рекомендацию, вступающему в партию Виктору Ивановичу. Виктор Иванович всегда был наделен отменным прагматическим и выдвиженческим умом, с помощью которого, конечно же усиленно старался, по мере своих утонченных способностей, быть как можно ближе к руководящей силе, ведущей нас к фальшивому будущему. Будущий водитель по бездорожьям застоявшегося развитого социализма был направлен в высшую школу коммунистического аппарата, обучающей молодое пополнение большевиков, как правильно одурачивать и облапошивать посредством тупиковой идеологии наше уже почти не думающее общество. Конец семидесятых и начало восьмидесятых - время полнейшего разгула и беспредела в комитетах комсомола. В партийных органах все-таки было немного строже, а молодые распускались во всю Ивановскую. Чувствуя свою полнейшую безнаказанность и вседозволенность, они впадали во все тяжкие и непростительные мирские грехи. Серьёзные собрания различных бюро и комитетов шли в одну ногу с пьянством, разгильдяйством и беспорядочной половой жизнью. Особенно это красиво высвечивалось в крупных городах. И чем выше власть, тем страшнее и наглее был беспредел…
Это были те самые зачинщики новой России, плоды которых мы пожинаем в настоящем будущем. Виктор Иванович, как один из самых сообразительных членов, очень стараясь выдвинуться на любую руководящую работу, с горем пополам приблизил свое колхозное существование к более или менее приличной жизни. Учеба проходила легко и беззаботно… В голову ничего не лезло, но не смотря на пустоту в несовершенных мозгах, сессии проходили правильным курсом, единым порывом, с применением всевозможных и невозможных ухищрений и, конечно, с получением всех нужных зачетов. В перерывах между не учением наши будущие партийные руководители предавались разным развлечениям, насыщая тем самым, любыми путями, свою неограниченную похоть. Но, тем не менее - что сделано, то сделано. Стал Виктор Иванович парторгом. Бедная Вера, сколько всего она пережила. Как она говорит:
- В войну, наверно, лэшше було…
Сколько он ее бедную терроризировал, сколько на ее бедную голову нагонял тоску, сколько всего она от него вытерпела. А как, одному Богу известно. Но известно точно и официально, что не раз женщина рубила топором шины на колесах родного москвича, когда ненаглядный возвращался с очередной попойки, что не раз Вера встречала своего благоверного с ружьем из окна, когда Виктор возвращался с очередных гулянок. Конечно же Виктор Иванович немного остепенился, стал намного меньше выпивать и ходить на сторону. Хотя и сейчас, изредка, но все же услышишь на улицах села :
- Колышь ты, кобель, об чужих бабив натрэсся. Всю жизнь мою пропыв и прогульвонив… Хоть внучатки исы - эдынствина услада.
БЫВАЮТ В ЖИЗНИ ОГОРЧЕНИЯ...
Не редкий в этих краях туман, словно пушистое одеяло, нежно и бережно окутал реку, по родному прихватив, обрамляющие берега Великого Дона. Вот и сейчас, он совершенно непринуждённо, но с особым интересом, вплотную подошел к границам села. Солнышко уже давно проснулось. Оно с некоторой строгостью и правильностью, осматривало владения, которые оставил на его попечения - сменщик месяц, ушедший на временный покой.
В самом центре села, на приступках летней кухни, в калошах на босу ногу, сидел, поеживаясь от идущего с Дона легкого ветерка, Виктор Иванович. Он c пустыми бессмысленными глазами осматривал окружающее его пространство. Невооруженным взглядом сразу было видно, что человеку совсем ни до кого и ни до чего, и что в душе у него творится очень даже что-то неладное. В данный момент он был готов, я бы сказал, пойти на любую крайность… Виктор Иванович тяжко, очень тяжко, очень-очень тяжко вздохнул. Он непроизвольно скрестил на груди руки. Затем, приподнимая и прижимая плечи к своей шее, целеустремленно направил свой мрачный и дикий взор на единственную цель, находившуюся во дворе…
От крыльца дома и до крыши летней кухни была протянута прочная бельевая веревка. Не думайте про плохое, Бог с вами. Веревка была почти что совершенно пустая. Она была пустая за исключением одной вещи - осеннего пальто. Вера давно уже просила по человечески, по доброму своего мужа… А иногда злостно требовала купить ей, наконец-то, какую-нибудь одежду на осень, потому что выйти в люди было уже совершенно не в чем.
И вот вам, пожалуйста… Сбылась мечта нашей Веры! Вот вам - наимоднейшее пальто, причем наивысшей пробы и наилучшей расцветки. Вот оно, висит прямо по середине двора, на крепко натянутой веревке. Виктор Иванович непроизвольно икнул, почесал правое предплечье и с удушающей, скребущей через весь позвоночник грустью, взглянул в очередной раз, на висевшую перед ним, только вчера купленную вещь.
- Да-а-а, - только и было услышано от нашего героя.
Хотя это «Да-а-а» надо было говорить еще ночью. Всего лишь четыре часа назад, когда на улице было темным-темно и лишь месяц не совсем яркий освещал одиноким путникам дорогу. В этот самый неблагоприятный момент нашему драгоценному Виктору Ивановичу приспичило, как бы это сказать - по маленькому… И именно тогда, не вдруг, наглым образом взбунтовался мочевой пузырь!
- Вставай осел! Давай, Давай! Поднимайся баран! - грубым, громким ругательством вопил он.
Мочевой пузырь надулся до такой степени, что уже начал говорить человеческим голосом… При этом, он с огромным усилием подталкивал к краю кровати своего, в доску опупевшего хозяина. Опупевший хозяин кое-как перевернулся на бок и очень-очень больно шмякнулся об деревянный пол.
- Вставай ишак! Вставай козёл! - долбило как из пулемета по голове.
Виктор Иванович из последних сил собрал горстку своего законченного мужества и, сделав упор на колено, стал приподниматься. Пол почему-то пошел на верх, затем, не кого не спрашиваясь и ни чем более не интересуясь, стал внезапно опускаться вниз, а временами просто напросто, вдруг уходил в свободное плавание.
- Неприятность эту мы переживем, - подумал наш верный, но очень пьяный друг.
Он собрал всю свою железную волю в кулак и направился на выход из дома. Дверь с большим трудом поддалась неуемной воле нашего беспрецедентного товарища. Но, тут же, с особым облегчением выпустила наружу все невероятное нетерпение и полную готовность, истосковавшегося по хорошему обращению организма. Виктор Иванович с превеликим удовольствием и, с громаднейшим напором, стал изливать скопившуюся жидкость прямо с крыльца… Струя была настолько сильная, что сбила бы любого, вставшего на ее пути, а может еще и убила при этом.
- Слава Богу, дошёл! - пронеслась благостная мысль в голове нашего героя.
Виктор Иванович, трезвея прямо на глазах, присутствующей здесь мебели, застегнул штаны, которые не снимал еще с вечера и стал поворачиваться на сто восемьдесят градусов. Только теперь, в пьяной и безмозглой башке стали проблескивать, намекающие на очень плохие последствия, мысли. Крыльцо оказалось не крыльцом, а обычной комнатой, из которой он так и не смог выйти под напором своих алкогольных чувств. Дверь, которую Виктор Иванович так долго пытался открыть, оказалась не входной дверью, а дверью в почти новый, лакированный шифоньер, в котором до этого времени безмятежно висело и ждало своей никчемной судьбинушки, новое Светино пальто.
- Спокийной ничи! - сказал ему по хохлячьи шифоньер, наслаждаясь при этом, непередаваемым ароматом душераздирающей, мерзкой вони от мочи своего хозяина.
Черные тучи мрачных и горьких мыслей заволокли больную голову Виктора Ивановича. Он находился в полнейшей растерянности и неразберихе. Кроме всего этого -отсутствие душевного равновесия, напрочь изгнало от него радость, покой и чувство достаточного удовлетворения.
- Шо мэ пэрь робыть? С ума сойти! - хныкал он на суржике, временами переходя на чисто русский язык, оплакивая свою полнейшую безнадежность.
Виктор Иванович почесал в затылке, затем поковырялся в носу, вытер руку об штанину и направился к пальто, одиноко висевшему на веревке. Далее, Виктор вытянул из кармана неполный пузырек дешёвого одеколона и несколько раз пшикнул на уже высыхающее пятно. Горе – осенизатор, как главный знаток тонких ароматов, понюхал воздух и поплелся к машине, стоящей в самом дальнем конце двора.
- Тикать надо… Ой тикать!.. Ох як быстро тикать!.. А то щас пийдэ мойе чудо коровэньку доыть и, придэ минэ огромаднойе щассье!
Счастье немного под задержалось. По всему было видно, что оно придет несколько позже. Вера вышла уже после того, как рассеялись в не закрытых воротах клубы дыма, от заведенного москвича. Она с глубоким, истеричным и на все готовым чувством, помахала кулаком всему белому свету и загромыхала ведром по направлению к стоящей на прибазнике корове.
- Попробуй ико вернысь, скотина! Убью зараза! Сволочь! - доносилось из под струй молока, ударяющихся об эмалированное дно, десятилитрового ведерка.
- Ик… Ик… Ик… - доносилось глубокое и даже с выражением, икание из кабины, несущегося по селу на всех своих возможных и не возможных парах москвича.
- Наверное кто-то вспоминает, - думал Виктор Иванович.