Глава 19. «От перемены мест слагаемых, сумма «удовольствий» не меняется».
Начальство с каравана торопило нас.
Снялись с якорей и рано утром, ещё до завтрака, направились к выходу из бухты. Море штормило, но не более трёх-четырёх баллов. Когда проходили скальные ворота, я ещё раз поразился, как Саньке удалось протиснуться сквозь эту щель. Везение, или действительно глаз-алмаз, но что бы ни было, он сделал это. Миновали скалы, довернули вправо и, встали носом на волну.
Шли полным ходом, обходя одиночные льдины и осколки ледовых полей, что тянулись белой полосой у горизонта. Перед ужином в камбуз спустился капитан, спросил меня:
- Как у тебя с хлебом?
- Дня на два максимум, - ответил я Аронычу.
- Сейчас общался с флагманом в Тикси. Стоять нам долго не дадут. Времени на пекарню, тоже не будет.
- А что нам в пекарне делать? Муки меньше двух мешков осталось, - перебил я капитана.
- Хреново! - Констатировал он и продолжил:
- Единственное, о чём договорились в Тикси - нам продадут в магазине по две буханки хлеба на нос. Заберём хлеб и, сходу на корабль, выбирать якоря. Так что готовься, сам будешь хлеб печь. Экономь муку, тяни, как только сможешь, чую, что и в бухту Провидения заходить не будем.
И уже выходя из камбуза, тихо, как бы только для себя, Ароныч пробормотал, как бы обращаясь к флагману:
- Похоже, ты действительно решил на рекорд замахнуться…зараза, устроил гонки.
Уже после ужина, возвращаясь к себе в каюту, я вспомнил эту фразу и решил заглянуть к боцману. Мы были уже на подходе к Тикси и, Саныч не ложился спать. В двух словах пересказал ему разговор с капитаном и спросил:
- Саныч, что-то у меня из головы вылетело, про какой рекорд Ароныч бормотал?
- Да ясно про какой! Наша контора ещё ни разу не проходила караваном от Архангельска на Дальний Восток без зимовки. Считай за пятьдесят лет – и, ни разу! Вот каждый флагман и мечтает, сделать это первым. В историю-то войти – каждому хочется. Как бы нам такой рекорд боком не вышел. Им история, глядишь, и медальку на грудь повесят, а нам что?
- Тоже ясно, – и, боцман свернул из пальцев внушительную дулю.
Засыпал я уже под грохот якорных цепей. За стеклом иллюминатора был очередной полярный город, но отдёргивать шторку не хотелось. Усталость брала своё, уже было не до городов – хотелось спать.
После завтрака капитан вызвал рейдовый катер, вручил боцману деньги на хлеб и минут через двадцать, мы втроём, прихватив пустые мешки, были уже на палубе рейдовика.
Стрелы кранов, суда с рыжим налётом ржавчины на бортах, стояли у причалов. Насыпные бараки тридцатых годов постройки, россыпь панельных пятиэтажек на пригорке. Чёрное месиво грязи вдрызг разбитое гусеницами вездеходов на нескольких улицах - обычный вид крупного, по меркам Арктики, города. Ничем другим мне Тикси больше и не запомнился.
Втиснулись в единственный рейсовый автобус от порта до центра города. Натужно подвывая мотором, разбрызгивая жидкую грязь на дороге, измученный представитель общественного транспорта двинулся к центру города. Стиснутые со всех сторон такими же моряками и портовыми работягами, вцепившись в поручни автобуса, под утробное урчание мотора, мы вынуждены были слушать громкое общение молодой кондукторши с морячком, которого толпа буквально притиснула к коленям девушки, восседавшей на своём высоком «облучке». Молодая, лет двадцати пяти, в дорогой, распахнутой на груди дублёнке, в пыжиковой, сдвинутой набекрень мужской ушанке, она звонким голосом вещала парню:
- А чего мне делать-то, на родине той? Я приезжаю на недельку к родителям, подброшу им деньжат и, укатываю на юга, к морю тёплому. Что мне делать в колхозе том? Коров за дойки дёргать? Так у них и без меня баб хватает на такую работу за гроши. Мужики-трактористы, комбайнёры, если свои сто пятьдесят в месяц получат – так счастливы.
Морячок, пригнувшись к ней, что сказал. Она, откинувшись на спинку сиденья, громко расхохоталась и, отсмеявшись, пояснила парню:
- Да начерта мне нужны те мужики, да парни, с сотней в кармане? Я уже пятый год здесь и свои почти пять сотен в месяц имею. В колхозе баб и девок полно, а мужиков по пальцам можно пересчитать. А здесь - вашего брата хватает, а нас мало. Тут не вы нас, а мы вас выбираем! Понятно, теперь?
И, опять на весь салон, засмеялась. Автобус начал притормаживать и кондукторша крикнула:
- Магазин, центр!
Заскрипела, раздвигаясь, гармошка дверей на задней площадке автобуса и мы вышли в липкую грязь улицы.
После тепла в толпе пассажиров, холодный, пронзительный ветерок с редкими и мелкими снежинками, пробирал до костей, пронизывая куртку и свитер. Поднимая воротник, Лёха сказал, отворачиваясь от ветра:
- Откровенная бабёнка, ишь, как всё по полочкам разложила.
- Ну, а что? Всё так и есть, она не соврала, - ответил ему Саныч и продолжил:
- Хорошо, если она не забывает, что это севера. Годики-то быстро летят, а здоровье потом ни за какие деньги не купишь и, это тоже – факт.
Осмотревшись по сторонам, боцман достал деньги и протянул их Лёхе со словами:
- Идите в магазин, назовёте продавщице судно и получите хлеб, а я мотнусь на переговорный, закажу срочный звонок в Питер.
И подмигнув нам, закончил:
- Новостей жду из дома хороших, если что, тут слегка и обмоем.
Мы с Лёхой отстояли очередь в магазине, получили хлеб и распихали его по мешкам. Вынесли мешки на крыльцо магазина и, отвернувшись от ветра, закурили. Боцман появился на противоположной стороне улицы минут через десять. Слегка отступил от проезжей части, пропуская вездеход и, только потом быстро перешёл улицу. Расплываясь в улыбке, молодецки взбежал по ступенькам крыльца и выпалил нам:
- Сбылось мужики! Поступила моя красавица в институт.
Мы поздравляли, обнимали боцмана, похлопывая по спине и плечам, а он растрогано бормотал:
- Ах, как порадовала она меня, молодчина, умничка.
Затем шагнул к дверям магазина и уже взявшись за ручку, обернулся и подмигнув, сказал:
- Думаю, Ароныч простит нас, ведь не ради окаянного пьянства, а только ради повода такого, - и скрылся в тамбуре магазина.
Вернувшись с бутылкой водки, спохватился:
- Вот дубина, на радостях и про закусь забыл.
- Так хлеб же есть, - ответил Лёха, запуская руку в мешок.
- Точно, ломани горбушку, что нам эта бутылка на троих-то – словно слону дробина, - поддержал матроса Саныч.
Морщились, кривились, потом мощно выдыхали – пили прямо из горла, занюхивая и зажёвывая затем, куском хлебной горбушки.
- Вот теперь всё по-человечески, - подвёл черту Саныч, взваливая мешок с хлебом на спину.
- Пошли ребятки быстренько, автобус подходит.
Капитан стоял на выносном мостике и наблюдал за выгрузкой мешков на палубу. Как только рейдовый катер отвалил от нашего борта, Ароныч крикнул боцману:
- Саныч, ставь людей по местам, снимаемся.
Сухогрузы нашего каравана уже начинали выбирать якоря. Минут через сорок мы уже шли вторыми – за флагманом, в виду серой, унылой, местами пологой, или скалистой береговой полосы, без малейших признаков присутствия человека. Даже редкие резные снежинки, подсвеченные тусклым солнцем, не могли облагородить этот серый пейзаж.
После обеда, закончив возню на камбузе, я уже собирался уйти в каюту, как прибежал Санька.
- Давай на мостик! Ароныч за тобой послал.
И уже когда мы поднимались по трапу, пояснил мне:
- Там касатки устроили охоту на тюленя, вот мастер и послал за тобой, сказал, что тебе интересно будет увидеть это.
- Бери бинокль, иди сюда, смотри, - сказал капитан, как только я вошёл в ходовую рубку, где уже был почти весь экипаж свободный от вахты.
Справа по ходу судна, ближе к берегу на льдине средних размеров в самом её центре, распластавшись и, прижав голову ко льду, лежал крупный тюлень. Две касатки плавали кругами вокруг льдины, изредка подплывали к ней и, подняв голову над водой, поглядывали на объект охоты. С расстояния менее ста метров, да в морской бинокль, можно было рассмотреть все подробности.
Видно, преследуемый хищниками тюлень, понял, что не успеет добраться до берега и выбросился на льдину. Между льдиной и берегом неспешно плавали ещё два хищника. Не отрывая глаз от бинокля, я спросил у стоявшего рядом капитана:
- А эта парочка чего ждёт, тюленю путь к отступлению отрезает?
- Это самки, они в подобной охоте участия не принимают. Где-то читал, что у касаток существует чёткое распределение обязанностей.
Кто-то из ребят хмыкнул и прокомментировал объяснение капитана:
- Вот твари, умные заразы.
До этого дня, слово – твари, как-то у меня совсем не ассоциировались с этими мощными и красивыми хищниками. И сейчас, с мощным биноклем в руках, позволяющим хорошо разглядеть животных, их блестящие, если так можно сказать – живые глаза, я не мог приравнять их к безжизненным, мёртвым, леденящим кровь глазам акулы, которую я, не задумываясь, мог назвать – тварью.
- Капитан, а может гудок дать? Отпугнуть стайку, ведь сожрут они его, - тихо обратился кто-то из штурманов к Аронычу.
- А если наоборот, тюленя спугнём, он на льдине пока, а эти в воде. Сиганёт со страху, вот тогда ему точно – хана, - не сводя глаз с льдины, ответил капитан.
А тем временем касатки сменили тактику, надоело им ждать, когда тюлень покинет льдину. Поднырнув под край льдины, животное выгнуло спину, стараясь приподнять эту часть, чтобы тюлень под тяжестью своего тела, съехал с ледяной горки в воду.
Под облегчённый выдох на нашем мостике, это не удалось хищнику сделать. Видно, льдина была слишком толстой и тяжёлой, даже для такого крупного хищника. Вторая касатка повторила попытку и, опять с тем же успехом.
То, что произошло потом, поразило нас и заставило восхититься прогрессом эволюции в живой природе.
- Нет, вы посмотрите! Посмотрите только. Что делают заразы?! Это ж надо, какие умнющие падлы! – неслось от всех, кто собрался в ходовой рубке.
Хищники применили новый приём.
Касатка отплыла подальше от льдины, Выгнула спину и, находясь на небольшой глубине от поверхности, помчалась на льдину, гоня «горбом» перед собой волну. Перед кромкой льда нырнула, а волна, частично погашенная высотой льдины, обрушилась на бедолагу тюленя, и лёд, делая его особо скользким. Удар воды сместил тюленя с центра, он медленно заскользил к смертельному краю, но удержался и, отчаянно работая ластами, опять отполз к центру льдины.
Вторая касатка повторила атаку и, опять тюлень под наши бурные аплодисменты, удержался на льдине.
В этот момент мы находились прямо напротив, как бы сидели в партере, наблюдая за разыгрывающейся перед нами драмой. Но, чтобы не упустить что-либо, надо было перемещаться на корму. Топая по трапу и комментируя на бегу увиденное, все, исключая вахтенных на мостике, помчались с мостика вниз.
И в этот момент у кого-то из моряков сухогруза, шедшего за нами в кильватере, видно, сдали нервы, и они решили помочь тюленю – раздался короткий рёв судового гудка. Отборный мат из наших глоток смешался с этим звуком, а сжатые кулаки вытянутых рук направленных в сторону судна, подтвердили наше мнение об экипаже.
При звуке ревуна тюлень оторва голову от льдины, приподнялся даже на ластах, но сдержался и не ринулся в воду. Мы облегчённо выдохнули, а зря.
Близкое присутствие людей и звук гудка судна, на касаток не произвели ни малейшего эффекта. Они, уже в паре, одна за другой с малым интервалом, неслись на льдину, гоня перед собой волну.
Один удар волны и тут же второй – добивающий, сбрасывающий отчаянно сопротивляющегося скольжению по льду зверя. Тюлень соскользнул в воду и, в тот же миг, она в этом месте забурлила, вскипела розовой пеной.
Многие отвернулись и, бормоча проклятия в адрес прекрасных тварей, направились по каютам.
Мы делали ставки на тюленя - не хищника, но проиграли. Суровая живая природа преподала нам урок.
Не прошло и пяти минут, как справа, на небольшой глубине, мимо нас пронеслись четыре поразительно красивые, мощные, и удивительно умные – твари.
- Сволочи, - тихо произнёс Ароныч, провожая их взглядом и добавил:
- На Восток пошли, к проливу «Беринга», там как раз в это время у китов роддом открывается. Вот твари!
Глава 20 Пролив Беринга
Из динамика внутренней связи донёсся лёгкий щелчок, потом шорох и только затем голос капитана:
- Внимание, всем кто хочет полюбоваться на китов – подъём!
Я посмотрел на часы – половина шестого. Сладко, до хруста в костях потянулся и, отдёрнул шторку на иллюминаторе. Яркий солнечный свет ударил в глаза, как лучом прожектора прорезал помещение и упёрся во входную дверь. Потёр глаза кулаками, несколько раз моргнул, привыкая к такому непривычному освещению.
Решив, что умоюсь позже, а возможно, и ещё завалюсь поспать на часок, начал быстро одеваться. Через пару минут я уже взбегал по трапу.
Капитанский мостик залит солнечным светом. Стоявший на руле Санька был в солнечно защитных тёмных очках. Он обернулся ко мне и, обведя рукой, открывающийся вид слева, спросил:
- Чем тебе не вид Чёрного моря в «бархатный сезон»?
- Да, похоже, - подтвердил я и слегка поправил его:
- Если только не смотреть вправо.
Яркое утреннее солнце, тёмно-голубое без единого облачка небо и, полнейший штиль. Если не обращать внимания на угрюмые серые скалы с редкими пятнами мха справа, то создаётся полнейшая иллюзия, что ты плывёшь водами тёплого моря.
Океан тих, спокоен, размеренно дышит, перекатывая в глубине мышцы волн. Они почти не тревожат поверхность воды, их равномерное движение угадывается только по набегающим на нос судна солнечным бликам, искрящимся на водной поверхности.
На мостике собрались все свободные от вахты штурмана и механики. Последним поднялся боцман. Жмурясь от яркого солнца, Саныч потянулся всем телом, раскинул руки и хриплым ещё со сна голосом произнёс:
- Эх, ма, благодать-то какая! Соскучились мы по солнышку.
Те, ради кого капитан устроил подъём экипажу, были ещё несколько левее и впереди по курсу.
Более десятка огромных тушь животных лежали на поверхности океана. То один, то другой кит, вздымая тучу брызг, поднимал хвост, чтобы затем со звуком артиллерийского выстрела обрушить его на водную гладь. Киты мощно выдыхали клубы пара и фонтан воды перед тем, как с лёгким свистом втянуть в себя новую порцию воздуха. Видеть так близко огромных исполинов в их родной стихии – это многого стоит и никогда не забудется.
На что это было похоже, что мне напомнило?
Вспомнилось бетонное поле аэропортов, где я совсем недавно работал, места стоянки самолётов, где вперемешку стоят огромные, дородные аэробусы и более стройные веретенообразные лайнеры. Стоят рядами и вразнобой, так же высоко задрав хвосты. Что тут сейчас, что там, на бетонной полосе, поражали размеры тел, и чувствовалась огромная, заложенная в них мощь, скрывающаяся до поры. До момента начала их движения, каждого в своей стихии. Одни, взревев двигателями, стремительно рвутся в небесную голубизну, а другие, беззвучно устремляются в темноту морских глубин. И оба эти движения прекрасны, захватывают дух и приковывают взгляд человека.
Не отрывая глаз от бинокля, я громко спросил:
- А почему они так часто бьют хвостами по воде?
- Ты не только на китов смотри, а и вокруг тоже, - ответил Саныч.
Начал всматриваться и только тогда заметил, что то тут, то там, поверхность воды вспарывают тёмные плавники касаток.
- Кружат твари, выжидают, выбирают момент, чтобы отбить от стаи новорожденного китёнка. Вот киты и бьют хвостами по воде, глушат их, отпугивают, - пояснил капитан.
- Но ведь их называют убийцами китов, как это возможно, как они могут справиться с такой громадиной?
- Элементарно. - Действуют как волки, когда охотятся на одинокого лося или оленя. Один на один, волк не справится, если животное здорово и полно сил. Добычу долго загоняют, она устаёт, теряет силы и, тогда на неё набрасываются всей стаей, - начал объяснять мне капитан.
В дверях появился радист с листком бумаги в руке, посмотрел в мою сторону и, направился к Аронычу.
Теперь уже боцман продолжил рассказ о китах и касатках:
- Самое нежное, жизненно важное и беззащитное место у кита, это губы и язык. Вот эти заразы и нападают стаей на одинокого кита, стараясь отгрызть у него эти места, после чего кит быстро погибает.
Воспользовавшейся паузой в рассказе Саныча, капитан подозвал меня к себе и протянул бумагу.
Это был текст радиограммы моей жены из Ленинграда. Только прочитав первые строчки, я вспомнил, что сегодня шестое октября – день моего тридцати пятилетия, с чем она меня и поздравляла.
- Поздравляю! – капитан протянул мне руку и добавил:
- Извини, но отметить твою дату мне нечем, даже мои запасы иссякли, рыбачки всё прикончили.
- Спасибо, вы и так отлично поздравили, когда и где бы я увидел такое зрелище, - и, я кивнул в сторону левого борта.
- Да, такое редко можно увидеть, я неоднократно бывал здесь, а вижу только второй раз, обычно киты уходят дальше от берега, а сейчас то ли течение изменилось, то ли ледовые поля прижали их.
Вдруг раздался звук щелчка в динамике и следом по мостику разнёсся голос начальника каравана:
- Внимание по каравану! Полюбовались китами? Отлично, работаем дальше. Получена метеосводка. Ночью ожидается резкое похолодание, а с юга по Тихому океану навстречу нам, идёт шторм. Вероятность обледенения судов увеличивается.
Санька на руле и боцман обменялись взглядами. Саныч тихо чертыхнулся и пробормотал:
- Вот и понежились на солнышке, чёрта с два здесь забалуешь.
А после короткой паузы из динамика вновь послышалось:
- Прибавить ход до полного, не растягиваться и не отставать. Надо пройти как можно южнее, от шторма уйдём в бухту…
…Последовало какое-то трудно произносимое название, которое я тогда не записал, а сейчас не могу вспомнить и подавно.
- В бухту Провидения заходить не будем, - флагман сделал большую, значительную паузу, давая всем, кто его слышал, осмыслить это решение.
Теперь уже переглянулись капитан, стармех и старпом. Стармех тихо сказал, обращаясь к Аронычу:
- Всё же решился?!
- Ну, ты же слышал.
- Ладно, пойду к своим, - и «дед» направился к выходу, а старпом с вахтенным штурманом, склонились над картой.
- Войти в Провидение можно, вот только потом нас портовые службы не выпустят в море при такой температуре, - как бы оправдываясь, продолжил вещать флагман.
Лицо Ароныча искривилось в какой-то недоумённо-презрительной гримасе и все его мысли в тот момент, хорошо читались: «Какого чёрта ты мне объясняешь прописные истины, тут что, первогодки собрались?».
А из динамика неслось:
- Знаю, что с продуктами плохо – надо экономить, растягивать, не первый раз такое, надо перетерпеть дней десять.
Капитан ухмыльнулся и посмотрел на меня. Боцман за моей спиной, тихо прокомментировал:
- Тоже мне оракул нашёлся, загадывает, десять дней…хорошо бы, - и, направляясь к выходу с мостика, обращаясь к Аронычу, пояснил:
- Пойду, инструменты подготовлю.
- Капитаны, как приняли? – Послышался громкий начальственный вопрос.
Ответили с одного судна, с другого, последним подтвердил наш капитан:
- Вас понял.
- Конец связи, - в динамике щёлкнуло, и на мостике наступила тишина, только теперь более чувствовалась мелкая вибрация палубы под ногами, это судно набирало ход - до полного.
Я спустился на свою палубу. Спать расхотелось, забрал из каюты сигареты, телогрейку и вышел на корму.
Всё такое же чистое лазурное небо, яркое, но холодное солнце над головой. Солнечные искры, блики на воде и огромные, как планеры, висят арктические чайки над пенной струёй за кормой. И, всё услышанное о надвигающихся холодах и шторме, кажется, просто неудачной шуткой.
Переводишь взгляд в сторону берега и видишь, что там многое изменилось. Низкие серые и мрачные берега, как бы подросли. Тёмные, угрюмые скалы, а чуть дальше за ними, сквозь трепещущую в лучах солнца дымку, проступают дальние сопки.
Актическая Чукотка – неприветливый, суровый край. Невольно зябко передёргиваешь плечами от увиденного пейзажа и, услышанный только что прогноз, уже не кажется шуткой.
После завтрака боцман с Санькой сидели в курилке на корме. Вышел и я. Изгибаясь плавной дугой, караван забирал вправо.
- Ну, что шеф, можно тебя поздравить? Один океан ты прошёл, впереди следующий – самый Тихий! – Щурясь от яркого солнца, крикнул мне Санька.
Да, мы входили в Берингов пролив, за кормой оставался самый холодный океан, а впереди Тихий. Так назвали его первооткрыватели – хорошо пошутили ребятки.
Прошёл всего один год, мне стало уже не тридцать четыре, а тридцать пять. Если бы вернуться назад на один год, за праздничный стол и, услышать от кого-либо из гостей предсказание, что следующую дату я буду встречать у чёрта на рогах – можно легко представить, как бы я смеялся вместе со всеми такой шутке.
Я просто улыбнулся и ответил:
- Да, Саня, можно поздравить.
И мысленно сам себя поздравил не только с новым океаном.
- Знаете сколько здесь до Америки? - Спросил боцман и, не дожидаясь, что мы скажем, ответил:
- Всего восемьдесят шесть километров, - и, продолжил:
- Мой дядька – младший брат отца, в этих сопках четыре года прослужил лейтенантиком. После училища он на войну с Германией почти опоздал. Прихватил только последние два-три месяца, а потом их корпус перебросили через всю страну на Восток, уже на японцев. Эта война-то быстро окончилась, а в сентябре сорок пятого их во Владивостоке погрузили на корабли и перебросили сюда на Чукотку, в бухту Провидения. Весь корпус вместе с танками и артиллерией.
- Не хрена себе и чего ради?! – удивлённо спросил Санька.
- Вот так ты историю в школе и в институтах своих учил, - ответил боцман, вытряхивая из пачки очередную сигарету.
- Можно подумать, нам это преподавали и писали в учебниках, - огрызнулся матрос.
- Тогда слушай и не перебивай.
- Американцы тогда активно своей атомной бомбой размахивали. Наглеть начали, их корабли крутились возле берегов Чукотки, промеры делали. Попахивало высадкой десанта и началом новой войны, а наших воинских частей здесь совсем не было. Зимой по льду, да на технике, эти километры можно за пару часов промчаться. И, вот она Чукотка, с проливом вместе, голенькая - в твоих руках. Попробуй их выбить потом – в десятки раз, дороже обойдётся. В Москве-то и спохватились, пока в этих местах лёд не встал, снарядили караван.
- Выгрузили технику, людей, вывалили уголёк на причалы и, суда быстренько, чтобы не вмёрзнуть в лёд, ушли. Мне как-то разок доводилось зимовать в бухте Провидения. Зимы здесь лютые. Минус сорок на побережье – это привычная температура для здешних мест, а если подняться выше в сопки, там и до шестидесяти бывает.
- Вечная мерзлота да скалы кругом. Дядька, когда рассказывал, сказал, что первые три зимы были пострашней любой войны. Ломы, кирки, лопаты, да взрывчатка – вот и весь инструмент, что был у людей. Рвали скалы, вгрызались в мерзлоту. Строили дзоты на сопках, копали траншей. Жили в землянках и обычных армейских палатках. Можете себе представить землянку в вечной мерзлоте и армейскую палатку при температуре в минус сорок-пятьдесят?
Мы с Санькой промолчали. Как такое можно представить?
Боцман затушил сигарету и продолжил:
- И ведь сделали всё в срок, вгрызлись в скалы и землю, мало чем отличающуюся от скальной породы. Полевую артиллерию и танки разместили вдоль берега, огневые точки, траншеи, по склонам сопок, а на вершинах зенитные батареи. Склады для боеприпасов, топлива и провианта – всё в вечную мерзлоту вкопали. А уголёк оставался у кромки воды, внизу, на причалах. Знаете, как они его поднимали вверх, к землянкам и палаткам?
Понимая, что мы, скорее всего, опять промолчим, продолжил рассказывать:
- Представьте себе шестикилометровую цепочку людей от причалов. В этих цепочках стояли все, и солдаты, и офицеры. Передавали из рук в руки рюкзаки набитые углём, поднимая их выше и выше в сопки.
- Первые стройматериалы для казарм и прочих строений, завезли сюда морем только в сорок восьмом году.
Санька удивлённо присвистнул.
- А чего ты свистишь? Многое ли изменилось с тех пор? Приказали, сказали и люди корячатся, строят, а, как и где они будут жить, об этом у нас всегда думают в последнюю очередь. Мало ли таким образом понастроили? Да практически все большие стройки так начинались. На голом энтузиазме, на бесплатном горбу зеков и водке. В какой бы канал, или гидроэлектростанцию на карте не ткни пальцем, всё так и было.
Всё так же ярко светило солнце, натужно гудели дизеля и только выше, от антенн на радиорубке, изредка доносилось слабое посвистывание. Боцман встал и перешёл к борта. Всматриваясь вперёд по ходу судна, подозвал меня к себе. Я подошёл, встал рядом. Саныч вытянул руку и, указывая пальцем на линию горизонта, сказал:
- Смотри, видишь точку.
Из-за горизонта ещё еле заметное выплывало облачко.
- Вот с него всё и начинается. Шторм идёт навстречу, а океан, он Тихий только по названию. Успеть бы, проскочить в бухту. Через три-четыре часа тут такое начнётся, что не приведи Господи.
И вдруг резко сменил тему:
- У тебя сетки из-под картошки остались?
- Чего-чего, а уж пустых сеток много, а вот картошки – «кот наплакал».
- Пошли к тебе, отбери мне штуки четыре, только не рваных, чтобы возни с ними было меньше.
Пока я рылся в кладовой, отбирая боцману приличные сетки, он продолжил прерванный рассказ.
- В сорок девятом году на Чукотке уже была сформирована четырнадцатая ударная армия особого назначения со, всеми делами, даже аэродромы и авиация была. Проводили учения и даже марш броски. Вы только представьте такое. Зимний марш бросок на пятьдесят километров по льду замёрзшего пролива к острову Ратманова. Танки, тягачи с артиллерией, пехота на лыжах и, всё с одним коротким привалом. За большим островом Ратманова, через семь километров находится малый, одноимённый остров – этот уже относится к Америке, а граница проходит между ними. И уже со своего острова, подразделения выходили на лёд между островами, эмитируя наступление.
- Большинство офицеров в армии имели за плечами две войны, воевать научились, а от мирной жизни отвыкли и говорили: « Нам эти километры - на один чих! Нам бы только за клочок землицы на Алясочке зацепиться, а потом так двинемся, что не удержат. Канада с её дорогами, а там и до Вашингтона всего три тысячи. Прикажут – и дойдём, впервой что ли?!»
- Вот такой народец был у нас, стальное поколение уходит. Всё меньше и меньше их остаётся, - закончил Саныч, вновь доставая пачку сигарет.
Шагнул к выходу с камбуза и, открывая дверь обернулся.
- Мельчает народец, вырождается, мы уже нечета своим отцам, хлюпики по сравнению с ними.
- Да ладно тебе Саныч, им одно досталось по жизни, нам другое, можно подумать, наша работа сахарная, но ведь надо же кому-то её делать, вот мы и делаем, - не согласился с боцманом Санька.
Опустив голову и катая сигарету в пальцах, Саныч на несколько мгновений задумался. Посмотрел на матроса и тихо, но с нажимом в голосе ответил:
- Ты Санёк, когда на ночь глядя, выйдешь из тёплой душевой, уляжешься на белую простынку, да укроешься тёплым одеяльцем, вспомни, что я тебе сейчас рассказал, да сравни, может быть тогда и поймёшь, что к чему. Тоже мне – герой труда! - и вышел.