«В такие ночи, как в старинных сагах,
Рыцарей сердца, что лежат в саркофагах,
Вдруг снова начинают клокотать…»
(Райнер М. Рильке)
Всем погибшим за свободу Руси посвящаю.
Искренне.
Весть принёс нам мальчишка. Маленький замурзанный пастушок. Тот самый, что носил в горы хлеб. Весть как вспышка – в селе каратели. Охотятся за нами – больше некого в этой пустыне искать. И похоже двинутся прочёсывать лес сей ночью. Вряд ли кто-то мог нас предать – место крыивки кроме нас не знал никто. Но это не тот случай, когда охотники идут искать берлогу спящего медведя – мы тоже охотники. Значит, эта ночь будет ночью Великих Врат, за которыми Путь. А там - кому куда…
Знают ли те мрачные «охотники» в погонах – хотя бы приблизительно – между какими бескидами канул под землю наш бункер – басня. Тропа на эти плаи одна – между скалами, где старое бердо нависает над ущельем. Если подняться на эту скалу, то этот склон – долина - как на ладони, и будут они идти именно там…
Боивка выдвинулась ночью – среди глухой тьмы – ночь выпала воробьиная. Ещё и туман – густой как вода из Чёрной криницы. В такой тьме ноги идут сами – глаза можно закрыть: что-то просыпается в глубинах естества и подсказывает – там пропасть, там камень. Ступаешь как во сне. А в снах своих я часто летал. До той ночи. Засыпаешь и вдруг отрываешься от тела, оставляешь его где-то далеко внизу и летишь – летишь над горными тропами и полонинами. Только ветер шумит и колышет вершины старых елей. Сотник сказал, что эти сны вещие. Когда умру – вот так и полечу.
Под утро тьма стала не такой колючей, появились очертания деревьев – взошла луна – старая и ущербная, еле пробивающая свой свет сквозь туман. Холод и сырость становились все более чувствительными – то ли сознание возвращалось к реальности бытия то ли тело просыпалось и начинало ощущать мир.
Пятеро инсургентов залегли на склонах кичеры – всё что осталось от сотни за двадцать лет боёв. Сотник глянул мне в глаза и молвил, что вся надежда на мой скорострел, стрелять только по приказу – когда услышу крик совы. Я ещё подумал – почему сотника называют Вихола? Мне он всегда напоминал не зимний ветер, а птицу – казалось, взмахнёт крыльями и полетит. И в глазах его было что-то орлиное, и знак партизана на кепке напоминал мне сокола летящего в пике. Когда то в детстве дед мне рассказывал сказку о птице вещей и говорил, что встречу я такую птицу–кудесника среди леса на старом яворе, и напророчит он мне о всей моей жизни и о моей лёгкой как пух смерти…
Я ждал. И то ли скорострел принимал тепло моих рук и не казался уже таким холодным, то мне этот инструмент поединка дарил холод своего железа, и мы с ним становились одним целым. Я часто разговаривал со своим скорострелом, воспринимая его как живое существо, похожее то ли на пса, то ли на ежа. Ежи они все понимают и даже могут говорить слова никому не слышимые, ибо никто не прислушивается к тихому шёпоту ночи.
Начало сереть. Утренние сумерки в эту холодную пору – они как тоскливая песня. Я уже подумал о тщетности ожидания, как из мглы выплыли тени, фигуры, очертания. Много. Выплывали одна за одной среди утренней густоты лесного молчания, ступая тяжёлыми шагами на безлесый речной лог. Выплыли все, как толпа приведений – среди такой тишины, что аж звенело в ушах – шагов их я не слышал, голосов тоже – они надвигались молча.
Вдруг крикнула сова, и дёрнулся, задрожал, заклокотал в неистовой лихорадке мой скорострел. Мир из молчащего превратился в ревущий. Тёмные фигуры падали, падали, падали, огрызаясь снопами огня, вокруг всё свистело и ревело – так ветер врывается в листопаде между кичерами и неистовствует, трещит, ломая як спички столетние ели.
Скорострел клацнул и замолк – это в диске закончились патроны. Быстро меняя диск, я вдруг ощутил тишину. Именно не услышал, а ощутил – мне показалось, что я потерял слух в этой потасовке. Но нет – тишина чувствовалась естеством, телом, кожей. Остатки тумана погасили даже эхо. Этого не могло быть – этот кусок мира сего был только что наполненный людьми и шумом поединка – не могло так всё внезапно затихнуть – может я умер и это мой дух смотрит на утихшую леваду? Но нет – я не лечу – я вцепился руками в горячий скорострел. Не знаю как долго я оставался в таком оцепенении, но начал двигаться. Вокруг действительно стояла тишина. Тихое холодное утро.
Я обошёл ущелье – в долине реки лежали каратели, скошенные как трава моими очередями. На местах своей последней засады лежали повстанцы открыв мёртвые глаза холодному осеннему небу. Партизаны последнего действующего отряда. Партизаны бледной луны, кому кедры Горган пели свои заунывные песни.
Я похоронил их в огромной яме, которая осталась от трёхсотлетней ели, вывернутой с корнем осенним ветром, положил в головах обломок серой скалы и побрёл наугад, наступая каменными ногами на мягкие подушки мха.
Я - последний инсургент края. Я буду блуждать этими дикими горами и лесами от одного брошенного схрона к другому, неся на плечах кусок воинственного железа и мечту о Свободе. Буду оставлять на коре старых деревьев знак – знак партизана – этот след последнего повстанца. Буду искать в этих лесах врага – своего врага, достойного моего поединка. И так будет вечно. Ибо даже когда кусок металла сделает моё тело недвижимым, полечу я над этими горными тропами в свой вечный полёт.
Примечания:
Глоссарий (некоторые слова характерные для Черленой Руси):
Село – так на Руси называют деревню.
Крыивка, схрон – партизанская землянка.
Бескид – высокая, но пологая гора.
Плай – горный луг.
Бердо – большой камень или одинокая скала.
Боивка – партизанский отряд.
Полонина – безлесая вершина покатой горы покрытая густой травой.
Кичера – гора покрытая лесом до самой вершины.
Скорострел – местное народное название пулемёта.
Вихола – метель.
Горганы – горы с каменистыми или скальными вершинами (гольцы).
(Авторский перевод. В оригинале более колоритно. Написано на основе рассказов реальных людей. Фотография автора.)